Воспитание пространства

Город и горожанин формируют Друг друга. А еще они вместе меняются: это происходит естественно, от эпохи к эпохе, у каждой — свой стиль, своя мода, свои взаимоотношения в городском сообществе. Но такие перемены можно — и нужно — не только изучать, их можно проектировать. В этом убежден доктор искусствоведения, профессор Московского архитектурного института Вячеслав Глазычев. Спеииалист по организации и развитию городской среды, истории и теории проектирования, В.Л. Глазычев в качестве эксперта Центра стратегических исследований Приволжского федерального округа организовал исследовательские экспедиции по двумстам малым городам Поволжья и серию проектных семинаров в сельских районных центрах Кировской, Оренбургской и Ульяновской областей, Мордовии, Татарии, Чувашии.

— Городская среда дисциплинирует людей?

— Смотря какая. Петербургская — да. Во всяком случае, там никогда не делали такой безвкусицы, как в Москве или Нижнем. Среда как-то задает стандарт, причем совершенно независимо от финансовой стороны дела. Это — как повязанный галстук или фрак: создает у человека чувство "подтянутости". А с ним — и чувство того, что — в какой бы то ни было области! — выдавать продукт ниже определенного уровня просто неприлично, "не носят".

Города могут увеличивать агрессию или несколько ее смягчать. Увеличивать чувство радости жизни или подавлять его.

Правда, относится это в основном к центру города. Огромный массив того же Петербурга достаточно убогий.

— Но высокоорганизованный иентр, наверное, все же как-то диктует характер того, что нарастает вокруг него?

— Увы: жесткой, однозначной связи ни в одном из известных городов не проглядывается. Центр часто так и остается автономным. Существует, например, имперско-папское ядро Рима, по-своему восхитительное, и при этом — огромный, безобразный, убогий Рим, и ужасный Милан, и все, что угодно.

Но такое влияние есть у ядра Парижа, у ядра Лондона. Несмотря на то, что и в Париже, и в Лондоне полно безобразных районов — общей картины они не создают, их словно бы нет: психический "вес" ядра города — в пропорциональном отношении небольшого — оказывается неизмеримо большим. Это своего рода гигантская инвестиция, которая накапливалась веками и теперь отзывается во всем: в деятельности фирм, в поведении людей, в характере атмосферы в барах или пабах, а не только в том, что делают художники или дизайнеры.

Конечно, это очень опасно переоценивать, вырывать из всей совокупности культурных процессов. Но все же города могут, например, увеличивать агрессию или несколько ее моделировать, смягчать. Увеличивать чувство радости жизни или подавлять его. Это с трудом поддается точному описанию, хотя все-таки поддается.

— А можно проектировать, моделировать такое влияние города на своих обитателей?

— Тут довольно тонкие связи. Целый ряд наших нефтяных городков на Севере фактически полностью сменили плоть. За десять лет они сломали все, что было построено в советские годы, и построились заново. Местами эффект фантастический: уровень аэропорта в каком-нибудь Нижневартовске на порядок выше, чем в Москве или Петербурге, — хай-тековая конструкция. Там возникают новые музеи на порядок сильнее столичных. Правда, при этом пока еще не наросла культура быта, которая бы качественно преобразила и жилую среду. Такую культуру не выдумаешь и сразу не создашь: она требует второго поколения людей, которые воспринимали бы приобретенную собственность как предмет своей заботы и ответственности.

Возможна — при меньших средствах — и более мягкая коррекция среды, по существу, не менее действенная. Вот, например, в наших экспедициях по Приволжскому округу мы столкнулись с одним замечательным городком, мэром которого стал бывший капитан второго ранга, отслуживший в Прибалтике. У него в сознании был эталон — Юрмала. И он стал внедрять эту Юрмалу в свой городишко. Стали стричь кусты, аккуратно белить бордюрные камни, группы школьников стали убирать город за умеренную копеечку... И это начинает работать! Люди, в принципе, обучаются такой "дисциплине умывания" публичного пространства довольно быстро — когда эталон задан.

Римская улочка

Есть еще один блестящий пример — Чебоксары. 10-12 лет назад это была жуткая, безобразная дыра с гнусным болотом на месте затопленного старого, тоже поганого городка. Николай Васильевич Федоров, президент республики, своему маленькому мирному народу задал цель: вырваться вперед, несмотря на отсутствие нефти, газа и тому подобных прелестей. За десяток лет они эту задачу в значительной степени решили. Сейчас Чебоксары — невероятно чистый город. Тротуары, правда, еще в колдобинах — денег не хватает, — но у города уже возникает жажда иметь лицо, он даже завел должность городского дизайнера. Здесь воля имеет гигантское значение — большее даже, чем деньги.

Вот сейчас мы работаем с Ижевском: любопытное место, где сначала возникли пруд и завод, а город нарастал вокруг них. А во время войны и эвакуации производства, чтобы люди могли добраться до работы как можно быстрее, заводы вообще всаживались прямо в lyiny жилых кварталов. В результате получился сложный меланж из промышленных и жилых зон и гигантский, самый большой в России промышленный пруд, который воспринимается как своего рода городское сердце.

— И что, такая среда тоже поддается осмысленному формированию?

— Поддается; хотя одной профессиональной волей проектировщика оформить такое пространство, заново придать ему смысл невозможно. Вообще любая городская среда жестка в одном отношении: она задает достаточно внятные, устойчивые маршруты, базовую сеть магистралей. Вот она-то поддается изменению с трудом, хотя и это бывает. А ткань городская, конечно же, пластична; она всегда и везде менялась и должна меняться — ну, без хамства, по возможности.

В том же Ижевске мы сейчас пытаемся в диалоге с бизнес-сообшеством, с административно-архитектурным и университетским сообществом, с городской общественностью нащупать наиболее чувствительные точки этой среды и выработать решение ключевых проблем города* Одна из них — скука...

— Это значит, аморфная организация среды "разваливает" душу городского жителя?

— Не только она, конечно. Но если в городе нет комфортного, внятного места, где можно, например, назначить свидание, он не до конца город, а городских жителей это, безусловно, упрощает и офубляет.

В городе должен быть внятный центр, который — это особенно важно — принадлежал бы всем и каждому. В том же Париже, в двух шагах от Форума, отбывшего Чрева города, на какой-нибудь улочке Сен-Дени вы найдете гостиничку с одной звездой, а рядом с "Максимом", за углом, в ста метрах — овощную лавочку. Вот такая рассчитанность на все карманы и на все сословия и придает центру подлинную живописность, живость, действенность в качестве центра.

— Делается ли в этом смысле что- нибудь с нашими городами ?

— Я наблюдал, работая по Приволжскому округу, несколько пешеходных улиц в центре. Казанская или нижегородская, хотя она сейчас будет реконструироваться, пока ближе всего к дурному московскому образцу. А вот в Саратове, где денег вложено гораздо меньше, просто потому, что их не было, — самая европейская улица из всех известных мне сейчас в России. И достигнуто это за счет того, что в одном и том же пространстве созданы свои ниши для людей самого разного социального статуса и уровня: от вполне состоятельных — до студентов с 50-ю рублями в кармане. На это наложилась еще удивительная филологическая культура Саратова, в котором сами названия мест являются частью городской среды. На той же пешеходной улице интернет-кафе, например, называется "Бешеная мышь"! И такого там много.

А Казань, вложившая сумасшедшие по нашим масштабам деньги в свою улицу Баумана, она же Немецкая, достойных результатов не получила. Потому что сейчас это место или дорогих бутиков, или плюгавых пивнушек, и между двумя полюсами нет промежуточных ступенек. А лишь множество ступенек образует опознаваемую городскую среду.

Если сердце города обладает этим многообразием, наполнено нишками и нишами для всех видов активности, есть основания ожидать, что и температура культуры будет там несколько выше. Насколько именно, сказать трудно, но факт, что без бедных ателье и бесконечных кафе Монмартра феномен Парижа XIX века вряд ли был бы возможен. Без множества пивнушек и кафе Берлина веймарского времени не было бы тогдашнего расцвета жизни берлинского "Вавилона" 20-х годов. Потихонечку начинаем к этому продвигаться и мы. Хотя бы Москва и Питер сегодня обеспечивают достаточное богатство выбора, а выбор сам по себе уже великая вещь. Насыщенная городская среда вообще отличается от негородской прежде всего многообразием выбора, не важно даже чего именно: магазинов, парков, маршрутов, кафе, наконец, маршрутов между точками А и Б. Если же путь у вас прост, как в учебнике математики — из точки А в точку Б, это среда еще не вполне городская. Всякий нормальный, восприимчивый человек кожей чувствует такие вещи, хотя дать им жесткую формулировку трудно, если возможно вообще.

— В какой степени подобные закономерности поддаются моделированию и существует ли такая научная дисциплина, как психология архитектурных ландшафтов?

Среда и человек не должны разрушать друг друга, это, кажется, ясно. Среда чутка к человеку и не травмирует его, когда человек сам к ней чуток и мягко, в режиме диалога, задает ей формы, благоприятные для него.

Конечно, среду надо формировать, и это имеет смысл делать вполне активно.

Я отнюдь не принадлежу к числу тотальных охранителей, которые считают, что любой кирпич начала XIX века непременно надо в том же виде сохранять. Правда, перемены требуют терпения и известной осторожности.

— В самом зародыше. По сей день делаются пока лишь отдельные работы. Вот недавно нью-йоркцы издали забавную книжечку, целиком посвященную маленьким площадям и "пятачкам", где люди проходят или присаживаются. Грубо говоря, городской скамейке. Американцы всего лишь нон-стоп фотографировали какие-то места, чтобы выяснить, как себя ведут люди. Как мужчины смотрят на женщин, как женщины смотрят на мужчин в том или ином месте. И так — на протяжении десяти лет.

Так обозначались точки естественного тяготения людей: куда они стекают, где задерживаются... При этом наблюдалось, как в каждом из таких мест ложится свет, какая ширина скамейки обеспечивает психическую комфортность, а какая создает дискомфорт... И для каждого места выстраивался своего рода алгоритм, имеющий огромное значение для инвесторов, которые именно здесь планируют рестораны, магазины и прочее.

Это огромная работа; городские власти, как правило, нигде ее не финансируют. Частных инвесторов больше интересуют интерьерные пространства, торговые молы, например, а за их стенами — трава не расти. Я не знаю еще ни одного университета в мире, который делал бы что-то подобное нон-стоп хотя бы в течение двух десятков лет, а только так можно накопить значимый объем информации.

Слава богу, в 1961 году вышла книжка Джейн Джекобе "Жизнь и смерть американского города": первая гуманитарная критика доктрины модернистского урбанизма. Но с 61-го уже минуло чуть ли не пол века. И все, что делается, в основном локально, разрозненно. Я вот перевел книгу Роберты Грац, ученицы Джекобе, "Город в Америке: жители и власти" — опыт тридцати лет прощупывания конкретных городских ситуаций. У нас Григорий Каганов когда-то сделал маленькое эссе на тему Никитских ворот в Москве. Хорошее, милое, но оно осталось изолированным.

— Есть ли сегодня у отечественных исследователей идеи, как можно сделать среду наших городов — вполне запущенных — более дружественной человеку?

— Мы начали нащупывать такие способы еще в 80-е годы. Один из них — представить себе возможный путь ребенка через город. Как только вы высвечиваете среду через какую-то задачу, понятную любому человеку, это многое дает для профессионального понимания предмета. Тут очень интересными собеседниками оказываются ГАИшники, врачи-диагносты, специалисты по детским правонарушениям. В свое время в Новоуральске в результате работы с милиционерами нам удалось построить карту наиболее опасных мест в городе, а на ее основе разработать план досветки этих мест. Давно известно: стоит увеличить освещенность в два раза, как в три-четыре раза падает немотивированная агрессия! Свет всегда подавляет агрессию, за этим стоит какой-то глубокий психофизиологический механизм. Сделали карту наиболее опасных переходов через дорогу, и сразу стало ясно, что есть места, где надо всего лишь передвинуть светофоры и остановки.

Конечно, среду надо формировать, и это имеет смысл делать вполне активно. Я отнюдь не принадлежу к числу тотальных охранителей, которые считают, что любой кирпич начала XIX века непременно надо в том же виде сохранять. Правда, перемены требуют терпения и известной осторожности. Тут, помимо всего прочего, темп очень важен. Если на город обрушивается стремительная реконструкция, он при самых благих намерениях реконструкторов всегда начинает трещать.

А вот, например, Эдинбург, который с начала XIX века стал выстраивать новую систему жилых комплексов, организованных еще и эстетически, а не только коммерчески, сберег замечательное старое ядро — до сих пор дома XV века по 7-10 этажей там торчат под замком — и спокойно пережил вторжение и неоромантизма, и неоготики, и неоклассицизма, и модернизма... Он все это перемалывает, потому что не очень торопится.

На одном из проектных семинаров московские дизайнеры, студенты- старшекурсники, предложили невиданную скамейку для тинейджеров. Они же никогда не садятся на сиденье, они садятся на спинку. Вот на этой скамейке и можно сидеть только на спинке. Вместо сидений там такие очень уютные уступчики. Пожилой человек на такую скамейку не сядет — ему неудобно. Значит, во-первых, каждому свое, а во-вторых, можно организовать среду обитания так, чтобы в ней чувствовали себя комфортно представители самых разных человеческих типов. Очень просто. А в Казани на пешеходной улице, чтобы на спинку не садились, она утыкана пиками! Вот вам два разных подхода: один — толерантный, а другой — полицейский.

К формированию городской среды сказанное относится непосредственным образом. Профессионал должен быть скромен: элементы культурного многообразия подвижны, очень меняются поколенчески, и надо сохранять любопытство и понимание того, что не все образцы можно воспроизводить без конца. Среда и человек не должны разрушать друг друга, это, кажется, ясно. Среда чутка к человеку и не травмирует его, когда человек сам к ней чуток и мягко, в режиме диалога, задает ей формы, благоприятные для него.

Для полноценной городской жизни просто необходимы формы устойчивого муниципального бытия. В Европе они формировались веками, а в России для этого не оказалось времени. Чуть-чуть начало что-то складываться к началу XX века, но было смято переворотами и прочим. Поэтому опять все начинается в некотором смысле с нуля. Я бы сказал так: есть города и негорода. Города — и слободы при чем-то: военном городке, заводе, прииске... Названия "городского", по-моему, достойно лишь такое сообщество, которое вырабатывает участвующее, хозяйское, ответственное отношение к той компактной территории, которую оно занимает. Человек должен чувствовать городское пространство своим: буквально продолжением самого себя. Только тогда будут позитивные результаты и вообще серьезные стимулы к тому, чтобы этих результатов добиваться.

Там, где культура городского сообщества восходит еще к XII — XIV векам, существовала ответственность за кусок стены, ворота, конкретную улицу. Вырабатывались институты этой ответственности: городское сообщество. Это имело огромное значение, потому что делало человека не только жителем, но гражданином, горожанином. Опыт показывает: для складывания того, что можно назвать в настоящем смысле городом, нужно, чтобы абсолютное большинство жителей были горожанами как минимум третьего поколения. Именно третьего, а не второго. И вот в этом смысле у нас в стране городов просто нет. Ни одного.

Городская история у нас, соответственно, только начинается. Поэтому и нет ничего удивительного в том, что "ощупывание" города бытовым взглядом для лучшего его понимания Европа проходила уже в 60 - 70-е годы, а мы только начинаем. Нам вообще в этом отношении еще все предстоит.

Беседовала Ольга Балла