Ритуальные площадки

Что символизирует Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата?

Я хорошо помню, что, когда я была маленькой, вопрос о неугасимости Вечного огня был для меня очень важным с чисто естественной стороны: вечный огонь, так же, как бездонный колодец, — сочетания, которые свидетельствовали о наличии сверхъестественного. Я думаю, каждый вспомнит собственные детские головоломки в отношении понятия бесконечности. Помню раздражение родителей в ответ на мои вопросы ("неужели он никогда не гаснет — ни от снега, ни от дождя, ни от ветра?..."). Рядом с этим воспоминанием: пасмурный холодный день с мелким дождем, папина серая фетровая шляпа, воздушные шары и неугасимый огонь...

Я заинтересовалась вопросом, откуда и когда была позаимствована традиция Вечного огня. Самые близкие этнографические параллели: обычай "греть покойников", который состоял в том, что под Рождество на дворе разводили костер и поминали "родителей". "Крестьяне убеждены, — отмечал этнограф Д.Зеленин, — что у таких костров вместе с ними незримо греются их предки". Был также обычай разводить костер из оставшейся после изготовления гроба стружки у кладбища после похорон. Через такой костер перепрыгивали, чтобы не бояться покойников. Наиболее близкая параллель православной обрядности — лампады и свечи у мощей святых и на могилах праведников.

Вот плоды разысканий в области семантики и прагматики этого ритуального символа...

После февральского переворота 1917 года возник вопрос о выборе места для захоронения жертв уличных событий (многие из жертв не были опознаны). Один из вариантов был на месте Александрийской колонны. Избрали Марсово поле, где и похоронили в марте 1917 года, почти месяц пролежавшие без погребения, трупы. Это было первое публичное захоронение в России, совершенное с нарушением церковного обычая: без панихиды, вне кладбища и без надмогильных крестов.

"Я видел Марсово поле, — писал И. Бунин, — на котором только что совершили, как некое традиционное жертвоприношение революции, комедию похорон будто бы павших за свободу героев. Что нужды, что это было, собственно, издевательство над мертвыми, что они были лишены честного христианского погребения, заколочены в гробы почему-то красные и противоестественно закопаны в самом центре города живых... Комедию проделали с полным легкомыслием, оскорбив скромный прах никому не ведомых покойников высокопарным красноречием".

Потребность в реконструкции Марсова поля в начале двадцатых была определена необходимостью заменить временное мемориальное сооружение постоянным. Фактически эта мемориальная площадка оказалась первым продуктом советской архитектуры.

А.В. Луначарский писал Ленину в середине сентября 1918 года: "Памятник героям революции. Вот мною сочиненная надпись, если Вам интересно:

1 - Бессмертен павший за великое дело, в народе жив вечно, кто для народа жизнь положил, трудился, боролся и умер за общее благо.

2 - Не зная всех героев, в борьбе за свободу кто кровь свою отдал, — род человеческий чтит безымянных".

Ключевое слово — бессмертны (заметим — только те), кто умер за общее благо. Сакрализуемый объект — общее благо. Определено и нормативное отношение к нему — самопожертвование. Наградой становится бессмертие. Оно обеспечивается тем, что "род человеческий чтит".

Слову "бессмертие" приписывается очевидно новый смысл, о чем свидетельствуют словари девятнадцатого века, где его значение — "незабвенный, вечнопамятный" — второе, а первое и главное — "жизнь духовная, бесконечная, независимая от плоти".

Два эти значения представляют собой альтернативу: бессмертие души, которое обеспечивается личным выбором, или бессмертие в творениях, что может быть обеспечено только внешним по отношению к личности действием потомков.

Большой академический словарь 1948 года дает такое определение слову "бессмертный. 1. Остающийся навсегда в памяти людей: незабвенный, сохраняющий вечное значение. Ленин с нами, бессмертен и величав". Бессмертие оказывается актом, внешним по отношению к личному выбору и личной судьбе. Оно есть результат внешней оценки, оценки общества.

Итак, в начале 20-х годов на Марсовом поле был разбит сквер с монументальной оградой вокруг могил борцов революции; в центре — цветочная клумба в виде звезды. Неугасимый, Вечный огонь появится здесь только через сорок лет, осенью 1957 года, с той же целью — обеспечить вечную жизнь за счет памяти потомков. Сооружение светильника выглядит как чисто ленинградская инициатива, Об этой акции написала только одна газета — "Ленинградская правда": на 8-й (!) странице несколько строк. Мифологическая и ритуальная разработка этого мемориального нововведения происходит в 60-е годы и позже: "Эстафету Вечного огня с Марсова поля приняли во многих городах страны. Он вспыхнул у братских могил и памятников как символ вечной славы героев, погибших за революцию, за Советскую родину. 8 мая 1967 года Вечный огонь из Ленинграда был торжественно доставлен в Москву и запылал у Кремлевской стены на могиле Неизвестного солдата..."

"Вечным огнем" помечаются места захоронения погибших (умерших безвременно), которым приписывают смерть с определенной целью — за торжество социализма. В реальности это не всегда так: к жертвам за торжество социализма отнесены жители Ленинграда, умершие в блокаду от голода и холода, смерть которых трудно отнести к свободному выбору "вольной муки" за социализм, а также случайно убитые на улицах во время февральского переворота 1917 года.

На рубеже 70-х годов появляются более откровенные мифологические трактовки символа, избранного для организации ритуального пространства. М. Поступальская в книге "Вечно живой. Рассказы об огне", выпущенной издательством "Детская литература" 50-тысячным тиражом, пишет: "Где огонь — там тепло, свет, там люди! Огонь живет в огромной доменной печи и дрожит на свечном фитильке". Автор упоминает в этом же ряду трубу, по которой идет природный газ и которая возвышается над храмом огнепоклонников, И далее: "Во всех огнях есть отсвет первобытных костров, что горели когда-то в пещерах. И до нынешних дней не погасла искорка этого древнего огня. И в наше время есть обычай поддерживать огонь в местах особо дорогих и памятных, например, на кладбищах, где похоронены бойцы, павшие в сражениях за родину".

Содержание символа усложняется: в единую цепь связываются ритуальные костры огнепоклонников (как способ связи с метафизическими силами), костры пещерных предков (как знак победы над природой) и огни над могилами погибших.

Вечный огонь — элемент ритуального текста, адресованного одновременно и мертвым, и живым. Мертвым он сообщает о том, что живые памятью обеспечивают их бессмертие. Но в чем смысл сообщения, обращенного к живым посетителям этих мест?

Все ритуальные огни и мемориальные сооружения нашей советской родины служат урочными местами — ритуальными площадками. В строго отведенное время — красные дни советского календаря — они становятся местом посвятительных или календарных ритуалов: посвящение в пионеры, митинг в память -летия со дня... Поражает плановость (дело пятилеток) и размах культового творчества как в их создании ( пространство), так и внедрения в повседневную жизнь (время).

Очевидно, что газовый факел над захоронением — дальнейшая разработка начатой с первых дней русской революции работы по созданию новых святынь. Ленинский план монументальной пропаганды, впервые возглашенный декретом "О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей", как отзывались о нем свидетели, был "органически связан с великим делом культурной революции, с колоссальной перестройкой человеческого сознания, которую сделали возможной великие дни Октября". Иными словами, пространственные объекты, в соответствии с определяющей их идеологией, должны были стать (и стали) инструментом, преобразующим внутреннее пространство граждан.

Ленинский Мавзолей стал идеологическим фокусом монументальной пропаганды, что вряд ли было задумано автором плана. "Место для Мавзолея было выбрано на Красной площади. Она стала форумом социалистической Москвы, площадью, где у Кремлевской стены погребены борцы, павшие за революцию. Трудность состояла в том, что следовало создать такое сооружение, в котором была бы выражена идея бессмертия великого дела Ленина". Так идея вечной жизни в памяти народной, сформулированная Луначарским и начертанная на мемориале Марсова поля в 1919 году, через бессмертие дела Ленина развивается в факт "бессмертия" его тела — бальзамирование.

Еще одна из важнейших ритуальных площадок советской страны: ленинский курган — Мавзолей ("сердце нашей Родины") воплотился в апофеозе Мамаева кургана. Описание путеводителя начала 70-х годов:

"...Перед вами открывается панорама площади Героев. В центре — огромный водяной партер. Шесть скульптурных композиций, расположенных на этой площади, изображают подвиги воинов. На противоположной от скульптур стороне — более чем стометровая стена в виде развернутого знамени, на котором читаем слова: "Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?"

Читая это, я испытывала знакомый мне с детства трепет. Попытка вспомнить его и изложить в словах его — трепета — основание дала следующую силлогическую фигуру: каждый советский человек в своей окончательной реализации — герой. Он бессмертен — об этом свидетельствуют даже его враги. Я — советский человек, следовательно, я принадлежу к этому сообществу героев.

Высказанное гораздо проще того, что было переживаемо на площадках мемориала: наблюдаемое мною было частью той реальности, которая была внутри меня. Мое внутреннее отзывалось эмоционально на те символы, которые мой глаз легко различал среди прочих визуальных объектов, а опыт антропологического описания легко квалифицировал как идеологические конструкты. Последнее позволило предположить, что переживаемая мною реакция — не индивидуальна.

Участники ритуала и адепты мифа о бессмертии — одни и те же люди. Представление о советском народе как о мистическом целом, где каждый —только часть и именно поэтому бессмертен, — одна из ведущих тем литературы военного и послевоенного времени. Потом, когда посредством ленинской теории познания наука победит физическую смерть, бессмертие будет уготовано каждому, кто "за благо народа жизнь свою положил". Верно и обратное: каждый — кто есть советский человек — герой, за благо народа готовый жизнь свою положить.

Самопожертвование во имя социального блага оценивается в художественных текстах, реализующих этот миф, не как идеал, но как норма. Она обеспечивает общую жизнь сообщества и возводит ее в абсолютную ценность, ради которой поступиться жизнью индивидуальной — не экстраординарное событие, но естественное дело. Истории о героях-борцах, бойцах и жертвах служили посвятительными мифами, формирующими культурный императив — общественное служение. Посвящение в миф происходило в ритуале, воспроизведенном на множестве ритуальных площадок в соответствии с мемориальным каноном.

Воинская доблесть в исторической России, гибель за Отечество основывалась на вере в святость мученической христианской кончины и в радость вечной жизни в царствии небесном. В советском мифе все не так: убиенные воины и невинные жертвы советских времен, воплотившись в бронзу и бетон, угрюмо ждут от живых возвращения долга: живи за другого.

Героизм обеспечивал императив общественного служения: участнику мемориального ритуала под барабанный бой вменялось навечно чувство вины — умерший здесь умер не просто так, он умер за тебя и ты перед ним в долгу. Ты отдашь свой долг родине, за которую погибший отдал свою жизнь: декларируемая свобода смертного выбора одного героя становилась залогом морального принуждения всех.

А. Геннис и П. Вайль приводят такой пример стратегии советского школьного воспитания: "Например, школа задает вопрос: кто разбил окно? Школа хочет не найти виноватого, а перестроить детское сознание, переориентировать его на другую систему ценностей. Ученик ведет себя в соответствии с нравственным кодексом своего коллектива: естественно и нормально не выдавать друзей. Школа втолковывает ему, что такая нравственность — ненормальна. Ребенок оказывается перед альтернативой — предавать друзей или предавать родину, которая подарила ему счастливое детство. Ребенок должен помнить, что недонесение есть преступление, своего рода покушение на отцеубийство. За нелояльность к своей большой семье надо расплачиваться муками совести.

Так школа закладывает фундамент мироощущения, которое навсегда оставляет в человеке стыд перед любым актом протеста. "Ему — все, а он... Это как кусать руку, которая кормит".

За формой советских ритуалов, которая в 70-80-е годы для большинства оставалась "лишь формой", условием лояльности и/или техникой самозащиты от государственной репрессивной машины, стояло, тем не менее, определенное содержание, не подвергаемое сомнению.

Юрий Левада.