РЕКУРСИЯ В СЮЖЕТЕ

Сюжетные построения классических мифов и сказок ограниченны. Эти схемы давно перенесены в современную жизнь, тысячи раз повторены. Уже никого не удивишь современными Гамлетом или Дон Кихотом. Но все же литература развивается, появляются все новые и новые формы, и процессу этому не видно конца. Что дает возможность создавать все новые и новые сюжетные схемы? Здесь прослеживается полная аналогия с алгоритмами. При помощи простых ограниченных алгоритмических средств из конечного набора базовых функций можно построить бесконечное многообразие сложных алгоритмов. Наиболее важная алгоритмическая операция — рекурсия. Именно она, заданная тем или иным способом, создает полный бесконечный класс алгоритмов. В литературе, описывающей сложные жизненные процессы, рекурсия явио стала определяться только начиная с XVII в. Она возникает, когда в алгоритмическом развитии событий, описанных в литературном произведении, начинает повторяться схема, возможно, с другим конкретным наполнением и, следовательно, с возможными, порой значительными отклонениями от первоначальной линии развития. Схема маскируется, но узнается. С позиций алгоритмического подхода рекурсия трактуется как вызов в определенной ситуации процедурной схемы самой себя как подпроцедуры. Для обнаружения алгоритмических схем необходимо подниматься на более высокий уровень абстрактного рассмотрения текста, забывая конкретные имена, обстановку, особенности объектов и выявляя общие алгоритмические линии развития процессов, составляющих литературное произведение. Алгоритмическая аналогия — литературное произведение — рассматривается как процедура (процесс) с заданными константами и переменными. При вызовах этой процедуры константы остаются без изменений, а значения переменных в момент вызова определяют течение вызванного процесса.

Книга, описывающая литературное произведение, может рассматриваться как главный процесс, содержащий в себе все остальные. Одно из первых проявлений рекурсии в литературе связано с введением в текст повествования книги самой этой книги. Главный процесс как элемент использует сам себя. Если при этом описывается текст этой книги, то она не может быть никогда закончена. Моменты перехода от книги к ее вложенной копии должны повторяться до бесконечности. Поэтому, чтобы процесс все-таки сходился, либо нужно вводить ограничение — в книге вызывается только ее часть, либо в момент окончания чтения книги все должно исчезнуть.

Мышление человека рекурсивно. Поэтому первое узнавание рекурсии сопровождалось эмоциональным всплеском. Разум узнавал сам себя. На картинах Веласкеса, Ван Эйка, Петруса Христуса и Мемлинга в зеркалах впервые отразилась рекурсивная реальность. Первым европейским романом, удивившим читателей приемом рекурсии (не в этом ли слава романа!), был роман отставного испанского солдата, «таланта-самоучки» Мигеля де Сервантеса «Дон Кихот». Сервантес все время пытался смешивать два мира: мир читателя и мир книги. У Сервантеса главный процесс не просто книга, но книга плюс читатель. В шестой главе цирюльник, осматривая библиотеку Дон Кихота, находит книгу Сервантеса и высказывает суждения о писателе. Вымысел Сервантеса рассуждает о нем. В начале девятой главы сообщается, что роман переведен с арабского и что Сервантес купил его на рынке. Наконец, во второй части романа персонажи уже прочли первую часть.

Многие исследователи отмечали этот прием у Сервантеса как поворотный момент в литературе. Об этом пишет X. Л. Борхес в рассказе «Скрытая магия Дон Кихота», это же отмечает М. Фуко в книге «Слова и вещи».

««Дон Кихот» рисует нам мир Возрожденияввиде негативного отпечатка: письмо перестало быть прозой мира; сходства и знаки расторгли свой прежний союз; подобия обманчивы и оборачиваются видениями и бредом; вещи упрямо пребываютвих ироническом тождестве с собой, перестав быть тем, чем они являются на самом деле; слова блуждают наудачу, без своего содержания, без сходства, которое могло бы их наполнить; они ие обозначают больше вещей; они спятвпыли между страницами книг. Магия, дававшая возможность разгадки мира, открывая сходства, скрытые под знаками, служит теперь лишь для лишенного смысла объяснения того, почему все аналогии всегда несостоятельны. Эрудиция, прочитывавшая природу и книги как единый текст, возвращается к своим химерам: ценность знаков языка, размещенных на пожелтевших страницах фолиантов, сводится лишь к жалкой фикции того, что они представляют. Письмена и вещи больше не сходствуют между собой. Дон Кихот блуждает среди них наугад.

Тем не менее язык не полностью утратил свое могущество. Отныне он обладает новыми возможностями воздействия. Во второй части романа Дон Кихот встречается с героями, читавшими первый том текста и признающими его, реально существовавшего человека, как героя этой книги. Текст Сервантеса замыкается на самом себе, углубляется в себе и становится для себя предметом собственного повествования. Первая часть приключений играет во второй части ту роль, которая вначале выпадала на долю рыцарских романов. Дон Кихот должен быть верным той книге, в которую он и в самом деле превратился; он должен защищать ее от искажений, подделок, апокрифических продолжений; он должен вставлять опущенные подробности, гарантировать ее истинность. Но сам Дон Кихот этой книги не читал, да и не стал бы читать, так как он сам — эта книга во плоти. Он так усердно читал книги, что стал было знаком, странствующим в мире, который его не узнавал; и вот вопреки своей воле, неведомо для себя он превратился в книгу, хранящую свою истинность, скрупулезно фиксирующую все, что он делал, говорил, видел и думал, — в книгу, которая в конце концов приводит к тому, что он узнай, настолько он похож на все те знаки, неизгладимый след которых он оставил за собой. Между первой и второй частями романа, на стыке этих двух томов и лишь благодаря им Дои Кихот обрел свою реальность, которой он обязан только языку, реальность, остающуюся всецело в пределах слов. Истинность Дои Кихота не в отношении слов к миру, а в той тонкой и постоянной связи, которую словесные предметы плетут между собой. Несостоятельная иллюзия эпопей стала возможностью языка выражать представления. Слова замкнулись на своей знаковой природе».[100]

Элементы использования рекурсии находим еще раньше у Шекспира. Гамлет ставит спектакль, где в упрощенном варианте описываются события трагедии «Гамлет», написанной в период около 1600 г.

Прием «книга в книге» встречается в сказках «Тысяча и одна ночь». В одну из магических ночей царь слышит свою же историю со всеми сказками и ночами.

В поэме Вальмики «Рамаяна» дети Рамы в лесу учатся у самого Вальмики по книге «Рамаяна».

Древнеиндийская наблюдательная философия одной из первых обратила внимание на рекурсивное развитие природы. Все определения Брахмана — верховного божества — суть рекурсивные определения, в которых понятие выражается через себя же. Такие определения имеют смысл только в алгоритмическом плане — определяемое понятие вызывает и бесконечно разворачивает свое же определение.

«Кем Брахман не понят, тем понят, кем понят, тот не знает его. Он не распознан распознавшими, распознан нераспознавшими» (Кена упанишада).

«Я — время года, я — происходящий от времени года, рожденный от пространства своего источника…» (Каушитаки упанишада).

«Нет ничего выше, ничего меньше его того, который выше высокого, огромней огромного» (Маханараяна упанишада).

Впрочем, и в христианстве при определении бытия используются рекурсивные определения.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (От Иоанна святое благовествование, Новый завет).

«Мастер и Маргарита» — один из наиболее ярких рекурсивных романов. Развивается одна алгоритмическая схема, используемая в разных процессах: Мастер и Маргарита, Иешуа и Пилат, Воланд и компания. Тема Иешуа и Пилата рекурсивно вызывается из темы Мастера и Маргариты.[101] Кроме того, здесь также используется прием «книга в книге». Мастер пишет роман об Иешуа и Пилате, текст которого сливается с текстом книги «Мастер и Маргарита».

Наиболее яркий современный рекурсивный роман, удостоенный Нобелевской премии в области литературы, — «Сто лет одиночества» Г. Маркеса. Рекурсивно повторяются события поколений семейства Буэндиа. Последний из рода Буэндиа заканчивает расшифровывать рукопись волшебника Мелькиадеса, которая оказывается тем же описанием «Ста лет одиночества». По мере прочтения поднимается и нарастает ураган. Прочитывается последняя страница, книга заканчивается, и все исчезает в бушующем смерче.

В «Защите Лужина» В. Набокова герой с удивлением узнает пласты рекурсивного повторения реальности, преследующей его.

В романе «Время и место» Ю. Трифонова писатель создает роман о писателе, пишущем роман о писателе, который что-то тоже пишет о писателе.

О рекурсивных снах Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова и Ф. М. Достоевского мы уже говорили.

Из сказанного можно сделать вывод, что литература в своем моделировании мира все ближе и ближе подходит к алгоритмической технике. В последнее время наиболее явно проявляется тяготение литературы к использованию рекурсии. Многие авторы интуитивно применяли этот прием как отражение реального развития мира. И это было признано читателями. Теперь, когда рекурсия узнана, возможно сознательное применение сложных рекурсивных конструкций, хорошо известных в теории алгоритмов и программировании. Например, возможно определение рекурсивного порождения процесса, в создании которого участвуют одновременно несколько процессов (смешение отражений разных зеркал, ч снов и реальности),.[102] Это малоисследованная область даже в теории алгоритмов. Это интеллектуальные игры недалекого будущего. Некоторое (все же слабое) представление об этом может дать «Сон китайского императора». В этом фрагменте рекурсия все-таки слабо зависит от разных процессов.