Я обретаю Лондон и теряю Голливуд

Очень часто, в кошмарном сне, я вновь вижу картину дорожной аварии. Мне кажется, с тех пор я не постарела, но, пожалуй, немного повзрослела. Совсем немного. В 20 лет я уже познала цену успеха и усвоила уроки неудачи. Неудача — это моя несостоявшаяся американская карьера, на которую так рассчитывал Джонни. Блестящая могла быть карьера! Не просто сольный концерт или телевизионная передача, но такие выступления, которые укореняют ваше имя на американской земле столь прочно, что вы становитесь звездой с пометкою «made in US»[20]. А ведь я прилагала усилия, которые при моих возможностях (а они не так уж велики!) казались мне чрезмерными. С тех пор как Морис Шевалье посетил меня, когда я была прикована к постели, я, следуя его совету, усердно занимаюсь английским языком. Милый мой учитель Гарри говорил:

— Мими, возьми в рот горячую картофелину и у тебя будет прекрасное английское произношение!

Горячая картофелина… И это говорилось человеку, страдающему косноязычием! Я даже с трудом произношу имя «Том Джонс». Как ни стараюсь, все время путаю буквы «м» и «н»! Дядя Джо в ярости.

Том Джонс, как и Джулия Эндрюс, регулярно выступает со своим шоу по «Независимому телевидению». Мы познакомились с ним во время «Королевского представления», и — с благословения нашего патрона Лесли Грейда — я стала постоянной партнершей Тома. Мы подготовили номер, имевший успех: он пел по-английски «I am coming home»[21], а я вторила ему по-французски. И была в полном восторге от этого дуэта. Джонни — гораздо меньше.

— Я знаю, что по-французски ты петь умеешь! Но меня интересует твой английский язык. Английский!

Я все больше привыкаю к башенным часам «Big Ben»[22]. Грейд, как было условлено, три или четыре раза показал по телевидению «Шоу Мирей Матье», в котором участвовали и приглашенные мной артисты. Естественно, Том Джонс, а также Клифф Ричард, выдающийся певец, который мне особенно нравился, потому что он с огромным успехом дебютировал уже в семнадцать лет. Участвовал в шоу и комический актер Гарри Сикем (он также выступал в «Королевском представлении») — я нахожу, что внешне он похож на Рэда Скелтона.

Мы выкроили время, чтобы посмотреть на живого Рэда Скелтона. Он выступал в театре «Друри-Лейн». Помнится, я там громко хохотала… и с удивлением заметила: когда в Париже я смеялась во все горло, соседи оглядывались на меня; англичане же, видимо, считали, что это в порядке вещей. Ведь они и сами, если смеются, то оглушительно! Я, правда, уже научилась умерять свой смех. Но, во-первых, это дается мне с трудом, а к тому же я думаю, что артистам нравится, когда зрители не сдерживают смеха.

Самыми приятными из приглашенных артистов были для меня «Битлз», ведь я их страстная поклонница. В одной из своих передач я даже отважилась исполнить попурри из их песен — до такой степени я их люблю.

Но когда выступаешь вместе с иностранными артистами, надо разговаривать на их — пусть даже ломаном — языке. В Лондоне, как и в Париже, для подобных телепередач текст скетчей получаешь лишь за день или за два до записи! Поэтому Джонни решил, что мы должны поселиться в Лондоне, чтобы меня ничто не отвлекало. Точнее, не в самом городе, а в его окрестностях, так как студии Элстри расположены в 40 километрах от столицы. Агентство по найму жилья подобрало для нас замечательный коттедж. Его можно было бы назвать даже усадьбой. Я была в восторге при мысли, что проживу целое лето в таком чудесном месте. Большой парк вокруг дома — просто мечта! Есть даже конюшня с верховыми лошадьми, на них можно покататься, разумеется, если сумеешь удержаться в седле. Но я, увы, никогда не брала уроков верховой езды, а без этого никуда не поскачешь!

День начинался со звонка будильника в шесть часов утра. В студии нас ждали уже к восьми. Мне нередко приходилось наряжаться в разные костюмы, когда я, тая от восторга, выступала вместе с Анри Сальвадором. Но теперь я спрашиваю себя, не будут ли англичане шокированы, увидя меня в роли самой Елизаветы Английской! Я просто обожала ее наряд, брыжжи и необыкновенную прическу. Королева Елизавета с авиньонским акцентом напутствовала в дорогу Христофора Колумба, который уходил в плавание на трех небольших каравеллах, чтобы открыть Америку. Правда, Колумб жил на целый век раньше, чем Елизавета, но эта историческая неточность никого не смущала. Все в зале помирали со смеху!

Не менее парадоксальной выглядела сцена, которую я разыгрывала с Роже Пьером для Карпантье несколько лет спустя: Роже исполнял роль учителя музыки, который принуждает юного Моцарта (эту роль исполняла я) играть на клавесине мелодию «Ча-ча-ча». Как только он поворачивался ко мне спиной, я говорила;

— Не по душе мне эта музыка. Я люблю сочинять маленькие сонаты. или, к примеру, такую вот пьеску — я назвал ее «Турецкий марш». Это — забавная штучка. Со временем ее оценят!

В Лондоне я очень много работаю, но успеваю и поразвлечься. Запись продолжается с девяти утра до пяти вечера, но предусмотрен «break»[23], чтобы поесть и выпить чаю. Земля может расколоться, но англичанин все равно допьет свою чашку чая!

Мне нравился этот перерыв. «Tea-time»[24] помогло мне обрести немало друзей среди артистов английской эстрады (которые, кстати сказать, отличаются завидным здоровьем). Среди них был «мой» Христофор Колумб — артист Рич Литл, он пользовался широкой известностью. Я выступала вместе и с Дэзом О'Коннором, актером-певцом — признанной звездой театра «Палладиум». Я смеялась до упаду, едва завидя забавную голову Кена Додда — у него была лохматая шевелюра, зубы как у кролика и глаза, точно бусинки. Встречалась я там и с Дэнни Ларю, пожалуй, самым удивительным из актеров, исполняющих роли с переодеванием. Дэнни походил на очень красивую даму, он носил платье с плюмажем с таким изяществом, которое мне даже и не снилось! Поражая своей женской осанкой, он время от времени начинал вдруг говорить басом, достигая этим необычайного комического эффекта. Он никогда не отступал от своего амплуа. И потому за несколько месяцев вперед договаривался с дирекцией театра «Палладиум» о том, что будет там выступать с новогодним представлением, которое приходили смотреть целыми семьями — при этом родители забавлялись не меньше, чем их дети. Надо сказать, что у него было два репертуара: один предназначался для всех, а другой — весьма «соленый» — он исполнял в своем излюбленном кабаре, куда я благоразумно ни разу не ступала ногой. Впрочем, с моим более чем скромным знанием английского языка я бы все равно ничего не поняла.

Этот удивительный мастер сцены, исполнив свой комический номер, стирал грим с лица, удалял приклеенные ресницы и надевал мужской костюм; этот элегантный костюм с накладными кармашками, белоснежная сорочка и «дипломат» в руках (он никогда с ним не расставался, потому что все время сочинял для себя новые скетчи) придавали ему вид важного господина. И всякий, кто видел, как он садится в собственный «Роллс-Ройс», принял бы его за лорда или банкира.

В числе моих новых знакомых и конферансье Джон Дэвидсон, очень красивый молодой человек. Естественно, в газетах нас вскоре превратили в жениха и невесту. Работать с ним — одно удовольствие: он настоящий профессионал и умеет буквально все — петь, танцевать, играть на нескольких инструментах, вступать в диалог со зрителями, очаровывая их своим остроумием. Раз в неделю мы выступали вместе с ним; таких шоу было 13, их показывали и в Америке.

Когда в пять часов вечера заканчивалась работа в студии, я торопилась домой, чтобы успеть подготовить завтрашнюю программу.

В нашем просторном трехэтажном доме хозяйство ведет тетя Ирен, ей помогает опытная кухарка, чье жалованье включено в арендную плату за жилье (к сожалению, женщина эта сильно пьет, и нередко рано утром ее находят на лестнице в окружении целой батареи пивных бутылок). Живут здесь также Матита, дирижер оркестра Жильбер Руссель, Надин и молоденькая учительница английского языка, которая так никогда и не узнала, что я прозвала ее «Miss Potatoes»[25], вспомнив совет Гарри о горячей картофелине во рту!

Есть в коттедже и седьмая комната, она предназначена для Джонни, который время от времени навещает нас, чтобы проверить, как мы себя ведем. Венсане еще слишком мала, и ее с собой не взяли. Поэтому дядя Джо уезжает на уик-энд к себе домой, а мы наслаждаемся жизнью в своем уютном доме, где окна в мелких переплетах. По воскресеньям я немного работаю в розарии, фруктовом саду и огороде, что приносит мне немало удовольствия. Это может показаться странным, но собирать овощи — крупные, свежие, покрытые росой — мне так же приятно, как собирать цветы.

И все же воскресные дни в Англии кажутся мне не слишком веселыми. Впрочем, как и в Париже. Я вообще скучаю в воскресенье. Только на гастролях я мирюсь с этим днем, так как всегда нахожу для себя какое-нибудь дело. А в Париже я всегда прошу Джонни проводить запись пластинок именно в воскресенье. На студии в этот день гораздо спокойнее, чем в будни, музыканты всегда в хорошем настроении (им платят за сверхурочную работу!), а я избавляюсь от тягостного ощущения даром потерянного дня. Когда же записывать пластинки не нужно, я приглашаю музыкантов к себе, репетирую песни, словом — тружусь. Сознаю, что нарушаю Божью заповедь, но надеюсь, что Бог меня простит, ибо всякий день — где бы я ни находилась — я начинаю с мыслей о Нем.

В нашем лондонском доме в воскресенье надо готовиться к понедельнику — рабочему дню. И потому я рано ложилась спать, что напоминало мне образ жизни в Круа-дез-Уазо… Конечно, мы были совсем небогаты, но у нас были свои радости: я до сих пор помню воскресные прогулки, когда мы всей семьей отправлялись к Домской скале и по дороге пели!. Но сейчас я могу быть довольна судьбой: мне удалось построить для родных швейцарский домик на склоне горы Ванту, он прекрасно вписался в местный пейзаж. Теперь все мои братья и сестры могут заниматься зимними видами спорта. Они это вполне заслужили: близнецы трудятся сейчас вместе с отцом, Кристиана стала медицинской сестрой, а Режана — продавщицей. Остальные еще слишком малы. Они ходят в школу. Я прошу их не следовать моему «дурному» примеру, а хорошо и усердно учиться, чтобы приобрести прочные знания. Тогда они не попадут в такое же трудное положение, в каком оказалась я после окончания школы.

— Алло, Реми! Хорошо ли ты занимаешься в школе? Учись получше, мой милый. Ты даже не представляешь, до чего глупым чувствует себя человек, когда он не понимает, о чем говорят другие. Он ощущает себя просто калекой!

Встреча с королевой Елизаветой II

В 1978 году я по приглашению королевы в третий раз приехала в Лондон, чтобы принять участие в «Королевском представлении» на сцене театра «Палладиум».

В Лондоне я узнала о рождении Виржини (она весила три килограмма!) — дочки моей сестры Мари-Франс. Я присутствовала на ее свадьбе в начале зимы, заехала ненадолго, потому что в тот же вечер выступала в другом месте. Бракосочетание совершал наш славный священник Гонтар в небольшой церкви Лурдской богоматери. А затем на площади перед мэрией собралось около 3 000 горожан, чтобы поглядеть на новобрачных и на свояченицу молодого меховщика, который женился «на сестре Мирей Матье».

Я думаю о своих близких поздно вечером, посмотрев перед тем короткую телепередачу (на слух я лучше запоминаю английское произношение… и в этом я нахожу оправдание потраченному времени)! Назавтра день начинается, как всегда, в шесть часов утра.

Огудин Элстри образуют целый городок со своими улицами, перекрестками, павильонами для телевизионных и кинематографических съемок. Тут снимают и полнометражные фильмы, для этого оборудованы специальные помещения: в одних монтируют, в других просматривают уже готовые фильмы; немало здесь и различных контор.

Однажды мы не стали обедать в столовой для артистов, где вкусно кормят и всегда бывает весело, а отправились в ближайший ресторан, потому что нас приехал навестить Поль Мориа. И кого же мы увидели за соседним столиком? Лиз Тейлор и Ричарда Бёртона! Находившийся в нашей компании сотрудник студии представил нас. У меня перехватило дыхание. До чего же красива эта женщина! У нее фиалковые глаза, изумительная кожа и такой цвет лица. А он, Бёртон!. Я вновь встретилась с ним много лет спустя, за два месяца до его кончины, когда мы оба выступали в Женеве, где давался гала-концерт в пользу ЮНИСЕФ. Как же он к тому времени переменился.

На меня произвело незабываемое впечатление знакомство с четой самых известных киноактеров, но последний эпизод этого обеда был весьма забавным. Мы заказали лангустины. Официант забыл принести майонез. Он извинился, ненадолго отлучился и вскоре вернулся с внушительным сосудом. Зацепился ногой за ковер, и струя майонеза ударила, точно ядро, в сторону нашего столика; я успела нагнуть голову, и весь заряд угодил в физиономию Поля Мориа. Комический номер, достойный самих братьев Маркс! Бедный Поль старательно вытирал салфеткой свой забрызганный костюм, а я тем временем уставилась на хохотавшую во все горло Лиз Тейлор и Бёртона, застывшего с раскрытым ртом.

В начале зимы я вновь приехала в Лондон, заключив контракт на выступления в известном кабаре не менее известного отеля «Савой».

Знаменитые артисты из разных стран не только выступают на этой сцене, но нередко сидят и в зале. Я помню, какой приятный сюрприз преподнес мне Дэнни Кэй, когда однажды вечером он зашел меня обнять.

Нас поселили в номерах, в которых, как говорят, останавливался Чарли Чаплин. Он их предпочитал всем другим, потому что отсюда открывается чудесный вид на Темзу. Если в городе протекает река, для меня не существует большего удовольствия, чем любоваться ею. Коровы, кажется, любят смотреть на проходящие мимо поезда, а я не устаю смотреть на бегущую воду. И это может длиться целыми часами.

В «Савойе» шеф-поваром служит француз, чье имя окружено славой.

— Алло, папа! Угадай, кто нам здесь готовит обед? Повар самого генерала де Голля.

Услышав мои слова, отец надолго умолкает! Думаю, хотя и не могу в том поклясться, что в эту минуту он снял свою шляпу.

Узнав о моем преклонении перед генералом, шеф-повар однажды подошел к нашему столику с многозначительной улыбкой и сказал:

— Я приготовил для вас любимое блюдо генерала де Голля!

То были телячьи ребрышки с ломтиками жареного картофеля. При этом у повара был такой вид, будто он исполняет «Марсельезу» (так и слышалось «бум-бум, бум-бум!»)…

Наконец появилась пластинка с моей песней на английском языке: «Can a butterfly cry?» («Может ли бабочка плакать?»); этой песней я обязана двум победителям конкурса Евровидения — Филу Колтеру и Биллу Мартину. Я подготовила и другие песни для «Королевского представления». Королева пригласила меня выступить вторично. Было решено, что мне лучше всего спеть по-английски две песни: «Hold me»[26] и «I live for you»[27]. Театр «Палладиум» — в пышном убранстве, все балконы увиты цветами; вместе со мной выступают артисты, с которыми я уже участвовала в телевизионных передачах: Дэз О'Коннор, Дэнни Ларю, Гарри Сикем, Том Джонс… Я ощущаю новый прилив сил, глядя в глаза Джинджер Роджерс, которая исполняет арию из музыкальной комедии «Мейм». Чаще всего в светло-голубых глазах женщин царит безмятежность, ее же глаза все время сверкают как бриллианты.

Королева, любящая французский язык, говорит мне с приветливой улыбкой:

— Я рада вновь встретить вас через два года! Английская публика, как и моя семья, высоко вас ценит. Отныне вы франко-английская звезда. Да здравствует «Сердечное согласие!».

Она упоминает о своей семье не без юмора. В газетной хронике не раз отмечалось, будто принц Чарлз неоднократно слушал мое пение. Разумеется, не обошлось и без намека на романтическую подоплеку этого интереса.

Мне пришлось даже обратиться в «Журналь дю диманш» с письмом: «Не стоит вашей газете сочинять романы с продолжением. По-моему, их и без того достаточно! Ничто — ни единая строчка, ни одно словечко — не позволяет мне воображать, будто бедный принц Чарлз проявляет ко мне особый интерес».

Я постоянно употребляю слова «славный», «бедный», «бедняжка», но в моем произношении слово «бедный» звучит как «бэдный». В полном смятении я обнаружила, что в газете черным по белому так и напечатали: «бэдный принц». Я невольно подумала, что, если в Букингемском дворце читают «Журналь дю диманш», это произведет на них неважное впечатление! Судя по всему, эта история не помешала мне и впредь приезжать в Лондон, а ведь мои выступления там должны были, по расчетам Джонни, широко распахнуть передо мной двери Америки, которые до сих пор были лишь полуоткрыты.

Мне предложили на свой лад принять участие в первом показе в Париже фильма «Битва за Англию».

Грандиозная постановка этого фильма, снятого Гаем Гамилтоном, обошлась продюсеру Гарри Залцману в 80 миллионов франков. В нем участвовали английские кинозвезды Майкл Кэйн, Тревор Хоуард, Лоренс Оливье, Майкл Редгрейв, Сьюзен Йорк. Эта эпопея посвящена Британским военно-воздушным силам, которые противостояли вражескому вторжению в Великобританию в начале войны. Жорж Гравен вновь повторил свой опыт проведения празднества, который он так удачно применил при показе фильма «Самый длинный день». На этот раз в первом ярусе Эйфелевой башни — на фоне английского и французского флагов — стояла маленькая Матье. Для того чтобы попасть на площадь, надо было миновать шесть или семь полицейских кордонов… Я заранее знала программу вечера, потому что год назад присутствовала на таком же празднестве: гости Залцмана смотрели фильм в большом зале Дворца Шайо. Потом выходили в фойе, где был приготовлен ужин. Каждый находил в своей тарелке на сей раз мою пластинку с прекрасной песней Мориса Видалена «Друг, небо гибелью грозит.»; он написал ее, вдохновившись содержанием и музыкальной темой фильма.

Итак, стоя в первом ярусе Башни в длинном красном платье, я, пока приглашенные сидели за десертом, пела эту песню вслед за исполнением гимнов: «God save the Queen»[28] и «Марсельеза». Я ничего не видела вокруг: лучи прожекторов (которые, по моему выражению, «обшаривают небо») слепили меня, и перед моими глазами зияла черная дыра. Едва я закончила петь, дыра эта взорвалась фейерверком, столь мощным, что Эйфелева башня, казалось, задрожала, вибрируя своим железным кружевом, и готова была рухнуть. Однако пиротехники — их было девять — невозмутимо продолжали свою работу, сохраняя полное спокойствие.

Оказавшись в облаке порохового дыма, все мы — в том числе механики и электрики — утирали слезы, которые были вызваны отнюдь не фильмом «Битва за Англию». Внизу — в садах Трокадеро — веселилась многочисленная толпа парижан. Я очень удивилась, услышав на фоне аплодисментов не только возгласы «Да здравствует Франция!», «Да здравствует Англия!», но и возглас «Да здравствует Мирей!».

В промежутке между концертами в «Савойе» и на Эйфелевой башне я в том же 69-м году совершила кратковременную поездку в Вашингтон для участия в транслировавшемся по телевидению представлении, приуроченном к съезду республиканцев; там выступил и сам Никсон.

В этой передаче выступали многие известные артисты, среди них такие звезды, как Дайана Росс (правда, в ту пору она еще не была той Дайаной Росс, которая известна сейчас), обладатель самого красивого профиля в Соединенных Штатах Джимми Дьюрент и мой давний партнер Том Джонс. На этот раз со мной не было Джонни, он заболел гриппом во время эпидемии, которая свирепствовала в Париже. Вместо него поехала Надин, открывшая для себя Америку. Чувствовала она себя плохо: уже в самолете выяснилось, что у нее тоже грипп; бедняжку, видимо, заразила при прощании тетушка или наша служанка, которая чихала и кашляла.

Надо сказать, что с некоторых пор я боюсь самолетов. Никак не могу избавиться от этого безрассудного страха. Чтобы побороть его, мне нужно во время полета с кем-нибудь разговаривать. У Надин поднялась температура, и в собеседницы она не годилась. Тогда я попросила разрешения осмотреть кабину пилотов, что мне охотно позволили. И я принялась болтать с ними. Задавала вопросы, казавшиеся им, должно быть, смешными. Например, такой:

— Скажите… вам не кажется, что мы падаем?

Боязнь эта возникла у меня во время гастролей, когда мы решили, что можно гораздо быстрее — и меньше устав при этом — попасть в нужное место, воспользовавшись не громоздким автомобилем, а небольшим самолетом. Речь шла о том, чтобы добраться из городка Шателайон-Пляж (в окрестностях Ла Рошели), где я выступала накануне вечером, в Кассис, где мне предстояло петь через день. В те годы Джонни состоял в авиационном клубе и мог заказать двухмоторный самолет. Приземлившись в Марселе, я могла бы отдохнуть несколько часов в селении Ла Бедуль, где у Старков был уютный дом с бассейном, сохранивший очарование провансальского жилища. Сначала воздушное путешествие казалось мне очень приятным, но когда мы приблизились к марсельскому аэропорту, все пошло как нельзя хуже. Движение в небе было слишком интенсивным, нам предложили освободить воздушный коридор и совершить посадку на аэродроме в Кастле. Дело принимало для нас невеселый оборот. Ведь Джонни ожидал нас в марсельском аэропорту, и ни о каком выигрыше времени думать не приходилось. Внезапно пилот объявил:

— Черт побери! Мы наткнулись на летние дождевые тучи! А от них хорошего не жди… Пристегните ремни!

Я не люблю, когда во время полета звучат слова вроде «наткнулись» или «падаем»! А особенно, если, подтверждая опасения, дождевые тучи враждебно встречают самолет. И действительно разразилась гроза, да еще с градом. Вокруг стоял адский шум. Это походило на кошмарный сон. Пилот выключил двигатель, я не поняла почему, но всех нас это ужасно напугало. Микрофон, висевший над креслом Надин, свалился ей на голову, бедняжка в ужасе завопила. Лицо у тети Ирен позеленело. Я торопливо крестилась. Пилот снова запустил двигатель, и самолет совершил невообразимый скачок. Нам показалось, будто мы неумолимо падаем. При посадке все остались целы и невредимы, но на нас лица не было.

Позднее, когда из Лондона мне предстояло отправиться уж не помню в какой немецкий город с промежуточной посадкой (мы должны были там пересесть с маленького самолета на большой), я громко разрыдалась; Джонни так и не смог меня уговорить. Несмотря на то, что это затруднило соблюдение графика гастролей, мы предпочли автомобиль. Впрочем, после аварии вблизи Гренобля я побаивалась пользоваться и машиной. Но лучше уж дрожать от страха на земле, чем в воздухе!

Вспоминаю я и о том, как однажды, поднявшись в воздух из лондонского аэропорта, нам тут же пришлось совершить посадку: загорелся один из реактивных двигателей. На летном поле нас ожидала многочисленная пожарная команда. Я чувствовала себя совсем разбитой.

Вот почему, хотя я пользуюсь надежными самолетами, в пути я никогда не сплю и, чтобы успокоиться, все время разговариваю. Со стюардессами, с пилотами. Самолет — единственное место, где я употребляю алкоголь. Выпиваю рюмку водки до дна.

В Вашингтоне, несмотря на грипп (как выяснилось, температура у нее поднялась до 40 градусов), Надин сопровождала меня до могилы президента Кеннеди. Но мечтала она только об одном — быстрее добраться до своей постели. Наконец мы очутились в роскошном отеле, где нам отвели двойной номер. Внезапно поздно ночью Надин, испуганная и бледная, разбудила меня: «Кто-то ломится к нам в комнату!»

Незабываемый прием в Москве

Мое первое выступление проходит в атмосфере, с какой я до сих пор никогда не сталкивалась. Поначалу мне кажется, что пение мое подобно гласу вопиющего в пустыне… Но внезапно, едва я кончаю петь, раздается гром аплодисментов, и две тысячи зрителей ритмично хлопают в ладоши. А потом из зала направляются к сцене один, два, пять, десять человек; они поднимаются по ступенькам и, поклонившись, кладут к моим ногам букеты цветов… В их глазах светится радость. Публика не ломала кресел, не вопила, но впервые в жизни я ощутила себя ее кумиром.

Я возражаю, что этого не может быть; дрожа от страха, она настаивает. Говорит, что смотрела в глазок и увидела двух субъектов, пытавшихся взломать дверь.

— Но ведь дверь на цепочке?

— Да. Однако они такие здоровенные.

Я встаю с постели: оказывается, Надин уже придвинула к входной двери столик с телевизором. Что делать? Звонить? От волнения мы никак не можем управиться с телефоном! И поймут ли нас? Надин владеет английским языком не лучше меня, пользуется разговорником. Теперь я тоже слышу шум, доносящийся из коридора, какой-то странный шум, чье-то рычание, неразборчивые слова… Помогаю своей спутнице укрепить нашу оборону: мы воздвигаем баррикаду из кресел и стола. Это удается нам с большим трудом, так как мы обе очень устали: она ослабела от гриппа, а меня сильно утомила передача.

— Мне кажется, это — цветные! — ужасается Надин.

— Как ты могла их разглядеть, Надин, ведь в коридоре темно!

Мы так и не узнали разгадки ночного происшествия. Впрочем, нам кто-то сказал, что телевизионные передачи такого рода часто завершаются обильными возлияниями. И в самых разных местах подбирают мертвецки пьяных конгрессменов.

Джонни до сих пор иногда подшучивает:

— Надин, расскажите-ка нам, как вас чуть было не изнасиловали в Вашингтоне!

Наш милый Джо Пастернак сохраняет верность дружбе и не отказывается от своих замыслов. В конце августа 1968 года я снова сижу в его кабинете на Пеладжио Роуд, а на столе передо мной — новый сценарий. На этот раз речь идет о фильме «Великолепный Лас-Вегас», к участию в котором он хочет привлечь Мастроянни и Чакириса.

— В нем есть роль, будто специально для Мирей! Я жду ее приезда целый год. На сей раз я совершенно уверен, что она превосходно сыграет героиню, и потому даже договорился снять для нее дом, где раньше жила Ким Новак!

— Сыграть-то она, я думаю, сыграет… — говорит Джонни.

— Ага! — с торжеством восклицает Джо.

— Но что касается произношения.

— Прибегнем к помощи Сьюзен Уэйт. Она замечательная учительница.

— Гораздо важнее другое — чтобы ученица была замечательная. Я понимаю, что он прав.

Милейший Пьер Грело переводит мои сбивчивые объяснения. Я уже почти не боюсь петь, но как только пытаюсь говорить по-английски, меня охватывает страх. Это может показаться непонятным, нелепым проявлением злой воли. Просто болезнь какая-то.

Пять месяцев спустя меня записывали на телевидении, в соседнем павильоне вел съемки Ли Мэйджорс. Мы нанесли ему дружеский визит. По глазам Джо Пастернака я поняла, что в голове у него уже возник новый план. Возможно, потому, что он заметил, как я очарована Ли Мэйджорсом: я впервые встретила настоящего ковбоя! Он снимался в фильме «Большая долина».

— Мирей будет прелестна в роли юной девушки, которую похищают индейцы! — повторял Джо.

В другой раз он познакомил меня с Зануком, великим Зануком (но ростом он невелик), который курил необыкновенно длинную сигару. И тут снова всплыл на поверхность проект фильма: теперь в нем кроме меня и Джона Уэйна должны были участвовать Роберт Митчем и Дин Мартин. Съемки должны были продолжаться 16 недель. И опять зашла речь о пресловутом контракте на семь лет. Цифра «семь», считала я, приносит счастье, однако.

Когда мы оказались в бунгало на Беверли-Хиллз, где мы останавливались в свой каждый приезд, Джонни спросил меня:

— Ну, так как?

— А что вы об этом думаете, Джонни?

— А что думаешь ты?

— Целых семь лет. не видеть родины.

— Почему же? Ведь бывают отпуска. Кроме того, американцы все чаще снимают теперь фильмы в Европе. особенно в Италии.

Но я-то хорошо знала, что значит впрячься в работу! Помнила, что, даже находясь в Париже, с большим трудом вырывалась в Авиньон, до которого было всего 700 километров. В ту ночь я почти не спала. Тетя Ирен молчала, не говорила ни «да» ни «нет». Оба они с Джонни ждали моего решения. А я хорошо знала, что не умею ни заниматься двумя делами сразу, ни делать что-либо наполовину.

Наступило утро. За утренним завтраком Джонни, который хорошо меня изучил, понял, что я решила.

— Чувствую, что я не готова. Не готова все бросить ради Америки. Он мягко спросил меня:

— Ты хотя бы понимаешь, что отказываешься от блестящей карьеры в Америке?

Я, смеясь, обняла его:

— Но, дядя Джо… быть может, мне еще представится подобный случай, ведь я же, в конце концов, не так стара, хотя вы меня то и дело называете старушкой!

— Некоторые поезда никогда не проходят дважды.

Тем не менее, такой поезд прошел. И совсем недавно. в этом году. Продюсер Хэл Бартлет приехал в Париж. Он — поклонник моего искусства.

— У меня дома есть все ваши пластинки, — сказал он. — Мои дети, как и остальные члены семьи, от них без ума. Когда у нас бывают гости, мы непременно предлагаем им послушать «Мирей».

Случилось так, что в то время в Париже находились мои немецкие антрепренеры и те, кто пишет для меня песни в Германии, а также мои друзья с мексиканского телевидения. Мы решили пообедать все вместе, пригласив и даму из посольства, которая знакомила меня с китайским языком перед моим отъездом в Пекин. Хэл присоединился к нашей компании. Настоящее сообщество наций! За десертом — как это принято на свадьбах и банкетах — я поднялась, чтобы исполнить песню на языке каждого из присутствующих.

— Сегодня вам повезло, — пошутила я, — будете бесплатно присутствовать на сольном концерте!

Я люблю петь без музыкального сопровождения и знаю, что это обычно производит большое впечатление на слушателей. Для меня это совсем нетрудно — я пою от всей души (когда Жак Ширак принимал в Парижском муниципалитете китайскую делегацию, я — как всегда за десертом — запела к восторгу мэра Пекина популярную в его стране песню «Цветок жасмина», которую я и сама очень люблю). Изумление присутствующих слегка забавляет меня. Вокруг раздаются возгласы: «Как, должно быть, трудно петь без музыки!.. Да еще после обеда! И без подготовки!» Я невольно вспоминаю то время, когда пела для своих подружек. Правда, публика теперь другая. И репертуар тоже.

Моим немецким антрепренерам я посвятила баркаролу из оперы «Сказки Гофмана», а моим мексиканским друзьям — песенку «La muneca fea»[29] (когда я была в Мехико, то исполняла ее в новогодней телевизионной передаче вместе с Пласидо Доминго, причем третьим персонажем была марионетка, которую мексиканские дети любят так, как наши дети любят

Полишинеля). В заключение для Хэла я исполнила две песни: «The man I love»[30] и «After you»[31]. Он восхищен и говорит мне:

— Я закажу сценарий для вас, специально для вас!

Это напомнило мне замысел Питера Ханта, снявшего фильм о Джеймсе Бонде «На службе ее величества» (единственный фильм, где «агент 007» женится!). Он задумал картину «Маленький мир больших людей» — некий «сплав» из истории жизни Жозефины Бекер и моей собственной! Рассказ о супружеской чете, которая воспитывала как родных дюжину приемных детей разных рас и национальностей (мне предназначалась роль старшей из них). Приемные родители погибают в автомобильной аварии, а я становлюсь певицей, чтобы прокормить детвору. План этот так и остался планом.

Пять лет спустя я выступала по телевидению в Лос-Анджелесе. Только что появился фильм «Челюсти». Но мне довелось там встретиться не со Стивеном Спилбергом, с которым я хотела познакомиться, а с другим прославленным режиссером, Робертом Олдричем, который поставил фильмы «Грязная дюжина», «Апач», «Вера-крус» — называю только те, какие сама видела. Вообще, я посмотрела и до сих пор смотрю много фильмов. Во-первых, для удовольствия: и в этом случае, если развязка фильма несуразная или попросту мне не по душе, я придумываю для себя другой конец. Во-вторых, для дела: тогда я смотрю фильмы сдублированные. Всегда с одной целью — усовершенствовать знание языка и произношение. Потому что живую речь я воспринимаю гораздо лучше, чем печатный текст.

— Я предлагаю вам роль, — сказал мне Олдрич, — в которой вам не придется петь, хотя героиня фильма, неприкаянная девчонка, повсюду таскает с собой старую гитару. Она знакомится с двумя молодыми людьми; дядя одного из них скончался в Мексике, спрятав перед смертью свои сокровища. Несмотря на свой ангельский вид, девица очень хитра и коварна. Иногда она удерживает своих приятелей от ложного шага, внушая каждому, будто она любит именно его. Кончается все кровавой развязкой.

Олдричу нравилась моя внешность. Он сказал, что партнером у меня будет Берт Рейнолдс. И спросил, знаю ли я его. Я ответила, что видела Берта только в фильме Вуди Аллена «Всё, что вы всегда хотели знать о сексе…». Конечно, это неожиданное предложение было заманчиво и чудесно, но. у меня веские основания, чтобы отклонить его. Я не могу отменить гастроли в Германии и Японии, куда должна ехать со всей моей труппой. Правда, можно было бы попытаться вступить в переговоры с антрепренерами. Но была еще другая причина, о которой я умалчивала: в себе, как в певице, я была уверена, но актрисой себя не чувствовала. Да, на телевидении я разыгрывала скетчи со своими добрыми друзьями — Сальвадором, Роже Пьером и Жак-Марком Тибо, но при одной мысли, что мне придется участвовать в любовной сцене с Бертом Рейнолдсом!. Я оставила вопрос открытым. Олдрич не настаивал. И сценарий отправился в шкаф, где уже покоилось множество мертворожденных проектов. О Берте Рей-нолдсе Олдрич отнюдь не забыл и снял его в фильме «Город, полный опасностей», где партнершей этого артиста была Катрин Денёв; она сыграла роль «call-girl», любовницы полицейского. Сыграла она эту роль превосходно, и я еще раз убедилась в том, что мое призвание — быть певицей, певицей мне и надлежит оставаться, а не стремиться стать актрисой.

— Но в моем фильме, сценарий которого будет написан специально для вас, вы будете петь, — настаивал Хэл. — Играть тоже, но главное — петь. Там не будет выдуманной героини. Воплощать вы станете себя.

Он заверил меня, что непременно осуществит свой замысел. Я жду.