Ольга

Ольга

Экзаменационная сессия начиналась 15 мая, но все курсовые работы и большинство зачетов были сданы, впереди майские праздники, и Васильев, лежа на койке в общежитии, под аккомпанемент назойливого апрельского дождя решал, как «убить» несколько свободных дней.

Решение пришло неожиданно: уехать к родственникам, живущим в военной городке в Киевской области.

Сумасбродная на первый взгляд идея так захватила его, что он немедленно стал ее осуществлять. Он взял взаймы до стипендии денег, через пару часов был во Внуково, еще через час — в Киеве, к вечеру добрался в Белую Церковь, а десять утра следующего дня, находясь будто в другом мире, шел загорать на речку, пораженный разницей в состоянии природы там, в Москве, и здесь.

В Москве пасмурно, холодно и сыро, здесь же лес успел укрыться яркой, слегка желтоватой, похожей чем-то на пушок цыпленка, листвой; благоухала распустившаяся сирень, а одуревшие соловьи непрерывными соло заманивали в любовные сети своих невзрачных подружек.

Александровский парк, спрятавший в трехсотлетних одичавших глубинах руины дворца гетмана Мазепы и каскады прудов, отражавших в зеркалах черных таинственных глубин эти руины, питал реку Рось хрустальной родниковой водой.

На крутом берегу, на пригреве, Васильев раскинул темно-синее суконное одеяло, бросил на него тетради с лекциями, разделся до плавок и подставил свое тренированное гимнастикой тело сказочно ласковым солнечным лучам, окидывая взглядом благодать возрождающейся природы, частицей которой он сейчас ощущал себя.

У самой реки загорали две женщины. Они, казалось, не замечали его, болтали о чем-то своём, и изредка их беседа прерывалась несколько вызывающим смехом, таким, каким обыкновенно смеются женщины, уверенные, что рядом с ними никого нет.

К полудню солнце разыгралось вовсю. Стало жарко, так жарко, что можно было бы искупаться, если бы не знать, что отражавшая редкие облака река еще не успела прогреться.

Одна из женщин, как сразу же отметил Васильев, необыкновенной красоты, подошла к реке, зачерпнула ладошкой воду и стала осторожно плескать на себя. Резкая разница температур воды и тела заставляла ее легонько вскрикивать. Когда же она нагнулась в очередной раз, ее грудь выскользнула из купальника и, высвобожденная, налитая соблазнительной тяжестью, бесстыдно качнулась.

Женщина привстала и, убедившись, что Васильев не сводит с нее глаз, будто нехотя стала убирать непослушную грудь в купальник.

— Теть, нагнись еще! — попросил вдруг с противоположного берега взволнованно срывающийся мальчишеский голос.

Женщина нестрого улыбнулась, погрозила в ту сторону пальчиком:

— Ишь, чего захотел! Мал еще! Мамкино молоко лучше вытри!

От увиденного сердце Васильева едва не выпрыгивало в уши, во рту пересохло и захотелось пить.

Женщина, угадывая его состояние, попросила:

— Молодой человек, вы не на родник собираетесь?

По правде говоря, Васильев собрался было уходить домой, так как дальше находиться здесь было просто невыносимо. Однако на ее вопрос он все же согласно кивнул.

Она подошла и, неотрывно глядя серыми, ласковыми глазами, в которых одновременно был и вызов и насмешка, и глубина которых была все равно, что опасный бездонный омут, полный, как известно, чертей, сказала:

— Ольга.

И протянула для знакомства руку.

Она была необыкновенно красива. Такими вызывающе красивыми делает женщин весна. Припухлые, влажные губы, небольшой, слегка вздернутый носик, короткие, но густые, рыжеватые на солнце волосы, бесцветный пушок на икрах дивных ног. Что и говорить, весна добилась своего. Васильеву осталось только взять да и потерять голову.

Он был в том возрасте, когда почему-то нравятся женщины постарше. Может, потому, что они, дивные в своей грешности, уже узнали мужчин, в то время как сверстницы кроме как дурнушками или глупышками не воспринимаются.

А может быть, в этом есть некая мудрость природы, выработавшей за века оптимальный вариант передачи опыта?

Он наблюдал, как медленно пузырится воздух из бутылки, освобождая место воде, и не мог дождаться возвращения на берег.

Женщины, казалось, забыли о нем. Они, прикрыв тыльными сторонами ладоней глаза от солнца, отдавались блаженству весеннего дня.

Его же будто кто-то подтолкнул к шалости. Он крадучись приблизился и капнул из бутылки ледяной родниковой водой на животик, рядом с пупком, той, чью просьбу он выполнял.

От неожиданности она вскрикнула:

— Ах, баловник противный!

Но в ее тоне не было ни малейшего раздражения, она одной рукой взяла Васильева за запястье, другой притянула его и коротко поцеловала.

— Ну, вот тебе и хороший парнишка, — подбодрила ее подруга. — А я, пожалуй, пойду, не буду вам мешать.

Они собрали вещи и пошли в сторону леса. По пути Ольга рассказала ему, что ее муж классный военный летчик, его уволили из армии, так как Хрущёв начал уничтожать военную авиацию, и он уехал в Киев искать работу в Аэрофлоте.

— Тебе, наверно, попадался журнал «Огонёк», на обложке которого показано, как режут новенький бомбардировщик, который только что выкатили из сборочного цеха?

Она умолкла, видимо удручённая будущей неопределённостью.

— А ты, наверное, спортом увлекаешься? — сменив неожиданно тему разговора, спросила она.

Васильев рассказал ей, что учится в институте в Москве, здесь в гостях на пару дней и что завтра должен улететь.

На лесной полянке, у самой кромки деревьев, она расстелила одеяло и сделала, наконец, несколько глотков из бутылочки.

— Садись, хлопнула она рукой по одеялу рядом с собой.

Такой близости с ней Васильев даже испугался. Она же, хорошо понимая его состояние, обняла его, уложила на спину и нежно, насколько ей хватило дыхания, поцеловала его сперва в губы, потом в глаза и, высекая в его теле непроизвольную дрожь, в его юношеские, слегка набухшие соски.

Он стал неумело отвечать, повторяя то, что делала она за мгновение до этого. Нащупав застежку купальника и немного отвлекшись на изучение устройства, расстегнул ее.

Купальник, будто под давлением, резко распахнулся и упал, освободив красиво державшую форму грудь, податливую под мужской рукой, мраморно белую, не тронутую загаром, с пуговками сосков в светло-коричневых нимбах.

Он потянулся к ней, Ольга, чуть прогнувшись телом, подалась к нему так, чтобы было удобно, и он взял сосок губами.

— Ты несильно посасывай, — подсказала она ему.

Его ухо оказалось при этом рядом с ее ртом, и она кончиком язычка с легким придыханием провела по нему.

Теперь во всем мире были только они. Ее теплая ладонь воздушным прикосновением двигалась все ниже, пока пальчики не достигли пояса плавок. Тогда он слегка поджал живот, ее пальчики проникли под пояс, он приподнялся, и она сняла плавки.

Она прервала поцелуй, чтобы оглядеть его. И в этот момент непередаваемо сладостное чувство заставило биться его тело, и в такт сокращениям он стал обильно и бурно кончать, даже не дотронувшись до нее.

Она же, заключив его в плотное кольцо большим и указательным пальчиками, а средним нажимая на выпуклость, идущую снизу от корня до шляпки, стала помогать ему.

— Милый мальчик! У тебя давно никого не было, — утешая его, шептала она, понимая, какое потрясение он испытывает теперь. — А может, это вообще у тебя в первый раз?

И она, узнав это, вдруг наклонилась к нему, взяла его припухлыми губками, забирая его все глубже и лаская его язычком.

Она, видимо, знала по опыту, что после этого у мужчин на несколько минут наступает пауза, заполненная безразличием, иногда даже с неприятным оттенком. Поэтому она не требовала ласк и, давая ему отдохнуть, слегка прижимала его голову, перебирая пальчиками волосы. А он, приобняв ее рукой и уткнувшись носом в ее живот, наслаждался необыкновенным покоем, напоминавшем детство и скупые ласки матери.

Но прошло несколько минут, и он с новым интересом стал изучать границу между тронутой загаром кожей ее живота белой кожей, прежде закрытой купальником.

Внезапно пришла мысль о том, что назавтра ему уезжать, а он попросту теряет время, и он вновь стал, едва прикасаясь губами, целовать ее. Он потянул вниз резинку ее трусиков, и она, приподнявшись, дала возможность провести резинку под собой и, приподнимая поочередно ноги, позволила раздеть себя полностью.

Вьющиеся волосы были еще прижаты к телу. Он дотронулся до них губами, они были на удивление жесткими, оттеняя этим шелковистость кожи.

Ольга, запустив руку в его шевелюру легко, но вместе с тем, требовательно направила его ниже. Одновременно, царским движением, нарочито медленно, она отвела ноги в сторону, и он впервые в жизни так близко, что можно было дотянуться губами, увидел ее всю. И понял, что это нисколько не стыдно.

Он тронул губки языком, и они разошлись, открывая самое сокровенное, на одной из стенок которого прилипла маленькая, невесть откуда взявшаяся травинка.

Он старался навсегда запомнить распахнутые навстречу ему руки обнаженной красавицы, ее вздрагивающую в такт безумным движениям грудь, прикрытые в полете захватившей страсти трепещущими ресницами глаза и приоткрытый с влажными зубками рот.

Время снова и снова переставало существовать, пока они не иссякли полностью.

Солнце закатывалось, стало прохладно от подступившей тени деревьев.

Они прощались.

Они смотрели друг на друга, счастливые только что пережитым, уставшие до изнеможения и темных теней под глазами. Прохожие, понимая, с осуждающей завистью смотрели на них. А они смотрели и не понимали, какая неведомая сила бросила их, незнакомых до этого людей, навстречу друг другу.

Ольга, в легком, облегающем фигуру, ситцевом платье, бесконечно близкая, созданная для него самой природой, еще касалась его руки. Но оба понимали, что прикосновение вот-вот закончится и даже минимальное расстояние между ними превратится вдруг в непреодолимую пропасть.

Утром следующего дня Васильев встал затемно, чтобы успеть на первый автобус в Киев, тихонько, боясь разбудить родственников, оделся, взял вещи и пошел к контрольно-пропускному пункту.

В ворота пункта в это время въехал грузовик. Дежурный офицер, встав на подножку и заглянув в кузов, удрученно спросил:

— Кто это?

И услышал из кабины ответ:

— Капитан Исып застрелился. Ездил в Киев наниматься на работу в Аэрофлот, да, видать, не взяли.

Васильев рывком поднял воротник плаща, чтобы спрятать, как преступник, голову, словно его мог кто-то здесь узнать, и медленно пошёл к автобусной остановке, потрясённый трагедией, невольным соучастником которой он стал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.