Глава 1

Глава 1

КОРНИ СУДЬБЫ

ОПЕРАЦИЯ «ЧЕРВЬ»

Оренбург конца XIX века. Маленькие деревянные дома. По узким улочкам бродят беспризорные куры, задумчиво жуют чахлую придорожную траву меланхоличные козы. Петляя в пыли, улочки сходятся в центре города у большого красивого дома. Для старого Оренбурга это роскошный дом: во дворе фонтан. Здесь живет начальник штаба оренбургской бригады генерал Иоганн Александрович Берг.

Сейчас в доме суматоха. Идет уборка. Мебель сдвинута с мест, ковры свернуты, с кресел сняты чехлы. По комнатам снуют женщины с вениками и ведрами. Бегают и всем мешают три девчонки. Но вот они исчезают и снова появляются минут через десять. У них вид заговорщиц, они шушукаются и вдруг, к чему-то прислушавшись, чинно усаживаются на диван. Входит белокурая женщина. Она невысокого роста. У нее живые красивые голубые глаза.

Высокая прическа. Она худощава, стройна. Секунду она внимательно смотрит на девочек, видимо пораженная их смирением, потом какая-то мысль заставляет ее оглянуться вокруг, и она обеспокоенно спрашивает:

— Девочки, где Ксюша? Что же вы молчите? Эдита, Дагмара, Маргарита?

Девочки имеют вид первых учениц.

Они молчат с выражением собственной правоты на лицах. Мать долго смотрит на своих дочерей, вздыхает и выходит из комнаты.

Она обходит весь дом, выходит в переднюю, где стоят свернутые в трубки ковры, и тут слышит возню и кряхтенье внутри одного из них. Жена генерала бросается к груде ковров, раскидывает их, хватает самый большой, бережно укладывает его на пол, раскатывает… Оттуда появляется ее пятилетний сынишка. Голубые глаза полны слез, светлые волосики встрепаны, лепестки курносого носа красны и дрожат от гнева.

А через полчаса дом сотрясают рыдания, по комнатам прокатывается грохот шагов и крики: «Мам!», «Ма-а-ма!», «Ма-а-мочка!» Елизавета Камилловна устремляется на голоса, и три девичьи головки утыкаются в материнские колени. Мать поднимает зареванные мордашки и пытается понять, что же случилось. После пятиминутных горьких всхлипываний, сквозь замирающие рыдания старшая, Эдита, сердито сообщает:

— Ксюшка накормил нас червями.

— Как червями? — оторопело спрашивает мать.

— Он запихнул дождевых червей в котлету и дал откусить сначала Дагмаре, потом Эдите, потом мне, — тихо говорит улыбающаяся сквозь слезы маленькая Маргарита.

— А котлету он стащил на кухне, — мстительно добавляет Эдита.

Мать по очереди оглядывает своих заплаканных дочерей, потом спокойно говорит:

— Вы сами виноваты, девочки. То вы пеленаете его как ребенка, то наряжаете как куклу. А он хоть и младший, но мальчик. И кстати, не в пример вам послушный.

Девочки молчат, а Елизавета Камилловна сдерживает улыбку. Так рождается семейная легенда о том, как был задуман и осуществлен первый стратегический маневр будущего адмирала и академика Акселя Ивановича Берга.

ТРИСТА ЛЕТ НАЗАД

Отец Акселя был швед, мать — итальянка. Чтобы эти люди могли полюбить друг друга, их предки должны были в течение трехсот лет двигаться с севера и юга, из Швеции и Италии в Россию, встретиться и соединиться здесь ветвями генеалогического древа.

Генеалогическое древо Бергов начинается с Иоганна Фридриха Берга (1746–1834), чистокровного шведа, управляющего государственной зеркальной фабрикой в финском городке Роккала, и его жены Кристины Элизабет Гельман (1769–1842). Это были прадед и прабабка Акселя Берга, прожившие один 88 лет, другая 73 года и оставившие сына Александра Константина Берга. Родился он в 1800 году в Выборге, стал аптекарем и женился на Эмилии Шарлотте Шеньян (1805–1889). Жили они, как и все предки Берга, долго — 85 и 84 года. Лишь отец Акселя нарушит эту традицию, прожив всего 69 лет, — он был боевым генералом и участвовал в трудной турецкой войне.

Все предки по линии отца были шведами: и Берги, и Шеньяны, и Гельманы, но жили в течение трехсот лет в Выборге, в Финляндии и поэтому называли себя финскими шведами. В Выборге же в 1830 году родился и Иоганн Александр Берг, отец Акселя. Потом, когда он переедет в Россию, его будут называть Иваном Александровичем, а Акселя не Иоганновичем, а Ивановичем, иногда даже Алексеем Ивановичем.

Финский швед Иоганн Александр Берг стал русским офицером. Ведь с 1809 года по 1917-й Финляндия входила в состав Российской империи, а Выборг был присоединен к России еще Петром. Ничего удивительного не было в том, что уроженца Выборга отдали учиться в Кадетский корпус в городок Фридрихсгамн.

Аптекарь, видно, втайне мечтал о том, чтобы его сын когда-нибудь стал генералом (а генералами стали оба его сына — Иоганн и Карл) по примеру предка, генерала Берга, которому семейная хроника приписывала участие в дерзком вторжении русских войск через замерзший Кваркен в Швецию и в блестящем разгроме застигнутых врасплох шведов в 1809 году. Аптекарь переписывает статью об этом походе из иностранной газеты, набрасывает ее такими бисерными готическими строчками, что ее почти невозможно сейчас разобрать, и дарит сыну Иоганну в день производства его в офицеры. И сын более чем через сорок лет после удивительного похода прочитает уникальный документ, сделает на пожелтевших страницах короткую запись: «Переписано моим дорогим отцом собственноручно в день производства моего в офицеры» и перед смертью передаст рукопись жене для сына, которого в последний раз увидит шестилетним и, конечно, никак не сможет предвидеть, что тот станет моряком и заслужит чин адмирала. Аксель будет бережно хранить этот подарок всю жизнь. Он переведет текст на русский язык. Оригинал, помеченный 1809 годом, и перевод от 2 августа 1967 года положит в конверт и надпишет своим фантастически неразборчивым почерком, который так же трудно понять, как готические письмена аптекаря: «Перевод А.И. Берга рукописи Александра Берга из Выборга, родного деда по линии отца, русского генерала от инфантерии в отставке Ивана Александровича Берга, скончавшегося в городе Оренбурге весною 1900-го года. Рукопись хранилась на протяжении многих десятилетий у моей покойной матери, Елизаветы Камилловны Берг, скончавшейся в Ленинграде весною 1940-го года. Она была передана мне в 1914-м году, когда я окончил Морской корпус и стал корабельным гардемарином».

Исторический сказ о далеком генерале Берге попал в надежные руки, но кому передаст эти полуистлевшие листки адмирал Берг?

После окончания Кадетского корпуса в 1851 году Иоганн Берг командует первой ротой 1-го лейб-гвардии гренадерского полка в Петербурге, потом командует полком в финляндском городе Нейшлоте. Проделав турецкую кампанию рядом со своим другом знаменитым генералом Скобелевым, строит госпитали в Петергофе. Тут, видно, он и повстречался с итальянкой Элизабет Бертольди.

Проследить итальянскую ветвь рода помог Акселю его дед по материнской линии итальянец Антонио Камилло Бертольди. Дед написал любопытную книгу, вышедшую в 1913 году в России на немецком языке, названную им «Последние мысли 89-летнего». Это и впрямь оказались последние мысли, так как через год он умер. Умерла и его жена Маргарита Карлблом: она пережила мужа только на два месяца.

Берг увидит эту книгу, когда приедет на похороны деда. Уже шла война, Аксель служил в Гельсингфорсе, и требовалось особое разрешение на отпуск. Он будет торопиться назад, но проведет после похорон целую ночь над книгой. Аксель лишился ее в один из трагических моментов своей жизни. Тогда же пропал и другой уникальный документ: три тома дневников, которые Иоганн Берг писал всю жизнь, начиная с 1845 года, когда стал воспитанником Фридрихсгамнского кадетского корпуса. Вместе с книгой и дневниками исчезли и многие сведения о жизни рода Бергов.

Так и осталось тайной, почему род Бертольди эмигрировал из Италии и как его представитель оказался в Тифлисе. Аксель помнит, что дед начал родословную рода Бертольди со своего прадеда Антона Бертольди, придворного музыканта графа Марколини. Придворный музыкант много ездил и ангажировал певцов для итальянской оперы-буфф. Так он попал в Дрезден, где, видно, слишком настойчиво стремился ангажировать одну из певиц, женился на ней и остался в Дрездене. Здесь родился его сын Андреас Бертольди. Он тоже стал музыкантом, скрипачом, певцом. После смерти отца Андреас уехал в Турин и играл в местном оркестре. Но когда и почему он опять оказался в Дрездене, где родился его сын Антонио Бертольди, дед Акселя Берга? Возможно, став директором театра, он предпринял антрепризу итальянского придворного театра в Дрезден, где остался и умер. Но это догадки. Вместе с книгой исчезли и подробности.

И неизвестно, связаны ли эти события с еще одним родичем, тоже Антоном Бертольди, странно сочетавшим амплуа фабриканта и революционера.

Объяснения всему этому нет и в родословной, вероятно самой достоверной, которая неожиданно была прислана Акселю Ивановичу Бергу в 1964 году через АПН шведом доктором Химпелем. «Уважаемый Аксель Иванович!

Шведское телеграфное бюро (ТТ) переслало в Москву письмо читателя газеты «Сюдсвенска Дагбладет» д-ра Н. Химпеля, который, прочитав статью о Вас, подготовленную АПН, составил генеалогическое древо рода Бергов. Доктор Н. Химпель просил передать свою работу Вам, если вы проявите к ней интерес».

В этой родословной д-р Химпель проследил род Бергов вплоть до 1600-х годов. Его родословная полностью подтверждает две предыдущие, составленные дедом и дядей Берга, и содержит, кроме того, ряд дат, которых в них нет, а разногласия совсем незначительны. В ней родоначальник Бергов Иоганн Фридрих Берг назван не управляющим, а бухгалтером, к тому же титулярным советником, но объяснения странного метания по свету представителей экспансивной итальянской ветви также не дано. Во всяком случае, подтверждается, что дед Антонио Бертольди, музыкант, художник, действительно оказался в Тифлисе, где женился на дочери лютеранского пастора Маргарите Карлблом, по национальности шведке, и у них 14 мая 1858 года родилась дочь Элизабет. Девочка имела романтические наклонности, рисовала, любила музыку. Когда пришло время дать ей образование, отец отправил ее в Петербург в рисовальную школу Штиглица.

Вскоре туда же переехала вся семья, и Антонио Бертольди стал лютеранским пастором в одном из приходов Петергофа. Поразительно, как музыкант, художник, преподаватель итальянского языка мог стать священнослужителем! Для меня это долго оставалось странной тайной, пока один из знатоков культа не объяснил, что лютеранская вера разрешает своим служителям выполнять светские обязанности. И Антонио Бертольди, будучи пастором, совмещал служение богу со служением людям, давал уроки итальянского языка, учил игре на скрипке и рисованию. А также издавал воскресный журнал для прихожан. Дочь его, Елизавета, тоже давала уроки рисования.

В Петергофе, в доме одного из учеников, она встретила Иоганна Берга, который незадолго до того потерял свою первую жену. Мария Кюнцель, еще молодая женщина, умерла, как тогда говорили, от антонова огня, попросту от заражения крови, и Иоганн Александрович в 52 года остался вдовцом с двумя детьми.

Итак, Иоганну Александровичу было за пятьдесят, когда он встретил Елизавету Камилловну Бертольди. Ей тогда не исполнилось и тридцати. Они полюбили друг друга, поженились и уехали в Житомир, куда генерал Берг был переведен по службе. Там и родились три их дочери. В 1892 году вся семья переехала в Оренбург, где 29 октября 1893 года

(10 ноября по новому стилю) у них родился единственный сын Аксель.

ШВЕД И ИТАЛЬЯНКА

На три четверти швед и на одну четверть итальянец… Что может дать такое сочетание? Смешение северной и южной крови? Столкновение льда и пламени?

Эта семья, взаимоотношения ее членов, духовная атмосфера дома — все носило печать происхождения Бергов. Одаренность, увлеченность, страстность отличали их. Все знали и любили музыку, умели играть на каком-нибудь инструменте, рисовать. И в то же время итальянская экспансивность уживалась со шведской сдержанностью. Никакого сюсюканья, сентиментальности. И тем не менее Берг впоследствии не часто встречал такую семейную теплоту и уют, хотя искал их всю жизнь.

Тон в семье задавала мать. Она была не только широко образованной женщиной, отлично говорившей на французском, немецком, итальянском, английском, русском языках; она не только превосходно рисовала по фарфору, писала маслом, вырезала по дереву, увлекалась художественным шитьем, играла на рояле, много читала, но она была врожденным педагогом. Она умела понять каждого из своих детей, найти с ним общий язык, стать другом и советчиком.

— А ведь тогда, в Оренбурге, она была очень молодой женщиной, — вспоминает Берг, — красивой, обаятельной.

И уже тогда она была центральной фигурой общества. Это не обычная генеральская жена, она никогда не была обывательницей, кривлякой. Толковая, образованная, она увлекалась Шопенгауэром, Спенсером, Боклем, Владимиром Соловьевым и прививала детям любовь к размышлениям, к анализу. Она всегда чем-нибудь занималась, хотя у нас, конечно, была прислуга. Следила за тем, чтобы мы не болтались, а делали что-нибудь полезное. Девочки вязали, вышивали или упражнялись в языках и игре на рояле. У нас всегда царствовала ненатянутая деловая атмосфера. Мать создавала особый стиль отношений. И это имело для меня колоссальное значение. Ведь характер формируется в раннем детстве. Такая обстановка прививала детям самые лучшие задатки. Никто не врал. Вы знаете, когда я впервые узнал, что люди могут врать, я очень удивился, я не был к этому подготовлен. Я долго не подозревал, что на свете есть плохие люди. Я не помню, чтобы у нас скандалили, шумели, чтобы кто-нибудь сплетничал или пьянствовал, кроме несчастного Александра — моего сводного брата.

В этой семье была своя трагедия — двое детей Иоганна Александровича от первого брака — Мария и Александр.

В отличие от детей Елизаветы Камилловны они были неполноценными, унаследовав от своей матери психическое заболевание. И тем не менее Мария была талантливой пианисткой, выступала в концертах. Но кончила свои дни в доме умалишенных в Петербурге. Елизавета Камилловна и после смерти мужа часто ездила навестить ее и однажды взяла с собой маленького Акселя. Мария вспоминается ему страшной старухой, тощей и больной. Она не узнавала родных, долго болела и умерла в больнице.

Александр страдал английской болезнью, был умственно недоразвитым карликом. В Оренбурге у него была своя маленькая отдельная комната, и оттуда часто слышались звуки флейты. Служил он на почте, но эта служба скорее всего держалась за ним из уважения к отцу. Родители старались, чтобы Ксюша реже бывал в комнате Александра. Там всегда было накурено, Александр часто бывал нетрезв, и на этой почве в доме начинались скандалы. Потом он женился, переехал в другой город. Умер он в возрасте 60 лет от рака печени.

Иоганн Александрович был добрым, отзывчивым человеком, но на редкость непрактичным. Подчиненные чрезмерно пользовались его добротой. Он вечно кому-то помогал деньгами, выручал кого-то из беды, хлопотал о пенсиях, об устройстве детей в учебное заведение. Не имея иных средств, кроме жалованья, он постоянно чем-нибудь увлекался и тратил деньги на выписку и покупку вещей, обычно никому не нужных. Он собирал редкие безделушки, марки. Взрослые смотрели на это как на чудачество, а у Ксюши они будили воображение, рождали первые мечты о дальних странах. А какие сказки рассказывал ему отец!

Иоганн Александрович передал сыну любовь к книге и рисунку. Он коллекционировал книги с хорошими иллюстрациями, и Ксюша впервые увидел в них отражение далекого мира, неведомых городов, невиданных зверей. Мальчик часами копирует эти картинки, грезит о путешествиях, привыкает мечтать и строить планы с карандашом в руках. Так образуется одна из самых его стойких привычек — делать зарисовки в ученических тетрадях, в дневнике, в рабочих книгах.

Рассматривая рисунки маленького Акселя можно, и не листая страницы истории, многое узнать, например, об англо-бурской войне. Легко представить себе общественный резонанс на эту войну, увидеть ее глазами семи-восьмилетнего мальчика из далекого от событий русского города. «Атака англичан» — пылкое воображение рисует вереницу динамичных фигур, в силуэте которых главное — ружья. Развеваются четырехцветные флаги, солдаты катят мортиры, настроение рисунка — воинственный порыв. Солдаты на лошадях, солдаты на стрельбище. «Лейб-гвардии драгун» — лихой вояка на мускулистом скакуне. И буры — обороняющиеся, атакующие, взбирающиеся по горам. Раненый на наспех сколоченных носилках; его несут товарищи, один падает, другой стреляет, этот покачнулся, схватившись за сердце. Крупными буквами под рисунком «Buren». А дальше море, корабли.

Корабли на полях тетрадей по арифметике, русскому языку, Закону Божьему. Эскизы, макеты. Корабли вошли в жизнь Берга сначала на бумаге, из книг, из рисунков и навсегда овладели его воображением.

Под влиянием отца Аксель полюбил музыку. Иоганн Александрович приобрел многих друзей благодаря своей скрипке. Они с удовольствием слушали его дуэты с женой, прекрасной пианисткой.

В гостиной — уютный полумрак, горит керосиновая лампа. Тетя Юля, сестра Иоганна Александровича, вносит самовар и разных сортов варенья. Генерал в домашнем халате сидит в глубоком кресле. Возле него примостился на скамейке Ксюша. Пока отец рассказывает о походах или о концертах, он рисует и по-своему совершает путешествия вслед за отцом, а когда отец кончит рассказ, для мальчика начнется самое притягательное — отец достанет из футляра свою скрипку и начнет играть. Отец разрешит и Ксюше дотронуться до скрипки, а возможно, и провести смычком по струнам. Так, наверное, в один из темных оренбургских вечеров состоялся первый Ксюшин урок игры на скрипке. И потом, куда бы Акселя ни занесла судьба: в Кадетский или Морской корпус, на боевой корабль — он будет отдавать по нескольку часов в день скрипке. Вплоть до того печального дня, когда он навсегда потеряет эту возможность.

ЖАНРОВАЯ СЦЕНКА

В Берге всегда жили отголоски семьи, отголоски детских впечатлений, окружающей его обстановки.

А обстановка эта была весьма специфична. Обстоятельства сложились так, что маленький полушвед-полуитальянец впервые заговорил на… татарском языке. Да, первый язык, которым овладел Берг, был татарский.

Недалеко от генеральского дома была круглая площадь, заполненная телегами, кучами тряпья, людьми, верблюдами, арбузами. Арбузов там бывало столько, что от них рябило в глазах, они лежали на возах, просто под ногами. Полосатые, ярко-зеленые, пятнистые, как лягушки.

Верблюды орут, жуют свою жвачку и неистово плюются. Мужики в самых замысловатых нарядах, бородатые и безбородые, в лаптях или босиком, немыслимо галдят, едят арбузы и, обливаясь красным соком, соревнуясь с верблюдами, плюют липкими семечками, и у них под ногами ходит живое скользкое месиво.

Идет вселенская торговля чем угодно: оренбургскими арбузами — двадцать пять копеек воз, старыми поддевками, заморскими ценностями. Это один из узлов великого караванного пути из Бухары, от Каспия, через долгую уральскую степь на Нижний Урал, в Самару, в дальние уголки обширной России. Здесь, в Оренбурге — царстве арбузов и кукурузы, — своеобразный перевал. Тут и стоянка, и базар, и гостиный двор, или, как тогда называлось, караван-сарай.

И в этой сутолоке, где верблюды разгружались и нагружались, в самой толчее — Ксюша, вцепившийся в юбку молодой краснощекой черноволосой няньки.

— Цо? — тычет двухлетний мальчик пальцем в верблюда и вскидывает вопрошающие глазенки.

— Верблюд, — отвечает по-татарски нянька.

Ксюша смотрит на нее с обожанием, она самый близкий ему человек в течение всех двух лет его жизни. У матери не хватало молока, и нянька вскормила его.

— Верблюд, — повторяет по-татарски одно из своих первых слов мальчик и тянется к гиганту.

Верблюд как гора, но Ксюша совсем не боится. Дома нет ни кошек, ни собак, и верблюды единственные животные, с которыми он дружит.

— Цо? — снова тычет пальчиком уже в арбуз.

— Арбуз, не приставай, — бросает нянька. Она оживленно болтает с молодым заезжим красавцем. Ради этого и таскает мальчишку в толчею.

— Арбуз, арбуз, арбуз, — долго повторяет, коверкая и как бы пробуя на вкус это новое татарское словечко, полуитальянец-полушвед.

А вечером, когда дома собирается вся семья — мать играет на рояле, сестры вышивают и под руководством матери упражняются в английском или французском, Ксюша под хохот сестер демонстрирует свой репертуар из разговорного татарского. Мама и папа восторга почему-то не выражают, сестры над ним потешаются, тетя Юля горестно качает головой — вот, мол, что получается, когда дитя постоянно пропадает в людской. И так как никто им не восхищается, никто не повторяет этих замечательных звучных слов, он выбирается из гостиной и бежит на кухню, где неторопливо пьют чай горничная, няня, папин денщик и его знакомые солдаты. Здесь мальчик встречает полное понимание. Тут все на своих местах — как же, паныч родился в татарском городе Оренбурге, на каком же языке, как не на татарском, ему говорить? И няня, и горничная, и солдаты — все татары, и постепенно день за днем обогащается лексикон генеральского сына, и он уже свободно лопочет с ними на звонком, певучем местном наречии.

СМЕРТЬ ОТЦА Кто знает, как сложилась бы судьба Акселя — определили бы его учиться рисованию, как хотела мать, или стал бы он, как отец, армейским офицером, — не умри Иоганн Александрович так рано.

Случилось это, когда Акселю было всего шесть лет.

Всю зиму 1899/1900 года отец провел в инспекционной поездке. Бригада была расквартирована по обширной Оренбургской губернии, и отцу часто приходилось бывать в Златоусте, Стерлитамаке и других городах и местностях Южного Урала. Мать ездила с ним. Как ни странно, генерал, проживший в России больше сорока лет, плохо говорил по-русски, мать же владела русским отлично и очень облегчала его поездки.

Эта инспекция оказалась для генерала последней.

Когда Ксюша родился, отец был генерал-лейтенантом.

В 1900 году его произвели в генералы от инфантерии и одновременно уволили в отставку. Он узнал об этом, вернувшись совсем больным из особенно тяжелой поездки по раскисшим степным дорогам. Его сразу уложили в постель.

Берг отчетливо помнит смерть отц а. Его кроватка стояла в спальне родителей. Вечером он уснул утомленный и возбужденный запахом лекарств и присутствием незнакомых людей в белых халатах. А утром увидел отца в гробу.

После смерти генерала семья осталась почти нищей. Никаких сбережений не было. Дворянское звание отца не давало доходов.

Как выходец из Финляндии, где не было сословий, Иван Александрович стал личным дворянином с получением первого офицерского чина в 1851 году и потомственным дворянином — после получения ордена святого Владимира за турецкую кампанию. Таким образом, его дети стали потомственными дворянами. Но это было не родовое, столбовое дворянство, связанное с владением землями и крепостными. Берги ни в каком колене недвижимостью не владели.

Елизавета Камилловна осталась с маленькой пенсией и большой семьей.

Неделю она не выходила из своей комнаты, пытаясь справиться с горем, потом снарядила детей и поехала с ними через Самару в Выборг, к тете Юле. Девочки были определены в школу, Аксель — в немецкую группу, где считалось, дети играючи изучают немецкий язык. Но жизнь не налаживалась. Мать тяжело болела, тетя Юля не справлялась с детьми. Девочки, в чьи обязанности входило по очереди водить брата в группу, не доведя его до места, бросали одного, и семилетний мальчик бегал беспризорным по улицам. Пожалуй, единственной пользой от этого свободного общения с детворой было то, что Аксель начал немного болтать по-фински, так как в этом городе большинство населения составляли финны. На улице и в семьях некоторых новых знакомых он практиковался и в шведском, которому учил его еще отец.

Но, конечно, долго продолжаться так не могло. Елизавета Камилловна решила переехать в Петербург к родителям.

АРТИСТ-ПАСТОР

В начале 1901 года семья обосновалась у стариков Бертольди, в их большой квартире на Фонтанке (теперь № 101), где они жили с сыном Романом, только что кончившим университет и преподававшим теорию музыки.

Для Акселя переезд был большим счастьем. Деда он очень любил. Они познакомились еще в Выборге, когда внуку было шесть, а деду семьдесят шесть. Елизавета Камилловна и тетя Юля сняли на берегу фиорда дачку и пригласили к себе стариков Бертольди. Дед поначалу показался Акселю бородатым гномом из сказки Андерсена, а через пару дней они уже были закадычными друзьями.

Маленький, энергичный, деспотичный и в то же время добрый и отзывчивый — таким дед Бертольди запомнился мальчику. Он много работал, и в это время мальчика к нему не пускали. Мы уже знаем, что Антонио Бертольди удивительно сочетал разные профессии: он служил людям и по совместительству — богу. Экспансивного итальянца знал чуть ли не весь Петербург. Когда спустя много лет Аксель Берг вновь посетил Ленинград и пошел посмотреть на дом, где жил у деда, он встретился и разговаривал со старушками, которые помнили добряка итальянца, их учителя!

Так, в последнее лето XIX века мальчик нашел себе друга, а старик — товарища для прогулок и купаний и благодарного слушателя. Правда, сблизились они не сразу. Преграда была отнюдь не в семидесятилетней разнице возраста.

Затрудняло общение то, что дед и внук говорили на разных языках. Старик плохо говорил по-русски, хотя долго жил в России, не знал шведского, хотя был женат на шведке, а мальчик не знал итальянского, хотя мать его была итальянкой. Дед превосходно знал немецкий, ведь родился он в Дрездене, а мальчик, кроме русского, знал немного татарский, так как родился в Оренбурге, и немного шведский, которому его от случая к случаю учил покойный отец. Аксель мог предложить деду свой репертуар из сотни финских слов, но Бертольди о финском только слышал. К счастью, столь неожиданное препятствие не стало поперек дружбы, дед привык приспосабливаться к своим пятидесяти четырем внукам, а этот, последний, был на редкость сговорчивым и преданным товарищем. В конце концов нескольких десятков немецких слов, составлявших запас шестилетнего внука, оказалось достаточным для скрепления сердец.

Бабушка, уверенная, что старик с малышом далеко не уйдут, спокойно отпускала их с самого раннего утра, а стар и млад бродили в лесу помногу часов кряду. Купались кто сколько хотел, удили рыбу, ходили на веслах, и дед молодцевато греб и учил внука.

Ксюша с дедом так подробно исследовали окрестности, так изучили прибрежные шхеры, что, когда Акселю, молодому офицеру, пришлось воевать в этих местах, он чувствовал себя здесь как дома.

Дед и внук любили гулять по пристани. Там часто пришвартовывались шлюпки с военных кораблей. Моряки уже знали эту удивительную пару и приветствовали их с неизменным радушием…

Дед научил внука строить модели кораблей, и с тех пор детскую Ксюши заполняли десятки моделей, которые он выполнял по рисункам и чертежам из разных книг. Дед трудился вместе с ним — он мог построить великолепный корабль со всеми полагающимися аксессуарами из сосновой коры и картона, из бумаги и щепок. Для этого ему нужно было десяток минут и острый финский нож, который по наследству перешел к внуку и хранится им до сих пор.

Старика и мальчика объединяли и любовь к рисованию, и музыка.

Аксель часами, почти не двигаясь, сидел возле деда и как завороженный следил за старым итальянцем, когда тот играл на скрипке или рояле или рисовал (он увлекался декоративной живописью, рисовал по фарфору, писал пейзажи). Дед стал понемножку учить внука игре на скрипке. Аксель делал быстрые и уверенные успехи. Успехи были настолько значительны, что дед подумывал о музыкальной карьере для внука. Тут у них и наметился конфликт.

МОРЕ

Мальчик, успевший полюбить музыку, еще больше полюбил море.

Когда Ксюша впервые увидел море, ему показалось, что это все она же, оренбургская степь, в новом обличье. И ему захотелось войти в него, как входил он в волну весенних цветов и трав. Но море оказалось обольстительнее.

Едва он окунулся в почти ледяную, пахнущую недозрелыми терпкими яблоками, молоком и еще чем-то незнакомым зеленоватую воду, его обдало волной ликования, острым ощущением победы над собой, во всем теле вспыхнул такой нежданный пьянящий праздник, что восторг перехватил дыхание, заставил забить по воде руками закричать от счастья. Мальчик окунался снова и снова и резвился в воде, как молодое животное, и захлебывался брызгами и радостью. Ему хотелось вобрать в себя все это зеленое волнение, небо и солнце, ласково и не по-оренбургски миролюбиво гладившее маленькие плечики и голову ребенка.

Аксель влюбился в море, и с тех пор, с того первого дня, каждый раз, почувствовав море во всем теле, он будет испытывать тот же восторг. Он полюбил именно Балтийское море, Прибалтику, взморье. Взморье — с длинными, необъятными песчаными дюнами в россыпях янтаря и мелких, изящных ракушек; с острым запахом хвои и водорослей; с постоянным — то затихающим, то вспыхивающим — спором сосен, гордо кивающих морю и солнцу. Взморье — с ровным, покатым песчаным дном, по которому можно долго-долго идти навстречу волнам, испытывая постепенное, все нарастающее, острое, томящее прикосновение воды. А когда вокруг тебя только вода, над головою только солнце, человек теряет контакт с остальными людьми. Ему кажется, что он единственный на всем свете. Человек, Море и Солнце. И в этом союзе такая притягательная сила и вечность, такая пьянящая радость…

Мальчику полюбились ранние рыбалки. Они с дедом удирали поутру — все спали, и бабушка не успевала напутствовать их тысячами «нельзя»: нельзя далеко ходить в лес, нельзя заходить глубоко в море дедушке и тем более внуку, нельзя долго быть на солнце, нельзя, нельзя… — и знакомые рыбаки охотно принимали в свою компанию занятного старика, изъясняющегося неизвестно на каком путаном наречии, и мальчика, готового взяться за любую работу и гордого тем, что он равным принят в мужское трудовое общество.

Полюбились ночные походы на баркасах за три-четыре километра от берега за угрями — рыбаки жгли факелы, и, привлеченные колеблющимся огнем, угри кишели вокруг лодок; умело орудуя острогой, ловцы добывали на ужин вкуснейшую из рыб. Полюбились костры в дюнах, когда после удачной охоты усталые рыбаки варили уху, изысканнейшую в мире уху из угря — нигде на свете нет такой ухи, — и Ксюша, плотно сжав тонкие губы и округлив не по возрасту серьезные глаза, слушал рассказы стариков о повадках этой умной рыбы, которая живет в прибалтийских реках и раз в год, осенью, собирается в огромные стаи и уходит куда-то далеко, в Мексиканский залив, на самый экватор, в теплое Саргассово море, а весной возвращается домой, в прохладные балтийские воды. Ксюша смотрел на длинные, вытянутые как сигары тельца угрей, окутанных удивительной кожей — у копченых угрей она тверда как подошва, и ее трудно разрезать, а у вареных становится мягкой и нежной, как сливочное масло, — и мечтал о тех днях, когда он станет большим и уйдет на настоящем корабле вслед за угрями в иноземное море со сказочным названием Саргассово…

Увлечению морем невольно способствовал и сам дед, познакомив внука со своим давним другом адмиралом, бароном Мирбахом. Старый адмирал привязался к мальчику, много рассказывал ему о походах и морских сражениях, в которых участвовал. Он так увлек Акселя этими историями, что мальчик окончательно решил стать моряком.