Разминка и основная часть

Рисунки Е. Садовниковой

Я жестоко страдал от холода. В Москве, в июле. Точнее, не в Москве, а в Химках, и холодным был не июль, а вода в бассейне. После тренировок по плаванию я замерзал так, что, казалось, раскаленные пески Каракумов не смогут меня согреть. Ник- ког-гда-да! Сгорю, но не согреюсь! У меня не то что зуб на зуб, а челюсть на челюсть не попадала, они и ходили справа налево, как у людоеда в кукольном театре. Я так дрожал, что тугая резиновая шапочка сползала набекрень, а коленки с громким стуком бились друг о друга. Лицо и грудь становились фиолетовыми, а уши белыми и твердыми, как у утопленника. Пальцы чудовищно разбухали от воды, кожа на них оплывала вялыми складочками. На ноги я и не смотрел: боялся, наклонив голову, потерять равновесие и упасть. Самостоятельно подняться я бы уже не смог. Только с посторонней помощью. Но у нас, пятиборцев, не было принято особенно жалеть друг друга, а знаменитый своею открытой ненавистью к соперникам Левка Зайцев зловеще говорил, глядя на меня: «Пусть погибнет слабейший». Он уверял, что таково было справедливое мнение древних спартанцев, которые выбрасывали в окошко или там со скалы недостаточно бодрых младенцев. Меня бы они тоже давно выбросили — таким я рос хилым и слабым. Но постепенно выправлялся, закалялся и к двадцати добрался до занятий современным пятиборьем. Так что теперь, с точки зрения древних греков, меня выбрасывать было незачем. Грешно даже. Но вообще-то слабых мест у меня оставалось повсюду достаточно.

Вот и в пятиборье. Технические виды - фехтование, стрельба, скачка на коне - шли вполне прилично. Бег - уже только терпимо. А плавание — из рук вон плохо. Плавать я умел только брассом, «лягушкой», — обе ноги под себя и потом — раз! - в стороны и назад. И руками тоже на лягушку похоже - локти прижать к груди, потом выдвинуть вперед и резко развести в стороны, как будто воду раздвигаешь, чтобы головой вперед пролезть. Очень хороший стиль — спокойный, бесшумный, хорошо видно, что впереди делается, и не захлебнешься. Но скорость низкая, не годится для пятиборья. Тут каждая секунда ценится на вес золота. А я со своим брассом целые золотые слитки выбрасывал.

Так что пришлось переучиваться на кроль — ноги по очереди колотят по воде, руки машут, как крылья мельницы. Лицо в воде, дышать нужно, поворачивая лицо изо всех сил, кривя при этом рот, чтобы набрать больше воздуха, чем воды. Шумно и утомительно. А тут еще тренер по плаванию сменился. Новый был твердо убежден, что количество упражнений обязательно переходит в качество. Он только что кончил курсы по усовершенствованию тренеров, а там много занимался философией, и потому спорить с ним было совершенно невозможно. Он уверенно применял философские категории, которые еще свежи в его памяти, ко всем случаям спортивной жизни. Особенно он любил «единство и борьбу противоположностей». «С одной стороны, тебе плохо и будет еще хуже, - говорил он неудачникам, - а с другой стороны, это же и хорошо».

Он постановил, что плавать мы будем в открытом бассейне с холодной водой, «тяжелой», плывется в ней плохо, и это, по его мнению, хорошо. Начинать будем в пять вечера, а кончать в восемь - это, конечно, поздно, значит, плохо, но в это время, говорят, работоспособность повышается, а это уже хорошо.

Он был высокий, толстый, с большой загорелой лысиной и совершенно непроницаемым одутловатым лицом. Одевался в темный костюм и серую пластиковую рубашку, явно не пропускавшую воздуха. Так ему больше нравилось. Звали его Серж Лютерович. Мы его фазу окрестили Сердце Лютера, а так как нетвердо помнили, кто он такой, этот немецкий Лютер, и что он там наделал, то быстро переименовали в сердце Лютое.

Уже после первой тренировки переименовали.

Наш динамовский автобус подъехал к еловому парку на берегу канала. Стоял серый, пасмурный день. Временами набегал резкий и прохладный ветер, который распахивал густые еловые ветки, показывая нам огромную несуразную трибуну, спускавшуюся к воде. За этой трибуной находился открытый бассейн, отгороженный от реки белыми рыбацкими поплавками. Перед выездом мы плотно пообедали и потому вышли из автобуса сытой, расслабленной походкой, с вожделением посматривая не на бассейн, а на уютную зеленую полянку между деревьями. Поспать бы!

Серж заметил наши затуманенные сытостью мечтательные глаза, усмехнулся, причем только одной своей толстой щекой, и сказал, что он пройдет по делам к бассейну, а мы можем недолго отдохнуть, прийти в себя после «через чур» сытного обеда. Так и сказал жестко и отдельно: «через чур». Мы повалились на траву, кто где стоял, и стали впадать в сладкую дрему.

Разбудил нас Серж, стоя среди наших раскинувшихся тел, как полководец на поле брани. Не обращаясь ни к кому специально, он сообщил, что вода - всего шестнадцать градусов, но это и хорошо: чтобы не замерзнуть, плыть будем быстрее. Горячей воды в душевой нет. Ремонт. Это тоже хорошо. Не будем греться, время терять. Все очень и очень удачно складывается. Кто-то из нас пробурчал, не поднимая головы: «Замерзнем». «Не замерзнете, — отрезал Лютое Сердце, — объем работы такой получите, что о холоде думать некогда будет».

Когда мы, сладко потягиваясь после дремы и зябко кутаясь в полотенца, рассаживались по скамеечкам около бассейна, тренер распорядился:

- Значит, вначале разминка — четыреста метров на спине, потом четыреста - на одних ногах без рук, потом четыреста — на одних руках без ног. Потом... — он, не поворачивая головы, косо посмотрел на наши ошеломленные лица, остался, видимо, доволен этим зрелищем и закончил: - Потом двести метров на одной руке, вторая вытянута вперед и двести наоборот. После разминки можете отдохнуть пять минут. Если, конечно, устанете, - совершенно иезуитски добавил он.

- Ну, а потом? — хрипло спросил оскалившийся Левка Зайцев. Он всегда мрачно улыбался, когда у нас бывали неприятности.

- Потом основная часть, - бодро ответил Серж. - Сегодня ускорение - тридцать раз по пятьдесят метров. Завтра - пятнадцать раз по сто метров, потом десять раз по двести, пять - по четыреста, два — по восемьсот и так далее. Работать так работать, не так ли, мальчики?

- После такой тренировки мы будем не мальчики, - сказал кто-то, - а крокодилы. По земле будет незачем ходить, проще плавать.

Даже в нынешние дни, когда пловцы стали тренироваться дважды в день и вылезают на сушу, только чтобы поспать дома, сходить в школу и на обратном пути сделать уроки (теперь сильнейшие пловцы очень молоды), подобная нагрузка не покажется маленькой. А мы-то ведь были многоборцами. а не пловцами.

- Так надо, — жестко сказал Серж в ответ на все наши вопросы и вопли. А потом мечтательно добавил:

- Зато через месяц поплывете, как лебеди, - плавно, быстро и легко.

Разделись мы и, сиротливо ежась под вечерним ветерком, пошли к бассейну. Вода, глубокая, темная, почти коричневая, ужасно непривлекательная, с противным, чмокающим звуком ударялась о бортики. Доски бассейна, пропитанные этой водой, были черными, скользкими и такими холодными, что кафельный пол в ванной показался бы в сравнении с ними горячей сковородкой. Уж лучше скорее в воду.

Прыгнул вниз головой- вода прямо-таки резанула по глазам, ушам, обхватила все тело холодным мокрым захватом. Швейка, помнится, обертывали в мокрые простыни, чтобы «разоблачить симулянта». Но простыня в конце концов нагреется, а эта проклятая вола...

Ладно, надо плыть, выполнять программу. Значит, так, сначала будем плыть на спине. Ногами тут надо свободно и грациозно «болтать», сгибая их в коленях и оттягивая по-балетному носочки. У С. Михалкова этот способ описан: «...Борис молчал, Николай ногой качал». Вот именно это «качание» у меня и не получалось. Чтобы продвигаться вперед, приходилось истошно отталкиваться от воды ногами, будто я месил глину или топал ногами от ярости. Только не стоя, а лежа. Прерывать этот «топтательный» процесс нельзя было: ноги сразу же тонули, а голова оказывалась над водой, и я слышал занудливый голос Лютого Сердца, дававшего самые нелестные характеристики мне и моему методу плавания. Я снова начинал «месить» воду ногами. Над водой оставались только нос и глаза, безучастно смотревшие в сумрачное вечернее небо. Отключившись, таким образом, от окружающего меня неласкового мира, я старался думать о разных разностях, по возможности не имевших отношения к плаванию и к воде: о недавней скачке на огромном, неудивительно спокойном и безопасном жеребце по кличке Патруль, о предстоящем солнечном затмении и о картине «Кубанские казаки», после которой очень захотелось записаться в эти казаки.

Долго раздумывать о приятных предметах мне не удавалось, надо было ведь еще и грести руками, взмахивая ими поочередно и покорно глотая воду, стекавшую с них прямо в рот. согласно инструкции широко открытый, по-моему, именно для этой цели. Через каждые двадцать пять метров бассейн кончался, и я вынужден был поворачивать. Сначала я ударялся головой и рукой о скользкую, раскисшую стенку бассейна, потом поджимал коленки к животу и сваливался набок, стараясь повернуться ногами к стенке. Если мне это удавалось, то я торопливо и судорожно, боясь, как бы стенка от меня не ушла, отталкивался от нее и глубоко уходил под воду, что было довольно рискованно: воздух у меня каждый раз кончался задолго до всплытия. Дергая ногами, я всплывал, всхрипывая. Этот мой хрип вначале испугал тренера, он даже подошел поближе и расстегнул пиджак, как будто собирался меня спасать. «Вот утону, — злорадно подумал я, - и придется тебе лезть в эту проклятую воду, а ты и плавать давно разучился. И тоже утонешь. И это хорошо». Но Серж, увидев, что я живой, снова потерял ко мне всякий интерес.

Вот так я и проплыл первые четыреста. И замерз не так уж сильно. Следующие четыреста плыл на груди, вытянув руки вперед и колотя по воде только ногами. Вообще-то при этом полагается в руках держать небольшую плавательную доску из пенопласта или просто из дерева. Удобнее так. На газетных фотографиях часто видишь пловцов, разбросанных по всей длине бассейна, и перед каждым ярко и фотогенично белеет изящная плавательная доска. А сбоку — обязательная фигура тренера, заботливо перекинувшегося с бортика к своим дорогим питомцам с некоторым риском упасть вводу.

Так и у нас: пловцы бултыхались по всему бассейну, тренер прохаживался сбоку, не наклоняясь к нам только из-за размеров живота и отсутствия фоторепортеров. А вот досок не было. Серж считал, что раз без них плыть труднее, хуже, значит, это для дела лучше. Мы и плыли, вытянув руки вперед и опустив голову между ними. Когда запас воздуха, который я с силой выдыхал в воду, кончился, приходилось поднимать голову за новой порцией кислорода. Неприятный это момент. Руки в конце концов проваливаются в глубину, голова за ними, и вместе с кислородом в тебя попадает его широко известное соединение с водородом. И все-таки это гораздо лучше, чем совсем не дышать!

Так и рождается неистощимый оптимизм. Еще хуже было, что ногами- то я по-прежнему не умел правильно бурлить и почти не продвигался вперед. Посмотришь, вдыхая, вбок, на какой-нибудь ориентир - на чью-то белую майку, брошенную на трибуне, или хотя бы на ноги Лютого сердца, потом колотишь-колотишь ногами по воде, ну, думаешь, уплыл на километр. Глянешь вбок - все та же майка, все те же толстые ноги, разве что чуть-чуть сдвинулись назад. И такое отчаяние берет...

В общем, доплыл я и эти четыреста метров. Тело мое промерзло сантиметра на два в глубину по всей поверхности, как почва в осенней тундре. Тренер кричит: «Руками, руками работай!» Это значит — надо грести руками, а ноги пустить сзади, по воле волн, без дела. Я, правда, немного ими шевелю, а то утонут. Уж такая особенность у отдельных частей моего тела — они сами тонут и остальные за собой тянут. У акулы, читал, сходное положение: воздушного пузыря у нее нет, и, чтобы не утонуть, надо ей все время плавать, а для этого много и часто есть. Сейчас бы большую горячую котлету со сладким чаем! Мне меньше надо еды, чем акуле. Правда, я и плаваю медленнее. Кроме того, ей не надо поворачивать голову вбок, чтобы получить необходимую порцию воздуха. И что это я к акуле привязался?! Рыба как рыба.

Вон навстречу Стасик плывет. Догадался между коленями надувную резиновую подушечку зажать, ноги плывут себе наверху, и думать о них не надо. Он аккуратист, предусмотрительный, но плывется ему тоже нелегко.

Еще четыреста метров проплыл, еще больше замерз. После последних четырехсот, завершающих «разминку», я вполне достиг кондиции свежезамороженной дичи или, скорее, рыбы, судака например. Я механически подплыл к ступенькам, уселся на одну из них, покрытую водой, и одеревенело стал отбывать свой пятиминутный отдых. Выходить на сушу не имело смысла - вечерний воздух был не теплее воды, горячий душ не работал с прошлого года, а большой махровой простыни, в которую можно было бы завернуться и замереть, как это сделал запасливый Стас, у меня не было.

Услышав неритмичные удары моего дрожащего и иззябшего тела о деревянный бортик, подошел тренер. Стал сбоку, понаблюдал за приступами дрожи, потом спокойно (а чего ему беспокоиться?!) изрек: «При таком замерзании не имеет смысла долго отдыхать. Начинай основную программу, может быть, согреешься». Пожалел.

Все уже начали плавать на скорость — проплывали кролем пятьдесят метров в три четверти силы, как требовал тренер. Он объяснил, что у машины четыре скорости и у нас тоже. Надо включить третью из них и на ней проплыть пятьдесят метров. Просто и хорошо. Потом двадцать пять метров проплыть очень легко, отдыхая, примерно первой скоростью, а потом опять переходить на третью, и так двадцать раз. Я понял, что у меня из четырех скоростей была лишь одна первая, она же последняя, так что туг особенно и включать нечего.

Серж пробовал меня подгонять, делая рукой такое движение, будто легонько пошлепывал по попке младенца, но я ничем его порадовать не мог.

Опустились сумерки, легкий туман заколыхался над водой, в парке зажглись фонари и заиграла музыка. Нарядные парочки, явившиеся на танцы, случайно забрели на трибуны нашего бассейна и с недоумением или равнодушным сожалением глядели на мою голову, неприкаянно и одиноко черневшую посреди бассейна, потому что остальные отплавали, переоделись и бегали по парку, слегка заигрывая с «непарными» девушками, которых на танцах и вокруг них всегда больше чем достаточно.

Все эти маленькие радости были не для меня.

Наконец, все кончилось. Сочувствующий и тоже мелко дрожащий Стасик подал мне холодную руку и помог выйти из воды. Ноги съезжали, колени стукались о края ступеней. Одевался я с трудом, никак не попадая в рукава и тыкаясь головой мимо ворота рубашки. Брюки натягивал сидя — устоять на одной ноге не мог.

Ужин меня совершенно не согрел, потому что повар, стараясь пораньше освободиться, придумал холодное меню: винегрет, сырники со сметаной и стакан холоднющей простокваши. На наши протестующие крики (я кричать не мог, зато яростно стучал на повара зубами) он ответил, что пища греет не температурой, а калориями, и что меню у него утверждено свыше. При этом показал на Лютое Сердце.

Спорить было бесполезно, и мы устремились в спальни (мы готовились к соревнованиям и жили на загородной базе, там ели и спали).

Только укрывшись двумя одеялами я немного согрелся и заснул. Снились мне всякие плавательные кошмары (например, кто-то требовал, чтобы я плыл баттерфляем, но греб одной рукой), снился Лютое Сердце, купающийся в бассейне с холодной простоквашей, и даже Ниагарский водопад, который надо было как-то преодолеть.

Но молодость брала свое. Утром я проснулся бодрым и свежим, побежал седлать лошадь для тренировочной скачки. Достался мне мой любимый гигант Патруль, который, не спеша, вывез меня в солнечный утренний лес, напоенный свежестью и ароматом. Потом конь надежно нес меня на своей широченной спине, с которой нельзя было свалиться даже в лихом галопе. Но каждая минута приближала вечер...

Так начался этот ужасный для меня «месячник» обучения скоростному плаванию. Я мазался толстым слоем вазелина, и по воде от меня расходились масляные радужные круги, как от дырявого танкера. Пробовал вместо послеобеденной дремы бегать перед тренировкой в двух теплых костюмах - до испарины, пил горячий чай из термоса... Но холодной воды было слишком много.

В своих мечтах я рисовал нереальные картины полного высыхания бассейна, болезни Лютого Сердца, создания утепленного гидрокостюма и даже изъятия плавания из пятиборья.

Увы, это были только мечты... Правда, один раз я заболел - чем-то отравился и три дня пролежал дома, в тепле и покое, питаясь сухариками и киселем. К болям в животе и прочим неприятностям я относился с иронией — пусть сильнее болит, тогда дольше не надо будет плавать!

И все-таки, выздоровев, отправился на свою Голгофу. Никто не заставлял, не уговаривал. Еще и волновался, что пропустил три дня тренинга.

Прошло много лет. До сих пор я не люблю купаться после пяти вечера - ни в теплом море, ни в прогретой солнцем мелкой речушке. А первое время я и смотреть на воду не мог если ее было больше, чем в чайном блюдце. Пусть уж она сама по себе, а я сам по себе.

А тогда... Тогда, на соревнованиях, которые проходили в закрытом теплом бассейне, все мы, даже сильные пловцы, показали неважные результаты. Нам было душно, жарко, вода удушающе пахла хлоркой. Так, наверное, чувствует себя в зоопарке белый медведь, купающийся в теплой воде у своей клетки. Противно, но публика смотрит.

Давно ушли в прошлое честолюбивые мечты. Чемпионской скорости я не приобрел. Но и сейчас, поднатужившись, могу проплыть километра полтора, а то и два, не обращая особого внимания на воду, заливающую уши, на прочие мелкие неудобства. Но... незачем мне столько плыть, незачем, да и негде. Но сознание этого «могу» для меня очень важно и гораздо ценнее для моего «я», чем любые способности, дарованные природой просто так.