Буди, Хмель, сила твоя

Привычка к алкогольным напиткам — часть повседневной культуры: образ виски сопровождает историю Шотландии, водки — России. Крепкие напитки вдохновляли поэтов. Вспомним «Москву — Петушки» Венедикта Ерофеева. В хоре ангелов, поющих о появлении хереса в буфете, слышны голоса далекого XVII века, когда в России появилась «хмельная культура» «бражников».

...В 1656 году в Москве провожали австрийских послов. Переговоры прошли удачно, дипломатов решили угостить на славу. Царь Алексей Михайлович поднял кубок за здоровье императора, послы пили за царя. Бояре поклонились, выпили за царя. Выпили и послы. Когда время пришло послам «речь говорить» и подарки получать — слова сказать не могли. Проводы отложили, послов погрузили в карету. А по обычаю государев стольник должен был вскоре ехать «подчивать послов питьем на дорогу».

Как «подчивали питьем» с царского стола, показывал датский посланник. После царского приема к дипломатам явился стольник с обильным угощением: вино, мед и водка «в семи серебряных и позолоченных кувшинах; что касается пива, то его привезли на санях». Предложили всем выпить крепкой водки «для возбуждения аппетита», налили по большому кубку рейнского. Когда принялись за еду, стольник велел подать к столу кувшины и вынул свиток, где записаны здравицы: за здоровье царя, за короля Дании и так далее...

Перед отъездом послов из Москвы все повторилось. Сопровождал блюда и «питье» тот же стольник с тем же свитком. Опустошили датчане кувшины или «питье» увезли обратно, нам неведомо. На обратном пути посольство ожидали новые встречи с любителями «хмельного пития»: в быстрой Ламе едва не утонул один из стрельцов посольской охраны — по дороге напился. В XVII веке «употчивать» гостей как можно пьянее было знаком гостеприимства. Царь Алексей Михайлович часто угощал бояр допьяна. Царю подносили кубок, стольник выходил на середину палаты и провозглашал «здравицу» — тост. Все вставали, государь снимал шапку и, перекрестясь, выпивал кубок. Вслед пили все. «Если гости не всегда довершали царский пир в памяти, — пишет историк, — московский двор смотрел на такие случаи с особым удовольствием и благодушием».

«Боярский пир времен Ивана Грозного», И. Билибин, 1904 г.

Дипломат Адам Олеарий описывал прием почетного гостя в московском доме. По знаку хозяина вышла густо нарумяненная хозяйка с чаркой, поклонилась, пригубила и поднесла гостю. «И так до трех раз». «Питейная церемония», когда хозяин кланялся каждому гостю и просил «выкушать водку» из рук хозяйки, на этом не заканчивалась. Когда подавали пироги, появлялись все замужние женщины и вновь подносили водку. Гости вставали, кланялись, пили, целовали «боярынь». За столом сидели часов пять; назавтра принято было посылать и спрашивать гостей «о здоровье». Чем кончались угощения — видно в документах. Как-то молодые «дети боярские», «камер-юнкеры» царицы того времени, сопровождали колымагу боярыни на двор к боярину Милославскому. Пили там водку, пиво и мед. Обратно по дороге один пропал. Нашли тело: «по осмотру половина лба и нос замерло багрово». Расспросили «детей боярских»: где упал, почему пропал? Ничего сказать не могли, все пьяны были.

Олеарий на себе испытал привычку угощать «до одури». Едва послы устроились на корабле, чтобы плыть в Астрахань, на берегу появился боярин Морозов с «питьем» и трубачами, велел погрузить «питье» — угощать посольство. Пили до утра. Морозов был безмерно доволен.

Из запасов царского двора каждый день отпускали «хмельное питье» множеству лиц: послам и всем сопровождавшим посольство, греческим монахам, придворным царя, царицы, царевичей, мастеровым дворцовым и казакам, донским и запорожским. Одни получали «питье» ежедневно, другие — по праздникам. В XVII веке «питьем», в отличие от «напитков», называли только жидкости с высоким содержанием алкоголя.

Будучи в России, Олеарий видел в Новгороде Великом, как пьяные выходили на улицу без сапог, в одних сорочках. Запомнил, как вышел хмельной мужчина, встретил приятеля и с ним вернулся в кабак. Вскоре вышел без сорочки. Олеарий велел крикнуть: «Кто тебя так обобрал?» Ответил, сопровождая матом: «Это сделал кабатчик! Эх, где остались кафтан и сорочка, пусть туда пойдут штаны!» И вновь в кабак. После ковылял по улице голым, прикрывая срам кустом ромашки.

Поэт Симеон Полоцкий обличал пьянство монахов: «Множество видим их по площадям лежащих, //Изблевавших питье и на свет не глядящих. // Многие телегами возимы бывают, // Полумертвые есть, народ соблазняют. // Многие от вина сквернословят зело, // Кричат, клевещут, срамят смело...// Ох, развращение! Ах, соблазн великий!» Придворный врач, англичанин Коллинс, писал: «На масленице русские пьют так много, как будто им суждено пить в последний раз в жизни. Некоторые падают сонные на снег. замерзают на холодной постели. ». Но признавал: пьянство процветает и в Англии.

В. Любаров. Без названия 

Рукописные книги XVII века полны описаниями пьяных подвигов. В «Челобитной Калязинской» веселые монахи жалуются на «злого архимандрита», задумавшего пресечь пьянство в монастыре. «Живем мы так: до полуночи у пивного ведра засидимся, а поутру встать не можем. А строгий игумен с нами не пьет, да еще нас бьет, похмелье наше лечит плетью ременной, да веником метельным».

«Челобитная Калязина монастыря» — цветочки красноречия пьяниц. Ягодки иные: переложения церковной службы на слова упившихся. «Праведницы во веки живут» переделано в «Пьяницы на кабаке живут». Молитва: «Сподоби, Господи, в вечер сей без греха сохранитися нам!» превратилась в «Сподоби, Господи, в вечер сей без побоев напиться!» Вместо слов: «Буди, Господи, милость твоя на нас.» — торжество Хмеля. «Буди, Хмель, сила твоя на нас, яко же уповаем, пьюще, на тебя!» В «Притче о бражнике» некий, кто «зело много вина пил при жизни», захотел после смерти быть с праведниками в раю. Св. Петр преградил ему путь: «Бражникам здесь не входимо!» Не растерялся бражник: «Помнишь, как трижды отрекся от Христа?» Смутился апостол Петр, его место занял апостол Павел. Но и тут одолел бражник: «Помнишь, как архидиакона Стефана камнями побил? Я, пьющий, не убивал!» Никто не мог остановить пьяницу. Уступили апостолы и пророки: «Ты еси наш человек, иди к нам в рай!» Бражник вошел. Сел в лучшем месте. «Там и остался во веки веков!»

В XVII веке Москва была одним из крупнейших городов Европы. Росли и старинные города — Тула, Нижний Новгород, Ярославль. Но старые привычки сохранялись: в избах без отдельных комнат жили вместе дети и взрослые, за столом ели из одной миски. В Средние века незримая граница, отделяющая людей друг от друга, проходила иначе, чем в Новое время; была необходимость жить вместе и в доме, и за его пределами. Люди не скрывали физиологических и сексуальных позывов, видя такое, не стыдились. Отсутствие культурных барьеров имело и преимущества: горожане XVII века не утратили привычки крестьянского «мира», вместе гуляли на праздниках, в складчину варили пиво... Но центральная власть искореняла прежние собрания, осуждала языческие праздники, а хозяйственные дела заставляли менять образ жизни. Москвичи привыкали к обособленной культуре быта.

В рукописной «Истории о двух товарищах, имеющих между собой разговоры, из которых один любил пить вино, а другой не любил» непьющий — человек «всегда чесной» — знает, что между людьми должен быть «барьер стыдливости»: нельзя ходить по улице «с голым задом и с подбитым глазом». Пьяницу не заботит, как видят его окружающие: «Тот кафтан не по кости пришел и для того с плеч скоро сошел». «Непьющий» сидит дома: «Я и сам вино пью, только не так. Перед обедом хорошую рюмку хватил и, взяв что-нибудь, закусил...» Пьяница ему: «Много затей у тебя положено, а по нашему уставу то все отложено». Бражник не одинок, всегда найдет товарищей. «Ты не пьешь? И кто тебя знает?» «Вино со многими приятелями совокупляет и всякие дружества доставляет». Кабак заменил в русском городе XVII века старые способы общения.

Пьяницы — свидетельствуют документы — гуляли и шумели. Крестьяне жаловались новгородскому владыке на пономаря Ивашку: «Живет неистово, в церкви Божьей ходит пьянским обычаем,... книги церковные и покрывало из церкви унес». Доносили: поп Иаков «напився пьян, от церкви отгонял», «возжег ржи в стогах множество снопов». В Москву шли жалобы о безобразиях, происходивших в кабаках. Но пора перейти к делам государственным.

В XVII веке постоянно производить водку разрешено было монастырям и знатным господам. В Кремле была «палата водочная»: 20 очагов с перегонными котлами. Из хозяйственных документов следует: в конце XVII века было изготовлено там почти 800 ведер водки особой, по заказу, и неисчислимое количество простой — свыше 20 тысяч ведер. Придворные пили водку «боярскую», двойной или тройной перегонки, часто с пряностями. В кабаке была оглушающая «водка с махом», неочищенная, вредная смесь водки первой перегонки.

Известно, как царь Федор Алексеевич угощал придворных в Измайлове: придворные на свежем воздухе пили хмельной мед, «боярскую водку» и пиво. Остальные пили в кабаке. Кабак был государев, но вести дело там поручали частным лицам, откупщикам. Те вносили деньги в казну и брали кабаки на откуп, сами привозили водку. Откупщики приносили присягу — обещали служить казне «без воровства». В кабаках сидели их слуги, «сидельцы-целовальники» — «подрядчики казны» и частные предприниматели одновременно. Водку они наливали неполной мерой, меняли на нее краденое и просто раздевали пьяных. Кабак окружал высокий забор, ворота были с железными засовами. Во дворе — изба с маленькими оконцами. За дощатым барьером сидел дородный «целовальник», за его спиной — бочка водки и «заорленная», с казенным оттиском посуда, медные чарки с длинной ручкой — ими набирали водку.

В описании кабака сказано: «Двери и ворота запирают железными цепями и крюками. ...Есть цепь с ошейником, для пса или человека, для кого случится.» На полу — рогожи, на них лежали полуголые пьяницы. Были рядовые «питухи», были выдающиеся «бражники», шумные, буйные; были «ярыги» — испитые, игроки и воры; была жалкая «голь кабацкая». Бражники развлекали входивших, выводя хрипло: «Свяжи, хмель, свяжи крепко, свяжи пьяных и всех пьющих!». «Бражникам» и «ярыгам» вино подносили из уважения к их «заслугам хмельным», «голь» пинали ногами. Среди «ярыг» попадались люди знатные — как князь Федор Пожарский. Жаловались царю, что Федор по кабакам ходит, стал без ума, хотя «его унимали, били и на цепь сажали».

Не было города, где кабак не стоял бы на самом людном месте. В Москве кабаки начинались с центра, а в Пустозерске, на краю земли, был дом воеводы, тюрьма, четыре церкви и рядом кабак. В Сольвычегодске на центральной площади рядом стояли храм, дома священников и два кабака. Такое соседство порождало сокрушительный соблазн. «Служба кабацких ярыжек», восхваление власти хмеля, родилась в Сольвычегодске. Отовсюду в Москву шли жалобы о безобразиях, происходивших в кабаках — и оставались без ответа. Кабаки держали влиятельные «торговые люди».

«Не ходи на царев кабак, не пей чарочку вина», — говорилось в «Повести о горе-злосчастии». Там показано «хмельное горе». Зашел молодец в кабак, выпил вина, захмелел, заснул. «Сняли его шубоньку, сняли сапожки. Бросили лапти ему, бросили рогожку. Лег молодец, как маков цвет, а встал, как мать родила».

Правительство порою осаживало кабатчиков. Запрещали брать в залог заведомо краденое, отпускать водку в обмен на церковную утварь. Но все равно в кабаке пили до одури, играли в карты, курили и жевали табак, даже когда царь запрещал это зелье.

Наконец кабаки переустроили в духе лукавых идей, которые всегда есть в запасе российской власти. Олеарий объяснял суть реформы: «Его царское правительство велел устроить кружечные дворы, откуда вино выдается кружками или кувшинами. Кабаки простонародные упразднены, потому что отвлекали людей от работы...». Продавать вино по одной малой чарке запрещено, велено продавать «в ковши» по 3 чарки и в кружки. «Бражники» должны приходить с ковшом или с кувшином. Указано: «В кружечных дворах и близко двора питухам сидеть и питье давать не велено, а ярыжкам, бражникам, зерньщикам (игрокам в кости) на дворе не быть». Священников и монахов на кружечный двор не пускать!

Не просохли чернила нравственного указа, как в Москву поступили прошения: восстановить старый порядок! «Прежде в кабаках питухов было много и государева пошлина, и кабацкая прибыль немалая». «Кабацкое дело» было составной частью экономической политики, процветавшей при царях династии Романовых. Разъясняли: «Стараться великого государя казне учинить прибыль, и питухов с кружечных дворов не отгонять...». В середине XVII века в год в казну приходило, без Сибири, подати и сборов не менее 900 тысяч рублей, из них не менее 200 тысяч — доход от «кабацких дел». Все возвращалось к старому: «быть кабакам» и отдавать их на откуп «доверенным людям»! В 1664 году послан царский указ «в новгородские города»: «Кружечным дворам быть не велено, а кабакам, где они были наперед сего, на тех же всех местах быть по-прежнему». И пошло Горе-Злосчастье гулять, провожать пьяниц к дверям кабака, источника «государева дохода» и нечестной наживы.