Роберт

Роберт проснулся с ощущением, что надо спешить. Сегодня последний день перед пятницей. Многолетняя привычка рано появляться на работе звала его собираться, но он медлил вылезать из кровати, потому что предчувствовал, что его ждал пустой по-сути день. Они все сто раз проверили, убедились в полной готовности органов, неприятные сюрпризы уже случились, так что вряд ли сегодня у них возникнут проблемы. Придется заниматься перепроверкой, а проще говоря перестраховкой и наверное всерьез браться за роговицы, хотя этого делать как раз не хотелось. Хотя бы потому, что методика выращивания роговиц была неновая, и команда просто их в своей лаборатории производила, не внося никаких корректив в процесс. Хотелось заниматься действительно пилотными разработками, а не делать то, что по плечу многих биологическим лабораториям.

Роберт придерживался консервативных точек зрения: не берись на новое, не закончив старое, тише едешь — дальше будешь, и прочее в таком же духе.

Весь его жизненный опыт сопротивлялся современной концепции «мультитаскинга», многозадачности. Например совмещение работы с отдыхом казалось ему глупостью, или «все дела можно делать сразу». Звучит заманчиво, но противоречит природе нашего мозга. Какое-то время назад, когда он еще пытался общаться с детьми внуков, они казались ему более рассеянными, чем он сам, ребята плохо концентрировались, и от необходимости сосредоточиться на чем-то одном скучали. Он конечно молчал, когда видел, что молодые женщины помешивают что-то на плите, слушают музыку и прислушиваются к своему телефону, на который то и дело поступают какие-то сообщения, и они немедленно кидаются на них отвечать. Роберт знал, что надо помалкивать, потому что, как только он станет критиковать молодежь, ему немедленно укажут на возраст и его полную отсталость. Дедушка — великий ученый, но он уже такой старый, «не догоняет». Он видел, что когда дети хотели отдохнуть, они тупо перелистывали соцсети, не в состоянии даже придумать, чем бы по-настоящему им хотелось заняться.

Роберт хорошо помнил, как в их с Дороти доме гостила одна из их правнучек. Она поступила в университет Мэриленда и готовилась к началу учебного года. Девчонка просыпалась, включала неприятную громкую музыку и начинала суетиться: проверка электронной почты и фейсбука, первая чашка кофе, ради которой она даже не садилась за стол. Ей надо было ехать на поезде в Колледж-Парк. «Ты знаешь, где станция? Я могу тебе объяснить» — Роберт предлагал свои услуги. «Нет, дед, не надо. Я погуглила, найду» — общаться с интернетом на своем телефоне казалось девочке быстрее и эффективнее, чем слушать объяснения деда. И слово-то какое противное «гуглить»! «Они же все равно ничего не делают одновременно, они просто переключается, а это утомляет.» Роберту казалось, что даже сейчас он, как специалист, более эффективен, чем молодые. Это соображение озвучивать тоже не следовало, только всех раздражать.

На работе его действительно не ждало ничего интересного. Стив занимался проблемой фунгуса, попавшего в биоконтейнер, а Риоджи не поднимал головы, проверяя каждый слой ткани на потенциально раковые клетки.

Роберту заниматься было особо нечем. А может пораньше уйти? Вот сейчас он встанет, скажет Стиву, что уезжает, позвонит шоферу и поедет домой. А дома-то что? Там Дороти занимается подготовкой к субботе. Что там у нее за торжество? Роберт не мог вспомнить: что-то ежегодное, традиционное, но что? Они отмечают какой-то важный день? Что ему надо будет конкретно делать? Хотя о чем ему беспокоиться? Дороти ему все скажет, даст инструкции: что надеть, к которому часу быть готовым, что сказать в нужный момент. Внезапно Роберту показалась неприятной такая излишняя опека жены. Он, что, недееспособный, сам не знает, что ему говорить и как себя везти. Знает, но для этого надо быть в курсе, что за событие они будут праздновать. Ведь Дороти все это с ним обсуждала, а он прослушал. Именно прослушал, дело не в том, что его подводила память. У него память еще ого-го-го какая! Получше, чем у молодежи, которая без подсказки своего телефона вообще шагу ступить не может.

Дороти говорила много, но большую часть того, что она говорила, Роберт пропускал мимо ушей. Чего-то ей поддакивал, даже задавал вопросы, но никогда не развивал ни одной темы. Неужели вся жизнь семьи прошла за последние годы, почти его не коснувшись? Он любит своих детей и был очень рад, что появились внуки, а потом, когда у внуков стали рождаться дети, он был не рад? Рад, но… уже не так сильно. Слишком большая, слишком независимая от него семья, он их всех слишком мало знает, не участвует в жизни этих далеких людей. Сколько их уже? Десятки и уже пара сотен? У него не хватает на всех энергии. Дороти ему рассказывала, кто как вакцинировался и он только и знал, что интересоваться, какое они решили получить образование. Если речь шла о врачах и биологах, Роберт оживлялся, хотел встретиться, остальные карьеры его мало интересовали. Он вдруг вспомнил, что один из его правнуков стал писателем, и Дороти предлагала ему прочитать его последний роман. Или, наоборот, первый? Не стал он читать, он вообще не читал художественной литературы. Вот научные статьи родственников он бы прочел, оценивая их трезво и непредвзято: талантливо или нет. Собственные дети никогда не казались ему ни самыми талантливыми, ни самыми красивыми. Он не умел смотреть на них сквозь розовые очки. У Дороти это получалось, а у него нет. Может все женщины такие?

Он вообще никаких женщин кроме своей Дороти не знал. Жалел ли он об этом на краю жизни? Пожалуй нет. Дороти он любил, а значение секса всегда считал преувеличенным. Приятное и важное в семейной жизни дело, но не более. Несравнимое ни с радостью научного творчества, ни… Роберт так и не придумал, с чем еще важным в жизни можно было бы сравнить секс, который бы в этом сравнении проиграл. Наверное для всех геронтов секс второстепенен, а вот для ювеналов — наоборот. Они же ловцы наслаждений, а секс безусловно наслаждение, вот поэтому они и хотят оставаться молодыми. Понятное для обычных людей, особенно от природы красивых, желание, но настоящих ученых-ювеналов Роберт не понимал. В глубине души он не считал ювеналов умными людьми, но вот… Люк, Наталья, Алекс… они умные, можно ли в этом сомневаться? Роберт сомневался и ничего не мог с собой сделать. А геронты? Геронты максимально развивают свои творческие способности и успевают сделать за жизнь неизмеримо больше, чем остальные. Да, но разве все геронты — талантливы и умны? Вот его Дороти — обычная женщина, каких тысячи. То-есть люди решают стать геронтами просто, чтобы долго жить, им наплевать на науку и на благо человечества.

Что-то он сегодня расфилософствовался до того, что стал думать о значении секса. Совсем с ума сошел. Все потому, что ничем не занят. Роберт совсем уж было собрался вывести на свой монитор слайды роговицы, но раздумал. Внезапно он ощутил в себе страшную усталость. Устал, хотя ничем особо и не занимался.

Может сходить к врачу? Да, что врач… не в здоровье дело. Просто в последнее время им овладевает страшная лень. Именно лень, пора назвать вещи своими именами. Лень читать научные журналы, лень интересоваться семьей, лень работать. Роберт с грустью подумал, что разговоры с Ребеккой и Майклом по-поводу проблем возрастных делений, становящихся в современном обществе все более острыми, станут возможно его последним научным интересом. И этот последний интерес тоже угас: Роберту совершенно уже не хотелось ломать копья в этих внезапно показавшихся ему бессмысленными, дебатах. Все, мне пора уходить, хватит…

Роберт знал, что лишив себя работы, он скоро умрет, но эта мысль его совершенно не тревожила. Она его успокаивала. Он знал, что завтра все его помыслы будут направлены на успех операции, но это быстро пройдет. Будет ли он и дальше оставаться в проекте? Роберт был в этом не уверен.

Позвонил Питер, шофер. Пора было ехать домой. Слава богу. Уже усевшись в кресло около камина рядом с Дороти, Роберт вдруг пожалел, что так в общем-то бездарно провел целый рабочий день: думал о посторонних вещах, предавался бесплодной философии и ничего не сделал под предлогом того, что надо сначала увидеть результат трансплантации. Видите ли не мог, не закончив одного, браться за другое. А ведь это простая распущенность, которую он себе раньше не позволял, а сейчас почему-то решил, что ему можно…

А у него же была давняя задумка серьезно взяться на разработку больших фрагментов поджелудочной железы. Надо выращивать скопления клеток, вырабатывающих инсулин, островки Лангерганса, только не из натуральных эмбриональных стволовых клеток, а из индуцированных. То-есть надо перепрограммировать зрелые, специализированные клетки, например, взятые из кожи и вырастить из них здоровый фрагмент. Роберт напряженно обдумывал свою идею: он сформирует этот фрагмент в естественной среде. Такие стволовые клетки будут пересажены эмбрионам животных, и их иммунная система будет воспринимать чужие клетки своими. Вырастут островки Лангерганса, и если использовать эмбрион, скажем, свиньи или овцы, то и по размеру выйдет примерно как у человека, то-есть материала для пересадки будет достаточно, чтобы вырабатывался необходимый инсулин, сахар у больных тяжелой формой диабета придет в норму.

На лице у Роберта появилось задумчиво-мечтательное выражение: надо будет работать над положительной статистикой, чтобы никаких посторонних, в нашем случае, свиных клеток, во фрагменте органа не было… в теории иммунитет должен их «выесть»… он возьмет не чисто стволовые клетки… он использует другой биологический вид для выращивания фрагмента органа и получит прекрасный материал для пересадки, который не будет раздражать иммунную систему и не переродится в нечто злокачественное. Роберт откинулся в кресло и с энтузиазмом кивнул Дороти, он уже видел свою статью с положительной статистикой в журнале Nature. Он улыбался, потому что придумал для своего метода название… «колыбель для поджелудочной железы». А может метод так и войдет в историю биологии как «колыбель Клина».

Теперь ему хотелось, чтобы серия экспериментов с печенью быстрее закончилась и он смог приступить к «колыбели». Он так теперь о своей идее и думал. Чтобы было что публиковать, понадобится черт знает какая уйма времени. Ну, и что с того? Что это он умирать собрался… нет, пока ему в голову приходят неплохие идеи, умирать ему рано. Роберту страшно захотелось позвонить Риоджи и поделиться с ним идеей, которая давно приходила ему в голову, но как-то смутно, а сейчас он уже думал о протоколе эксперимента. Ладно, не стоит звонить. Вот завтра после операции он им все расскажет, всей команде, им же вместе работать. Звонить, звонить… вот и вчера на ночь глядя Ребекке звонил. Какой он, однако, стал суетный старикашка. Роберт самоиронией пытался немного убавить, с невиданной силой разгорающийся в нем, творческий зуд, который, как он по опыту знал, не уляжется пока он не получит положительных результатов.

Дороти о чем-то ему живо рассказывала, называла имена, зачитывала списки, приглашала его в советчики. Она несколько раз отходила, приносила в гостиную какие-то вещи, чтобы ему показать, похвастаться, спросить о его мнении. В его ответах она практически не нуждалась, ей хватало его улыбки, чтобы считать, что муж, как всегда, во всем с ней согласен, и в очередной раз убедиться, что во всем, что не касается работы, он очень непрактичный. Милая непрактичность истинного ученого, они же такие и должны быть, немного не от мира сего. Чтобы Боб без нее делал! Он же, как ребенок.

А Роберт понимал, что Дороти конечно рассказывает ему о своей подготовке к семейному торжеству в субботу. При желании он мог бы наверное даже понять, о каком конкретно событии идет речь, но сосредоточиться на щебетании жены у него так и не получилось, он напряженно думал о «колыбели Клина» и все пропустил мимо ушей. Роберт продолжал улыбаться, и Дороти принимала его улыбку за знак полного согласия со всеми своими действиями.