Буддизм

Вообще, несмотря на то, что все народы разные, человечество объединяют самые простые вещи. Все люди рождаются и все умирают. Для того чтобы человек родился, нужен мужчина и нужна женщина. И человека всегда интересует, как устроен мир, что в этом мире зависит лично от него. Ответы на эти вопросы делят мир на Север и Юг, Запад и Восток.

Мир европейцев всегда создан, построен. У него всегда есть начало – День творения или Большой взрыв; предполагается и конец – Страшный суд или тепловая смерть Вселенной.

Для человека Востока мир просто есть. Он развивается и растет, как вырастают из семян растения, но у него нет ни Сеятеля, ни Творца. На Востоке важнее не конструкция мира, а сам процесс существования в нем. При этом человеку не надо упорядочивать мироздание, возвращая его к тождеству с божественным проектом, потому что никакого проекта нет. Есть лишь путь, и его нужно достойно пройти: подчиниться потоку жизни и жить в гармонии с ним. Это как плавание в могучей спокойной реке. Вы не обязаны оставаться на месте, но не стоит и суетиться, бороться с течением. Быть в гармонии с общим потоком – вот главное. Человек Востока в жизни – как в пути. Человек Запада – как спорт смен – на дистанции.

Впрочем, не всех устраивает и вечное пребывание в дороге, ведь она полна опасностей, за поворотом судьбы ждут неудачи и страдания, и никакое счастье не бывает вечным. Выход, причем буквальный, был предложен в VI веке до н. э. индийским царевичем Сиддхартхой Гаутамой, после духовного «пробуждения» ставшим Буддой Шакьямуни. Именно он научил людей, как вырваться из череды перерождений, покинуть колесо сансары и вернуться в Великую пустоту. С точки зрения европейского человека, это не слишком соблазнительное решение. В самом деле, если, умирая, человек перерождается в другом живом существе, он вроде бы побеждает смерть. Более того, всегда есть возможность примерным поведением раз за разом улучшать карму и последовательно возвращаться к жизни со все более высоким «социальным статусом» – от животного к человеку, от касты неприкасаемых к касте брахманов и так далее. Что же хорошего в том, чтобы вслед за несчастным Берлиозом, уже упоминавшимся оппонентом Воланда, отправиться в небытие?

В этом кроется еще одно важнейшее отличие в представлениях об устройстве мира на Западе и на Востоке. Для европейцев пустота – это объем, в котором ничего – совсем ничего – нет. Для восточных же мудрецов пустота – то, что включает в себя абсолютно все; это потенция, из которой является весь мир, материальный и духовный. Как белый – «бесцветный» – цвет, включающий в свой спектр все цвета радуги. Вырвавшись из цепи перерождений, человек возвращается в родную стихию, в абсолютную полноту бытия. Великая пустота – это Великое единство.

Из этого следует еще одна отличительная черта мудрости Востока – неверие в силу слова. Если для христиан «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1: 1), то для жителей Срединной империи (Китай) и Страны восходящего солнца (Япония) слово – лишь грубый и несовершенный инструмент, иной раз более способный навредить, чем помочь. Собственно, европейцы (а также мусульмане) тоже не всегда доверяют словам, иначе бы у них не появилась поэзия, да и вообще литература. Ведь великое искусство создания метафор, сравнений и гипербол на самом деле призвано ухватывать смысл того, что кроется между словами и словами не выразимо. Однако на протяжении тысячелетий упрямый и целеустремленный человек Запада не прекращает попыток отразить устройство мира именно словами или иными знаками – математическими формулами, например. Человек же Востока больше надеется на интуитивное проникновение в суть вещей. Отчасти поэтому его вполне устраивает иероглифическое письмо, допускающее многозначность трактовок и подразумевающее выстраивание цепочек вольных ассоциаций там, где европеец ждет от своих букв четкой и однозначной информации. Идет уже третье тысячелетие с тех пор, как европейцы, а также арабы отдались власти логики (не у всех, правда, это хорошо получается). Таков «мир Аристотеля», который, практически до появления хиппи, не допускал учение Будды на свою территорию. Наверное, не случайно буддизм, зародившись в Индии, то есть ровно посередине между Востоком и Западом, быстро и бескровно (иначе он в принципе не может) распространился в сторону Тихого океана, вплоть до Индокитая, однако не сделал и шага в противоположном направлении.

Согласно учению Будды Шакьямуни, каждый может и должен стать Буддой, то есть Просветленным. Однако письменные инструкции здесь не помогут, недостаточно будет и просто следовать неким правилам. К этому нельзя прийти умом, что-то должно измениться в самом состоянии сознания. Необходимо озарение. И слова тут бессильны (наркотики, кстати, тоже). Наоборот, слова «загрязняют», затуманивают суть, уводят от Истины или скрывают ее своей речевой завесой. Истину Будды можно познать лишь непосредственно, без медиумов, коими являются и письмена, и звуки речи, и строгие логические конструкции. С точки зрения эстета с Дальнего Востока (а там все – эстеты), слова говорят меньше, чем паузы между ними. В этом, кстати, суть знаменитой эстетической категории югэн, обозначающей искусство тайны, намека, пустого промежутка. Мы в России лучше всего знаем ее по «мхатовским паузам». Не случайно так ценится в Японии Чехов… Пауза в театре, как и белизна рисовой бумаги, проступающая между рисунками и иероглифами, напоминает нам о бесконечном могуществе пустоты и призрачности любых проявлений реальности. Все, что мы видим и слышим, что нам дорого или ненавистно, о чем мы знаем и что мы помним, – только видимость, мираж, нечто, на время проявившееся на поверхности Великого ничто и достойное лишь любования, но не привязанности. Похоже на лотос, прекрасный цветок, распустившийся на глади спокойных вод, темная глубина которых непроницаема для взгляда. Призрачность мира, неизъяснимая словами и неподвластная логике, – это и есть, вероятно, главная Истина, принять которую можно лишь через озарение.

Старый пруд.

Прыгнула в воду лягушка.

Всплеск в тишине.

М. Басё. Хайку о лягушке // Басё М. Стихи / пер. с япон. В. Марковой. М.: Художественная литература, 1985. С. 48.

Особенно наглядно об этом рассказывает искусство дзен-буддизма (в Китае – чань-буддизма). В принципе, и в европейской графике оставшаяся нетронутой белизна бумаги играет важную роль, примиряя две художественные противоположности – плоскостность, исходящую из физических свойств листа, и пространственность, силой нашего воображения создающую за экраном поверхности бесконечную глубину. Однако в искусстве Китая и Японии это свойство графических произведений получает особый философский смысл. Мягкая кисть художника или каллиграфа не просто оставляет след черной туши на свитке. Иероглифы стихов, трогательный смысл которых дописывается уже в сознании читателя, прекрасные горные пейзажи, проступающие сквозь туман, изящные звери, распускающиеся цветы и гордые красавицы появляются как будто из глубины листа, из белых сакральных недр творения, и готовы раствориться, вернувшись в объятия породившей их пустоты. Все это наглядная иллюстрация правоты учения дзен, согласно которому, в отличие от традиционных буддийских представлений, человеку вовсе не нужно стремиться к тому, чтобы стать Буддой. Он уже Будда, является им, как и всякий другой. Проблема же в том, что внутренний Просветленный скрыт в глубине личности под слоями страстей и пустых привязанностей и, чтобы раскрыть, расчистить Будду в себе, нужно освободить сознание от мыслей и чувств, от рассудка и «здравых рассуждений». Это последнее утверждение хорошо иллюстрируют коаны – знаменитые притчи-загадки, смысл коих можно постигнуть, только отказавшись от привычных представлений о добре и зле и от опоры на логику.

Рис. 6.12. Сад камней храма Конгобу-дзи. 1593 г. Гора Коя-сан, Япония[187]

Пожалуй, самые знаменитые произведения буддийской архитектуры тех школ, где практикуются медитации, это не здания, а сады. Садово-парковая архитектура – это, кстати, полноправная часть истории зодчества в целом, говорим ли мы о регулярных французских садах Версаля или о живописных парках англичан. Но когда речь заходит о дзенбуддизме или, например, об учении сингон, ботаническая составляющая этого искусства отходит на второй план. Произведения, расположенные в оградах таких буддийских монастырей, называются садами, но обходятся без растений, допускается разве что немного мха. Обычно это композиции из необработанных камней, в порядке, кажущемся произвольным, расставленных на площадке из гальки и песка. Наверное, множество достигших просветления должны быть благодарны изобретателям этого замечательного инструмента для духовных упражнений. Ведь даже если обрести в себе Будду сразу не получится, можно просто насладиться изысканным видом. Кроме того, приложив не так уж много творческих усилий, как случалось в детстве, когда любое пятно или причудливое облако простой силой воображения превращалось либо в забавного зверька, либо в рожу чудовища, можно еще раз убедиться в иллюзорной сущности явленного нам мира. Так, камни на «расчесанной» граблями гальке могут представиться островами в океане (это, можно сказать, «стандартная» ассоциация). Еще немного фантазии – и вот вы уже в самолете, откуда любуетесь горными пиками, пробившимися сквозь оставшиеся далеко внизу облака. А можно, вернувшись к ассоциации с океаном или морем, вообразить, что камни – это гребень показавшегося из-под воды дракона или лох-несского чудовища либо медитирующие на берегу монахи, скрытые от любопытных взглядов бесформенными покрывалами. В этом последнем случае, правда, существует опасность и самому оказаться лишь плодом чужого воображения: кто знает, что откроется этим монахам в их духовных упражнениях и чья реальность окажется сильнее? Наконец, для тех, кто поднялся на высшие ступени духовного просветления, материальный мир постепенно истаивает, привычное соотношение масштабов исчезает, и вот уже можно погрузиться в настоящую медитацию, запретить себе мыслить и тем самым приблизиться к невыразимой словами, настоящей Истине.

Впрочем, туман, пустота, расплывчатость и неясность, с точки зрения буддистов, это атрибуты внешнего мира, того, с которым следует без сожаления расстаться. Мир внутренний, духовный, мир концентрированного внимания и дисциплины разума, вполне упорядочен и строго организован. В отличие от дзенских пейзажей он иерархичен и симметричен, что наглядно отражено в планах буддийских монастырей, как японских, так и континентальных, и прежде всего китайских.

Рис. 6.13. Нандаймон (главные ворота) монастырского комплекса Тодай-дзи. Нара, Япония. Рубеж XII–XIII веков[188]

Вообще, в отличие от христианства, буддизм не знает типологического разделения на храмы и обители. Монастырь, в котором насельники ведут праведную жизнь, читают сутры и оказывают почести святыням, прежде всего статуям Будды и бодхисатв, и есть собственно храм. Если посмотреть на такой типичный комплекс сверху, можно заметить, что он вырастает подобно дереву, причем в определенном направлении, хорошо известном любителям рецептов жизни по фэншуй, – с юга на север. Как правило, план подобного комплекса – это прямоугольник, довольно точно ориентированный по сторонам света. Главные ворота (в Японии их называют Нандаймон) встречают посетителя с южной стороны. Далее могут располагаться еще одни ворота – Срединные и еще одна ограда – из крытых галерей, по которым монахи передвигаются из помещения в помещение, не ступая на землю. Потом прямо на пути посетителя или несколько в стороне встанет вертикаль пагоды и, наконец, как композиционная и ритуальная кульминация, Золотой зал (Кондо), из полутьмы которого бесстрастно взирают на мир статуи Будды. Это самое священное место, можно сказать, «алтарь». Только монахи и только во время богослужения могут войти в зал Кондо, да и то лишь на ту его половину, что находится ближе к дверям. За Кондо располагается Кодо – просторный зал для собраний, где за чтением священных текстов и их благочестивым обсуждением монахи проводят время, свободное от исполнения сакральных ритуалов и сбора подаяний.

Дальше, за границей сакральной зоны, место жилым и хозяйственным помещениям – дому наставника, кельям и кухням. В обителях некоторых буддийских школ в этой же части могли возникнуть своего рода монастыри в монастыре: насельники группировались вокруг нескольких учителей и каждый клан обзаводился собственной территорией с домиком духовного лидера, а также с прудиком, сливовым садом и другими объектами ритуального любования.

Рис. 6.14. Нио (страж) в монастырском комплексе Тодай-дзи. Нара, Япония. VIII век. Вид до реставрации[189]

В целом же, при взгляде сверху, ансамбль монастыря как бы растет, подобно дереву, от «корней» главных ворот на юге к «листве» бытовых сооружений на севере. Однако, несмотря на «органические» ассоциации, по главной оси он остается вполне симметричным. Лишь высокая башня пагоды, в поздних ансамблях ушедшая в сторону от центральной линии, вносит в общую композицию столь любезный японскому глазу мотив уравновешенной асимметрии. Именно это архитектурное сооружение может подсказать нам, откуда в дальневосточные страны, где все столь зыбко и текуче, пришло вдруг стремление к строгому рациональному порядку, к метафизической стабильности. Вообще, вертикаль пагоды своей устремленностью в небо напоминает христианские колокольни. Однако никаких колоколов на ней нет, им отдана другая башня, пониже, скромно стоящая среди хозяйственных построек. У пагоды совершенно другая роль, она – наследница ступы, той самой, которую последователи Гегеля причисляют к ярчайшим примерам архитектуры «чистой массы» или «неорганической пластики». Похожая на большой колокольчик для вызова слуг ступа, пожалуй, является наиболее характерной формой буддийских культовых сооружений к западу и югу от Китая. Функции пагоды первоначально полностью совпадали с функциями ступы: ей надлежало быть большим реликварием, сокровенно хранить святыни. Разница в формах объясняется, во-первых, тем, что пагода всегда деревянная, а не каменная, как ее исторический прототип; во-вторых, различием в традициях и менталитете. Для жителей континентальной Азии, как и для европейцев, символом земли всегда являлся квадрат, а неба – круг. Для японцев же все наоборот, поэтому характерные ярусы прямоугольных кровель с загнутыми вверх углами, по которым мы легко узнаем здание японской пагоды, это символы небесных балдахинов, ближайшие родственники дисков, украшающих шпиль ступы. В Японии деревянная пагода постепенно уступила роль главного святилища комплекса залу Кондо, заодно сдвинувшись вбок с центральной оси монастырского ансамбля. С тех пор ее эстетическое значение заметно важнее сакрального.

Рис. 6.15. Дайбуцудэн (Зал Будды Дайнити) храмового комплекса Тодай-дзи. Нара, Япония. Середина VIII века[190]

Рис. 6.16. Статуя Будды Вайрочана. Храмовый комплекс Тодай-дзи. Зал Дайбуцу. Нара, Япония[191]

Рис. 6.17. Пагода храма Хорюдзи. Икаруга, префектура Нара, Япония. Рубеж VI–VII веков[192]

В отличие от пагоды, ступа никому не уступила статус главной культовой постройки. При этом, что часто бывает в сфере гуманитарного и тем более религиозного знания, она, оставаясь целостным объектом, вобрала множество дополнительных символических значений. Причем при кажущейся ясности и логичности трактовок число интерпретаций и вариаций внутри каждого из таких значений представляется бесконечным, поэтому всякий рассказ, в том числе и наш, о смысловом наполнении этого типа зданий будет схематичным и неполным.

Слово «ступа» санскритское и первоначально означало нечто на макушке – пучок волос на голове или каменное сооружение на вершине холма. Это последнее значение и дает нам подсказку об изначальном и наиважнейшем назначении ступы как о надмогильном памятнике на кургане. Самые почитаемые буддийские сооружения именно в этом качестве и использовались. По преданию, сам Будда Шакьямуни, то есть достигший просветления царевич Сиддхартха Гаутама, завещал похоронить свой прах именно под ступой. Однако после кончины Учителя на честь хранить его останки стали претендовать сразу несколько индийских провинций, царских семейств и монашеских общин. Чтобы решить проблему, пришлось воспользоваться преимуществами обычая кремировать тело. Священный пепел был поделен между восемью общинами, и каждая доля удостоилась отдельной ступы. Еще под двумя постройками упокоились урна и угли погребального костра. Именно отсюда пошел обычай хранить в недрах ступы и пагоды священные реликвии и священные тексты – духовное наследие Будды.

Форму ступы также напрямую связывают с Буддой. Согласно легенде, когда Учителя попросили рассказать об устройстве мира, он сначала расстелил на земле свой монашеский плащ, потом в его центре расположил перевернутую чашу для сбора подаяний и сверху приставил посох. Квадрат материи символизировал землю, полусфера чаши – небо, а посох – мировую ось, пронизывающую все уровни небес. И сегодня в любой ступе нетрудно разглядеть эту трехчастную структуру. Незримый посох Просветленного можно увидеть и в высоких шпилях, часто увенчивающих эти колоколообразные сооружения, и в скрытых от глаз символах мировой оси – деревянном столбе, укрытом в недрах каменной ступы, или таком же столбе, на который нанизаны ярусы пагоды (благодаря чему, между прочим, она чрезвычайно устойчива к землетрясениям). Вообще, одно из назначений пагоды – быть символической осью мира, образом мировой горы Меру, чья высота в несколько раз превышает путь от Земли до Луны (тема, уже знакомая нам по зиккуратам).

Однако если посмотреть на контуры ступы и сравнить их с очертаниями обычного скульптурного изображения Будды, сидящего в позе медитации на лотосовом троне, тоже можно заметить сходство. Основание придется на скрещенные ноги, центральная часть – на торс, а конус-реликварий над ней – на голову. Таким образом, шпиль будет подобен украшению прически Учителя. Не случайно на ступах, построенных в непальском стиле, с четырех сторон изображены огромные человеческие глаза – символ всеведения Будды.

Разумеется, внешнее сходство – лишь поверхностный слой символической нагрузки. Идея восхождения снизу вверх, от плаща-земли к духовным высям неба-посоха, с течением времени получила серьезное развитие, и композиция ступы стала соответствовать пяти первоэлементам. Чаще всего основание постройки соотносится с землей, лестница – с водой, полусфера – с огнем, шпиль – с ветром (или с воздухом). Однако пятый, последний элемент является вовсе не любовью, как могут подумать христианские души, почитатели знаменитого одноименного фильма, а пространством, но не в обычном трехмерном представлении. Пространство в этом случае – особая сфера, где нефизические энергии преодолевают все положенные пределы, то есть, говоря европейским языком, пятый элемент – место связи с трансцендентным.

Рис. 6.18. Ступа Боднатх. Катманду, Непал. Предположительно VI век[193]

В вертикальной композиции ступы заложена и еще одна важнейшая информация. Путь снизу вверх – ступени по дороге к просветлению. Основание – начальное помраченное состояние, когда неконцентрированное внимание постоянно отвлекает разум от верного пути. Кстати, популярные на Дальнем Востоке статуэтки, изображающие обезьянку, управляющую слоном, – это как раз иллюстрация такого печального положения вещей. Лестница и купол символизируют начальные шаги к просветлению. Шпиль – состояние бодхисатвы, своего рода волонтера, достигшего просветленности Будды, но добровольно задержавшегося в этом мире, чтобы помочь и другим существам вырваться из цепи перерождений (один из таких бодхисатв – Самантабхадра – тоже изображается управляющим слоном разума, но куда более ответственным и умелым, чем какая-то мартышка). Наконец, навершие шпиля, иногда похожее на языки пламени, означает состояние Будды.

Не менее значительная картина открывается, если представить себе взгляд на ступу сверху. В плане это всегда квадрат, точно ориентированный по сторонам света, что не удивительно, ведь всякая ступа не просто строится, а встраивается во Вселенную, непосредственно влияя на нее, увеличивая в мире силу мира и добра. По сути, и здесь перед архитектурой стоит та же сверхзадача, что и в любой другой точке планеты: противостоять хаосу и преумножать порядок. В квадрат основания вписан идеальный круг подкупольного кольца – символ колеса сансары, бесконечной череды перерождений, откуда вырваться дано лишь просветленным. С кругом связан и ритуал посещения ступы. Одним из лучших способов улучшить свою карму (карма – это что-то вроде послужного списка или кредитной истории для решения о перерождении на более высокой ступени) является троекратный обход ступы по ходу солнца, а лучше даже стовосьмикратный, и не просто обход, а череда многократных земных простираний на этом пути.

Рис. 6.19. Будда медицины с богиней Праджняпарамитой. Рисованная мандала. Бутан. XIX век. Художественный музей Рубина, Нью-Йорк[194]

Квадрат, круг, снова квадрат и снова круг… Мы видим, что ступа представляет собой трехмерную каменную мандалу, один из главных культовых объектов как буддистов, так и индуистов. Мандала – это старательно украшенный геометрический рисунок, чаще всего состоящий из концентрически расположенных кругов и квадратов. По сути, мандала для буддистов (и индуистов) является примерно тем же, что икона для православных. Однако она изображает, прежде всего, не божества или святых, хотя и они встречаются на периферии композиции, а систему мироустройства. Мандала – не карта Земли и не карта Вселенной. Скорее, схема взаиморасположения и взаимодействия духовных и физических сущностей (примерно с той же степенью условности, как в радиоделе). Обычно если в мандале присутствуют две окружности, то внешняя очерчивает материальный мир, а внутренняя – область духовного пребывания будд и бодхисатв. Мандалу со ступой роднит и то, что по отношению к обеим важны не только обряды поклонения, молитвы и медитации, но и сам процесс создания сакрального объекта. Если, рисуя икону, художник, пусть и с молитвой в сердце, работает в основном в гармонии со своим внутренним миром, то, создавая мандалу (как и воздвигая ступу), буддийские монахи, прежде всего, способствуют усилению гармонии в мире внешнем. Впрочем, и в наведении порядка в микрокосме сакральная концентрическая композиция также помогает добиться заметного эффекта, чем, как известно, пользовался знаменитый психиатр Карл Юнг, прописывавший рисование мандал своим пациентам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.