§ 3. Проблемы древней истории Средней Азии в 60—90-х годах XX в.

Третий период начинается с открытия в ходе археологических работ древних архивов, что поставило изучение древней истории на качественно новый уровень. Первые парфянские документы в виде черепков крупных сосудов с хозяйственными записями были обнаружены в 1948-1949 гг. на городище Новая Ниса, являющимся руинами парфянского города [Дьяконов и др., 19511. Затем последовало открытие аналогичных документов в царской резиденции, остатки которой носят сейчас наименование Старая Ниса [Дьяконов, Лившиц, 1960|, а общее число документов достигает почти трех тысяч. Одновременно при раскопках столичного центра Хорезма городища Топрак-кала было найдено около 150 документов на коже и дереве [Толстов, 1958 J, изучение и дешифровка которых заняли не одно десятилетие [Лившиц, 1984[. Таким образом, древние общества Средней Азии в полный голос заговорили на своем собственном языке, причем это были не литературные сочинения, а подлинные документы, историческая ценность которых огромна. Третий период в историографии Средней Азии продолжается до настоящего времени.

В этот период происходит заметный прогресс в изучении письменных источников, число которых увеличивается благодаря археологическим открытиям. В историографии Средней Азии получает распространение жанр тщательного текстологического анализа греческих и римских сочинений с выяснением первоначальных источников и их информационной надежности. Таковы прежде всего исследования И. В. Пьянкова — его работы о Ктесии (1975) и Мараканде-Самарканде по письменным источникам (1972). Ученый последовательно продолжал эти разработки, монументальным итогом которых стала его работа «Средняя Азия в античной географической традиции», защищенная в 1984 г. в качестве докторской диссертации и до сих пор, к сожалению, полностью не опубликованная [Пьянков, 1984]. Такой подход при анализе источников (как письменных свидетельств, так и данных эпиграфики) используют Г. А. Кошеленко (1979) и В. П. Никоноров (1987, 1990).

Но подлинный скачок, собственно и определивший начальную грань периода, произошел в изучении местных письменных источников. Таковы прежде всего остатки архива парфянской Нисы, представляющие собой документы хозяйственного учета, где фиксируются налоговые поставки с виноградников с указанием года поступления, типа обложения, имени чиновника и некоторых других сведений. Эти документы дали ценный материал по структуре административного деления Парфии, дворцовому хозяйству [Дьяконов, Лившиц, 1960J, по распространению в парфянской среде зороастрийских традиций. В настоящее время выходит полное издание этих документов [Corpus Inscriptionum Iranicorum, 1976-1977].

При последующих работах на Нисе были обнаружены и остраки с записями иного рода, в частности о запасах муки. Раскопки парфянских памятников установили широкое распространение практики составления подобных документов — они были обнаружены на крупной усадьбе [Лившиц, 1980], а различные тексты, включая надписи на сосудах, указывающие имя и статус владельца, найдены в Мерве [Лившиц, 1990] и даже на парфянской крепости Игда-кала, расположенной на Узбое, почти в центре Каракумской пустыни [Лившиц, 1978].

Еще более важным по содержанию оказался архив хорезмийской Топ-рак-кала. В нем обнаружены документы, написанные на дереве и коже, иногда, правда, от них сохранились лишь отпечатки на глине. Они содержали списки членов домовой общины, составлявшиеся, видимо, в фискальных целях, и упоминали имена довольно многочисленных рабов, входивших в эти структуры [Лившиц, 1984]. Интересную информацию представляли и надписи, сделанные на керамических костехранилищах — оссуариях [Лившиц, 1970].

К сожалению, пока не обнаружено подобных документов в Бактрии, где практика использования остраков, видимо, не привилась, а характер культурного слоя, в отличие от Хорезма, не способствует сохранению органических остатков. Здесь известен целый ряд как бактрийских.так и индийских надписей на сосудах преимущественно из раскопок двух крупных буддийских монастырских комплексов в округе Термеза — Кара-тепе и Фаяз-тепе. На одном из городищ найдены и обрывки документов на коже. Важным открытием явилось обнаружение при раскопках Айратама, с которого начиналось изучение археологии древних обществ, строительной надписи кушанского времени, выполненной не курсивом, как представлены тексты на сосудах, а так называемым монументальным письмом.

В области нумизматики в третий период, как и во второй, информационная база пополнялась находками, сделанными в ходе археологических работ или обнаруженными при случайных обстоятельствах, но пространственно документированными. Эти материалы публиковались как в отдельных статьях, так и в виде небольших каталогов [Ртвеладзе, Падаев, 1981 ]. В виде каталога были изданы кушанские монеты из собрания Государственного Эрмитажа [Зеймаль, 1967]. Специальная публикация была посвящена монетам среднеазиатского междуречья [Зеймаль, 1978], многие новые материалы вошли в книгу Е. В. Зеймаля, названную «Древние монеты Таджикистана» [1983], но, по существу, охватившую в той или иной степени весь Среднеазиатский регион за исключением Парфии и Хорезма. Монеты Хорезма были обстоятельно опубликованы и проанализированы в книге Б. И. Вайнберг (1977). Важным шагом в пополнении Источниковой базы стала дешифровка местных легенд на монетах Хорезма, Согда и Маргианы, выполненных арамейским алфавитом. Дешифровка проделана В. Хёнингом и В. А. Лившицем.

Точная паспортизация монет позволила выделить ряд локальных чеканов, что особенно важно для предкушанской Бактрии, политическая _история которой освещена всего лишь несколькими фразами китайских хроник и античных географов [Массон В., 1957; Пугаченкова, Ртвеладзе, 1971; Давидович, 1976]. Работы в Маргиане и особенно в самом городе Мерве выявили в 50-х годах местный парфянской чекан [Массон М., 1955; Массон В., 1957], что затем на более обширных материалах было подробно проанализировано В. Н. Пилипко (1980). Наряду с использованием нумизматических материалов для изучения политической истории был поставлен вопрос о значении этого источника для изучения древней экономики [Массон В., 1955].

Важнейшим источником по истории доахеменйдской Средней Азии, безусловно, являются авестийские тексты. Правда, с этими текстами некоторые исследователи обращаются несколько прямолинейно, используя к тому же не подлинник, а переводы, отражающие разный уровень состояния иранистики. В этом отношении большое значение имеют обзор и интерпретация этих сведений, данные В. А. Лившицем и С. Н. Соколовым в первом томе «Истории таджикского народа» [История..., 1963, с. 137-235[. Важным вкладом в источниковедение явилась публикация переводов авестийских текстов, сделанных и прокомментированных И. М. Стеб-лин-Каменским [Авеста, 1990].

Рост археологических знаний является одной из ярких черт третьего периода. И дело здесь не только в размахе исследований, по существу завершивших предварительное составление археологических карт (хотя подобная публикация такой карты была осуществлена лишь для Казахстана). В этот период определяющими становятся проблемно-целевые экспедиционные работы, давшие ценные конструктивные результаты. С 80-х годов расширяется международное сотрудничество, проводятся международные симпозиумы — советско-американские в Бостоне и Самарканде, посвященные цивилизациям древневосточного типа [Древние цивилизации..., 1985], и советско-французские (четыре — в Средней Азии и два — в Париже), материалы которых также публикуются в двух странах [Взаимодействия..., 1989; L’archeologie de la Bactria..., 1985, L’Asie Centrale..., 1989; Nomades et sedentaires..., 1990; Городская культура..., 1987].

Осуществляются совместные советско-французские раскопки на Аф-расиабе — древнем городище Самарканда, японские ученые принимают участие в изучении кушанских памятников Бактрии, советско-английская экспедиция продолжает прежнее исследование древнейшего, относящегося к VI тыс. до н. э. земледельческого поселения Джейтун в Южном Туркменистане.

Весьма результативными стали многолетние раскопки эталонных памятников. Таковы работы ЮТАКЭ в Древнем Мерве, по материалам которых издано семь томов трудов ЮТАКЭ (т. XI, XII, XIV, XV, XVI, XVII,

XIX), раскопки хорезмской экспедицией на Кой-крылган-кале и Топрак-кале [Кой-крылган-кала, 1967; Топрак-кала, 1984], уже упоминавшиеся исследования Афрасиаба, изучение Ер-кургана — столицы Южного Со-гда. раскопки северобактрийских памятников — Дальверзина, Тахти-Сан-гина, Зар-тепе и др. Детальное изучение стратиграфии позволяло более четко во времени организовывать археологический материал. Для эпохи энеолита и бронзы здесь следует отметить хронологическую колонку Намазга-тепе, где было выделено шесть комплексов (Намазга, I—VI), для предахеменидского и ахеменидского времени — работа на Яз-депе в Мар-гиане с обозначением ставших эталонными комплексов Яз I—III [Массон В., ; 1959]. Детально разрабатывались вопросы стратиграфии на Ер-кургане; j уточнялась периодизация, предложенная для Афрасиаба А. И. Тере- i Ножкиным. Исследования в Бактрии также позволили выделить комплек- j сы, представляющие развитие культуры с III—II вв. до н. э. по V в. н. э., ! заметно уточнив схему, предложенную М. М. Дьяконовым на материалах Кобадиана.

Из целевых многолетних археологических работ можно отметить три направления. Первое — это изучение памятников эпохи бронзы на юге Туркменистана, приведшее к открытию цивилизации древневосточного типа Алтын-депе [Массон В., 1981а]. Близкие очаги высокоразвитой культуры урбанизированного облика были затем обнаружены в Северной и Южной Бактрии [Аскаров, 1973; 1977; Сарианиди, 1977]. Своеобразным центром культур этого типа оказалась и Маргиана. В результате выявился местный культурный пласт второй половины III-II тыс. до н. э., на основе которого происходило дальнейшее развитие региона. Средняя Азия была введена в круг процессов древневосточной истории, обнаружены ее тесные связи с обществами Месопотамии и Древней Индии (Хараппа). -

Второе направление связано с изучением типов поселений, их классификацией и выходом на пространственное размещение. Такая работа . была проделана для древней Бактрии [Ртвеладзе, Хакимов, 1973; Массон В., 1976] и в особенно широких масштабах — для Ташкентского оазиса ? [Буряков, 1982], где были широко представлены все памятники от древней эпохи до зрелого Средневековья. Это направление позволило более глубоко изучить внутреннюю динамику древних обществ и конкретно проанализировать процессы урбанизации.

Третье направление связано с ограниченностью материалов по со- : циально-экономической истории Древней Средней Азии, где догматическое применение теории формаций вело к тавтологическим построениям. ? Поэтому особое внимание было обращено на специальное исследование i сельских поселений с широкими, а в ряде случаев сплошными раскопка- ¹ ми памятников разных типов. Для Хорезма такая работа была проделана |

g Е. Неразик (1976), для кушанской Северной Бактрии — Ш. Пидаевым (1978), для Парфиены — В. Н. Пилипко (1975). Поселения середины I тыс. до н. э. подобным образом изучались А. С. Сагдуллаевым (1987). Эти данные имеют немаловажное значение для анализа аграрных отношений древней эпохи. Формирование и развитие новых научных центров, рост объема полевых исследований сопровождались мероприятиями по координации научных изысканий и объединению усилий в этих важнейших направлениях. С этой целью с 1970 г. проводился ряд проблемно-тематических совещений, большое значение имела публикация четырех выпусков общесреднеазиатского издания «Успехи среднеазиатской археологии» (1972-1979).

Столь заметные сдвиги в информационном базисе сопровождались и новым уровнем интерпретационных разработок, где, правда, доминанта ярких археологических материалов и слабое значение источников в подлинниках несколько перепрофилировало работы по собственно древней истории. Получают распространение историко-археологические или историко-нумизматические труды в отличие от собственно исторических работ, построенных с привлечением археологического и нумизматического материалов, но подчиняющих их в первую очередь решению исторических задач. Так, можно отметить работу Б. Я. Ставиского, посвященную кушанской Бактрии, в которой большую часть занимают вопросы археологического или культурологического характера [Ставиский, 1977]. Интересная книга Б. И. Вайнберг по хорезмийской нумизматике фактически представляет собой очерк по политической истории Хорезма, но по жанру не является историческим исследованием [Вайнберг, 1977]. Специальные вопросы истории земледелия и аграрных отношений рассмотрены в очерках, посвященных Туркменистану [Массон В., 1971]. Жанр историко-географических штудий получил продолжение в обзоре сведений о Памире, составленном А. М. Мандельштамом (1957). Историческая информация об ахеменидской эпохе, которую можно извлечь из авестийской традиции, удачно обобщена И. М. Дьяконовым (1971).

Исторические разработки стимулировали стремление к созданию итоговых исторических трудов, посвященных отдельным среднеазиатским республикам. Первым таким трудом стала книга «История народов Узбекистана» (1-е изд. — 1950 г.), в которой главы по древнему периоду были написаны К. В. Тревер [История народов Узбекистана, 1950]. Здесь широко представлены данные античных источников, историческая же информация, содержащаяся в полученных к тому времени археологических материалах, использована лишь частично. В ходе подготовки истории Туркменской ССР М. Е. Массоном был составлен развернутый очерк, посвященный парфянскому периоду [Массон М., 1955]. Описательное направление в историографии Древней Средней Азии в третьем периоде в принципе сохранялось, но в республиканских историях 70-80-х годов оно выявилось описаниями археологических материалов.

Участие в работе по изучению истории и культуры Древней Средней Азии многих ученых, новые проблемы и направления стимулировали появление критических исследований, иногда предвзято обостряющих ситуацию, но, безусловно, способствующих более углубленному и всестороннему анализу. Такое положение создалось вокруг спорного вопроса кушанской хронологии, обзор которого в 1968 г. предложил Е. В. Зей-маль [Зеймаль, 1968]. Этот исследователь и В. Г. Луконин последовательно настаивали на так называемой длинной хронологии, создающей для после-грекобактрийского периода большие лакуны в нумизматических и археологических материалах. Формационный подход к изучению древней истории Средней Азии скептически отвергался в небольшой статье А. М. Беле-ницким (1970). Была предпринята попытка предложить и альтернативную концепцию. Е. В. Зеймаль определил среднеазиатские общества в междуречье Амударьи и Сырдарьи как «варварскую периферию», как этап, когда здесь начинала создаваться своя государственность, но продолжали сохраняться элементы жесткой родоплеменной организации [Зеймаль, 1985]. Сам термин «варварская периферия» навеян нумизматическими материалами, когда, например, в Согде ряд монетных групп подражал чекану Селевкидов и Греко-Бактрии. Однако появление на чекане местных согдийских легенд и другие признаки свидетельствуют о большом социально-политическом потенциале местного общества [Массон В., 1987]. Данный термин не проясняет социально-экономического содержания исследуемых структур.

Продолжая жанр историко-географических штудий, И. Н. Хлопин основное внимание сосредоточил на скептическом отношении к существующей традиции {Хлопин, 1983]. Разумный скептицизм, безусловно, способствовал поддержанию атмосферы творческого поиска и дискуссий.

В этой обстановке происходит дальнейшее развитие и концепциональ-ного направления, которое становится более многогранным. Утвердившийся подход к Древней Средней Азии как к обществу, развивающемуся в рамках рабовладельческой формации, время от времени вызывал скептические выступления, особенно в устной форме. Разумеется, наиболее слабой стороной этого подхода была и остается скудость конкретных данных о социально-экономической структуре древних обществ. Ограниченные сведения о наличии рабов, причем, судя по терминологии, разных категорий и разного юридического статуса, вновь рассматривались Б. А. Литвин-ским [История таджикского народа, 1963]. Материалы архива Топрак-калы показали, что в составе домовладений Хорезма находилось довольно значительное число домашних рабов. Однако удельный вес отраслей экономики, связанных с трудом лиц этой социальной категории, оставался неизвестным, что справедливо было отмечено критиками. Для обозначения общего характера эпохи был введен более осторожный термин: не «эпоха рабовладельческого общества», а «эпоха рабовладельческих отношений». Под воздействием разработок И. М. Дьяконова по аграрной истории Шумера применительно к древней истории Средней Азии стали говорить о ведущем значении труда общинников в сельском хозяйстве, о том, что рабский труд был не единственной и не преобладающей формой [Гафуров, 1972]. Однако специфический характер древней эпохи все отчетливее выступал в результате открытия новых археологических памятников, что привело к перемещению акцентов с бесперспективных (при данном состоянии источников) рассуждений вокруг понятия «рабовладение» на проблемы изучения культурных процессов и культурогенеза.

Это стало новым направлением в концепциональных разработках по древней истории Средней Азии. В свое время еще С. П. Толстов подчеркивал, что древнее общество Средней Азии сумело развить интенсивную городскую жизнь [Толстов, 1948, 342]. В 70-х годах этот вопрос был поставлен более широко — стали говорить об урбанизационных процессах в Древней Средней Азии [Литвинский, 1973; Массон В., 1973; 1974]. В этом процессе сам город был лишь нуклеарным средоточием, где вырабатывались культурные стандарты и эталоны, нормативы поведения и образа жизни, получившие затем широкое распространение. Изучение в кушанской Бактрии поселений городского типа и урбанизированной культуры позволило говорить о том, что кушанское общество представляло собой урбанистическую структуру [Массон В., 1976]. Во всяком случае, именно здесь лежала принципиальная грань, отделяющая древнюю эпоху от поры раннего Средневековья с ее замками и усадьбами как определяющим элементом поселенческого пейзажа. Было выдвинуто положение о двух периодах урбанизации в Древней Средней Азии — древневосточном, приходящимся на эпоху бронзы, и периодом, связанным уже с воздействием эллинистических моделей и эталонов, с городскими агломерациями, целенаправленно создававшимися под эгидой государственной власти.

В 80-х годах культурогенетические разработки получали все большее распространение. Так, первый советско-французский симпозиум, проходивший в 1982 г. в Душанбе, был посвящен проблеме взаимодействия традиций и инноваций. На конкретных материалах ставились вопросы культурной интеграции, спонтанной и стимулированной трансформации [Masson, 1985; Массон В., 1987]. Изобилие археологических материалов, прямо выводящих исследователей на культурные стандарты и эталоны, делает это направление весьма перспективным.

Для концепциональной оценки эпохи Александра Македонского и эллинизма важное значение имеют разработки Г. А. Кошеленко, суммированные им в книге «Греческий полис на эллинистическом Востоке» [Кошеленко, 1979[. Примитивная дихотомия завоевателей-разрушителей и героев местного сопротивления была здесь заменена трезвым историческим анализом. Доказывалось, что греческая колонизация носила массовый характер и что восточно-эллинистический полис стал важным элементом эллинистических государств.

Как уже отмечалось, заметное место в историографии Древней Средней Азии занимают истории отдельных республик, как правило, многотомные и неоднократно переиздаваемые. Так, история «Народов Узбекистана» уже в 1955 г. была переиздана под названием «История Узбекской ССР», а новое издание, усилившее археологическую тематику, но обеднившее историческую интерпретацию, вышло в 1967 г. Переиздавалась «История Казахской ССР», ее последнее издание (1977) содержит обширную систематизированную информацию о культурах древних кочевников на территории республики. В 1984 г. вышло последнее по времени издание «Истории Киргизской ССР». Значение всех этих публикаций двояко: с одной стороны, происходила концентрация средств и усилий на тематике обобщающего характера, осуществлялись целевые разработки, которые должны были вывести на существенные обобщения и заключения; с другой — следование современному административному делению приводило к повторам, ограниченности, а иногда и к идеологическим накладкам. Складывалась парадоксальная ситуация: именно отечественная наука вычленила с подобающей четкостью предмет древней истории Средней Азии как самостоятельного феномена истории древнего мира, раскрывающего судьбы целого региона, и именно советская историография благодаря установке на историю отдельных республик (которые, строго говоря, начинают свою историю в современных границах с 1924 г., а то и позже) разрывала реальные исторические связи, делила формально древние цивилизации. Попытка создания региональной многотомной истории Средней Азии и Казахстана, предпринятая в 70-е годы под руководством А. Л. Нарочницкого, была заморожена прохладным отношением к этому начинанию разного рода политиканов.

Подспудно назревал и другой, потенциально весьма опасный аспект, который можно проследить уже по заглавиям обобщающих трудов, публиковавшихся в отдельных республиках. Такие видные историки, как К. В. Тревер и А. Ю. Якубовский, назвали свой труд, изданный в 1950 г., «История народов Узбекистана». Но уже в 1949 г. была опубликована книга Б. Г. Гафурова «История таджикского народа в кратком изложении». Эта линия получила продолжение в многотомной «Истории таджикского народа», авторами которой были крупные специалисты, фактически обобщившие в первом томе все имевшиеся к началу 60-х годов материалы по древней истории Средней Азии. Но древняя этническая ситуация по существу осталась мало раскрытой, видимо, в силу установки, выраженной в заглавии. То же относится и к книге Гафурова, выпущенной в 1972 г. — «Таджики. Древнейшая, древняя и средневековая история» [Гафуров, 1972]. Между тем исторический подход к этногенетическим проблемам весьма важен. Этническая преемственность, преемственность культурного наследия — важнейшая линия исторического развития, особенно в зоне оседлых оазисов, базирующихся на искусственном орошении, что в сильнейшей мере стимулировало фактор стабильности. Однако сама этническая ситуация, состав народов, особенно если учитывать такой важнейший показатель, как самоназвание, в различные эпохи был различным. В Древней Средней Азии как устойчивые этносоциальные организмы формировались бактрийская, парфянская, хорезмийская и согдийская народности [Массон В., 1981; 1990]. Но этот процесс оказался затушеванным в республиканских историях. Однако подобная тенденция, частично связанная с политизацией гуманитарных наук, отнюдь не была преобладающей. Фактически авторы сводных трудов, печатавшихся в отдельных республиках, проделали важную работу по историческому синтезу, и лишь общие заглавия их книг могут создать впечатление об искусственном разрыве древнего историко-культурного региона. Многие сводные труды прямо говорят о Средней Азии в целом, как, например, книга Б. Я. Ставиского «Искусство Средней Азии» [Ставиский, 1974] или Э. В. Ртвелидзе «Древние монеты Средней Азии» [Ртвелидзе, 1987]. Раскрытие подлинной истории Среднеазиатского региона в свете выдающихся открытий археологии, современных разработок нумизматов и историков является главной заслугой отечественных ученых последних десятилетий.

Проблемы истории Средней (Центральной) Азии в древности в 1990-е гг. наиболее активно по-прежнему разрабатывались отечественными востоковедческими школами. При этом первая половина — середина 1990-х гг. етала здесь временем очередного подведения итогов: одна за другой вышли несколько обобщающих работ по истории региона, подготовленных ведущими отечественными специалистами в этой области (Археология СССР. Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М., *990; Вайнберг Б. И., Ставиский Б. Я. История и культура Средней Азии в древности. М., 1994; Боровкова Л. А. Запад Центральной Азии во II в. до н. э. — VII в. н. э. М., 1989 (последняя работа наиболее масштабно привлекает материал китайских источников). Готовится к печати обобщающий труд И. В. Пьянкова по истории географии Древней Средней Азии). Выпущено также несколько обобщающих работ по истории субрегионов Средней Азии и Казахстана. В среднеазиатских странах СНГ при активном участии российских ученых издаются своды источников по истории соответствующих регионов в древности. Несмотря на организационные трудности, продолжается интенсивная археологическая деятельность (особо надлежит отметить раскопки в Маргиане).

Внимание зарубежных исследователей истории Центральной Азии традиционно было обращено преимущественно к территории современного Афганистана доисторической и эллинистической — постэллинистической эпох. И в зарубежной, и в отечественной историографии в 1990-х гг. особое развитие получило изучение проблемы трансиранских связей Средней Азии в Ш-Н тыс. до н. э., ее ранних контактов с Месопотамией и Индией и возможной дравидской этнической окраски (не говоря о патриархе изучения данной темы К. К. Лемберг-Карловски, здесь следует назвать работы F. Vallat, И. И. Пейроса, В. И. Сарианиди и др.).

В 1994 г. было сделано ключевое открытие в области кушанской истории — найдена, опубликована и интерпретирована Рабатакская надпись Канишки (N. Sims-Williams, J. Gribb), существенно расширившая наши знания по политической истории кушан и наконец практически стабилизировавшая кушанскую хронологию. Не меньшее значение имело поступление в 1991-1995 гг. в научный оборот более ста весьма информатив-_; ных документов некоего бактрийского архива (ныне большинство в част-1 ной коллекции Холили, Лондон), покрывающие огромный временной !

промежуток протяженностью в полтысячелетия (IV—VIII вв. н. э.). !

i

1

!