ОТ ТУНДРЫ ДО СУБТРОПИКОВ

ОТ ТУНДРЫ ДО СУБТРОПИКОВ

Узнав, от сколь многих условий зависит климат разных мест нашей Родины, мы увидели, что правило «чем севернее, тем холоднее» справедливо лишь в общем. Но в общем-то оно справедливо. Если отвлечься от исключений и частностей, на севере, разумеется, холоднее, чем на юге.

Все на земле, в конечном счете, живет энергией солнца — и крепкий дуб и малая былинка. А низкое солнце севера шлет земле меньше тепла, чем высокое солнце юга, и то, что растет на крайнем юге, не может расти на Крайнем Севере — там своя жизнь, приноровившаяся к недостатку тепла. На Земле Франца Иосифа квадратный сантиметр поверхности получает непосредственно от солнца 16 калорий тепла в год, а в Ташкенте — 101, в шесть раз больше. На севере зимой в термометре замерзает ртуть, а на юге летом к раскаленному песку страшно прикоснуться. В Туркмении колосится ячмень, когда села Камчатки засыпаны снегом до крыш. В сибирской лесотундре лиственница за сотню лет едва достигает толщины лыжной палки, а в Колхиде годовалый эвкалипт превышает два человеческих роста.

На разных широтах неодинакова сила солнца, меняется почва, меняется вся живая природа — мир растений и животных. Одна за другой, с постепенными переходами, идут полосы по лицу нашей страны, — в каждой из них черты живой природы во взаимных влияниях под определяющим воздействием климата приобретают свой особый, неповторимый облик.

В одной полосе — болото на вечной мерзлоте, в другой — южный краснозем. В одной — карликовая береза, в другой — вечнозеленая лиана. В одной — полярная сова, в другой — розовый фламинго.

Эти полосы, эти природные зоны шли бы друг за другом ровно и размеренно, если б наша планета была однообразной и гладкой, как биллиардный шар, и если б климат целиком определялся наклоном солнечных лучей. Но ведь обмен теплом и влагой между океаном и сушей, причудливость очертаний морей и горных хребтов, неодинаковость земной поверхности — все это, как мы уже знаем, усложняет климатическую карту. Нарушается и плавность перехода от одной зоны к другой: их площади неодинаковы, их границы извилисты.

Прежде чем пройти с севера на юг все природные зоны нашей Родины, уясним себе общий их порядок.

 ^{Схема природных зон СССР.}

Вспомним, что Советский Союз лежит в умеренном климате, кроме узкой полоски на Крайнем Севере, где климат полярный, и небольших уголков на крайнем юге, где климат субтропический. Вот эти крайности и отсечем первым делом. Полярному климату у нас отвечают ледяные шапки на арктических островах и тундра на материке, а на противоположном конце страны, за горами, у южной границы, где и зимой под открытым небом не угасает растительная жизнь, лежат субтропики.

Так верхний и нижний этажи отчленились. Осталась главная часть здания, то, что относится к умеренному климату, — основной массив страны.

Сначала разделим его на две большие части: на северную с лесом и на южную без леса. Граница пройдет примерно по линии Харьков — Саратов — Барнаул. А эта черта нам уже знакома — так тянется полоса повышенного давления, полоса антициклонов. Она-то и отделяет лес от безлесья. И понятно почему: на окраинах антициклонов в северном полушарии ветры дуют, как движутся стрелки часов — по северную сторону с юго-запада и запада, а по южную — с северо-востока и востока; первые несут с Атлантики влагу — леса растут хорошо; вторые исходят из глубин материка и потому дают мало влаги — лесам расти труднее.

Теперь берем обе части — северную лесистую и южную безлесную — и каждую из них членим на три доли. Северная часть делится так: хвойные леса, хвойно-широколиственные, или, как часто говорят, смешанные, леса и лесостепь. Полосы, переходящие друг в друга и объединенные присутствием леса. А вот три доли южной части: степь, полупустыня, пустыня. Полосы, переходящие друг в друга и объединенные отсутствием леса на ровных местах.

Получилось восемь этажей, — будем лишь помнить, что это деление упрощенное, грубое. Спустимся по этажам сверху вниз.

Волны полярных морей бьют в низкий берег тундры. Ветрено, пасмурно. Мелкий дождь как из сита сеет на лишайник и мох, на морошку, на блеклую траву, — стебельки ее, защищая друг друга, как бы свалялись в подушки.

Лето с немеркнущим светом, но с постоянной угрозой заморозка пролетает за два-три месяца, и хоть брызнет оно на землю яркими цветами — розовыми смолками, желтыми лютиками, голубыми незабудками, — но согреть ее успеет лишь на какой-нибудь метр. Ниже лежит твердый и непроницаемый щит вечной мерзлоты.

Осадков в тундре мало, всего лишь 200–300 миллиметров в год, но зато и испарение из-за холода совсем невелико. Поэтому почва заболочена. К тому же и ледяной щит вечной мерзлоты задерживает влагу, не дает ей просачиваться вниз.

В болотистую почву воздух проникает с трудом. Бактериям, разлагающим остатки растений, не хватает кислорода воздуха, им приходится отнимать кислород у окисных соединений железа, — те превращаются в бедные кислородом закисные соединения и окрашивают почву в сизый цвет. Отмершие растения в холоде, в сырости не до конца разлагаются. Идешь — земля и пружинит и чавкает.

Кое-где по земле стелются кустарники, но деревьев нет. На Крайнем Севере за линией средней июльской температуры +10° они без помощи человека не растут: листья и ветви испаряют больше влаги, чем корни могут поднять из холодной почвы.

Безлесная, под серым небом, тянется тундра вдоль полярных морей на сотни, тысячи километров из конца в конец страны. Гогочут гуси и крякают несметные стаи уток на озерах, кричат кулики, неотступно звенят тучи комаров.

А минует короткое лето — и месяцев на девять падет неглубоким, но плотным слоем снег, закрутит в полярной ночи пурга, заполыхают в небе огни северного сияния, ударят сорокаградусные морозы.

Птицы улетят в теплые края — встретишь только белую куропатку да полярную сову. Песец из бурого станет белым. Пеструшки проложат свои ходы под снегом. Северный олень в поисках ягеля ударит по насту острым копытом и по самые рога всунет в снег свою волосатую морду. Люди с ног до головы оденутся в меха.

К югу теплее. Хоть дождей там и больше, но воздух суше. Тундра через лесотундру постепенно переходит в лес.

Сначала по долинам рек, а потом и всюду начинают появляться одиночные деревья «криволесья» — низкие, корявые, изогнутые, обросшие космами лишайников. Вот, наконец, они сплотились в чащу, выпрямились, поднялись, стали даже касаться друг друга ветвями, затенили землю. И распростерся на полстраны — от Балтики до Камчатки — дремучий хвойный лес — тайга.

На юге хвойные леса дотягиваются до Ленинграда, Иванова, Горького, Тюмени и Томска, а за Томском — до государственной границы и долины Амура. Это самая широкая из всех наших зон, она могла бы покрыть всю Европу — целую часть света.

До Урала тайга стелется по равнине, вместе с Уралом горбится, снова плоско расстилается по Западной Сибири, а за Енисеем до самого Тихого океана пологими, спутанными волнами идет по возвышенностям.

Чем дальше на восток, вглубь Сибири, тем меньше в тайге сел и городов. Зато больше зверья — дымчато-серых белок, красных лисиц, горбоносых лосей, полосатеньких бурундуков. Но и туда, в далекие края, углубились дороги, поля и селения. Жужжит пила, готовит лес для строек.

В таежной полосе при теплом лете — суровая зима. Почва сильно промерзает. Но в западной половине тайги, где теплее, нет вечной мерзлоты. До Урала растет ель и сосна, в Западной Сибири — ель вперемежку с пихтой и сибирским кедром. А за Енисеем мало снега, морозы же сильны как нигде, и земля оттаивает только снаружи. Вечная мерзлота выстилает всю восточную половину страны, кроме Приамурья и Приморья. И потому главное дерево в Восточной Сибири — лиственница. Она еще больше, чем ель, похожа со своими корнями на рюмку — пустила их не вглубь, а тонким слоем в стороны и держится на этом кружке. Зато ветру ничего не стоит ее повалить — хоть и не силен там ветер, но вся тайга в буреломе.

Чтобы сократить испарение и меньше тянуть влаги из холодной почвы, лиственница на зиму сбрасывает хвою. Осенью, когда иглы пожелтеют, вся тайга золотая. Стукнешь по стволу топором или прикладом ружья — и дерево вмиг обнажится. На плоском кружке да без хвои лиственница и забирается на север дальше всех деревьев мира.

Получается, стало быть, что не вся тайга вечнозеленая. Лиственничные леса зимой стоят голые, прозрачные — черная сеть на белом фоне снега.

И не вся тайга — сплошь хвойная. Кое-где к иглам примешаны и листья. Вырубки и гари покрылись березой да осиной, сырой луг зарос ольхой.

Но у березы, осины и ольхи листья мелкие. Широколиственных же, теневыносливых пород в таежных лесах нет, лишь редко-редко попадется липа. Нет клана, нет ясеня, нет вяза, а главное — нет дуба. Там, где эти деревья «широколиственно и шумно» вторгаются в молчаливые, колючие ельники, тайга перестает быть тайгой и превращается в хвойно-широколиственный, смешанный лес.

Деревья с широкими листьями требуют больше влаги и тепла. А таежная полоса, пересекая весь Советский Союз, захватывает и холодные, невлажные места. Поэтому в смешанные леса тайга переходит не везде. И они лежат у нас на карте не полосой по всей южной кромке хвойных лесов, а лишь в двух местах, на концах страны, поближе к океану: на Русской равнине треугольником от Ленинграда до Киева на юг и до Уфы на восток и на Дальнем Востоке треугольником от Комсомольска-на-Амуре до Владивостока на юг и до Благовещенска на запад.

В обоих этих треугольниках выпадает не меньше 650 миллиметров осадков в год. И оба они с удалением от океана вглубь страны сужаются, «выклиниваются», сходят на нет. Между ними, на всем пространстве от Урала до Амура, смешанного леса не найдешь; липа кое-где встречается, но дуб слишком много испаряет зимой влаги, чтобы жить в лесах континентальной Сибири.

Милые глазу и сердцу леса Подмосковья — из хвойно-широколиственного треугольника Русской равнины. Так сложилось, что именно здесь, в этих-то лесах, задушевно-красивых и скромных, выросло и окрепло историческое ядро русского государства — Московская Русь. Леса эти стоят фоном на полотнах «Золотой осени», «Марта», «Аленушки». По ним «идет-гудет Зеленый шум». К ним прислушивался Чайковский: «неизъяснимый подъем духа, доходящий почти до проникновения в область абсолютной красоты, я испытывал только среди нашей смиренной природы…»

Сосна с высоким медным стволом, на котором отшелушилась и трепещет под ветром желтая пленочка. Береза с черными узлами, на белой атласной коре, вся просвеченная солнцем. Ель с тихо колышущимися лапами, с верхушкой в одну веточку. Дуб в кружеве ярко-зеленых листьев.

Но не сосна и не береза отличают этот лес. Сосновый бор здесь растет не потому, что это его зона, — он может уйти и в тайгу и в степь. И березовая роща разрослась, воспользовавшись случаем: на вырубках первым делом появляется светолюбивая, неприхотливая, быстрорастущая береза, но пройдут годы, и она уступит место первоначальным хозяевам леса, — после того, как те не спеша поднимутся под сквозным пологом листвы, защитившим их от яркого света и заморозков.

Ель и дуб вместе — вот что определяет эту зону. К северу от линии Ленинград — Уфа в лесах Русской равнины, если не считать речных долин, нет дуба: там тайга. К югу от линию Киев — Уфа нет ели: там лесостепные места. А треугольник Ленинград — Уфа — Киев, где ель растет рядом с дубом, — это и есть зона смешанного леса.

Ель и дуб здесь «смешиваются». Но они не друзья. Этот треугольник — поле борьбы. Когда на Русской равнине растаял ледник и очистил место, тайга вступила в бой с широколиственным лесом.

На рубеже тайги, за Верхней Волгой, сосредоточились несметные полчища еловых лесов — суровая армия в остроконечных шлемах. Ели сомкнулись плечом к плечу, сдвинув свои перистые ветви и сгустив сумрак у земли, где лишь белые цветочки кислицы, вечнозеленые листики брусники да резные лопасти папоротников нарушают однообразие мохового покрова.

А на юге, на рубежах леса и степи, стоят дубравы, весело блистая на солнце. Дуб испаряет много влаги, — а тут как раз наибольшее испарение во всей нашей стране: и осадков много и тепло.

Могучий дуб не один, у него целая свита. Когда листва еще не распустилась и дно леса залито солнцем, у ног дуба ложится яркий и пестрый ковер из весенних цветов — подснежник пронзает своим зеленым острием и старый лист и зернистую корочку последнего снега. А позже, когда лес погрузится в тень, разрастутся широколиственные травы — сныть, колокольчики, ландыш. Сверху их прикроет орешник, всегда верный дубу. Сплетут свои ветки дикая груша, татарский клен, а еще выше, под стать самому дубу, иногда уж восьмым ярусом поднимутся ясень, клен, липа, вяз, а на крайнем западе, за Полтавой, и граб, за Хмельницким — еще и бук.

И вся эта семья, предводительствуемая дубом, ведет на пространстве от Киева до Ленинграда и Уфы сражение с армией елей. Спутники дуба стараются защитить, вытянуть молодые дубки, устилают своими листьями землю, чтобы помешать расти мху, спутнику ели. А теневыносливые елочки втихомолку подрастают под пологом листвы и, простирая сплошной шатер и разводя кругом мох, хотят все заглушить и воцариться.

Смешаны хвойные и широколиственные деревья и в другом треугольнике — на юге Дальнего Востока, где в диковинных уссурийских лесах виноградная лоза обвивает северную ель, клюква растет рядом с лотосом, тигр встречается с соболем.

Иногда уссурийскую природу называют субтропической, но это неправильно: нет зим без мороза, нет непрерывной растительной жизни. Но все же природа там необычайно богата.

Когда-то на Дальнем Востоке был жаркий климат, а потом похолодало. С севера и с гор поползли ледники. Но до Уссурийского края они не добрались, не стерли прежнюю богатую растительность. Древний южный лес тысячелетиями привыкал к холодам. Он погрубел, поблек, но весь не погиб, — остатки давней пышной флоры сохранились.

Лиственные породы смешаны в непролазную многоярусную чащу: дуб, граб, ясень, клен, орех, белая амурская сирень, амурская липа, белая, желтая и черная березы, красное дерево — тис, бархатное дерево с пробковой корой, береза Шмидта, которая на изгиб прочнее чугуна… Подножья деревьев скрыты зарослями орешника, леспедезы, жимолости, смородины, жасмина. А из хаоса листвы колоннами встают кедровые сосны, или, как их обычно называют, корейские кедры, — деревья редкой красоты и мощи, ростом с десятиэтажный дом. Висят лианы, иной раз толщиной с телеграфный столб. Трава густая, высокая, сочная, сорок видов одних папоротников. Цветы яркие, крупные — подчас четверть метра в поперечнике. Порхает тропическая бабочка «данаис тация», ползет жук-дровосек доледниковой эпохи («каллипогон реликтус») длиною в десять сантиметров, родственный жукам тропической Америки. В ночном воздухе мерцают летающие светлячки… Все это в местах, где зимою бывают морозы в минус сорок.

Зима в лесах — и в смешанных и в хвойных и на Русской равнине и особенно за Уралом — морозная. Но лето теплее, чем в тундре. Быстрее разлагаются отмершие корешки и травинки, истлевают в перегной.

Но зато в лесах и осадков больше — не 200–300, а 300–600 миллиметров. Дожди поливают землю, затененную пологом леса, и вода, вместо того, чтобы испариться, просачивается туда, где, как насос, работают корни деревьев. И по пути уносит вниз питательные вещества, выщелачивает, вымывает почву. Сверху тонким слоем лежит свежий перегной, а под ним, выше того слоя, куда вмыты питательные вещества, находится пустой «подзолистый» горизонт, с землей рассыпчатой и светлой, похожей на золу.

Только в болотах, как и в тундре, распад замедлен избытком воды и недостатком кислорода. Там все лето нарастает торф. Болот же в лесной полосе немало, особенно на плоских местах: леса Западной Сибири заболочены наполовину, белорусское Полесье — на треть.

В подзолистой почве 2–4 процента перегноя, по плодородию ее не сравнишь с черноземом. Но обработай поле получше, напитай удобрениями, внеси известь, введи тот севооборот, который нужен, — и лесные края урожаями могут обогнать своих черноземных соседей. Сверимся с директивами XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану: на неполивных полях центрально-черноземных областей урожайность зерновых к концу пятилетки должна подняться в среднем до 16–18 центнеров с гектара, а в нечерноземной полосе несколько выше — до 17–19 центнеров. Дело в том, что в лесной полосе почти не бывает засух.

Смешанный лес Русской равнины на юге переходит в другую, более сухую зону — в лесостепь.

Туда ель не досягает — ей уже суховато и жарко. Дуб мог бы там господствовать, но у него появляется другой враг — степная трава. Для взрослого дуба травинки, конечно, так же страшны, как щелчки для слона. Но дубок, только что выклюнувшийся из желудя, должен, чтобы вырасти, отбить буйный, опасный натиск трав.

В полосе лесостепи, от линии Киев — Уфа до линии Харьков — Саратов, дубравы борются со степью. То курчавится дубовый лесок — как обычно, с примесью ясеня, клена и липы, с неизбежным орешником. То оголилось открытое поле. Полю еще помог человек — много лесов порубил. В лесостепи западнее Волги сейчас под лесом не больше седьмой части площади.

Есть поля и в лесной полосе, и большие. Но там, где ни встань, куда ни погляди — горизонт замыкается лесом. А здесь куртины деревьев с серой лесной почвой лежат островками среди широкого степного океана.

Здесь «тучный дуб растет над тучной нивой». Широта, плодородие, а зайдешь в рощу — прохлада, лучи солнца процежены сквозь полупрозрачную листву.

Эти места становятся всем нам еще ближе, роднее, когда мы прочитаем «Записки охотника». Недаром очерк, завершающий их, так и назван — «Лес и степь». Там сказано: «Свежо, весело, любо!»

Лесостепь уходит и за Урал, тянется полосой вдоль Сибирской железнодорожной магистрали. На гладкой Западно-Сибирской равнине среди озер растут в еле заметных глазу блюдцах-западинках не дубовые уже, а березовые рощицы — «колки», с ивой в подлеске, с обильной костяникой в траве. Чем севернее, тем они теснее сплотились. Чем южнее, тем больше растворились в степи.

* * *

Вернемся на Великую Русскую равнину и продвинемся дальше на юг. Последние лесочки исчезнут или попрячутся в долины речек да в балки. И только молодые лесные полосы, прямые, как по линейке, будут разграфлять колхозные поля.

Циклоны заходят и сюда, но реже, чем в зону лесов. Чаще стоит ясный, солнечный антициклон, дуют сухие ветры, иной раз даже опаляя хлеб. Дождь не моросит, как в лесах, а сразу прольется ливнем, зажурчит мутной водой по оврагам — и снова светит солнце, сушит землю. Не зайдут сюда циклоны — грянет засуха.

Лес растаял где-то на линии Харьков — Саратов, и до Одессы, до Краснодара и Ставрополя широкой полосой легла открытая черноземная степь с массивами колхозных и совхозных полей. В Сибири степь уходит к Алтаю.

Кончилась лесная полоса, кончились сначала подзолистые, а потом и серые лесные почвы. В степи поля черные, будто жирные; накатанные дороги так и лоснятся.

Густая степная трава отмирает каждый год. Для полного распада стебельков и корней хватило бы тепла, да не хватает влаги — и темный перегной накапливается мощным слоем: до метра и больше. Здесь процент перегноя не 2–4, как в лесах, а в среднем 10. В тепле влага скорее испаряется, чем просачивается, она не так вымывает, не так выщелачивает питательные вещества из почвы, как под покровом леса.

Вот почему в наших степях толщи палево-желтого рыхлого лёсса, намытые в свое время ледниковыми водами, на обширных пространствах покрылись благодатным черноземом. Азота в нем не меньше, чем в навозе. Корешки растений прокладывают поры, а перегной и углекислая известь, присущая лёссу, скрепляют частички почвы в мелкие зерна, делают ее «структурной», комковатой, доступной для воздуха и влаги — от этого плодородие чернозема еще увеличивается.

Плодородную степь, что разлеглась во все стороны, и широчайшим окаемом ушла под купол неба, мы называем «привольной», «раздольной». Мы любим ее размах, ее щедрость. Любовь народа к степному простору вырвалась восклицанием Гоголя: «Чорт вас возьми, степи, как вы хороши!» Конечно, и во времена Тараса Бульбы конь не скрывался в степной траве, как в лесу, так же как птица не могла не долетать до середины Днепра… Простим поэту восторг преувеличений — степи в самом деле прекрасны.

Чуть сошел снег, лиловые цветы прострела уже смотрят на солнце. Степь еще только собралась зеленеть, а уж горит на ней золото горицвета сквозь светлую голубизну гиацинта. А там пойдут ирисы, ветреницы, незабудки, и, наконец, ковыль выбросит свои белые перья. Летняя жара разольется темно-лиловым цветением шалфея, пока не ляжет белый ковер кашки и таволги. Но синий оттенок бросят на него колокольчики, их сменят тускло-розовые цветы эспарцета — и яркость мало-помалу поблекнет, трава побуреет, приблизится осень.

Впрочем, все это можно увидеть лишь кое-где по склонам логов да в заповедниках.

За Уралом еще есть нетронутая степь, ее надо поскорее распахать На Русской равнине она почти сплошь распахана. В степи и лесостепи — семь десятых нашей пашни, тут — главная житница Советской страны.

Степь покорена человеком, она кормит наш народ, с каждым годом дает больше хлеба. И для всех, кто ценит человеческий труд, кто понимает его смысл, кто видит великую цель наших усилий — бескрайное море отборной пшеницы больше говорит сердцу, чем степное разнотравье.

К югу лето все жарче, дождей все меньше. Почва уже не черная, а коричневая, как скорлупа у каштана. Разнотравье ушло, господствуют узколистные злаки — ковыль да типчак. Слышен запах полыни. Среди лета трава выгорает, и только в августе, когда цветет ковыль тырса, степь вновь подергивается золотой пеленой.

Терпкий, острый, легкий запах сухой степи никогда не забудешь.

Степной травы пучок сухой,

Он и сухой благоухает!

И разом степи надо мной

Все обаянье воскрешает…

Эти строки — из стихотворения Майкова на тему, взятую из Волынской летописи. Брат не внемлет зову брата возвратиться в родные степи. Он глух даже к песням детства. Но все сомнения исчезают, когда ему дают понюхать пучок душистой травы из тех мест, где он вырос.

Степь постепенно переходит в полупустыню. Полоса полупустыни со светло-каштановыми солонцеватыми почвами идет от Сталинграда по Казахстану севернее Аральского моря и озера Балхаш к Семипалатинску. Здесь не столько полей, сколько пастбищ. На них большие стада. Нет уже сплошного травяного покрова — видны голые плешины, как на вытертом сукне. Всюду норы сусликов. Ковыль и типчак начинают отступать перед полынью. Осенью ветер гонит упругие шары перекати-поля, и они мчатся, подпрыгивая, пока не свалятся в ложбину.

Двигаясь к югу, мы вступили в полосу антициклонов — в полосу нисходящего воздуха. В спину нам стали чаще дуть северо-восточные ветры. Эти струи воздуха, подобные пассатам, несутся из менее теплых, мест в более теплые, иссушаются и потому не источают влаги. К югу от линии Астрахань — Балхаш выпадает 200 и меньше миллиметров осадков в год — малая толика воды, выжатая из забредших циклонов.

Дождей совсем мало — равнины Туранской низменности под крутыми лучами южного солнца, падающими с безоблачного неба, могли бы испарять раз в десять больше влаги, чем сами получают. Здесь до гор Средней Азии разлеглись пустыни.

Почва не то что черная или коричневая — она даже не бурая, а серая, будто выгорела. Мало в пустыне падает на землю отмерших растений — тут голой земли больше, чем заросшей. Да и те остатки растений, что упали на почву, в жаре перегорели, разложились почти нацело. В почве лишь полтора процента перегноя, потому она и серая.

Но после распада питательные вещества из-за безводья выщелочены слабо, и эта серая земля — дай ей воду — будет на диво плодородной.

Правда, это больше относится к южным, среднеазиатским пустыням. А в пустынях Казахстана земля слишком уж соленая. Эта область лишена стока, и здесь накопилась соль, принесенная реками. А Каспий соли все подсыпает да подсыпает: ветер выносит с моря и развеивает по земле мельчайшие соляные частицы. Чтобы почувствовать соль, нужно лизнуть листик тамарикса: за ночь на нем выступили горько-соленые капельки, а днем солнце их высушило в мелкие кристаллы.

Всюду пятна солонцов — здесь в почве сода, а она растениям вредна. Пучками на голой земле торчат солянки да полынь.

На взгляд поверхностного путника — гиблые, скучные места. Меж тем это не так. Обработка гипсом делает солонцеватые почвы плодородными. Тронутая первым морозом полынь теряет эфирные масла, а вместе с ними горечь и становится лакомым и питательным кормом. Когда гонят овец на мясокомбинат и хотят поднять их убойный вес, выбирают маршрут по полынным пастбищам.

Даже пустыня, покрытая пятнами солонцов, не покажется скучной, если взглянуть на нее внимательным глазом. Вот что написал один исследователь: «Огромные, весной ярко-зеленые солонцы с появлением удушливыx жаров постепенно получают желтоватый, а наконец, и ярко-желтый цвет, который с наступлением первых осенних дней переходит в розовый, кроваво-красный и фиолетовый. В то же время показывается молодая зелень новых отпрысков, и все четыре цвета удивительно хорошо гармонируют между собой. Представить себе весь эффект подобной оригинальной картины, особенно при восходе и закате солнца, трудно. Нужно ее видеть, чтобы убедиться во всей ее красоте».

А знаменитый туркменский поэт Сейди оказал даже так:

Земли все пред тобою убоги, пустыня.

Любовь к родному краю естественна, и ее уважаешь. Но все-таки пустыня есть пустыня. Душа радуется, когда пустыня возделана и щедро служит народу.

В южных, среднеазиатских пустынях плодороднейшие сероземы лежат на чуть покатых предгорных лёссовых равнинах, где больше осадков. Вредные растворимые соли унесены в пористый лёсс. От лёсса в почву перешел углекислый кальций. В избытке тепла и света политый серозем предгорий успевает дать семь укосов люцерны до осени, налить яблоки на трехлетнем дереве.

Поле в Средней Азии получает не только свои 100–200 миллиметров влаги с неба, а еще 400–600 из оросительных каналов — за счет горных дождей и снегопадов. В увлажненном, зеленом, затененном оазисе температура летом по сравнению с окрестной пустыней снижается на три градуса и больше — будто люди сдвигают это место на полтысячи километров к северу. Так велика сила воздействия человека на природу.

А вокруг сушь и голизна. Только ранней весной, когда сюда заходит теплый иранский воздух и, поднимаясь в вихре циклона, смачивает землю дождями, пустыня сразу покрывается сплошной зеленью осоки и мятлика, а на зеленом фоне трав расцветают яркие ирисы, маки, тюльпаны и лютики. И где-нибудь в предгорьях у Ташкента на одном квадратном метре ботаник насчитает тогда больше пяти тысяч растений — плотность растительности у нас в стране, пожалуй, наивысшая.

Но промчалась свежая, разноцветная весна, почва стала горячим серым камнем. Иссохла трава, черепахи и желтые суслики зарылись в землю, завалились спать на девять месяцев, до будущей весны.

Между северными и южными серозёмными пустынями лежат пустыни песчаные — Кара-Кумы, Кызыл-Кумы, Муюн-Кумы, — великие наносы доисторических рек, перевеянные отложения морей, необозримые поля раздробленного, стертого камня древних гор.

Как раз тут-то, вдали от океана и от горных хребтов, выпадают самые скудные осадки во всей нашей зоне пустынь — в глубине Кара-Кумов до 80 миллиметров в год. Как раз тут-то земля и накаляется иногда больше чем до +80°, и даже ящерица гибнет, если ее три минуты подержать на солнцепеке. И вместе с тем именно тут, в раскаленных песках, и запасена живая влага. Туркмен говорит: «есть песок — есть вода».

Песчаная земля не только впитывает дождевые капли, но и сгущает водяные пары в своих прохладных недрах. Песок слишком крупен, чтобы задерживать влагу, и она уходит вниз, накапливается там слоем грунтовой воды. И в то же время песок слишком крупен, чтобы оттуда она сама могла подняться вверх. Потому песчаная пустыня почти вся заросла. Голого песка там мало. Кустики травы растут, правда, поодаль друг от друга, но пустыня велика — богаты и пастбища. Полынь для овец хороша, а осечка «иляк» едва ли хуже: весной отцвела, а стоит целый год, долго сохраняя часть жира и белка. Пустыня не пуста. Там пасется скот.

Под песком всегда влага — и растению, чтобы напиться, нужно лишь пустить ветвистый, длинный корень. В летний день жарко и сухо, как в печи, а верблюжья колючка зеленеет.

Корни у растений песчаной пустыни длинные и жадные, они так и всасывают воду.

А чтобы в этом пекле впитанная влага не сразу испарялась, от листьев остались одни жесткие жилки вроде нитей и веточек. Да и те саксаул, скрюченное дерево пустынь, в июле наполовину сбросит. У многих растений листья превратились в колючки..

Песок зыбок, как морские волны, — подул ветер, двинулись, полетели песчинки, захлестнули растение. А оно из верхних почек выбросит отростки, пробуравит песок, и вот кустик как ни в чем не бывало выплыл на поверхность. Растения выплывают, а животные нарочно утопают: чуть опасность — маленькая ящерица вдруг содрогнулась и исчезла. А степной удав может даже ползти под песком — сам не виден, а чертит змейку. Приноровились животные и к отсутствию воды. Одни просто не пьют, другие бегают попить за сотни километров: антилопа джейран может мчаться по пустыне со скоростью 80 километров в час. Но и джейрану не легко отыскать водопой — своих рек в пустыне нет. Лишь зимой да весной блестят среди песков пресные озера: дождевая вода тонким слоем заливает глиняные понижения — такыры. А потом и такыры высыхают, растрескиваются. Летом они похожи на паркет.

Не такыры и не сыпучие барханы дают облик песчаной пустыне. Она исчерчена длинными заросшими грядами, которые в общем идут с севера на юг. Их издавна намели господствующие северные и северо-восточные ветры.

Дыхание Сибири овевает всю Туринскую низменность и до самых гор доносит зиму. Морозы, хоть на юге и небольшие, не позволяют назвать пустыни Средней Азии субтропиками — пусть там летом и жарче, чем даже под экватором.

И только в немногие низкогорные долины не достают эти холодные ветры, смиряясь перед стеною гор. За спиной Гиссарского хребта скрыты долины Сурхан-Дарьи, Кафирнигана и Вахша. Левое плечо Копет-Дага загораживает долину Атрека и Сумбара. Вот там-то — субтропики.

В нашей стране субтропики не развернулись в широкую, непрерывную зону. Они раскололись на кусочки и, защищаясь от холодных ветров, встряли в тот гигантский пояс гор, что тянется по южной границе.

Субтропики Средней Азии и есть звенья этой раздробленной цепи.

В укрытых предгорьях за Копет-Дагом, где ущелья поросли непролазными чащами граната, миндаля, алычи и грецкого ореха, где все перевито диким виноградом, летом жарко, а зимой тепло. Бывает, мороз заглянет, но не часто. Средняя температура января около 5° выше нуля. Растительная жизнь в холодное время замедляет свой ход, но почти не останавливается.

Вложишь труд, и приживутся нежные растения далеких южных стран. На Атреке перебирают стрелами своих перистых листьев аравийские пальмы, метр в обхвате.

Немногим холоднее и за Гиссарским хребтом, где Сурхан-Дарья, Кафирниган и Вахш текут к Аму-Дарье. Там тростник, похожий на бамбук, вытягивается над водой, как лес, и скрывает тигров.

У всех звеньев субтропической цепи, протянувшейся по южной границе Советского Союза, есть общее: почти безморозная зима. Но влагой наделены они по-разному.

В среднеазиатских субтропиках осадков совсем мало — лишь немногим более 200 миллиметров в год. Дожди перепадают зимой да весной, а летом — сухо. Это «сухие субтропики». Тут поля и сады нельзя не орошать. В сущности, это та же сероземная пустыня, но с безморозной зимой.

Так же и в другом, похожем звене — вдоль Куры и Аракса и на Апшеронском полуострове в Восточном Закавказье. По соседству с южным Каспием зима мягкая, снег бывает редко: в Баку средняя температура января почти +4°. А лето жаркое и без дождей: 200 с лишним миллиметров осадков набирается в другое время года.

Похож и самый северный участок советских субтропиков — берег Крыма, прикрытый горами. В Ялте средняя температура самого холодного месяца +4°. И осадков, казалось бы, порядочно: 400–600 миллиметров. Но они выпадают зимой. Лето там тоже сухое.

Между Каспийским морем и Талышскими горами вокруг Ленкорани, где растет необычайно прочное железное дерево, где в горных лесах можно найти тысячелетние тисы, где на колхозных фермах живет горбатый бык зебу, животное Индии, куда залетает белый ибис, священная птица древних египтян, осадков еще больше — 1 200 миллиметров. И они уже наступают на лето, но все же влажными субтропиками эти места можно назвать с оговоркой: в первой половине лета воцаряется засуха. Молодняк субтропических растений приходится цыновками и листьями папоротника защищать от солнца. Скажем так: это «полусухие субтропики».

И лишь к другому, последнему и самому важному, звену в той цепи, которую мы перебрали, — к Черноморскому побережью Кавказа — название «влажные субтропики» приложимо вполне. В Батуми, где средняя температура самого холодного месяца выше 4–6°, осадкомер показывает 2 500 миллиметров годовых, как нигде в нашей стране. Ливии льют и осенью, и зимой, и весной, и летом. Если б вода не стекала и не испарялась, одноэтажные дома за год были бы залиты до крыш. Тут уж приходится не орошать пустыню, а осушать болота.

В тепле и сырости остатки растений разлагаются почти целиком и выносятся водой. На возвышенных местах из-за бедности перегноем почва не темная, а красноватая и желтая: она окрашена примесью железа, которое не вымывается, а, наоборот, накапливается. Такие почвы после обработки хороши под чай.

В широколиственном лесу вечнозеленые заросли лавровишни, рододендрона и самшита. Деревья покрыты доверху блестящей чешуей плюща, оплетены канатами лиан. Шестиметровый лес вырастает на заброшенном поле за год, за два — только по несгнившим стеблям кукурузы можно догадаться, что здесь совсем недавно была пашня.

Растению нужно не только тепло, ему нужна и влага. И та череда растительной жизни, что прошла перед нами от тундры до субтропиков, определена не только градусами температуры, но и миллиметрами осадков. В Колхиде и Бет-Пак-Дале летом одинаково жарко. Но в сухой Бет-Пак-Дале идешь по голой запекшейся глине, а во влажном колхидском лесу прорубаешь дорогу топором.

Влажно в Колхиде потому, что над нею лотком возвышаются горы. Воздух, поднимаясь по лотку, охлаждается и выделяет дождь, который поливает не только склоны гор, но и предгорную равнину.

Когда мы приближались с севера к горным хребтам юга, тепло нарастало, а осадки уменьшались. Но стоит массам воздуха с ходу удариться в горы и хоть чуть вскользнуть, подняться по их склонам, температура станет падать, а осадки расти.

Будто мы, поднимаясь в горы, обратились вспять и вновь, уже в обратном порядке, пересекаем пройденные зоны. Но пересекаем их в ускоренном темпе: когда двигались по плоскости, накапливали градус тепла примерно через полтораста километров, а в горах теряем градус тепла на каждых двухстах метрах подъема.

Горы с их лестницей зон занимают третью часть нашей страны. Поднимаясь с уровня пустыни где-нибудь на Тянь-Шане, мы первым делом минуем полупустыню, затем степь и, наконец, леса. Сначала сухие полукустарники на голой серой земле, потом редкая трава на каштановых почвах, потом густой ковыль на почвах, подобных чернозему, потом пятна ельников.

А после леса, казалось бы, нужно ждать тундру. И правда: в горах севера тундра идет выше леса — скажем, на приполярном Урале. Но в южных горах вместо тундры над лесом раскинулись высокогорные луга с невысокой, но густой и сочной травой, с обилием пестрых цветов.

Хоть мы, восходя, и пересекаем в обратном порядке те зоны, что лежат на равнинах, но это не значит, что условия природы повторяются сплошь. Термометр падает, но нет вечной мерзлоты, долго не скудеют осадки, не уменьшается наклон солнечных лучей, а их сила в разреженном воздухе даже нарастает. Поэтому горный лес и переходит не в тундру, а в луг.

И лишь дальше, еще выше, где совсем уж холодно, а осадки начинают убывать, жизнь клонится к ущербу. Но она борется до последнего метра. Бутоны пурпурного первоцвета смело пробивают холодный панцырь снега. Венчики цветков ночью хрупки от мороза, как стекло. А днем они оттаивают под лучами солнца наперекор всему.

Но вот скалы, осыпи, голый камень под ударами жестокого ветра.

И вечный снег.

Мы говорим «вечный», а он не перестает обновляться. Выпал, и если не испарился под ярким солнцем и не скатился лавиной, то слежался, уплотнился сначала в зернистый фирн, а потом в прозрачный лед и сполз твердым, ломким, но пластичным потоком ледника, зашумел в долине мутноватой рекой. И снова выпал и снова сошел.

Вечен не снег, а белый цвет на высях гор.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.