Внешняя политика России в последние годы Северной войны (1716–1724 гг.)

К началу 1716 г. военное, экономическое и внешнеполитическое положение Швеции настоятельно диктовали правительству Карла XII заключить мир с державами Северного союза. Его военное превосходство в последние годы на суше и на море было настолько очевидным, что шведское командование уже и не помышляло о каких-либо активных действиях. В сущности, вопрос об исходе Северной войны был уже предрешен, однако последующие события отодвинули на шесть лет установление мира на Балтике.

1716 год, который по мысли Петра, должен был стать последним годом Северной войны, не оправдал этих надежд. Вместо запланированного вторжения в южную Швецию союзники ограничились лишь демонстрацией мощи своих военно-морских сил. Ее бесплодность была настолько очевидна, что даже моральное удовлетворение, полученное Петром от командования объединенной армадой из 84 военных кораблей, не смогло подавить у него чувство раздражения по адресу алиаторов. Материально-техническая подготовка русского десанта в Сконе, возлагаемая на Данию, задерживалась. «Бог ведает, что за мучение с ними, — писал царь Ф. М. Апраксину, — самое надобное время упускают и как будто чужое дело делают». Неудача постигла русскую дипломатию и в ее попытке «присоединить» Англию к Грейфсвальдскому договору в обмен на исключительно выгодное для Лондона торговое соглашение. Безынициативность датчан и нежелание английского правительства связывать себя союзным договором с Россией, конечно же, были не случайны и обусловливались причинами глубинного порядка.

Вступая в Северную войну в союзе с Россией, правительства Дании, Ганновера, Саксонии, Польши и Пруссии помимо объединявшей их задачи значительного ослабления Швеции ставили и свои собственные цели, которые в 1716 г. были в основном достигнуты. Поэтому дальнейшее военно-политическое сотрудничество с Россией теряло свою настоятельность. Особенно ярко эта тенденция проявилась в политике Георга I.

К лету 1716 г. программа английского короля в Северной войне, отраженная в Грейфсвальдском договоре с Россией, была выполнена. С помощью русской дипломатии он присоединил к своим ганноверским владениям Бремен и Верден, ранее принадлежавшие Швеции. Поэтому военно-политический союз с Россией становился не только не нужным, но и шел в противоречие с известными стратегическими планами Англии.

Приход в Копенгаген русской эскадры, состоявшей из 20 линейных кораблей и фрегатов, позволил воочию убедиться британским кругам в военно-морской мощи России и сделать соответствующие выводы. Статс-секретарь Д. Стенхоуп заявил по этому поводу, что «если царь будет оставлен в покое три года, он будет абсолютным хозяином в этих краях». Англия решила не давать Петру этого времени. Заключение в апреле 1716 г. русско-мекленбургского политико-династического союза вызвало резкий протест со стороны Георга I и сделало неизбежным разрыв русско-английских отношений.

После утверждения России в Прибалтике в политике Петра появились новые, ранее не проявлявшиеся тенденции, суть которых заключалась в идее царя интегрировать Россию в европейскую политическую систему, используя такое традиционное для Европы того времени средство, как брачные связи. Первый династический союз был заключен Петром в 1710 г., когда его племянница Анна Ивановна стала супругой герцога курляндского. А в следующем году он женит своего сына от первого брака царевича Алексея на принцессе вольфенбюттельской — свояченице австрийского императора. Несколько позже еще одна племянница царя становится герцогиней мекленбургской. Не трудно заметить, что международная матримониальная политика Петра фокусировалась исключительно на имперских землях, что отражало его стремление получить статус члена Империи. Об этом свидетельствует и обращение царя, направленное Иосифу I в 1710 г. с просьбой положительно решить вопрос о включении Лифляндии в состав Империи. В европейских кругах считали вполне нормальным вариант обмена Мекленбурга на Лифляндию, что автоматически делало бы царя имперским князем. И вряд ли это было пристрастием к коллекционированию титулов или легковесной игрой в германскую политику. Петр Великий не страдал подобными комплексами. Врастание в Империю, по мысли царя, придало бы международному положению России стратегическую устойчивость и обеспечило бы ей постоянную поддержку и помощь со стороны Австрии и других германских государств на случай шведского реванша или турецкого нападения. Этот курс проводится строго в соответствии с европейскими матримониальными традициями и нормами международного права, в связи с чем вряд ли можно характеризовать его как захватнический.

Так почему же тогда на германскую брачную политику Петра был наклеен ярлык экспансионизма и кто автор подобной инсинуации? Приоритет этого «открытия» принадлежит ганноверской дипломатии и близко с ней связанной мекленбургской оппозиции, так гневно реагировавших на заключение Петром договора с герцогом Мекленбургским Карлом-Леопольдом. Действительно, это союзное соглашение далеко выходило за рамки обычного брачного династического контракта, поскольку царь в качестве приданого обещал герцогу шведский Висмар и передал в его распоряжение десять полков русской пехоты для обуздания внутренней оппозиции. Со своей стороны Карл-Леопольд предоставил территорию герцогства в полное распоряжение русского командования в качестве военно-морского плацдарма для борьбы со Швецией. Кроме того, для России устанавливался режим порто-франко во всех гаванях Мекленбурга. В сущности, это был договор о переходе герцогства под протекторат России.

Чем же руководствовался Петр, интегрируя Мекленбург к России, а не наоборот? Хотя это и проблемно, но скорее всего он решил посредством этого договора не допустить поглощения Мекленбурга Ганновером и выхода, таким образом, последнего к берегам Балтийского моря, что несло в себе угрозу установления английского военно-морского контроля над всем балтийским регионом. Зная о замыслах Лондона добиться «равновесия» на севере Европы за счет России, царь не обольщался некоторым потеплением в русско-английских отношениях, так как прекрасно понимал, что оно носит временный характер. Безусловно, Петр не мог не предвидеть всех негативных последствий спасения Мекленбурга от ганноверского рабства. Министр Георга I А. Бернсдорф прямо заявил Б. И. Куракину, что «король просит царское величество для любви к нему и для собственного интереса покинуть это намерение». От своего имени Борис Иванович добавлял, что «женитьба герцога мекленбургского и отдача ему Висмара противно двору английскому и чрез это нынешняя дружба (с Англией. — В. Б.) может быть потеряна». И все же Петр решился противодействовать англоганноверскому прорыву к берегам Балтики, во многом надеясь, по-видимому, на то, что острота англо-шведского конфликта заставит сквозь пальцы смотреть на его мекленбургскую брачную операцию. Но царь недооценил своего политического оппонента, который посчитал разрыв с Россией и ее вытеснение из Германии делом первостепенной важности, не идущим ни в какое сравнение с той помощью, которую могла бы получить Англия от Петра в ее борьбе по усмирению Карла XII.

Разумеется, в Лондоне не упрощали ситуацию, понимая всю сложность одновременной конфронтации с Россией и Швецией. Стенхоуп писал одному из своих министров, что «мы можем легко одержать верх над царем, если быстро приступим к делу, но Вы сами можете судить, как далеко Швеция сможет тогда тревожить нас в Британии». Статс-секретарь не без основания беспокоился и за будущее английской коммерции в России, и за возможность блокирования России со Швецией. Поэтому британская дипломатия не форсировала разрыв с Петербургом. За исключением «висмарского инцидента», когда ганноверское командование после взятия города категорически отказалось впустить в него русские части, правительство Герцога I демонстрировало внешнюю лояльность и союзническую верность, дожидаясь результатов русской десантной операции в Сконе. Лондон был крайне заинтересован в ее успешном проведении, поскольку тогда можно было с уверенностью ожидать отказа Карла XII от его плана захватить Норвегию, что в свою очередь устранило бы опасность шведско-якобитского вторжения в Шотландию.

Между тем высадка союзников в Швеции затягивалась. В этой обстановке царь был вынужден отказаться от намеченного плана, так как стал подозревать, что датское правительство с молчаливого согласия Георга I умышленно тормозит подготовку десанта с тем, чтобы заставить русский экспедиционный корпус действовать в зимних условиях без достаточного материального обеспечения, что фактически обрекало его на верную гибель. В сентябре 1716 г. Петр поставил в известность датского короля о своем решении перенести операцию на лето будущего года, что вызвало у Георга I и Фридриха IV бурю негодования. Особенно неистовствовал английский король, решивший, что отказ Петра от десанта является следствием его сговора с Карлом XII и Яковом III Стюартом. Англо-ганноверская дипломатия развернула бешеную антирусскую кампанию, усиленно распространяя лживые слухи о намерении царя захватить Данию, Мекленбург и другие земли в Германии. Георг I даже направил приказ командующему английской эскадрой на Балтике адмиралу Д. Норрису «атаковать русские корабли, захватить царя и держать его до тех пор, пока его войска не уйдут из Дании и Германии». Однако Норрис отказался выполнить этот приказ, сославшись на то, что он не санкционирован британским парламентом.

Русская дипломатия пыталась как-то исправить положение и сохранить единство союзников, но все ее попытки наталкивались на категорическое требование вывода всех войск из Дании, Империи и отказ от дальнейших совместных действий против Швеции. Особый акцент Георг I делал на немедленную эвакуацию русских полков из Мекленбурга, что в общем-то не удивляло Петра, знавшего, что английский король собирается с помощью дворянской оппозиции осуществить весной 1717 г детронацию Карла-Леопольда как предварительное условие последующего поглощения герцогства Ганновером Мекленбургский вопрос в ходе острой дипломатической дуэли все больше приобретал эмоциональную окраску, становясь вопросом царской чести и политического престижа России, что и предопределило его неразрешенность.

Таким образом, борьба за Мекленбург привела к резкому обострению отношений между Россией и Англией — Ганновером, что принесло, в свою очередь, прохладу в отношения Петербурга с Копенгагеном и Дрезденом. В этой обстановке вражды и недоверия Северный союз был неизбежно обречен на свое скорое политическое захоронение.

Развал антишведской коалиции поставил перед русским правительством довольно сложную задачу. С потерей датского плацдарма Россия лишилась возможности перенести боевые действия на Скандинавский полуостров. Проведение крупной десантной операции стратегического масштаба путем форсирования Ботнического залива требовало огромных транспортных средств и флота прикрытия, численно превосходящего шведский в полтора-два раза, чем Россия, только начинавшая делать первые морские шаги, не располагала. Другой вариант, предусматривающий установление господства на море с последующими ударами флота по шведским прибрежным городам, требовал огромных средств и времени, что делало перспективу заключения мира призраком далекого будущего. Но был и третий, альтернативный военным решениям — путь переговоров, который стал приобретать реальные очертания на рубеже 1716–1717 гг. в связи с наметившимися сдвигами в политике шведского правительства.

Катастрофическое положение экономики, финансов и сокращение людских резервов прямым образом отражались на военном потенциале Швеции, которого едва хватало для обороны национальных границ страны. Шведский корреспондент Б. И Куракина доносил, что «здесь есть недостаток в людях и деньгах, и нет больше коммерции. И невозможно, чтоб доле могло (королевство. — В. Б.) держаться. И так надобно всемирно мир учинить». Состояние глубокого кризиса, охватившего Швецию, указывало правящим кругам страны на необходимость в кратчайший срок достигнуть заключения мира, хотя бы с одним из сильнейших участников бывшей антишведской коалиции — Россией или Англией — Ганновером. Продолжение войны с восточным соседом за восстановление положения 1700 г. представлялось правительству Карла XII достаточно проблематичным, в то время как возвращение владений в Германии виделось делом перспективным. К этому добавлялась и личная антипатия Карла XII к Георгу I и датскому королю. Беспощадная, хотя и необъявленная война на море и поддержка Швецией претендента на английский престол Якова III Стюарда определяли состояние англо-шведских отношений в 1715–1717 гг. Попытка же Георга I нормализовать их за счет разрыва с Россией не привела к желаемому результату. Предложение Лондона заключить мир на условиях уступки Бремена и Вердена Ганноверу за счет восстановления англо-шведского договора 1700 г. было отвергнуто Карлом XII. Более того, король активизировал боевые действия в датской Норвегии с целью прорваться к Атлантическому океану, чтобы непосредственно угрожать Георгу I шведско-якобитским вторжением в Шотландию.

В это же время стала вырисовываться опасность для Англии и с юга — со стороны Испании. Понеся наибольшие территориальные потери в ходе войны за Испанское наследство, правительство Филиппа V уже в начале 1715 г. выдвинуло программу возвращения части утерянных владений. Главным направлением данной политики стала борьба за утверждение Испании в Италии, что вызывало резкое противодействие со стороны Лондона и Вены, увидевших в этом прямое нарушение Утрехтского и Раштадского договоров. В связи с этим отношения Испании с Англией и Австрией резко ухудшились.

Активизируя свою внешнюю политику, правительство Филиппа V исходило из анализа состояния международной европейской политики послеутрехтского времени. Итальянское направление было выбрано с учетом того, что Австрия, решившая вступить в войну с Турцией, ослабила свое военное присутствие на Апеннинах. Поэтому вытеснение австрийцев из Италии не представлялось Филиппу V непосильной задачей, тем более, что Империя фактически не располагала военно-морскими силами. Что же касается Англии, то здесь Мадрид рассчитывал на существенную помощь Франции. В Испании знали об остром недовольстве Людовика XIV, вызванном утверждением ганноверской династии в Англии, и о его тайной поддержке якобитов. И хотя радикального охлаждения, несмотря на это, в англо-французских отношениях ожидать было трудно, тем не менее испанский король надеялся, что его деду будет по силам политическими средствами нейтрализовать Англию и не допустить ее выступления в поддержку Империи. Но смерть Людовика XIV в 1715 г. и утверждение регентом малолетнего Людовика XV герцога Ф. Орлеанского, сторонника англо-французского сближения, нарушили планы правительства Филиппа V. Это заставило Мадрид искать замену Франции, которая была тут же найдена в лице Швеции, находившейся в состоянии войны с Англией. Одновременно испанская дипломатия приступила к осуществлению своего плана по устранению Ф. Орлеанского от власти и передаче регентских полномочий герцогу Менскому — стороннику Филиппа V.

Летом 1716 г. премьер-министр Испании кардинал Альберони обратился за содействием к Карлу XII, чтобы совместными усилиями возвести на английский трон дружественного им Якова III Стюарта. Шведское правительство приняло план Мадрида, однако его реализации препятствовала война Швеции с Россией Поэтому испанская дипломатия развернула энергичные действия с целью примирить северные державы и обратить их оружие против Англии. Альберони писал в начале 1717 г. шведскому министру барону Г. Герцу: «Я хочу направить турок против Империи, сделать Италию независимой от императора, отстранить герцога Орлеанского от регентства, в то время как Вы соедините царя с Вашим государем и убедите их объявить войну Англии». Эти мысли несомненно пришлись по душе барану, который был страстным сторонником шведско-русского сближения. Еще до перехода на службу Карлу XII, будучи голштинским канцлером, он недвусмысленно советовал Стокгольму побыстрее заключить мир с Россией. С именем Герца связывают становление и укрепление в шведском руководстве идеи о необходимости привлечения Петра к своей антианглийской политике за счет уступки России шведских владений в Восточной Прибалтике.

Уже весной 1716 г. Карл XII известил царя через посредников о его желании сесть за стол переговоров. Аналогичная информация пришла и из Парижа от торгового агента К. Н. Зотова, который под большим секретом сообщил, что испанский посол во Франции князь Челламаре заверил его в искреннем стремлении шведского короля к миру и желании Испании взять на себя роль посредника. А в августе того же года генерал гессен-кассельской службы Ранг предложил Б. И. Куракину свои услуги для налаживания диалога между двумя странами. В ответ Петр просил Куракина передать генералу, что он «ко учиненню мира всегда склонность свою имел и ныне оной учинить на последних кондициях склонен и ежели есть короля шведского подлинное намерение сию войну прекратить и мир учинить, тоб он прямо кого к его царскому величеству прислал, а буде явно послать кого не похочет, то возможет прислать кого под образом будто для трактования о картеле (обмен пленными. — В. Б.)» Вместе с тем царь относился к шведским предложениям настороженно и вряд ли их можно связывать с его решением отменить десантную операцию в Сконе, поскольку в конце 1716 г. он делал отчаянные попытки спасти от развала Северный союз.

Негодующая реакция Георга I на мекленбургскую политику России показала Петру, что, увлекшись борьбой против превращения Англии через Ганновер в балтийскую державу, он невольно переступил границу дозволенного в этом «джентльменском споре», которая определялась реальным соотношением сил Англии и России. Поэтому Петр спешит уйти назад за эту черту, предлагая английскому королю в ноябре 1716 г. заключить новый наступательный союз в обмен на вывод своих войск из Мекленбурга. Разумеется, этот шаг царя вовсе не означал разрыва с прежним курсом, а скорее всего был тонко задуманным дипломатическим ходом. Ведь договор России с Англией, по мысли Петра, с неизбежностью превратил бы Мекленбург в союзника Ганновера и тем самым исключил бы возможность поглощения Георгом I соседнего герцогства. Но в Лондоне не хотели даже и слышать о дальнейшем сотрудничестве с Россией, требуя от нее в ультимативной форме незамедлительного вывода русских войск из Мекленбурга. Нагнетание напряженности английским правительством в отношениях с Россией стало особенно четко проявляться с ноября 1716 г., и причиной этому явилась радикальная перестройка всей системы международных отношений в Европе, нашедшая свое воплощение в заключении англо-французского оборонительного договора, который был подписан 9 октября 1716 г.

Реваншистские устремления Испании, необъявленная морская война со Швецией и напряженность в отношениях с Россией, заставили правящие круги Англии пойти на сближение с Францией, которое воплотилось в заключении в октябре 1716 г. англо-французского оборонительного союза. Блокирование Версаля со своим бывшим противником по войне за Испанское наследство определялось стремлением стабилизировать международное положение Франции для восстановления экономики и финансов, разрушенных длительной войной. И все же главная причина создания англо-французского союза заключалась в ином. Б. И. Куракин доносил из Гааги, что стержнем этого договора является гарантия Англии «короля гишпанского по смерти короля французского ко французской короне не допускать и оную в таком случае дюку (герцогу. — В. Б.) д’Орлеансу получить; взаимно дюк д’Орлеанс персонально, а нельзе назвать Франция, желает содержать дом Ганноверский в Англии и претендента не допустить». Таким образом, династические интересы Георга I и герцога Орлеанского легли в основу столь противоестественного и несовместимого с национальными интересами обоих государств военно-политического союза.

После подписания договора англо-французская дипломатия приложила максимум усилий для привлечения к нему Голландии. 4 января 1717 г. морские державы и Франция заключили Тройственный союз, к которому в августе 1718 г. присоединилась и Австрия.

Образование Тройственного союза привело к неблагоприятной для России расстановке политических сил в Европе, что не могло не вызвать озабоченности русского правительства, учитывая состояние отношений с Англией. Петр I понимал, что, несмотря на антииспанскую направленность этой коалиции, ее вмешательство в Северную войну за счет интересов России могло быть вполне реальным. Поэтому он решил заключить с Францией дружественный договор, чтобы нейтрализовать таким образом планы Лондона использовать Тройственный союз против России и обеспечить поддержку Версаля в деле заключения мира со Швецией и спокойствия на южных рубежах страны. Необходимость сближения с Францией хорошо осознавалась и русскими дипломатами. К. Н. Зотов писал Петру, что в этом случае «вся Германия не смела прогневать Ваше Царское Величество ни в чем, как ныне електор (курфюрст. — В. Б.) ганноверский и король английский; а турка уж бы взяла лихорадка. Хотя швед здесь не очень в почтении, то и вовсе был бы отрезан. Я ныне держу, что алиация с Францией нам вельми полезна».

Рекомендации Зотова демонстрируют высокий уровень многоцелевого политического мышления, которым прочно овладели к этому времени и ведущие русские дипломаты. Однако, выделяя английское, шведское и турецкое направления, как наиболее опасные для России, на которых предлагалось возвести французский политический шлагбаум, Зотов не отметил австрийского направления, неожиданно возникшего и получившего особую остроту в конце 1716 г. В декабре Петру стало известно о бегстве сына в Австрию.

Отношения России с Империей в 1716 г. не отличались особой теплотой в связи с поддержкой Карлом VI ганноверского курфюрста в мекленбургском вопросе и отказом Петра подключиться к австро-венецианскому блоку для войны с Турцией. Поэтому предоставление Веной убежища наследнику русского престола, известного своими архиконсервативными взглядами и довольно открыто высказывавшего свое несогласие с внутренней и внешней политикой отца, наводило Петра на мысль о неслучайности происшедшего. Неуклюжие попытки австрийского правительства отрицать нахождение Алексея Петровича в пределах Империи лишь усиливали его подозрения о причастности Карла VI к бегству царевича с тем, чтобы использовать его в интересах австро-английской политики в свете заключенного в мае 1716 г. нового союзного соглашения между Веной и Лондоном. Возможно, Петр рассматривал «пропажу» царевича как ответный удар Империи и Ганновера по мекленбургской политике России и ожидал предложения об их размене. Но ничего подобного не последовало. Хотя в Вене и знали о возможности бегства царевича от отцовского гнева, о чем там намекнул русский посол А. П. Веселовский, связанный с ближайшим окружением Алексея Петровича, тем не менее его появление в Империи стало полной неожиданностью для австрийского правительства. Министры Карла VI долгое время ломали головы, как использовать его в интересах Империи, но не нашли ничего лучшего, как упрятать русского «кронпринца» подальше от отцовских глаз с целью выиграть время для прояснения обстановки и определения дальнейших намерений царя. А намерение у царя было одно — немедленно ехать в Париж.

Необходимость заключения союза с Францией, помимо задач нейтрализации Тройственного союза и обеспечения интересов России на шведском и турецком направлениях, становилась крайне актуальной в связи с делом царевича Алексея и возможностью разрыва с Австрией. Правда, опасения Петра были далеки от реального положения вещей, ибо никакого «австрийского» заговора против него не было, но это выяснилось позднее, а в начале 1717 г. царь вполне серьезно намеревался силой оружия вырвать сына из рук императора. Все это, разумеется, не могло отразиться на предложениях царя, которые он положил в основу заключения русско-французского договора. Согласно французским документам, Петр заявлял регенту: «Поставьте меня на место Швеции. Система Европы изменилась, но основой всех ваших договоров остается Вестфальский мир. Почему в свое время Франция объединилась с Швецией? Потому что тогда король Швеции владел землями в Германии, и силами Швеции и ваших союзников в Германии этот союз мог уравновесить могущество австрийской империи. Теперь это положение изменилось: Франция потеряла союзников в Германии; Швеция, почти уничтоженная, не может оказать вам никакой помощи. Сила русской империи бесконечно возросла, и я, царь, предлагаю вам себя на место Швеции. Я вижу, что огромная мощь австрийского дома должна вас тревожить, а я для вас не только займу место Швеции, но и приведу с собой Пруссию». Таким образом, будущий русско-французский союз должен был иметь четко выраженную антиавстрийскую направленность. Однако, несмотря на убедительность доводов Петра, в его политической схеме имелось немало уязвимых мест. Во-первых, отсутствие единой границы между Россией и Империей ставило под сомнение практическую реализацию франко-русского союза. Россия могла угрожать Австрии только с территории Польши, король которой, однако, являлся императорским князем и был связан династическими узами с Карлом VI. Все это, естественно, порождало массу проблем. С другой стороны, скрытый намек Петра о замене шведского присутствия в Германии на русское был неприемлем для Парижа в силу франко-английского союза. Во-вторых, блокирование с Францией с неизбежностью привело бы к отказу России от своей черноморской политики, что было явно нереально ввиду исключительной прочности русско-турецкого антагонизма. Все это ставило под сомнение искренность царя, предлагавшего Франции долговременное политическое сотрудничество стратегического характера. Скорее всего его идея политической ротации Швеции на Россию, которую он преподнес герцогу Орлеанскому, представляла собой дипломатическую приманку ради достижения сиюминутных политических выгод.

Однако правительство регента не пошло на союз с Россией, и не потому, что оно разгадало тактику Петра, а потому, что было накрепко связано идеей блокирования с Англией. Фактический руководитель внешней политики Франции аббат Дюбуа внушал герцогу Орлеанскому: «Царь и прусский король слывут правителями очень вероломными. Поддерживая царя и изгоняя англичан и голландцев из Балтийского моря, Вы будете вечно ненавистны обоим народам». Во французских дипломатических документах того времени указывалось, что король «не считает нужным облекать свои связи с царем в формы иные, чем простые выражения дружбы и переписки, дополненные торговым договором». Единственно, что удалось Петру, — это добиться от регента устного обязательства не предоставлять больше субсидий Швеции. Поэтому подписанный 15 августа 1717 г. в Амстердаме нарочито бессодержательный русско-французский договор не изменил общую расстановку сил на Европейском континенте и не стал гарантом невмешательства держав Тройственного союза в Северную войну. Однако по отношению к Австрии это соглашение все же сработало, так как император поспешил избавиться от царевича.

Разумеется, что данное решение Карла VI было принято не только под давлением Амстердамского договора. В июле 1717 г. испанские войска, высадившись на Сардинии, начали борьбу с Австрией за Италию. В условиях войны на два фронта — с Турцией и Испанией дальнейшая игра с Петром в «царевича» становилась крайне опасной. Этот момент, кстати, эффективно использовал П. А. Толстой, посланный царем в Империю с задачей возвратить сына в надежные отцовские руки. Он дал понять Алексею, что его надежды на цесаря напрасны, ибо он «оружием ево защищать не может при нынешних обстоятельствах, по случаю войны с турками и гишпанцами». Эти слова произвели на царевича сильное впечатление.

Любопытным и, пожалуй, неожиданным для Толстого стало активное участие в деле Алексея Петровича испанской дипломатии. Посол доносил, что здесь «есть министра цесарские, гишпанцы, о которых я писал из Вены, так оные привели к тому цесаря, что саморучно писал к вицерою Неапольскому, дабы всеми мерами трудился привесть царевича к тому, что он к отцу поехал». Естественно, что «гишпанские» министры действовали по прямому указанию Мадрида, крайне обеспокоенного «черезвычайным происшествием» в доме Романовых. Личный посланник Альберони в Париже маркиз Гримальдо, которому было поручено уговорить царя посетить Мадрид, доносил, что царевич «не разделяет его (Петра. — В. Б.) взглядов и многие из его подданных, привязанные к старинным порядкам, не довольны нововведениями». Для кардинала не являлось секретом и стремление Алексея Петровича с помощью наемников вторгнуться в Россию и свергнуть отца с престола. Хотя это было чистейшей утопией, однако в Мадриде совершенно по-иному смотрели на «заговор» царевича и не исключали повторения «смуты» и гражданской войны в России. В случае развития событий в данном направлении ни о каком русско-испанском сближении, естественно, не могло быть и речи. Склоняясь к данной версии, в Испании не исключали и иных последствий бегства царевича в Империю. Кардинал Альберони опасался, что отцовские чувства царя окажутся выше интересов страны, чем могут воспользоваться австрийцы, потребуя, например, за возвращение сына вступления России в войну с Турцией. А это с неизбежностью вывело бы «северный колос» из планов испанского правительства. К тому же в Мадриде вскоре узнали, что на переговорах в Париже Петр стремился к союзу с Францией, что также не устраивало правительство Филиппа V. Альберони понимал, что парижская миссия Петра явилась естественной реакцией на укрывательство императором его сына и что судьба русско-французского договора всецело зависит от дальнейшей судьбы царевича. Таким образом, семейная драма Романовых приобрела фактически статус общеевропейской политической проблемы и, как это не парадоксально, встала на пути известных планов испанского правительства.

Наиболее идеальным для интересов Испании Альберони считал положение, при котором Петербург отдалился бы на значительное политическое расстояние от Вены и Парижа. Единственным же средством достижения этой цели явилось бы быстрое возвращение царевича в Россию. Еще весной 1717 г. Адьберони дал соответствующее указание на этот счет своим тайным сторонникам при австрийском дворе, которые и добились того, о чем писал царю Толстой из Италии. По свидетельству одного из испанских дипломатов, содействие Мадрида в деле Алексея Петровича «было очень приятно царю».

По мере того как надежды царя вырвать из рук регента оборонительный договор таяли с каждым днем, он все больше прислушивался к тем голосам, которые рекомендовали вступить в переговоры с Карлом XII. По-видимому, именно при встрече с князем Челламаре царь согласился вступить в прямые контакты с представителями шведского короля. Спустя несколько дней герцог Лейд, осуществлявший связь якобитов с Мадридом, вручил Петру письмо Якова III, в котором тот призывал царя заключить мир с Карлом XII, что, по свидетельству испанского посла во Франции, вызвало у Петра позитивный отклик. 1 июля царь нанес визит вежливости матери претендента, а затем встретился с одним из лидеров якобитского движения — герцогом Ормундским. По этому поводу Челламаре писал Гримальдо, что у «якобитов появилась определенная надежда на русскую помощь при высадке в Шотландию». Однако испанский дипломат явно забегал вперед. Летом 1717 г. якобитские деятели ставили перед собой более скромную задачу — добиться согласия Петра на мирные переговоры с Карлом XII.

Активность испанской и якобитской дипломатии в деле достижения русско-шведского мира не осталась без внимания русского правительства, однако, это совершенно не означает, что Петр оказался пленником идей Альберони и Якова III Стюарта. В условиях развала Северного союза, обострения отношений с Англией и Австрией, рухнувших надежд на прочный союз с Францией, тяжелого финансового положения страны и военно-технических сложностей перенесения войны на Скандинавский полуостров он согласился с предложением Стокгольма сесть за стол переговоров и позитивно отнесся к инициативе испанского правительства в деле установления мира между Швецией и Россией.

В июле испанский посол в Голландии Беретти-Ланди содействовал началу тайных консультаций между Б. И. Куракиным и эмиссарами короля Понятовским и Прейсом, однако полностью ускользнуть от английских секретных агентов русскому послу не удалось.

Они доносили в Лондон, что Куракин неоднократно ездил в Гаалу и «главной целью его поездки были переговоры с испанским послом». Наконец, 12 августа Беретти-Ланди организовал «случайную» встречу Бориса Ивановича с Герцем в парке замка Лоо. В ходе их беседы был решен вопрос об открытии мирного конгресса на Аландских островах весной будущего года.

Активное содействие Мадрида в деле примирения Швеции с Россией имело прямую связь с резким обострением его отношений с Австрией, которые вскоре вылились в войну между Испанией и австро-английским блоком. Стратегическая идея испанского плана ведения войны состояла в том, чтобы стремительной десантной операцией захватить Сардинию и Сицилию, а затем перенести боевые действия в Италию. На втором этапе войны можно было бы рассчитывать на помощь Швеции и России, которые нанесут удары по Англии и Австрии. Тем самым военно-морские и сухопутные силы этих стран будут отвлечены от средиземноморского театра военных действий, что предопределит окончательный успех Испании. Челламаре писал Беретти-Ланди, что «переговоры России со Швецией могут дать нашим интересам еще больше, если Швеция заключит союз с Россией».

Таким образом, возросшая военно-экономическая мощь России стала притягательным объектом и существенным фактором во внешне-политических планах держав, расположенных далеко от русских границ. Россия оказывалась важнейшим звеном международной европейской политики, что свидетельствовало о ее становлении как великой державы общеевропейского значения.

Вспыхнувшая на западе новая война с участием Испании, Англии и Австрии в какой-то степени восстановила ту изумительно благоприятную для России ситуацию в Европе[16], которая сложилась в начале XVIII в. в результате войны за Испанское наследство. В русских дипломатических кругах понимали, что испано-австрийская война стала существенным препятствием для прямого вмешательства западных стран в балтийскую политику. Б. И. Куракин в начале 1718 г. писал царю, что «сколь долго Гишпания будет вооружена и с Цесарем в войне, столько времени потенции морские, так и Франция, будут иметь руки связаны замешаться в дела северные». Вскоре Петр получил известие о подготовке испанцев к вторжению в Сицилию. «По его мнению, — писал французский посланник в России Лави, — война в Италии неизбежна, причем заметно было, что новость эта для него приятна».

Давая свое согласие приступить к переговорам, правительство Петра первоначально твердо придерживалось прежних условий заключения мирного договора со Швецией, которые к тому же исключали какое-либо содействие Карлу XII в возвращении утерянных им владений в Германии. Однако последующие события заставили царя внести в них существенные коррективы. В ноябре 1717 г. в Петербурге стало известно о том, что под давлением Георга I император принял решение взять под секвестр управление Мекленбургом, в сущности означавшее детронацию союзника и близкого родственника царя Карла-Леопольда. Проведение в жизнь этого решения и временное управление Мекленбургом возлагалось на Георга I. Англо-австрийский «заговор» против герцога привел царя в ярость. В тревожной обстановке ожидаемого вступления ганноверских войск в Мекленбург, который защищали русские полки, и возникла, по-видимому, идея привлечь для борьбы с Георгом I шведского короля.

Не только проблемы спасения Мекленбурга заставили Петра идти навстречу известным планам барона Герца. В Петербурге хорошо знали, что внешнеполитическая линия Герца не имеет поддержки в правящих кругах Швеции и разделяется лишь Карлом XII. Поэтому разочарование короля в политике своего министра или любое столкновение с ним могли тотчас круто повернуть курс Стокгольма от сближения с Петербургом на союз с Лондоном, что поставило бы Россию перед страшной перспективой борьбы с Англией, Швецией, Австрией, Голландией, Францией, к которым, несомненно, присоединилась бы и Турция. Б. И. Куракин сообщал в начале 1718 г., что британское правительство упорно стремится сорвать русско-шведские переговоры, обещая Карлу XII «корабли и деньги и прежние альянсы, учиненные им с Англией возобновить». Взамен Георг I требовал уступить Ганноверу Бремен и Верден. Шведский король отказался вести переговоры на данных условиях, однако он рекомендовал английскому правительству «учинить проект, каким образом и какою силою» будет оказана помощь Швеции в возвращении ее потерь в Восточной Прибалтике. Все это указывало Петру на неустойчивость внешнеполитического курса Карла XII и на необходимость перехватить инициативу у британского правительства в деле достижения мира и союза со Швецией.

10 мая 1718 г. Аландский конгресс начал свою работу, Перед отъездом на переговоры русские уполномоченные А. И. Остерман и Я. В. Брюс подучили «Генеральные кондиции к миру», основное содержание которых сводилось к следующему: Ингрия, Карелия, Эстляндия и Лифляндия с городами Ревель и Выборг переходили в вечное владение России. За это Россия возвращала Швеции Финляндию. В случае удовлетворения русских требований царь рекомендовал уполномоченным под секретом объявить, что «можем мы, в награждение за то, такие авантажи им инде получить вспомочь, что им тот убыток может награжден быть». Далее в инструкции намекалось, что эти «авантажи» находятся во владениях Георга I. Карл XII позитивно отнесся к условиям заключения мира и, как ожидал Петр, потребовал в качестве компенсации военную помощь в возвращении Бремена и Вердена, захваченных английским королем.

Открытие Аландского конгресса вызвало различные отклики в европейских столицах. Если в Мадриде царило ликование, то в Лондоне, Вене и Париже не скрывали своей озабоченности. Русский посол во Франции барон Шлейниц доносил, что император призвал Георга I смягчить его условия мира со Швецией в «надежде негоциацию в Абове (Аландский конгресс. — В. Б.) порвать». В Англии министры Георга I заверили русского посла Ф. П. Веселовского, что король готов заключить военный союз с Россией, если переговоры со Швецией будут прекращены. Но Петр знал истинную цену этим обещаниям.

Стремление Англии и Империи сорвать Аландский конгресс было отнюдь не случайно. Аббат Дюбуа предупреждал английское правительство, что «самая большая опасность, которую мы имеем, это та, что Альберони добьется успеха в связях, которые он попытается наладить с царем и со Швецией. Это главная надежда Альберони и на этой надежде держатся все его планы возмущения во Франции, диверсии в Германии и экспедиции русских и якобитов в Шотландию». В Лондоне, несомненно, осознавали всю опасность координированных действий Испании, Швеции и России. При этом руководящую роль в создании данной коалиции кабинет Георга I отводил именно Мадриду. Поэтому английское правительство решило форсировать юридическое оформление антииспанского союза и до окончания Аландского конгресса разгромить Испанию, упредив тем самым образование русско-шведско-испанского альянса.

В соответствии с этим планом английская дипломатия активизировала свое давление на правительство Голландии и Франции, торопя их с ратификацией договора от 4 января 1717 г. Русское правительство не могло безучастно наблюдать за дипломатическим удушением дружественной Испании. Петр понимал, что этот проанглийский союз после «умиротворения» Испании может быть легко обращен и против России, в связи с чем необходимость не допустить вступления Тройственного союза в силу приобрела особую значимость как для интересов Испании, так и для интересов России.

В июне царь дал соответствующие указания на этот счет Куракину и Шлейницу. В ответном донесении Куракин сообщал, что «сие дело буду чинить в тесной дружбе с послом гишпанским, как уже до сего дела с ним общее со всякой прилежностью трудимся, чтоб не допустить сию республику вступить в тот алианс». Куракин и Беретти-Ланди составили «обращения, кои напечатаны формой письма, а другие рассуждения, и напечатано со стороны посла гишпанского и разослано по всем городам и господам правительствующим». Широкая пропаганда несовместимости целей Тройственного союза с национальными интересами Голландии, организованная русской и испанской дипломатией, видимо, оказалась на решении правительства страны отложить ратификацию договора на неопределенный срок. Однако усилия Шлейница и Челламаре не принесли им желаемого результата. 18 июля герцог Орлеанский, несмотря на протесты со стороны испанофильствующих министров французского правительства, подписал от имени Людовика XV Тройственный договор. Через две недели свою подпись под ним поставил и Карл VI.

Испанское правительство старалось не отставать от британского кабинета, параллельно проводя в жизнь планы по сколачиванию антианглийского союза. Видя, что Лондон значительно опережает Мадрид в этой политической гонке, Альберони старался всячески ускорить достижение мира России со Швецией. Весной 1718 г. он дал понять претенденту, чтобы тот помог шведскому королю и русскому царю побыстрее прийти к желаемому соглашению. Вскоре к Куракину явился видный якобитский деятель Р. Джернингам и предложил послу посреднические услуги на Аландском конгрессе. При этом он заметил, что будет твердо придерживаться русской программы заключения мира со Швецией. Куракин был несколько озадачен, но под нажимом Беретти-Ланди он все-таки выдал Джернингаму паспорт на проезд в Россию. Но диапазон «русской» политики кардинала Альберони не замыкался только на Аландском конгрессе. В центре его внимания неожиданно оказалась вдовствующая герцогиня курляндская.

Летом 1718 г. в Москве появились эмиссары претендента на английский престол Г. Стерлинг и герцог Ормондский, которые по совету Альберони предложили Анне Ивановне стать супругой Якова III Стюарта. Расчет испанского премьер-министра был крайне прост — этим династическим браком накрепко связать политические интересы Стюартов и Романовых и тем самым толкнуть Россию на прямую войну с Англией. Однако подобная перспектива не устраивала Петра, который даже в самые мрачные периоды русско-английских отношений стремился к их нормализации. Связь Петербурга с якобитами носила конъюнктурный характер и являлась лишь средством давления на английского короля. Петр писал, что Георг I «до того времени, пока так зовомый претендент жив, ни одного моменту в Англии в безопасности быть не может». Вместе с тем он подчеркивал в письме к Шлейницу, что «мы впредь в такие дела мешаться не будем, разве нас с ганноверской стороны к этому принудят». Поэтому во избежание дальнейшей напряженности и доведения русско-английских отношений до нулевой отметки он сообщил герцогу Ормондскому, что вопрос о браке его племянницы с Яковом III нужно отложить до лучших времен. Неудача постигла и миссию Джернингама. Несмотря на его настойчивые просьбы, Шафиров отказался выдать ему пропуск на Аландский конгресс.

Тем временем испанская армия, высадившись 1 июля в Сицилии, овладела Палермо, а затем приступила к осаде Мессины. Сообщение об этом было встречено в Петербурге с удовлетворением. Петр писал Шлейницу, что для интересов России «зело полезно будет цесаря в Италии против прибыточных кондиций миру не изходатайствовать, но оного лучше с Гишпанией в войне оставить и последнею партию усилить, дабы по заключению турецкого и гишпанского мира цесарь другим державам сильным и устрашенным не был». Особую важность в контексте идей Петра приобретала позиция Турции.

В Петербурге понимали, что австро-турецкая война является не только залогом успеха Испании в ее борьбе за Италию, но и служит гарантом стабильности на южных рубежах России. Однако эта ситуация могла измениться в случае выхода Турции из войны, в чем, несомненно, был заинтересован и Лондон. По мере обострения русско-английских отношений Петр стал получать информацию о стремлении английской дипломатии примирить султана с императором, чтобы затем направить Порту против России. В качестве ответных мер царь решил опереться на князя Ракоци и кардинала Альберони. Русские дипломаты рекомендовали испанским послам при европейских дворах засыпать с помощью венгерского князя султанский дворец золотом, блеск которого заставит османских политиков отказаться от примирения с Веной И Мадрид действительно начал активно «финансировать» австро-турецкую войну, но, к сожалению Петербурга, австрийские пушки оказались сильнее испанского золота После потери Белграда и Темишвара Турция запросила мир. В июле 1718 г. в Пассареваце был подписан австро-турецкий мирный договор.

Окончание австро-турецкой войны и сообщение о выходе английского средиземноморского флота вызвали серьезную озабоченность в Мадриде. Кардинал Альберони понимал, что, развязав себе руки на востоке, император начнет перебрасывать на британских кораблях свои войска в Италию, что ставило под сомнение весь стратегический план испанского правительства. Радикально же улучшить военно-политическое положение Испании могло лишь союзное соглашение с Россией и успешное завершение Аландского конгресса.

2 августа 1718 г Беретти-Ланди от имени Филиппа V сделал Куракину официальное предложение «в тесное обязательство и альянс вступить» Испания готова была выставить 30-тысячную армию и 30 военных кораблей, которые должны были бы действовать совместно с «флотом царского величества и его короля». Однако Беретти-Ланди ушел от ответа на вопрос, против кого будет направлен русско-испанский союз. Он лишь заметил, что в случае положительного ответа царя на данное предложение можно будет обговорить все задачи этого союза и взаимные обязательства.

Аналогичные предложения сделал Челламаре и Штейницу. Однако испанский посол во Франции был более откровенным. Он прямо заявил барону, что будущий союз будет направлен против Англии и Австрии Князь говорил, что Испания будет действовать в Италии, а Россия должна оказать поддержку своим флотом шведско-якобитскому вторжению в Шотландию и одновременно захватить Ганновер. Кроме того, Петр должен будет сконцентрировать русскую армию на польско-австрийской границе, чтобы этим «соединение цесаря с Англией прервать». Что касается до Франции или «более до регента, ибо его интерес и поступки против истинного сходства короля и короны французской есть, то ежели регента от Тройного союза отвести будет неможно, то действо здесь в государстве обретающейся сильной гишпанской партии конечную перемену в правительстве и администрации учинить и Тройной союз между регентом, цесарем и Англией уничтожить». Естественно, что за этим последует присоединение Франции к русско-шведско-испанскому союзу, который, по мнению Челламаре, восстановит равновесие сил и сможет «покой всей Европы содержать».

Русское правительство не только не исключало возможность победы «гишпанской партии», но и в какой-то степени было даже уверено именно в таком исходе внутриполитической борьбы во Франции. Во всяком случае, одобрение Петром проекта мирного договора со Швецией, согласованного в августе Герцем и Остерманом, по которому Россия, получая Восточную Прибалтику, обязывалась оказать военную помощь Карлу XII в возвращении ему Бремена и Вердена, не могло быть принято без достаточной уверенности в перемене внешнеполитического курса Версаля в ближайшем времени. Да и в тексте русско-шведского договора прямо указывалось, что обе стороны обязуются употребить все средства для привлечения Франции к русско-шведскому союзу.

Надежда Петра на скорое возвращение Франции к своей традиционной внешнеполитической доктрине сказалась и на отношении к предложениям Мадрида. Царь рекомендовал Шлейницу сообщить Челламаре, что «нам зело приятно будет с таким великим монархом и сообязательный союз вступить». Одновременно он приказал Куракину, чтобы тот выяснил у Беретти-Ланди условия договора и, главное, «против кого разумеется тот алианс учинить и где флотам обеих потенций возможно соединиться и в какое время, а наипаче войскам также».

Тем временем английский флот, пройдя Гибралтар, направился к берегам Италии на помощь австрийской армии. 11 августа 1718 г. английская эскадра без объявления войны неожиданно напала на испанский флот у берегов Сицилии и разгромила его. Пиратские действия английского флота вызвали возмущение русского правительства. Ганноверскому посланнику в России Веберу было объявлено, что подобные действия британского правительства недостойны цивилизованной державы и противоречат элементарным нормам международного права Одновременно Петр выразил удивление по поводу беспечности испанского командования, которое к тому же было своевременно информировано русской дипломатией о готовившемся ударе английских военно-морских сил.

Не скрываемое Петром негодование действиями «коварного Альбиона» имело веские причины. Разгром испанского флота резко изменил военно-политическую ситуацию в Западной Европе в пользу держав Тройственного союза. Расчеты на Испанию, как мощного военного союзника России, способного оказать достойное сопротивление Англии и Австрии, были в значительной степени перечеркнуты результатами морского сражения у берегов Сицилии. Петр писал Шлейницу, что гибель испанского флота «в делах Европы великую отмену причиняет и мы не можем ближайшим образом на прежнее гишпанские пропозиции себе изъяснить, пока мы не усмотрим, какие меры от них после сию урону восприняты будут». Вместе с тем русское правительство было заинтересовано в дружественных отношениях с Испанией, которая связала основные силы держав, враждебных России, но принимать на себя какое-либо обязательство в данной обстановке было очень рискованно. Поэтому Петр пришел к единственно правильному решению — заставить кардинала Альберони поверить в то, что у него якобы есть твердое намерение заключить такой союз после подписания мира со Швецией. Тем самым он не только мог рассчитывать на стойкость Испании в войне против Англии и Австрии, но и заручиться ее помощью в русско-шведских переговорах.

Эта новая программа русского правительства по отношению к Испании была изложена в письме к Б. И. Куракину от 19 сентября 1718 года. Петр писал, что «может быть король гишпанский, увидя такой себе убыток от цесарского благополучия и от английского двора такое насилие, похочет с ним, цесарем, учинить примирение какое; того ради имеете Вы с послом гишпанским видется и ему под высшим секретом объявить, что мы рассуждаем быт к пользе его величества короля гишпанского, дабы он мира с цесарем вскоре не чинил и трудился Его Королевское Величество время получить, пока у нас с королем шведским мир и ближайшее обязательство учинится. Однако, чтоб они (испанцы. — В. Б.) ради своей пользы в Швеции в том старались и короля шведского к своему интересу приводили, понеже есть некоторые шведские министры, подкупленные со стороны англицкой. В том им мешать негоциацией своей и чтоб склонение министров шведских вспомогали. А когда между нас и королем шведским мир заключен будет, и тогда может его королевское величество Гишпании, как от нас, так и от Швеции, уповать себе пользы, о чем мы себя тогда явственнее открыть можем и готовы в ближайшее сообязательство вступить».

Беретти-Ланди, который выглядел подавленным и жаловался Куракину, что «сей несчастливый случай на море вред делам их учинил», узнав о содержании письма Петра, «с великой радостью принял такое великодушное и доброе намерение к его королю и мне ответствовал, что король его чрез оружие и будущую кампанию счастья своего отведает: и для того кардинал Альберони уже начал великие приготовления чинить и к тому довольное число денег имеет; что же принадлежит до вспомощения при шведском дворе, — продолжал Беретти-Ланди, — он в состоянии то ныне чинить, ибо интерес его короля того требует».

Петр не ошибся в своих расчетах. Стратегическая информация, представленная Беретти-Ланди, указывала, что Испания, несмотря на поражение ее флота, будет продолжать войну и в 1719 году. Кроме того, можно было надеяться и на содействие Мадрида в вопросе русско-шведского мира, что было желательно, так как проанглийская партия в шведском правительстве всячески затрудняла усилия барона Герца.

Как только Альберони стало известно о просьбе Петра, он незамедлительно послал в Стокгольм Патрисио Лавлеса, передав ему чек амстердамского банка на сумму 200 тыс. талеров. Альберони понимал, что после разгрома испанского флота победа или поражение Испании находятся в прямой зависимости от успеха или провала Аландского конгресса. Он писал Челламаре, что «можно считать Англию и императора побежденными, а французское влияние нейтрализованным, если северные державы объединятся с Испанией».

Французской дипломатии стало известно о миссии Лавлеса, о чем Дюбуа немедленно известил Лондон, предлагая английским агентам задержать его под любым предлогом. Лавлес был арестован в Дании, но по настоянию русского правительства освобожден. По словам Куракина, «Лавлес был взят от датчан и от них отправлен в Санкт-Петербург». После консультации с Петром Лавлес выехал в Гамбург, чтобы выполнить возложенную на него задачу. Перед отъездом Шафиров сказал ему, что «царь с удовольствием увидит его в звании представителя Испании, но поручил ему сохранить все в тайне, говоря, что если англичане и голландцы узнают об этом, то могут помешать его выполнению».

Тем временем во Франции произошло событие, которое внесло существенные коррективы в уже одобренный Петром проект мирного договора со Швецией. Крупная военная неудача Испании привела в замешательство сторонников Филиппа V во Франции, чем немедленно воспользовался регент. В конце августа 1718 г., опираясь на верные ему гвардейские части, герцог Орлеанский разгромил испанскую оппозицию в парламенте и правительстве и полностью овладел положением в стране. В сентябре того же года Франция разорвала дипломатические отношения с Испанией и объявила ей войну.

Петр сразу же понял серьезное политическое значение «орлеанского» переворота. В письме русским уполномоченным на Аландском конгрессе он указал, что надежда на Францию как на эвентуального союзника России не оправдалась. Поэтому русское правительство уже не может брать на себя обязательства содействовать Швеции против Англии в возвращении ей Бремена и Вердена, поскольку это может втянуть Россию в войну не только с Англией и Австрией, но и с Францией, от которой, по словам Петра, «прежде в сем деле помощи ожидать надлежало». Царь прекрасно понимал, что его решение поставит под вопрос мир со Швецией, однако идти на войну с западными державами, которую грозил принести союз с Карлом XII, у него не было ни малейшего желания. Конечно, перспектива вмешательства Тройственного союза не исключалась и в случае возобновления войны со Швецией, но этому препятствовала война с Испанией. Удивительная политическая интуиция подсказывала Петру, что, чем упорнее будет сопротивление Испании, тем стремительнее будут действовать центробежные силы внутри этой коалиции и тем труднее будет Англии направить ее против России.

После разгрома оппозиции во Франции испанская дипломатия все настойчивее стремилась к союзу с Россией. Безрезультатность переговоров на Аландском конгрессе стала беспокоить кардинала Альберони. «Успех операции в Сицилии теперь зависит от Северной лиги, — писал он герцогу Пармскому, — и я работаю над ее созданием более восьми месяцев, используя все средства. Но я имею дело с людьми, которые родились в холодном и переменчивом климате». Поэтому он пришел к мысли форсировать создание русско-испанского союза, не дожидаясь результатов переговоров на Аландском конгрессе.

В середине ноября Беретти-Ланди представил Куракину проект союзного договора. Испания обязывалась выставить 20 линейных кораблей для операции в Северном море и 40-тысячную армию вторжения в Италию. Со своей стороны Россия должна была предоставить в распоряжение Стюартов 7-тысячный корпус и открыть военные действия в Германии. Испания обещала финансировать эту операцию. Конечно, Куракин тотчас разгадал намерение Альберони втянуть Россию в войну с Англией и Империей. Однако, чтобы не разочаровывать Беретти-Ланди, он осторожно заметил, что в нем не указана конкретная сумма субсидий и не совсем ясен порядок ее выплаты. Испанский посол обещал немедленно согласовать этот вопрос с Мадридом.

Получив эти предложения, Петр в рескрипте от 1 декабря писал Куракину, что в данной обстановке «их генеральные предложения ныне исполнить весьма трудно». Вместе с тем Куракину рекомендовалось всячески демонстрировать готовность русского правительства заключить договор и «обнадеживаниями от скорого заключения мира удержать, ибо в том есть наш интерест». И вновь Петр просил Куракина, чтобы испанцы «старались ту корону (Швеция. — В. Б.) ко ускорению с нами миру и к пресечению негоциации с Англией склонить».

Однако испанским эмиссарам уже не суждено было встретиться с Карлом XII и «склонить» его к миру с Россией. В ночь с 30 ноября на 1 декабря 1718 г. Карл XII был убит при загадочных обстоятельствах под стенами датской крепости Фридрихсгаль в Норвегии.

При всей трудности решения вопроса о причинах гибели шведского короля все больше исследователей склоняются к тому, что Карл XII стал жертвой тщательно подготовленного заговора.

Действительно, все, кто выступал против мира и союза Швеции с Россией, все, кто опасался образования русско-шведской коалиции, должны были попытаться помешать осуществлению этих соглашений, судьба которых находилась в руках Карла XII Поэтому «шальная пуля» или какая-то другая «трагическая» случайность, которые могли бы оборвать жизнь шведского короля, разом устраняли эту угрозу и открывали пути к шведскому престолу сестре Карла XII Ульрике-Элеоноре, известной своими проанглийскими настроениями Веским доказательством преднамеренного убийства является то, что роковой для Карла XII выстрел был сделан практически в упор, хотя траншея, в которой он находился, располагалась вне всякой досягаемости ружейного огня с крепости.

Смерть Карла XII привела к резкому изменению внешнеполитического курса Швеции К власти пришли круги, которые давно ориентировались на союз с западными странами и выступали против мирного договора с Россией. Сторонник русско-шведского сближения барон Герц был немедленно арестован, предан суду и казнен.

Известия о событиях в Швеции были с нескрываемой радостью встречены в правящих кругах держав Тройственного союза. Это было естественно, так как с гибелью шведского короля исчезла угроза образования коалиции Испании, Швеции и России, да и успех Аландского конгресса оказался под вопросом. В письме к английскому послу во Франции Стэйру статс-секретарь Крэггс подчеркивал, что «если только правильно использовать это событие, то это наверняка освободит нас от всех забот на севере и на юге» Шлейниц доносил из Парижа, что «здесь о смерти короля охотно слышат, понеже у короля гишпанского единая надежда отнята была четвертой алиации сопротивление учинить; и склонны они (правящие круги Франции — В Б.), чтоб корона шведская принцессе Ульрике досталась». В этом случае, продолжал Шлейниц, «северные дела весьма новый вид получат». Мрачные прогнозы русского посла стали быстро сбываться.

Сразу же по вступлении на престол шведская королева заявила о решении «вступить прежде всего в соглашение с королем Великобритании» Это означало, что переговоры на Аландских островах обречены теперь на провал, хотя Стокгольм и не отозвал своих представителей с конгресса. Конечно же Петр понимал, что этим шведское правительство стремится выиграть время для подготовки к летней кампании 1719 г. В начале того года шведские войска начали перебрасываться из Норвегии и сосредоточиваться на восточном побережье Скандинавского полуострова.

Если в столицах держав Тройственного союза царила радость по поводу событий в Швеции, то в Мадриде господствовали пессимистические настроения. Разгром испанского флота, провал заговора Челламаре и гибель Карла XII резко ухудшили внешнеполитическое положение Испании. Беретти-Ланди предупреждал Куракина, что если французские войска вторгнутся в Испанию, а Россия останется в стороне, то «тогда без сумнения король его вынужден будет, почитай неволей, мир учинить» Однако Борис Иванович, наблюдая за тем, как испанские агенты в Голландии закупали в огромном количестве снаряжение и корабли, сделал вывод, что кардинал Альберони намерен продолжать войну и в 1719 г.

Со смертью Карла XII резко изменилась и тональность со стороны правящих кругов держав Тройственного союза по отношению к русским послам и дипломатам Из Лондона Ф П. Веселовский доносил о «холодности» к нему Стенхоупа, который уже не предлагает заключить союзный договор в обмен на прекращение Россией переговоров со Швецией. В свою очередь Шлейниц писал, что аббат Дюбуа грозит войной России, если Петр не порвет связей с Альберони и якобитами Неутешительные вести приходили и из Вены, где, по сообщению русского посла, велись переговоры о создании антирусского союза Таким образом, события второй половины 1718 г, имевшие место в Западной Европе и Швеции, значительно ухудшили положение России, которое стало критическим после заключения в Вене 5 января 1719 г союза между Ганновером, Австрией и Саксонией. Венский договор, организованный английской дипломатией, предусматривал не только лишение России ее завоеваний в Прибалтике, но и отторжение от нее Киева, Смоленска и других земель Договор предусматривал также проведение в жизнь решения Карла VI о секвестре Мекленбурга и применении силы против тех стран, которые осмелятся помешать этому. При этом, однако, необходимо заметить, что участие Австрии в Венском союзе объяснялось прежде всего не глубиной русско-австрийских противоречий, а стремлением имперского правительства оказать силовое давление на Петра, чтобы заставить его отказаться от идеи присоединения к шведско-испанскому блоку Ганноверский посол в Вене доносил, что, если бы Карл VI узнал о гибели шведского короля до 5 января, он никогда бы не подписал данный договор. И хотя смерть Карла XII устраняла эту опасность для Империи, русско-австрийские отношения вскоре оказались на грани войны.

После подписания императором Венского договора западная дипломатия прилагала отчаянные усилия, чтобы толкнуть Австрию на войну с Россией. Видимо, по совету французского посла в Швеции графа де ля Марка, королева Ульрика-Элеонора переслала в Вену бумаги барона Герца, в которых якобы говорилось, что «между Россией и Испанией существует договор; будто в Петербурге находится испанский эмиссар, а в Испании также русский агент; и правительство испанское назначило царю субсидии» Эти документы, а также сообщение о высылке из России австрийского посла Плейера, который навлек на себя гнев Петра тенденциозным освещением дела царевича Алексея, взорвали императора. Русскому послу Ф П. Веселовскому было предложено немедленно покинуть столицу Австрии.

В западноевропейских политических кругах не сомневались в том, что создание Венского союза и разрыв между Веной и Петербургом неизбежно приведут к войне. Шлейниц сообщал в конце марта, что Венский договор будет осуществлен после «умиротворения» Испании и первым его шагом будет изгнание русских войск из Мекленбурга. Посол рекомендовал привести в «добрую безопасность» русские границы и укрепления Киева, Смоленска и балтийских городов. Из Польши шли сообщения о концентрации вблизи ее границ австрийских войск и о требовании польского сейма вывести из Польши корпус генерала А. И. Репнина.

В такой грозной для России международной обстановке царь был вынужден отказаться от своей мекленбургской политики, несмотря на слезные призывы о помощи со стороны племянницы царя Петр понимал, что именно на это и рассчитывает Георг I, чтобы использовать мекленбургский конфликт как предлог для развязывания войны против России силами Венского и Тройственного союзов. Летом 1719 г. русские части оставили Мекленбург, куда тотчас вошла ганноверская армия. В Мекленбурге вскоре была создана комиссия под «председательством» Георга I для управления герцогством от имени императора. Уступая Мекленбург английскому королю, русское правительство не только устраняло возможность войны, но и рассчитывало, что этот жест доброй воли как-то смягчит антирусскую политику Георга I. Однако надежды Петра не оправдались.

Обострение русско-австрийских отношений вывело из оцепенения испанское правительство и возродило оптимистические настроения у его руководителей. Альберони писал в те дни, что настал момент, когда можно «втянуть императора в войну на севере». Он немедленно отдал распоряжение отправить Лавлеса в Петербург, поставив перед ним задачу во что бы то ни стало заключить военный союз с Россией, скрепив его династическим браком инфанта Карлоса с дочерью царя Анной Петровной.

В начале марта Лавлес прибыл в Ревель и приступил к переговорам. Петр и Шафиров, внимательно выслушав предложение Альберони, заявили, что прежде всего необходимо заключить династический брак, а потом можно рассмотреть вопросы, связанные с военно-политическим союзом. В этом компромиссном плане был заложен глубокий смысл. Русскому правительству важно было показать свое дружеское отношение к Испании, удержать ее от примирения с державами Тройственного союза, не впутываясь вместе с тем в чуждые ему планы кардинала Альберони Английский посланник в России Джефферис по этому поводу заметил, что царь «начать войну с Тройственным союзом не решится, хотя испанские эмиссары не перестают подкладывать дров в огонь». В конце июня Лавлес с портретом царевны Анны выехал в Мадрид.

Весной 1719 г. в русских дипломатических кругах стало известно, что английское правительство намерено вскоре направить свой флот на Балтику в помощь Швеции. В связи с этим Б И. Куракин писал Петру, что было бы неплохо, если бы Альберони организовал вторжение в Шотландию. В этом случае «король великобританский принужден будет свой флот из Балтийского моря назад призвать и то некоторым образом случай подает в Швеции нападение учинить».

Действительно, в феврале 1719 г в Испании полным ходом шла подготовка к вторжению сторонников Якова III Стюарта в Шотландию. Альберони придавал огромное значение этой операции В письме к руководителю экспедиции герцогу Ормондскому он подчеркивал, что «если она провалится, то Испания будет вынуждена принять мир на любых условиях» 10 марта транспорт с 6-тысячным отрядом якобитов под охраной шести линейных кораблей вышел из Кадиса, однако, небывалый по силе ураган в Бискайском заливе заставил корабли вернуться в порты Галиссии Только одному небольшому отряду удалось благополучно высадиться в Шотландии, где к нему присоединились сторонники претендента. Но в середине июня 1719 г. они были разбиты правительственными войсками.

Русское правительство понимало, что даже незначительный успех экспедиции герцога Ормондского заставит Георга I ограничить английское военное присутствие на Балтике Это было очень важно для русского командования, которое наметило нанести летом 1719 г ряд ударов по Швеции. 10 апреля Джефферис доносил из Петербурга, что «намерение испанцев вторгнуться в Великобританию на защиту претендента наделало здесь немало шума. Русский двор об этом вторжении слышит с удовольствием и несомненно воспользуется им возможно лучше в свою пользу. Опасаюсь, как бы эти крайние обстоятельства не помешали его величеству отправить достаточную эскадру в Балтийское море, а мы в ней сильно нуждаемся».

Опасения Джеффериса были не напрасны. 24 мая русский флот одержал победу близ Эзеля, захватив три шведских корабля. В Стокгольме поднялась паника, так как шведское командование, бросив все силы армии и флота, чтобы отразить наступление датских войск из Норвегии, фактически оставило без прикрытия восточное побережье страны. Перспектива появления русских десантов у ворот шведской столицы стала настолько реальной, что правительство Ульрики-Элеоноры запросило Георга I немедленно отправить ей на помощь эскадру адмирала Норриса. При этом королева заверила Лондон в готовности подписать мир с Англией — Ганновером на условиях Георга I, требовавшего уступить ему Бремен и Верден.

3 июля 1719 г. английская эскадра в составе 11 линейных кораблей под командованием Норриса прибыла в Копенгаген.

В Лондоне, конечно, понимали, что даже в соединении со шведским флотом этих сил недостаточно, чтобы Норрис решился на сражение с 22 линейными кораблями русской эскадры, но усилить посланный в Балтийское море флот английское командование не имело возможности. Значительные военно-морские силы Англии находились в это время в Средиземном море, осуществляя переброску австрийской армии генерала Мерси в Сицилию. Кроме того, угроза нового якобитского вторжения заставила правительство Георга I оставить в Ла-Манше сильный отряд кораблей из эскадры Норриса. В связи с этим лорд Стэнгоп писал, что «было бы великим несчастьем, если бы мы из-за недостатка нескольких кораблей потеряли возможность внушить страх царю, спасти Швецию и путем умиротворения на севере разбить величайшую надежду у Испании на сформирование против нас сильного союза на севере».

Ослаблением английского военного присутствия на Балтике немедленно воспользовалось русское командование. В июле 1719 г. десанты Ф. М. Апраксина и П. П. Ласси нанесли удары по промышленным объектам на территории Швеции, разрушив 21 завод, 43 мельницы и 26 складов, захватив или уничтожив сотни артиллерийских орудий и военное снаряжение. Разведывательные десантные отряды русских появились в окрестностях Стокгольма.

Таким образом, надежда шведского правительства на помощь английского флота не оправдалась. Лишь в середине августа, получив подкрепление из восьми линейных кораблей, эскадра Норриса покинула Копенгаген и взяла курс на Стокгольм. Английский адмирал имел приказ Стэнхоупа соединиться со шведской эскадрой и «предпринять все, что в Ваших силах, чтобы уничтожить русский флот». Британский посол в Швеции Картарет настаивал на том, чтобы эта акция была проведена без предупреждения и объявления войны. «Самое главное, — писал он адмиралу, — перехватить царя и не дать ему достичь Ревеля. Перережьте ему путь отступления! Бог да благословит Вас, Джон Норрис. Каждый англичанин будет Вам обязан, если Вы сможете уничтожить царский флот, что, я не сомневаюсь, Вы сделаете».

Решение английского правительства открыть боевые действия против России было обусловлено его обязательством содействовать Швеции в возвращении ей владений в Восточной Прибалтике, которое оно приняло на себя, подписав союзный договор с королевой Ульрикой-Элеонорой 29 августа 1719 г. Со своей стороны шведское правительство согласилось уступить Ганноверу Бремен и Верден. После заключения этого договора Англия стала фактическим союзником Швеции в войне против России.

Однако планы правительства Георга I пустить на дно Балтийского моря русский флот потерпели неудачу. Еще летом 1718 г. Челламаре предупредил Шлейница, что у Англии «намерение есть ваш флот так, как испанский атаковать, ибо в кабинете в Лондоне постановлено ни царя, ни Гишпанию не допустить на Балтийском и на Медитерранском море». Поэтому Петр знал не только о замыслах адмирала Норриса, но и о тактике его действий. В конце августа русский флот вернулся на свою базу в Ревель, «дабы англичане не сделали такого же обману под образом дружбы, как учинили гишпанцам при Сицилии в 1718 году».

В основе открытой враждебности Англии по отношению к России в эти годы лежали глубокие политические, военно-стратегические и торгово-экономические причины. Больше всего английское правительство было обеспокоено усилением России, ее утверждением в Восточной Прибалтике и особенно созданием могучего русского Балтийского флота. Уже первое известие о начале его строительства вызвало нервозность и тревогу в британских политических кругах. Дальнейшее развитие событий еще больше усилило эти опасения. Джефферис просил Лондон отозвать английских корабельных мастеров из России, чтобы сорвать или замедлить строительство русского флота. «Если не принять этой меры против развития царского флота, нам придется раскаяться, — писал он. — Недавно царь открыто высказывался в обществе, что его флот и флот Великобритании — два лучших в мире; если он сейчас ставит свой флот выше флотов Франции и Голландии, отчего же не предположить, что через несколько лет он признает свой флот равным нашему или даже лучше, чем наш?». Русский флот, созданный в невиданно короткий срок, в 1718 г. превратился в сильнейший флот на Балтике и начал делать свои первые шаги на пути установления торговых связей со странами Восточной Атлантики и Средиземноморья. Между тем Англия как островное государство не могла равнодушно относиться к усилению морской мощи других стран. Полтора столетия, предшествующие описываемым событиям, были наполнены ожесточенной борьбой Англии за господство на морях и в колониях с ее соперниками — Испанией, Голландией, Францией. И теперь, видя растущее морское могущество России, английское правительство спешило уничтожить его в зародыше, что и нашло свое практическое воплощение в директивах адмиралу Норрису.

Кроме того, для английских правящих кругов не было секретом, что борьба России за выход к Балтийскому морю, строительство военного и торгового флота, а также развитие мануфактурной промышленности являлись воплощением на практике меркантилистских воззрений Петра, существенное место в которых отводилось проблемам освобождения России от торгово-экономической зависимости от Англии.

Позитивный отклик Петра на предложение герцога Мекленбургского прорыть канал через территорию его герцогства от Балтийского моря до Эльбы, что позволило бы в перспектива русским кораблям выходить в Атлантику, минуя датско-шведские проливы, повергло Лондон в ужас. В сентябре 1716 г. Стенхоуп представил правительству обширный доклад, в котором он приписывал царю намерение монополизировать всю балтийскую торговлю в ущерб британским коммерческим компаниям посредством превращения Петербурга в единственный центр экономических связей Востока с Западом. С ним солидаризировался и Витворт, предупредивший короля, что после войны вся русская торговля пойдет через Мекленбург, в результате чего английские купцы будут отстранены от участия в балтийской торговле. Все это говорит о том, что в лице России правящие круги Англии увидели опасного экономического соперника, способного не только занять место Англии в посреднической торговле Восточной Европы с Западной, но и потеснить ее на европейских рынках, что также побуждало Лондон на решительную борьбу с Россией.

Естественно, что реализация плана ослабления России силой оружия поставила бы под угрозу Ганновер — фамильное владение английского короля и важный опорный пункт Англии в Европе. Именно поэтому союз России с Мекленбургом вызвал гнев и страх у Георга I, и именно поэтому он с истерической настойчивостью требовал у своего «союзника» России вывода войск из пределов Германии, укрепив предварительно свои позиции оборонительным договором с Францией и Австрией.

Осенью 1719 г., ввиду заключения англо-шведского мирного договора и выхода из войны со Швецией Пруссии, для России сложилась крайне неблагоприятная политическая обстановка. В Петербурге были уверены, что английская эскадра вновь появится на Балтике летом 1720 г. с целью уничтожения русского флота. Поэтому Петр обратился к правительству Испании, призывая его к стойкости и более решительным действиям против Англии. В сентябре он писал Куракину: «Понеже ныне англичане в союз со шведами вступили, того ради надлежит Вам всемерно гишпанской стороны искать, и что мы против их (Англии. — В. Б.) с ними вступить (в союз. — В. Б.) готовы и нарочитую персону к ним послать на резиденцию, также желаем и от них здесь иметь, дабы удобнее корреспонденция была». Однако, решаясь на столь рискованный шаг в данной обстановке, как установление дипломатических отношений с Испанией, царь требовал от Альберони продолжения войны с Англией. Петр, в частности, советовал кардиналу воспользоваться разбросанностью военно-морских сил Великобритании, чтобы осуществить высадку в Шотландии весной будущего года. Царь настойчиво требовал от Куракина убедить испанских дипломатов в необходимости продолжать «совместную» борьбу против «таких проклятых обманщиков».

В середине октября Б. И. Куракин ознакомил Беретти-Ланди с предложением Петра. При этом, закрыв глаза на истинное положение вещей, Борис Иванович заверил Беретти-Ланди, что «как они, так и мы имеем в Англии немалую партию в наш интерес, что надежду иметь на то можем, что экспедиция их в Англию может быть не бесполезна».

Однако надеждам паря на вторжение в Англию сторонников претендента не суждено было сбыться. В конце октября 1719 г. английский флот нанес превентивный удар по якобитским базам в Сантандере и Виго (Испания), уничтожив все корабли и военное снаряжение, предназначавшееся для экспедиции герцога Ормондского. Сообщение об успехе английского десанта потрясло Альберони, так как это был его последний шанс спасти Испанию от надвигавшейся катастрофы военного разгрома. Б. И. Куракин доносил, что испанский король недоволен своим «первым министром», и, что вскоре можно ожидать выхода Испании из войны с Тройственным союзом. В качестве компенсации за прекращение Испанией огня и установление «покоя» в Европе, продолжал посол, Париж и Лондон обещают вернуть ей Гибралтар.

Сообщение Куракина вызвало стрессовое состояние в Петербурге. В русских политических кругах были полностью уверены в том, что после умиротворения Испании державы Тройственного и Венского союзов обрушатся всей своей военной мощью на Россию. Поэтому Петр приказывает А. Л Нарышкину немедленно отправиться в Мадрид с целью убедить Филиппа V и Альберони продолжать войну. Не давая ему никаких полномочий на заключение союза с Испанией, царь вместе с тем рекомендовал всячески демонстрировать «склонность к учинеиию ближайшего содружества и союза с Его Королевским Величеством и трудиться сколько можно дабы их побудить к продолжению войны». Но Нарышкину не суждено было добраться до Мадрида. Не успели высохнуть чернила на его инструкциях, как в Петербург пришло сообщение о падении кардинала Альберони и начале предварительных переговоров Испании с державами Тройственного союза.

Окончание войны в Западной Европе до предела осложнило внешнеполитическое положение России, поскольку предоставило теперь возможность английским правящим кругам всецело посвятить себя ее умиротворению. Однако затяжная испанская война, разумеется, не могла не наложить свой отпечаток на дальнейшее развитие международных отношений. Ее последствия нашли свое выражение в том, что Англия, связанная войной с Испанией, потеряла темпы политической консолидации сил, которые она намеревалась направить против России. Это обстоятельство скажется в дальнейшем на планах британского правительства, а пока в Лондоне и Стокгольме разрабатывались операции вооруженного вторжения в Россию. При этом в англо-шведских правящих кругах учитывали, что для успешного осуществления задач военного разгрома России необходимы многочисленные сухопутные силы, чем ни Англия, ни Швеция в сущности, не располагали. Поэтому английская дипломатия осенью 1719 г. приступила к сколачиванию широкой антирусской коалиции, в которую она намеревалась втянуть Францию, Австрию, Пруссию, Голландию, Саксонию, Польшу и Турцию. В сентябре шведское командование совместно с английским послом Картаретом и адмиралом Норрисом разработало грандиозный план вторжения в Россию в 1720 г. Союзники предполагали силами 70-тысячной армии Саксонии, Пруссии, Австрии, Ганновера и других германских княжеств начать наступление через Курляндию одновременно с высадкой в Лифляндии шведского экспедиционного корпуса, который будут прикрывать 40 линейных кораблей англо-шведской эскадры. Финансировать эту операцию должна Франция. Начало боевых действий против России послужит сигналом для выступления Турции. В случае успеха в Прибалтике намечалось дальнейшее продвижение по линии Псков — Новгород. Георг I в ультимативной форме потребовал от Петра уступить Швеции Ревель, угрожая в противном случае выступлением против России держав Тройственного и Венского союзов.

В сложной обстановке конца 1719 г. русская дипломатия вступила в ожесточенную борьбу за нейтрализацию тех стран, которые Лондон и Стокгольм намеревались привлечь к выступлению против России. Б. И. Куракин, отчетливо понимавший исключительную остроту международного положения России, писал царю, что «время пришло деликатное в делах». Он рекомендовал соблюдать величайшую осторожность и никоим образом не дать спровоцировать себя на провокационные действия Лондона Для привлечения симпатий торговых кругов Англии и Голландии Борис Иванович считал целесообразным провозглашение Россией свободы торговли на Балтийском море и настоятельно советовал «с цесарем дружбу восстановить, а наипаче прусского (короля. — В. Б.) и Польщу в неотменной дружбе содержать» Вместе с тем Куракин отнюдь не драматизировал ситуацию, указывая, что с окончанием войны с Испанией начнут стремительно действовать центробежные силы внутри Тройственного и Венского союзов, в связи с чем возможность их участия в войне против России представлялась ему минимальной.

Действительно, расчеты на активное участие в вооруженной борьбе против России западноевропейских держав оказались самым уязвимым местом англо-шведского плана. Антирусский угар, охвативший в большей или меньшей степени эти страны в период 1716–1719 гг., стал постепенно рассеиваться, обнажая подчас острые противоречия не только между ними, но и в отношениях этих держав с Англией.

В конце 1719 — начале 1720 г. вновь резко обострились отношения Англии с Испанией. Филипп V заявил, что не подпишет мирный договор с Тройственным союзом до тех пор, пока Англия не возвратит Испании Гибралтар. Это требование нашло поддержку французского правительства, заинтересованного в ослаблении английского присутствия в Средиземном море. Категорический отказ Георга I пойти на уступки Мадриду привел к резкому обострению отношений с Францией и Испанией, которые стали приводить свои военно-морские силы и армию в боевую готовность. Одновременно герцог Орлеанский по совету испанской дипломатии обратился за поддержкой к России Весной 1720 г. французское правительство предложило Петру заключить союз, предварительным условием которого явилось бы подписание мирного договора между Россией и Швецией при французском посредничестве. В этих условиях трудно было ожидать, чтобы Франция выступила против России.

Потепление в русско-французских отношениях, разумеется, не могло не отразиться и на позиции тех стран, на поддержку которых рассчитывала Англия в борьбе против России Правительства Дании, Пруссии и Польши под разными предлогами уклонялись от участия в этой авантюре. Безуспешными оказались и попытки английской дипломатии привлечь на свою сторону Австрию. В начале 1720 г. между Лондоном и Веной возникли серьезные разногласия в связи с намерением австрийского правительства создать в Остенде (Бельгия) крупный центр заморской торговли, что задевало экономические интересы Англии. Кроме того, Австрия, учитывая постоянную угрозу со стороны Турции и натянутые отношения с Францией, не желала иметь в своем тылу враждебную Россию. Поэтому весной 1720 г. по инициативе Карла VI русско-австрийские отношения были нормализованы.

Крупное дипломатическое поражение потерпела английская дипломатия и в Турции. Все усилия английского посла в Константинополе А. Станьяна толкнуть Османскую империю и Крым на войну с Россией оказались тщетными. Во многом это объясняется тем, что Турция вышла из войны с Австрией и Венецией крайне ослабленной как в военном, так и в финансовом отношении. Именно поэтому султанское правительство придерживалось мнения о необходимости сохранения мирных отношений с Россией. От взоров османских политиков не скрылся и факт русско-австрийского сближения, что также сыграло известную роль в укреплении пацифистских настроений в Константинополе. В начале 1720 г. русский посол в Турции А. А. Дашков при содействии французского посла Бонака приступил к переговорам с турецким правительством, которые завершились подписанием 5 ноября 1720 г. договора о вечном мире России с Турцией.

Определившийся к весне 1720 г. провал планов Лондона и Стокгольма сколотить общеевропейскую коалицию и направить ее против России, указывал их авторам, что теперь они могут рассчитывать только на свои военно-морские силы, чего, как показал опыт «кампании» 1719 г., оказалось явно недостаточно для умиротворения России. Более того, присутствие британской эскадры на Балтике не оградило Швецию от русских десантов. Вес это указывало на бесперспективность дальнейшего продолжения войны даже при активной поддержке Англии. Однако правящие круги Швеции все еще надеялись английскими пушками пустить на дно Балтики русский флот, что, по их замыслам, должно было изменить политическую ситуацию в пользу англо-шведского блока и реанимировать антирусскую истерию в ряде европейских стран эпохи мекленбургского кризиса. Иллюзорность данных надежд проявилась достаточно быстро.

Русскому командованию было хорошо известно, что основной задачей английской эскадры, вошедшей в мае 1720 г. в воды Балтийского моря, является уничтожение русского флота путем неожиданного нападения. Поэтому Петр вновь, как и в предыдущем году, принял меры предосторожности, приказав отвести русские корабли на их базы под прикрытием береговой артиллерии. В боевую готовность были приведены войска и корабли, охранявшие подступы к Архангельску. Вместе с тем царь был информирован Б. И. Куракиным о том, что в условиях обострения англо-испанских отношений Георг I вряд ли будет рисковать своим флотом ради интересов Швеции, и «не окончив своего миру с Гишпанией, ничего не посмеет учинить, тем паче, чтоб пристани к городу Архангельскому запереть».

Действительно, вооружение испанского флота и появление в Испании видных якобитских деятелей вызвали острое беспокойство у английского короля за судьбу ганноверской династии в Англии. В связи с этим оборона Британских островов от возможного вторжения сторонников Якова III Стюарта при поддержке испанского флота вышла на первое место во внешней политике Георга I, что, естественно, не могло не отразиться на действиях эскадры адмирала Норриса.

Появившись в конце мая 1720 г. у Ревеля, английский флот уже 2 июня в спешном порядке ушел к Стокгольму, якобы для перехвата русского галерного флота, который, однако, еще в начале мая вернулся на свои базы в Финляндии, о чем Норрис, конечно же, не мог не знать. Вслед за этим адмирал отверг и план уничтожения русского галерного флота на его базах, сославшись на отсутствие лоцманов, хотя под его командованием находилось несколько шведских кораблей, штурманы которых прекрасно знали все шхеры Финского залива. Отказ Норриса от наступательных действий и отвод английской эскадры на стокгольмский рейд обернулись для Швеции новым военным поражением.

В конце июля 1720 г. русский флот одержал блестящую победу при Гренгаме над отрядом шведских фрегатов, захватив 4 корабля, 104 пушки и взяв в плен 407 матросов и солдат.

Таким образом, намеренное уклонение английского флота от боевых действий против России обернулось для шведов новым поражением. Комментируя действия британского командования, ставшего в позу постороннего наблюдателя, Петр иронизировал, что оно «отлично» справилось с задачей защиты шведов, «как их землй, так и флота». Но адмиралу Норрису было уже не до обороны Швеции. В начале октября 1720 г. английский флот ушел к берегам Англии, чтобы, по словам русских послов, «смотреть на экспедицию гишпанцев, что они предвоспринимать будут».

Итак, 1720 г. не принес англо-шведскому союзу желанных побед. Поражение английской дипломатии в деле образования широкого антирусского альянса, обострение англо-испанских отношений и гибкая политика русского правительства, которое лишило возможности английский флот уничтожить русский, привели в итоге к провалу планов военного разгрома России.

Разумеется, это не могло не отразиться на позициях английского правительства, которое, осознав бесперспективность дальнейшей борьбы с Россией, стремилось освободиться от обязательств оказывать Швеции дорогостоящую военную помощь. В общественном мнении Англии все громче звучали голоса торгово-промышленных кругов, призывавших к установлению мира на Балтике и нормализации отношений с Россией. Учитывая все это, а также более трезво оценив расстановку сил и политическую ситуацию в Европе, правительство Георга I сделало поворот в своей балтийской политике и стало рекомендовать Стокгольму заключить мир с Россией.

В результате шведское правительство, которое в июне 1720 г. возглавил супруг Ульрики-Элеоноры — наследный принц Гессен-Касселя Фридрих I, оказалось в крайне затруднительном положении. Оно уже не могло рассчитывать ни на военную помощь Англии, ни на субсидии Франции, где разразился жестокий финансовый кризис. А без этой поддержки дальнейшая война против России была невозможной. Лави доносил в Париж, что «король шведский и королева сильно тронуты горестным положением, до которого дошли, стали, по-видимому, сожалеть, что в начале первых переговоров о восстановлении мира на севере предпочли короля Великобритании царю. Они только поэтому согласились на все, сделанные ими в пользу этого государя, так и в пользу королей прусского и датского, уступки, что их уверяли, будто за эти уступки им помогут возвратить все провинции, отнятые у Швеции царем, а между тем не только эти уверения не исполнились в действительности, но они увидели себя в необходимости купить мир с этим монархом путем еще новых уступок». В ноябре 1720 г. правительство Фридриха I предложило Петру возобновить мирные переговоры.

Изменение внешнеполитического курса британского правительства в балтийском вопросе не внесло, однако, потепления в англо-русские отношения. Более того, озлобленность лондонских политиков на собственную беспомощность в попытках изгнать Россию из Прибалтики и стремление поддержать свой престиж в Швеции и ее позиции на предстоящих переговорах толкнули их на разрыв дипломатических отношений с Россией. С этой же целью весной 1721 г. в Балтийское море был вновь направлен английский флот.

Однако политика угроз и силового давления на Россию не принесла Георгу I желанных результатов. Присутствие эскадры адмирала Норриса не оказало никакого влияния на условия мирного договора со Швецией, выработанного русским правительством. Петр указывал: «Я предлагал Карлу два раза мир со своей стороны: сперва по нужде, а потом из великодушия; но он в оба раза отказался. Теперь пусть же шведы заключат со мной мир по принуждению, для них постыдный». Действительно, если Карл XII неоднократно имел возможность заключить с Россией мир на почетных условиях, то Фридриху I не оставалось иного выбора, как принять те условия, которые были ему продиктованы русским правительством.

Безрезультатной оказалась и попытка Франции взять на себя посредничество в деле достижения мира Швеции с Россией в целях смягчить русские условия. Прибывший с этой задачей в Петербург французский дипломат Я. Кампредон убедился в бесперспективности дальнейшей борьбы Швеции против России и нежелании царя принять посредничество какой-либо третьей державы в деле установления мира на севере Европы. Единственной уступкой, которой удалось добиться Кампредону, явилось обязательство Петра не оказывать поддержки герцогу голштинскому — претенденту на шведский престол.

В апреле 1721 г. в г. Ништадте (Финляндия) открылся мирный конгресс, который завершился подписанием 30 августа 1721 г. мирного договора между Россией и Швецией на условиях, предложенных русским правительством. По Ништадтскому договору к России переходило все восточное побережье Балтийского моря от Выборга до Риги, острова Эзель, Даго и Мен, а также часть Карелии. Финляндия возвращалась Швеции. Россия обязалась выплатить Швеции в качестве компенсации за приобретенные территории два миллиона рублей серебром.

Заключением Ништадтского мира закончилась Великая Северная война — война за возвращение России выхода к Балтийскому морю.

Известие о мире было встречено в России с большим удовлетворением и радостью. В сентябре столица праздновала победу. Почти весь месяц при участии значительных масс населения устраивались маскарады, танцы, фейерверки.

В октябре празднества завершились торжественной церемонией преподнесения Сенатом Петру титула Отца Отечества и Императора Всероссийского. Отмечая личные заслуги Петра в деле превращения России в подлинно европейскую державу, старейший член Сената канцлер Г. И. Головкин указал, что «токмо единые Вашими неусыпными трудами и руковождением мы, Ваши верные поданные, из тьмы неведения на феатр славы всего света из небытия в бытие произведены, и в общество политичных народов присовокуплены».

В ответной речи Петр выразил удовлетворение итогами Северной войны, указав при этом на необходимость и в дальнейшем крепить оборону страны, «дабы с нами не так сталось, как с монархиею греческою». Далее он призвал активно использовать утверждение России в Прибалтике для ее экономического развития и в «совершенство привесть авантажи, которые чрез отворения купечества с чужестранными землями вне и внутрь представляются, дабы народ чрез то облегчение иметь мог».

Итак, последний период Северной войны явился временем острой борьбы русской дипломатии за достижение победоносного мира, главным препятствием на пути к которому явилась антирусская политика Англии. Враждебно относясь к утверждению России в Прибалтике, она добилась раскола Северного союза, срыва Аландского конгресса и попыталась сколотить широкую коалицию с целью лишить Россию плодов ее побед, завоеванных ценой громадных усилий и жертв, принесенных русским народом. В этой обстановке деятельность русской дипломатии была всецело подчинена задаче сорвать планы британских правящих кругов и предотвратить выступление против России европейских держав. Русская дипломатия исключительно умело использовала для этого войну Испании против Англии, Франции, Австрии. В стремлении противопоставить Испанию Тройственному союзу и в практической реализации этой идеи наиболее ярко проявилась широта стратегического мышления Петра как великого государственного деятеля. Привлечение Испании на сторону России в наиболее сложный и напряженный период ее борьбы с англо-шведским блоком явилось крупным успехом русской дипломатии, что во многом предопределило провал антирусских планов английского правительства.

Существенную роль в этом сыграла и гибкая политика правительства Петра по отношению к тем странам, которые Англия намеревалась направить против России. Удачно используя противоречия между западноевропейскими державами, русская дипломатия смогла нейтрализовать большинство из них, оставив, таким образом, Англию в полном одиночестве решать проблему «умиротворения» России, что было ей явно не по силам.

В своей деятельности русская дипломатия опиралась на успехи молодого балтийского флота и армии. Блестящая победа при Гренгаме и десанты 1719, 1720 и 1721 гг. окончательно подорвали возможность Швеции к сопротивлению и показали неспособность английского флота изменить исход Северной войны.

Доверившись посулам английской дипломатии, Швеция получила лишь три года войны на собственной территории, принесшие шведскому народу неисчерпаемые страдания и разорения. Надежды же правящих кругов Швеции ценой уступки Георгу I Вердена и Бремена вернуть прежние владения на востоке рухнули Брошенная затем Англией на произвол судьбы, Швеция уже не имела иного выхода, как принять условия мира, продиктованные ей Россией