Очерк 11. Устное и письменное в культуре повседневности

Значение книги как важного фактора общекультурного развития страны, государства, народа, человека неоспоримо. В изучении рукописной и старопечатной книжности Древней и Московской Руси за последние десятилетия были достигнуты несомненные успехи, суммировавшие усилия книговедов, археографов, палеографов, источнико-ведов, историков, искусствоведов. Подчеркнём важное значение вводимых в настоящее время в научный оборот писцовых и переписных книг городов и уездов, отписных книг монастырей и даже целых епархий, существенно расширяющих резервы для источниковедения древнерусской книжности, проблемы грамотности и практик чтения (коллективного и индивидуального) как части культуры.

Сосредоточим наше внимание на количественном и «репертуарном» составе кириллических книг (рукописных и старопечатных, богослужебных и четьих) в городских и сельских приходских церквах – основополагающей структурной ячейке церковной организации. С этим звеном были связаны важнейшие этапы жизни каждого человека от рождения до смерти (крещение – венчание – отпевание), здесь люди устной культуры соприкасались с книжным словом, происходило его усвоение, взаимное перетекание, как отмечает И. В. Поздеева, устных и письменных форм словесности. В челобитных архиереям, поступавшим из приходов, можно найти как положительные, так и отрицательные оценки народом «культурного уровня» их духовных отцов: «…А он, Илья, грамоте худ и говорить не умеет, речь тяжела…» или: «А он, Василей, ко всякому церковному обиходу обучен, и церковному правилу искусен, человек доброй и грамоте умеет и от божественных книг сказителен…»

Стоглав 1551 г. требовал посвящения в попы и дьяконы только грамотных: первых с 30, вторых – с 25 лет. В нём говорилось также об учреждении в домах у священников, дьяконов и дьяков духовных училищ для обучения грамоте, чтению и письму «всех православных христиан». Они должны были обучаться «книжному письму и церковному пению псалтырному и чтению налойному». Родителям следовало с учителями расплачиваться «дарами и почестью по их достоинтсву». Однако на практике нередко плата была слишком высокой и даже священники толком не владели письменностью, оставаясь людьми изустными, неграмотными, лишь выучивая молитвы наизусть и отправляя службы со слуха.

Как же соприкасались два этих мира – устной и письменно-книжной культуры? Книжность городская и сельская?

Конкретное перечисление книг в церквах встречается в писцовых описаниях некоторых городов Северо-Запада России – Пскова 1584 г. и его «пригородов» Гдова, Острова, Изборска 1585–1588 гг., Выбора 1587/88 г. В них чётко отчленены книги харатейные («пергаменные»), бумажные («письмяные») и печатные. Для восточной части севернорусского мира ранние известия о книжном собрании содержатся в описи 1579 г. Сольвычегодского Благовещенского собора, ктиторами которого являлись богатейшие солепромышленники этого края Строгановы. Уже тогда в соборе было пять печатных Евангелий плюс печатный Апостол (вероятно, Ивана Фёдорова 1564 г.). Изучивший библиотеку Строгановых А. А. Введенский считает, что она постоянно пополнялась ими путём покупок на столичном рынке, а также через их приказчиков в Литве, через заказы монастырским переписчикам и обмены.

В своё время ещё Н. Д. Чечулин показал качественно однородный состав книг в городских и сельских приходских храмах: это были 1–2 книги библейские и 4–5 книг литургических/богослужебных (Евангелия, Апостолы, Псалтири, Часовники, Минеи, Охтоихи, Триоди и близкие к ним Трефолои). На основе писцовых книг автором были обработаны сведения по 34 церквам и 14 монастырям, причём в использованных им источниках ещё в 70 приходских церквах книги не были указаны (в силу характера описания), хотя они там, безусловно, имелись. Исследователь выяснил количественное распределение книг по 8 городам (более всего – 500 – в Коломне и менее всего – 5 – в Лаишеве) и привёл ориентировочные цифры в 1900–2000 книг в них, в массе своей «письмяных», поскольку книгопечатание в России с 1564 г. только ещё распространялось.

Аналогичную работу проделал В. Ф. Боцяновский по соборным, ружным и приходским церквам Великого Устюга. Источниками для него явились писцовые книги 1676–1683 гг. Он насчитал в них 700 томов (то есть единиц) и 68 названий книг, из которых две трети (60 %) составляли богослужебные, 19 % – библейские и 20 % – прочие. В рассматриваемое время большинство книг в городских храмах были уже печатными и только 15 % – письменными (обратное по сравнению с концом XVI в. соотношение). Боцяновский отметил три источника формирования церковных книжных собраний: 1) «государево данье»; 2) мирская покупка; 3) дарения частных лиц. Применительно к наиболее крупному книжному собранию – Великоустюжского Успенского собора – он показал возможности сравнительного рассмотрения хронологически разных источников – его описи 1608, сотной 1630 и писцовой книги 1676 гг. В недавнее время к этой проблематике обратился молодой вологодский исследователь А. Н. Красиков, рассмотревший количественный и видовой состав церковных библиотек в городах – Белозерске, Устюге и Лальском Посаде по дозорным и писцовым описаниям 1617/18–1623/25 гг.

Н. Д. Чечулин видел неполноту и неравномерность сведений о книгах в писцовой документации, в которой их больше по соборным и ружным церквам и очень немного (либо отсутствуют вовсе) по церквам приходским. Кроме того, нигде писцами не указывались годы изданий книг (когда речь идёт о старопечатных) и тем более примерные датировки книг рукописных и харатейных, что затрудняет отождествление упоминаний с известными в науке экземплярами этих книг. Требуется привлечение дополнительных источников для более точной атрибуции, а это весьма трудоёмкая и специфическая работа. Не всегда точны и исчерпывающи названия книг религиозного и светского содержания: богослужебные и четьи сборники нередко даются только по названию первого произведения в них. Не передавались и весьма содержательные записи на книгах, отражающие их движение, переход от владельца к владельцу, нередко куплю/продажу/обмены/заклады/дарения, всё богатство функционирования КНИГИ в системе горизонтальных социокультурных связей. При более широком понимании проблема книжности предполагает разную степень вовлечённости представителей отдельных общественных слоёв в письменные практики (умение читать и писать, письменное оформление документов, обращение к документации при ведении судебных тяжб и к книгам как их читателей, слушание чтения книг в церкви и самостоятельное чтение вне церкви, дома, коллективные и индивидуальные практики чтения), её обусловленность профессиональными занятиями, культурными предпочтениями и социальным статусом человека и локальных общностей.

В этом плане интересны указания на книжников и писцов среди городского населения. В писцовой книге Великого Новгорода Леонтия Аксакова 1581/82 г. отмечены несколько книжников, что свидетельствует о существовании на Руси такого ремесленно-профессионального занятия. Это могло закрепляться и в качестве прозвища (по типу – кирпичник, каменщик, извощик, иконник). В Записи о ружных церквах и монастырях Великого Новгорода (составлена при архиепископе Александре, 1577–1589 гг.) упомянут дьякон церкви Преображения Господня в Каменном городе Истомка Павлов книжник.

Раннее известие о книгах в Вологодском крае находим в данной грамоте Варвары Лавровой Спасо-Прилуцкому монастырю на жребий села Богородского под Вологдой (волость Ракула) 1572/73 г. в селе было две церкви – Положения пояса Пресв. Богородицы и Дмитрия Прилуцкого. В них отмечено харатейное (пергаменное) Евангелие, Триодь постная, две Минеи, 21 тетрадь Служебников и Охтаи. Упоминание о тетрадях можно трактовать как указание на отсутствие переплёта и, возможно, переписывание Служебников прямо на месте. Мы обобщили сведения о книжных собраниях по 15 погостам на дворцовых землях Первой и Заозерской половин Вологодского уезда и пригородных сёлах в дозорной книге Афанасия Замыцкого 1589/90 г. При фиксации книг дозорщики придерживались формата: сначала книги в десть, затем – в полдесть и, наконец, в четвёрку. Состав рукописных книг в вологодских погостских храмах в это время был традиционным, включая необходимый для полноценного богослужения «репертуар». Печатные издания почти не встречались. Исключение составляют указания на печатные напрестольные Евангелия в пригородном селе Кобылине. Такая же ситуация была и у монастырей. По наблюдениям А. Н. Красикова, в библиотеке Кирилло-Новоезерского монастыря в Белозерье по описям примерно того же времени – 1579–1581 гг. – все книги являлись рукописными, а по описи 1657 г. уже преобладали печатные – 52,7 %. Однако и доля рукописных книг в 1657 г. оставалась ещё немалой – 47,3 %.

В некоторых сельских церквах Вологодского уезда вся книжность сводилась только к напрестольным Евангелиям. Аналогично – во многих сельских церквах и других уездов, например Тотемского по описанию 1623–1625 гг. По сравнению с погостскими больше книг, судя по дозорам 1588–1589 гг., было в храмах пригородных сёл Вологды: Говорова, Кобылина, Турунтаева. В Говоровской церкви отмечено 13 книг, из которых три были харатейными. В начале XV в. село это принадлежало Вас. Ив. Говорову, который, возможно, и обеспечил церковь старинными книгами, сохранявшимися и двести лет спустя. Из Говоровской церкви происходит пергаменный Трипеснец (Триодь постная), датируемый Г. И. Вздорновым 1410, а Л. М. Орловой 1409 г. (ныне – в собрании РГАДА). В XIX в. эта книга оказалась в библиотеке Спасо-Прилуцкого монастыря.

Книги в сельских церквах Вологодского уезда (1589/90 г.)

Источник: Материалы по истории Европейского Севера СССР. Северный археографический сборник. Вып. 2. Вологда, 1972. С. 6–183 (публ. Н. И. Федышина).

Примечание: х. – харатейная; п. – печатная.

Даже в XIX в. рукописная книга ещё не исчезла, а печатные книги нередко использовались для переписывания текстов, дополнения их заставками и миниатюрами, различными записями. Относится это отнюдь не только к старообрядческой среде, в отношении которой сохранение, воспроизведение и длительное бытование рукописной книжности – факт, давно установленный и хорошо известный в литературе. В одном краеведческом описании церкви Иоанна Юродивого в Устюге 1874 г. отмечено 100 экземпляров различных книг, из которых старопечатными являлись три: два напрестольных Евангелия (1677 и 1698 изд.) и Скрижаль, изданная в Москве по приказу патриарха Никона в 1656 г. Вместе с тем в церковной библиотеке хранилось уставное рукописное Житие св. Иоанна Устюжского (местночтимого святого), написанное каким-то монахом ещё в 1554 г. Аналогичная картина наблюдалась в соседнем Прокопьевском соборе Устюга – на фоне ста с лишним печатных книг выделялось уставное Житие св. праведного Прокопия и его Чудеса. Так древние рукописные книги о местных праведниках средневековой эпохи сохранялись и в Новое время. Аналогичное наблюдение сделано В. И. Срезневским в его отчёте об археографической экспедиции по северу и Приуралью в 1902 г.: в Каргополе им была куплена рукопись конца XVIII в., в которой излагалась Повесть о явлении иконы Николая Чудотворца, великомученицы Варвары и Параскевы против села Ягремы в 1539 г.

Наблюдения над изменением количественного и видового состава книжного собрания Вассиановой Строкиной пустыни под Каргополем позволяют сделать её описи 1581 и 1678 гг. Первая из них была недавно опубликована В. И. Ивановым, а вторая давно уже – В. И. Срезневским. В. И. Иванов отметил, что в монастыре в то время действовал свой скрипторий, книги были рукописные (54 экз. и 33 наименования), а одна – Молитвенник форматом в четверть – на пергамене. Написание некоторых книг имело своим назначением их продажу на городском рынке. О продаже книг в самом Каргополе свидетельствует 26-е Чудо в Сказании о чудесах Хергозерской иконы преп. Макария Унженского. Воевода Г. А. Аничков на свои деньги приобрёл новое напрестольное Евангелие «у некоего купецкого человека». Тем самым было исполнено пожелание самого Макария, явившегося во сне попу Герасиму и посетовавшего на ветхость и изношенность старого Евангелия в монастыре.

Печатным в собрании Вассиановой Строкиной пустыни в 1581 г. являлось только напрестольное Евангелие, данное вкладом каргопольцем Шихоном, состоятельным купцом, переведённым в Москву. В монастыре была распространена практика дарений (вкладов, «положений») книг игуменами и старцами. Посадские люди и духовенство Каргополя также участвовали своими вкладами в процессе формирования монастырской библиотеки. После 1581 г. произошло увеличение общего количества книг – от 54 к 70, среди которых теперь преобладали печатные – 43 экз., хотя и доля рукописных (24) оставалась всё же заметной. Судя по единственному упоминанию харатейной книги в описи 1678 г., это был пергаменный Молитвенник, отмеченный ещё в 1581 г., значит, пергамен как материал для письма в XVII в. уже не использовался. Таким образом, и немногочисленные пергаменные, и бумажные, и старопечатные книги (дониконовских изданий и «новых выходов») образовывали в конкретной монастырской библиотеке единое культурное пространство.

Книжное собрание Вассиановой Строкиной пустыни по описям 1581 и 1678 гг.

Источник: Срезневский В. И. Отчет Отделению русского языка и словесности имп. Академии наук о поездке в Олонецкую, Вологодскую и Пермскую губернии (июнь 1902 г.). СПб., 1904. С.17–18; Иванов В. И. Каргопольский Спасо-Преображенский монастырь (Вассианова Строкина пустынь) в XVI–XVII веках. Приложение // XVII век в истории и культуре Русского Севера. Материалы XII Каргопольской науч. конф. Каргополь, 2012. С. 120–124.

В Преображенской церкви Плёсовской волости сольвычегодскими писцами в 1585/86 г. было зафиксировано книжное собрание Спасо-Сойгинского монастыря, включавшее 26 книг, по способу изготовления только рукописных и по содержанию богослужебных, за единственным исключением четьей Повести о царевиче Иоасафе. Те же писцы отметили в деревянных церквах в с. Никольском (Вологодской архиерейской кафедры) Вилегодской волости 22 книги, из которых печатным было только «Евангелие-тетр, в десть». Аналогичная картина наблюдается и в монастырях Северо-Запада России. Например, в новгородском Троице-Клопском монастыре Шелонской пятины по описанию 1581/82 г. среди 42 книг печатной не было ни одной. Незначительное количество печатной литературы в церковно-монастырских собраниях и обиходе в конце XVI в. объясняется начальным этапом развития книгопечатания в Московской Руси, о чём выше уже говорилось. Обращение к писцовой документации 1620–1630-х гг. показывает постепенный рост печатных книг в церквах, хотя полного вытеснения рукописной книги даже в конце XVII в. не произошло. По ориентировочным подсчётам Г. В. Судакова, сделанным на основании описей белозерских и вологодских монастырей, в XVII в. доля рукописных книг составляла в них 36–48 %, а в некоторых (Ферапонтов белозерский, Корнильево-Комельский вологодский) доходила до 67–73 %.

В описании имущества Спасо-Преображенской церкви Кижского погоста 1628–1631 гг. соотношение рукописных и печатных книг было равным: сначала значилось пять печатных книг (три московской печати – Евангелие напрестольное, цветная и постная Триоди и две литовской – Апостол и Евангелие толковое), затем столько же «письмяных» – Соборник, Устав, Охтай, Псалтырь и Часовник. Все приведённые наименования аналогичны тем, что встретились нам при описании книжных собраний сольвычегодских и вологодских церквей в 1590-х гг. Для 1592 г. имеется раннее свидетельство о контроле посадской общины над книжным собранием храма. Устюжские земские судьи, старосты, целовальники передали Михайло-Архангельскому монастырю Воскресенскую церковь со всем имуществом, включая её собрание из 32 книг. В 1620-х гг. появляется новая разновидность учётной документации – отдельные описи сельских церквей. Вологодским краеведом Н. И. Суворовым была опубликована опись имущества Спасо-Преображенской церкви в вотчинном селе Спасо-Прилуцкого монастыря Глубоком за 1628 г. В храме имелось 10 книг, некоторые в кожаном переплёте «з жуки», а иные ветхие харатейные.

Привлечение разновременных описаний книжных собраний одной и той же церкви (или их совокупности для определённого города) позволяет проследить ряд количественных и качественных изменений (книжного репертуара, соотношения рукописных и старопечатных книг в церквах). Укажем на такую возможность, например, для диахронного изучения книжных собраний городских и посадских церквей Устюжны Железопольской (по описаниям второй половины XVI – первой четверти XVII в.), Вологды (по писцовым книгам 1627 и 1685 гг.), Успенскому собору в Великом Устюге (по описи 1608 г., а затем сотной 1630 и писцовой 1676/83 гг. книге). При описании книжного собрания устюженской Богородице-Рождественской церкви в 1567 г. отдельной рубрикой было зафиксировано Евангелие-тетр, подаренное княгиней Ульяной-Александрой (вдовой царского брата вел. кн. Юрия Васильевича), а в группе приходных книг – два Апостола – тетр и апракос. Последний – это, скорее всего, знаменитый первопечатный Апостол Ивана Фёдорова 1564 г., хранящийся ныне в местном музее. На книге имеется надпись о продаже его в 1575 г. торговым человеком В. С. Сверчковым священнику А. Чёрному. Известный источниковед и археограф А. А. Амосов видел особую ценность устюженского экземпляра Апостола как раз в наличии этой записи, показывающей свободную продажу данной книги. Апостол как предмет продажи можно видеть в приписке на духовной основателя Спасо-Суморина монастыря Феодосия Тотемского 1567 г. По его приказу и благословению уже после смерти старец Иона на вырученные после продажи соли («двинской, тотемской и заозерской») деньги приобрёл два колокола, облачения для церковнослужителей и Апостол-тетр – всё это за 49 руб.

О включённости широких слоёв городского населения в письменные практики той эпохи свидетельствуют ремарки в писцовой документации (например, в книге Новгорода Великого 1581/82 г. Ф. Мещерского) типа «промысел его – письмо площадное». Аналогично – в писцовой книге Великого Устюга 1623–1625 гг.: «во дворе такой-то, плошадной дьячок», «во дворе такой-то, а он пишет на площади». Некоторые горожане могли даже переводить с иностранных языков: «двор Сергейка Елисеева, немецкого толмача». Лаконичность упоминания не позволяет связать его «работу» только лишь с устной формой деятельности или же ещё и с письменной документацией.

В одной явочной челобитной по Устюгу 1658 г. посадский человек сетует на то, что они-де (его обидчики, несправедливо распределявшие казённые повинности. – М. Ч.), «прожиточные и грамоте умеют, а он сирота бедной, неграмотной человеченко». Несомненно, грамотность служила дополнительным фактором социальной мобильности в городской среде, обеспечивая человеку большую защищённость и одновременно обусловливала двухполюсность социокультурных коммуникаций (имея в виду дихотомию устного/письменного). По мере роста социальной напряжённости городские и деревенские мироеды – «горланы и ябедники, ссорники и мятежники», как их называли в народе, ловко привлекали на свою сторону «посторонних потаковников, хто умеет писать», тогда как обездоленные люди называли себя «безграмотными и грамоте не учеными». В переписной книге Вологодско-Белозерской епархии времени архиепископа Симона (1663–1685) по каждому приходу было отмечено количество сыновей и братьев данного священника и то, что «все они грамоте учены». Разумеется, для деятельности духовенства грамотность была совершенно необходима. Тем более учтём потомственную закрепляемость священнических мест – отсюда забота отцов-священников об обязательном обучении своих сыновей грамоте.

Но грамотность не всегда сопутствовала повышенной социальной мобильности экономически активных людей. Например, баснословно богатый вологодский гость Г. М. Фетиев, как уже говорилось о нём в очерке 8, всю жизнь оставался неграмотным. Всю необходимую документацию вели его приказчики. Попав же в пыточный застенок, он даже использовал это обстоятельство для своего оправдания: он грамоте не умеет и чёрных книг не читал. Неграмотным, вероятно, был и его торговый компаньон, в дальнейшем казначей Спасо-Прилуцкого монастыря Самсон (старец Сергей) Белоусов.

Интересные факты можно почерпнуть из делопроизводственной документации приходских должностных лиц. Приказчик Спасской церкви Куропольского посада на Двине в расходных записях за 1617–1619 гг. отмечал: «…Грязному, дьячку, дал от книг и от памятей писчего за 2 годы 2 гривны… Грязному от книг дал 10 алт. … дал Девятому от книги от письма 5 алт. … Грязному дал за шелк и за дело от книг 2 алт. 4 ден.». Церковные дьячки в приходах и текущие документы оформляли, и книги писали (в том числе списки с писцовых, дозорных, межевых). В условиях небольшой церковно-приходской общины на севере не было разграничения труда писца документов и книгописца, их функции совмещались. К ним ещё могли добавляться учительные функции, поскольку некоторые рукописные и старопечатные книги (Псалтири и Часословцы, иногда Канонники) использовались для обучения детей в приходах чтению и письму. Писец ноябрьской Минеи (Новгород, 1438) просил своих читателей не клясть его, грешного, за описки, сделанные невольно «с другом глаголя или дети уча». В описи новгородского Софийского собора 1763 г. отмечено «восемь малых псалтирей учебных». Учебные Псалтыри фигурируют в некоторых описях белозерских и вологодских монастырей. Одна крестьянка Ферапонтова монастыря из Карголомской волости Белозерского уезда в 1662 г. в двух своих челобитных просила игумена и келаря развести её с мужем («учините меня свободну от мужа моего, благословите постричься, на келейное строение и на прокорм у мужа своего ничего не прошаю»), а в отношении малолетнего сына говорила: «малчика моего Якунку в грамоте доучити мне, насколко вы пожалуете». Речь шла о том, чтобы старцы содержали её сына в монастыре «докамест грамоте учится и возмужает». В 1645 г. московский стряпчий Спасо-Прилуцкого монастыря Вас. Семёнов просил келаря Левкея «поберечь его младшего брата, не давать гулять, а выучить грамоте». Разумеется, учебная практика приходских церквей и монастырей требовала соответствующих книг.

В опубликованной Н. В. Башниным приходо-расходной книге вологодского архиепископа Симона 1666/67 г. встречаются записи о покупке «для науки (ударение на первом слоге, научения. – М. Ч.) подияком книги Грамматики печатной в полдесть, дано рубль». Для учения певчих дьяков и подьячих покупались «нареченные ирмосы, писанные с печатного Ирмология, столповое знамя с пометами, дано 2 руб.». Из того же источника известно о цене бумаги в Москве в середине 1660-х гг. – «десть» стоила 2 алт. Для нужд архиерейского делопроизводства в Москве приобретались также и другие материалы – клей и чернила. В приходо-расходной книге Вычегодского усолья Спасо-Прилуцкого монастыря 1678 г. имеются записи о наёмной плате казённому дьяку «за письмо и от книг», а ещё расходы на покупку писчей бумаги и медной чернильницы.

Интересный факт был выявлен путём сопоставления актового источника конца XVI и дозорной книги начала XVII в. В отводном списке Кириллова монастыря белозерскому торговому человеку Климу Живляку 1581 г. упоминается двор с сараем, а в нём 15 кряжей липовых и ветловых «на образы и на книги». Из дозорной же книги 1617 г. известно, что его отец, Василий Живляк, был строителем (ктитором) церкви Вмк. Дмитрия Солунского в Белозерске и сам заботился об обеспечении её иконами и книгами, для переплётов же последним нужны были липовые доски. Подобные сведения отражают определённую культурно-общественную среду, в которой производилась и обращалась книжная продукция, формировался и удовлетворялся спрос на неё. Эти сведения имеют отношение и к более широкой историко-культурной проблеме грамотности городского и сельского населения Московской Руси.

Для социокультурной характеристики посадского мира Вологды интересны сведения Сотной на посад 1630 г. В ней, например, описано книжное собрание Ильинского мужского монастыря на Верхнем посаде. Из 54 книг большинство было рукописных («писмяных»), в том числе ветхих, а одно Евангелие в церкви Варлама Хутынского даже харатейным (пергаменным). Репертуар книг включал прежде всего богослужебную литературу (Уставы, Служебники, Часословы, Евангелия, Апостолы, Псалтири, Минеи, Триоди, Охтаи, Ирмолои, Трефолои), указано также на сборник с житиями святых, книгу Ефрема Сирина и Паримейник (сборник ветхозаветных текстов). Из старопечатных в монастыре имелись книги московской и литовской печати. Есть основание предполагать не только церковное, но и келейное чтение книг в Ильинском мужском монастыре Вологды. Уровень монашеской грамотности Г. В. Судаков по описям Спасо-Прилуцкого монастыря определяет в 48–54 %.

Уровень же грамотности городского населения показывает общественный приговор 232 вологжан о содержании Спасо-Всеградской церкви 18 октября 1654 г. Церковь называлась ещё Спасо-Обыденной и была построена как деревянная за один день всеми горожанами во избавление от эпидемии «моровой язвы»[12]. В приговоре собственноручно подписались 58 чел., что составляет 25 % грамотных от общего числа его участников. К этому документу также приложили руки четыре попа и один дворцовый крестьянин из пригородного с. Фрязинова. Оригинал был написан по мирскому (то есть всей посадской общиной, всего коллектива) велению посадским земским дьячком Якимкой Городчиковым. Не случайно в числе откупных статей вологжан указная царская грамота того же 1654 г. называет «площадное письмо» (наряду с «плаучим мостом», квасом, суслом, дёгтем, салом, ворванью). В 1654 г. было решено с названных статей откупа снять и разрешить ими кормиться посадским людям вольно.

Среди крестьян грамотность была необходима прежде всего наиболее экономически активным из них – торговым. На Глинском посаде в Холмогорах в 1642 г. торговый крестьянин из вологодского Кубенского погоста (боярина М. М. Салтыкова) Игнатий Пантелеев с. Белавинский купил за 25 руб. у местного жителя двор с хоромами, который через два года перепродал за 40 руб. вологодскому архиепископу Варламу. Судя по собственноручной подписи на купчей, Игнатий был грамотным, а написал документ его брат Семёнка. О грамотности говорит факт написания крестьянином Верхне-Раменской волости Заозерской половины Вологодского уезда Якункой Сысоевым «духовной изустной памяти» помещика Г. Я. Малютина в 1639 г. В качестве послуха в ней расписался ещё один крестьянин. В 1645 г. крестьянин П. Головин составил опись Успенской Семигородней пустыни. Книги приобретались всей крестьянской общиной: «А се Евангелие-тетр продал Андрей Трофимов с. Клобуков Егорьевским крестьяном на Красное Раменье Мине Калинину и всему приходу на Обнору под Дябрином». Торговые крестьяне вологодских пригородных сёл Турунтаева и Фрязинова нередко упоминаются как послухи в различных частноправовых актах, расписывались на обороте. Некоторые из них даже подрабатывали в качестве площадных подьячих в городе.

К 1569 г. относится собственноручно сделанная вологжанином Семёном Ворыхаловым запись о продаже им толковой Псалтири на Устюге Федке Салтыкову за 1 руб. Тот её в 1573 г. перепродал некоему старцу Исайе уже за 1,5 руб. Имеются данные о книжных поминальных вкладах крестьян и посадских людей в церкви и монастыри. К 1616 г. относится сделанная архиерейским крестьянином Афоней Сергеевым вкладная запись о передаче им Евангелия-тетр в соборную Воскресенскую церковь на Ленивой площадке в Вологде. В октябре 1619 г. крестьянин Арсеньево-Комельского монастыря Никифор Данилов дал за себя и сына «две книги печатные новые Охтаи полные за 12 руб.». В 1648 г. крестьянка помещика Ольшевского Феодосья Екимова дочь Иванова дала в церковь Дмитрия Солунского в Раменской волости Житие Николая Чудотворца.

Иногда передача крестьянином книги в монастырь была обусловлена его долгом духовной корпорации: «Се яз, Дружинка Шестунин сын Грибцовской крестьянин из деревни Нестерова, дал сию книгу Шестодневец за долг Глушицкого монастыря слуге Науму Денисову» (1606). Выявлены сведения как об индивидуальных, так и коллективных книжных вкладах посадских людей: «Лета 7128 апреля в 16 де положили сию боговдохновенную книгу вологженя посацкие люди в дом святителей Христовых Афанасию Великому и Кириллу…»; «…положили сию книгу миром» (в ц. Воскресения Христова на Авнегу). Челобитные от локальных сообществ показывают заметную долю грамотных среди обращавшихся к владыке. Так, в челобитной посадских людей архиепископу Гавриилу о благословлении строительства каменной церкви преп. Димитрия Прилуцкого на Наволоке 1694 г. видим нескольких представителей известной купеческой фамилии Рыбниковых, покровительствовавших данному храму. Аналогичные свидетельства их грамотности видим в другой челобитной, происходящей из Вознесенской градской церкви. Заметным был процент грамотных и среди служилых людей. Обращение к белозерским актам 1560-х гг. показало, что практически все названные при сделках послухами люди (иногда по 8–10 чел.) расписывались собственноручно.

Интересны данные о формах бытовавшей на севере письменности. Это были не только книги и деловые документы. На севере известно поминальное чтение имён в церкви с пергаменных листов, названных И. И. Срезневским в 1863 г. «навертнями», которые наворачивались на вращающийся шарнир. Длина свитка составляла 10 вершков, а ширина в вершок (то есть это примерно 44 ? 4,4 см), исписан был с обеих сторон, имел «футляр», на который пергаменный лист наворачивался. В отчёте об археографической экспедиции по Вологодской губернии в 1901 г. В. И. Срезневский отмечал виденный им близ Тотьмы пергаменный свиток с поминаниями, ввертывающийся в деревянный резной челнок длиной в аршин, а шириной в 3 вершка (72 ? 13,2 см). В Благовещенском соборе Сольвычегодска до конца XIX в. сохранялся деревянный синодик Строгановых («дщица» – наклеенная на доску бумага длиной в 1 аршин 5 вершков, а шириной 10,5 вершка – получается примерно 94 ? 46,2 см) со 154 именами для поминания. И хотя «дщица» была переписана в отдельную соборную книгу форматом в лист ещё в 1748 г., оригинал её сохранялся и полтораста лет спустя. О вписывании имён для поминовения в «дщицу» говорится в кормовых и вкладных книгах Николо-Коряжемского монастыря XVII–XVIII вв.

В XVII в. бытовали даже «каменные книги». Эта редкая форма книжности была выявлена Н. Н. Зарубиным в 1928 г., а недавно внимание на неё обратил Н. В. Башнин. Это могли быть сделанные из чёрного глинистого сланца листы (типа грифельных или аспидных досок), которые употреблялись для обучения детей грамоте. Буквы на них могли стираться и наноситься вновь.

Подробности описания и «внутреннего содержания» книг позволяют считать, что его полнота во многом зависела от самих писцов, и нередкими были случаи, когда те непосредственно держали их в руках, рассматривали, листали, выясняя полный состав представленных в ней произведений. Как иначе объяснить такие детали, например, в описи белозерского Николо-Курьюжского монастыря 1626 г.: «Измарагд в затылке, застешки ременные, 129 глав»; «Златоуст, писан с Мытаря и фарисея с апреля первого числа, в затылке». Затылком назывался корешок сшитой, но ещё не переплетённой книги.

Среди совокупности церковных книг указывались подборки определённого назначения: это могли быть, например, певческие рукописи. В отношении их обычно не уточнялось – нотированные они (знаменные) или нет. В описях XVIII–XIX вв. выделение такой рубрики уже встречается: «…да книг нотных». Пение богослужебных текстов в церкви для прихожан являлось такой же аудиальной формой восприятия Писания, как и рассматривание фресок и икон на стенах (визуальная форма).

В церквах имелись книги, необходимые также для отпевания умерших и последующего заупокойного культа: «Поминанье большое церковное, другое Поминанье большое в тетратех, Поминанье суботные» (соборная церковь северо-западного г. Гдова по описанию 1585–1588 гг.). В описи имущества церквей Великомучеников Прокопия и Варлама Хутынского на Ярославовом дворище в Новгороде 1685 г. отмечена «Лития писменная в полдесть». К поминанию умерших имел отношение упомянутый в новгородской Успенской церкви на Торгу среди утвари «свиток харатейной, что кутью святят». Любопытно, что здесь перед нами отдельный лист – свиток, весьма древняя форма бытования письменности, ещё не «облечённой» в книгу, кодекс. Интересно ещё и то, что рядом с харатейным списком упомянута… «щеть головочосная». Всегдашняя особенность описных книг – это сведение воедино высокого, духовного и обыденного, материального… Аналогичная деталь: в церкви пелены такие-то… а пелены объедены у мышей». Мыши, как мы знаем, и для книг представляли непосредственную опасность. В одном описании книжного собрания устюжского архиерея 1680–1690-х рядом с книгами отмечены… «архиерейские штаны на песцах». В одной из описей Спасо-Прилуцкого монастыря – после стенных росписей богословского содержания вдруг появляются… «цепь собачья и ножницы овечьи». Сближение высокого и обыденного, их «сбрасывание в одно», как говорит М. М. Бахтин, – непременная черта многих традиционных форм культуры, особенно в её повседневном функционировании.

Ветхость книг в разных краях России вследствие частого употребления, в соответствии с особенностями местных диалектов и деловой письменности, могла передаваться словами: ветчаные/ветшаные, ветошные, ветхие, «гораздо ветхи», «лежащие», старые, «корень попорчен» (переплёт? – М. Ч.), «держана или подержана гораздо», «переплёт переломлен», «разбита», «две Минеи старых – петь по ним не мочно». Однако ветхие (старые) книги сохранялись (иногда подкреплялись, реставрировались) в церквах наряду с новыми того же наименования, причём скла ывались рядом по принципу одного формата (в десть: «Апостол новопереплетённой, другой поразбит… Псалтирь новопреплетённая»; в пол-листа и осьмину – по одному Требнику новопереплетенному). Во вкладной книге вологодского Арсенево-Комельского монастыря под 1618 г. говорится о переплёте и починке книг игуменом Антонием – Евангелия-тетр старого, Апостола, Канунника, Святцев, Триоди постной.

Говоря о структуре книжных собраний, исследователи нередко выделяют в них книги богослужебные и четьи. В описи имущества новгородского Клопского монастыря, включённого в писцовую книгу Шелонской пятины Л. Аксакова 1581/82 г., после обширной группы из восьми различных Евангелий и трёх Апостолов следует значительная по численности группа четьих книг – толковые Евангелия и Псалтири (последние – ещё и «со следованием»), несколько Триодей и Миней (в том числе и новым чудотворцам), Зерцало, Потребник, Ирмолой, Торжественник, Соборник, Богородичник, патристика – книги Ефрема Сирина, аввы Дорофея, Иоанна Лествичника, творения Фёдора Эдесского. В отношении некоторых формат уточняется – «большая десть бумажная», хотя, казалось бы, для целей индивидуального чтения удобнее книги малых форматов – в четверть и восьмушку.

Если богослужебные книги использовались в монастырских храмах на службе в присутствии всей монашеской корпорации, то четьи были рассчитаны на более индивидуальное восприятие и осмысление, келейное чтение вне службы и повседневных работ-послушаний. У монахов были свои книги, которые после их смерти передавались в обитель. Некоторые монастырские описи (например, Спасо-Прилуцкого монастыря даже специальную рубрику имеют «…Да книги выморлые», «…Да осталося книг после старца такого-то»). К четьей литературе следует отнести имевшую широкое распространение в Средневековье на Востоке и Западе Повесть про индийского царевича Иоасафа и его наставника, пустынника Варлаама. В русской рукописной традиции данное произведение сближалось с жанром жития и было очень популярно в церковной и светской среде. Этому способствовало и включение повести в Великие Четьи-Минеи митрополита Макария. Как «Асаф» такая книга отмечена в описи Антоньева Сийского монастыря 1556 г. С уточнением формата – «в десть» она упомянута и в библиотеке Николо-Коряжемского монастыря (близ Сольвычегодска) 1586 г., то есть задолго до её первого издания в Белоруссии в 1637 г. (в Кутейнском монастыре) и в России Симеоном Полоцким в Верхней типографии в 1680 г. Среди «письменных книг» это произведение отмечено в ведомости Кольского Воскресенского собора 1711 г.

В писцовой и переписной документации довольно часты указания на книги (Жития, Каноники, Минеи и Трефолои) «новых чудотворцев». Под ними следует понимать широкий круг общерусских святых, канонизированных на Макарьевских церковных соборах 1547 и 1549 гг. «Минея новых чудотворцов» была в Одигитриевской церкви в Среднем городе Пскова 1584 г. и в Никольской церкви посадского монастырька в Гдове по описанию 1585–1588 гг. «Пять тетратей в коже – писаны новым чудо-творцом жития» отмечены описью Новгорода 1617 г. в церкви Похвалы Пречистой Богородицы. Согласно дозорной книге по Белозерску 1617 г., Каноник и Минея новым чудотворцам имелись в приходских церквах Иоанна Златоуста и Св. Пророка Илии. По-видимому, такая же книга отмечена в описи белозерского Николо-Курьюжского монастыря 1628 г. «Кануники на господские праздники и всех святых – дал вкладом борисоглебской поп Иев». Канониками являлись выборки из служебных Миней. Приведённые упоминания говорят об общерусском распространении канонизированных при митрополите Макарии (на соборах 1547 и 1549 гг.) святых, образующих своего рода единое духовное пространство Московской Руси.

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о бытовавших на севере книгах из Литвы, Украины, Белоруссии. Он интересен в плане межкультурных связей народов Восточной Европы, единого восточнославянского культурного пространства. В городских и сельских церквах, а также монастырских библиотеках России имелись книги литовской печати. Столь краткое указание не позволяет более конкретно выяснить, в каких именно типографиях были напечатаны данные книги – в Белоруссии при Кутейнском монастыре под Оршей или же в Киеве? Данное определение могло прилагаться и к тем и к другим. При описании Никольской церкви в псковском пригороде Острове 1585–1588 гг. говорится, что «после Литвы остался Пролог в десть в дву книгах». Здесь, возможно, имеется в виду период оккупации Псковской земли на заключительном этапе Ливонской войны (1579–1582). В дворцовом с. Ракоме в церкви Фёдора Стратилата (Шелонская пятина) зафиксировано четыре литовских книги (Евангелие, Апостол, Служебник и Псалтирь), в сёлах Яковлевичи и Лукинском – по одной. Более позднее писцовое описание с. Яковлевичи, 1673–1685 гг., отметило Псалтирь киевской печати в полдесть. В Спасской церкви Старой Руссы в 1624 г. имелся Часовник литовской печати.

Единственное упоминание книги литовской печати (не поименованной) встретилось в описи Новгорода 1617 г. Триодь постная литовской печати имелась в церкви Всемилостивого Спаса на погосте Красный Бор Двинского уезда, согласно описи 1677 г. Три Псалтири печати литовской отмечены в описи библиотеки Кирилло-Новоезерского монастыря 1657 г., тогда как книг московской печати в нём было 24.

В деловой (раздельной) грамоте Семёна, Максима и Никиты Строгановых 1578 г. фигурирует несколько книг «литовской печати» – Апостол, две Псалтыри, Летописец. Во вкладной книге Великоустюжского Михайло-Архангельского монастыря указана цена Библии в 1586–1588 гг. 2,5–3 руб. Не идёт ли здесь речь об Острожской Библии И. Фёдорова 1581 г.? Проникновение на север этого выдающегося памятника кириллической печати объясняется торговыми связями, деятельностью купечества Литвы, Украины, Белоруссии, России.

Именно Острожская Библия, как мы полагаем, отмечена также и в собрании вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря в ранней описи его имущества 1593 г. В ней она дважды указана как оставшаяся после смерти «старца Якима, бывшего архимандрита» (вероятно, московского Ново-Спасского монастыря) и старца Христофора, бывшего архимандрита Чудова монастыря в Кремле. Скорее всего, книги эти были приобретены ими в Москве, а после опалы в опричнину и ссылки в Вологду они забрали их с собой. Издавшие опись Спасо-Каменного монастыря 1628 г. А. В. Лаврентьев и А. А. Турилов считают, что именно Острожское издание отмечено под названием «Библия печатная в две строки, в десть». Двумя строками в данном случае назван набор её текста в две колонки.

Ещё один её экземпляр был куплен в 1612 г. ярославским купцом Т. Лыткиным у холмогорца Спиридонова за 4 рубля, а затем оказался в составе его обширного книжного собрания, подаренного Красногорскому монастырю на Пинеге (около 150 томов). Как установил Е. Л. Немировский, в Холмогорах неизвестный книжник дополнил экземпляр Острожской Библии в 1636 г. многочисленными миниатюрами и рукописными вставками, предварив рассказом «О преведении книги сия глаголемая Библия». А. А. Введенский привёл запись устюжского купца Силы Усова Леонтию Фёдорову с. Бобровскому о продаже ему Острожской Библии за 2 рубля в июле 1653 г. Более ранняя, чем Острожская, – Библия Франциска Скорины (пражское издание 1517–1518 гг.) также могла попасть на север в XVI–XVII вв. В. И. Срезневский приобрёл один её экземпляр во время своей поездки по Тотемскому уезду Вологодской губернии в 1902 г. А. А. Введенский указал на экземпляр Библии Франциска Скорины в библиотеке Строгановых, в которой тот оказался, как считает исследователь, не ранее второй половины XVII в. Книги литовской печати имелись и в собрании Успенского собора Великого Устюга – Шестодневец Виленской типографии Мамоничей 1603 г. и Лексикон словено-российский Кутейнской типографии 1658 г. Имелись Евангелия литовской печати (напрестольное и толковое) в Успенско-Кривецком монастыре на Двине, приписном к Антоньево-Сийскому, и Николо-Яренгской пустыни, приписной к Соловецкому монастырю в 1635 г.

Обращение к книжным записям показывает наличие литовских книг в церквах и монастырях Вологодского и Белозерского уездов. Напрестольное Евангелие (Виленского изд. 1575 г.) находилось в Ильинской церкви с. Глубокого в Вологодском уезде. Позднее эта книга попала в библиотеку Строгановых. В 1588/89 г. княгиня Пелагея Сугорская дала за долг старцу Троицкого Усть-Шехонского монастыря Филиппу учительное Евангелие, изданное в Заблудувском замке литовских магнатов Ходкевичей в 1569 г. Другое учительное Евангелие (Виленское изд. 1595 г.) было дано в 1601 г. посадским человеком Е. Алексеевым в церковь Дм. Прилуцкого на Кобылкиной ул. в Вологде. Триодь постная литовской печати имелась в Спасо-Преображенской Красноборской церкви в 1677 г. Весьма примечательно бытование книг литовской печати у светских лиц – княгини, посадского человека, а не только духовенства, включая скромные северные обители.

Острожское издание книги Маргарит 1595 г. (сборник произведений Иоанна Златоуста) было дано устюжским воеводой князем И. Д. Мышецким в церковь Вмч. Георгия как поминальный вклад по членам гостиной сотни Кириллу и Василию Босым в сентябре 1670 г. Запись об этом на книге была сделана крестьянином пригородного сельца Пятницкого А. М. Дружковым. На другом экземпляре того же издания имелась владельческая запись устюжанина, торгового человека Василия Петрова с. Ходутина. Литовское издание Апостола типографии Мамоничей 1595 г. было дано вкладом неким Вас. Ивановым в церковь Покрова Богородицы в Замошскую волость Вологодского уезда в апреле 1620 г. Печатные «литовские книги» конца XVI в. бытовали в малых монастырях на Двине и спустя столетие. На книге Василия Великого «О постничестве» (Острожское издание 1594 г. Петра Мстиславца) есть запись о взятии её архиепископом Афанасием Холмогорским из Козьеручского монастыря «в старом переплете», а взамен туда была послана его же казённая книга «Беседы на Иоанна Богослова». Архиепископ Устюжский и Тотемский Александр также проявлял интерес к старым книгам. В 1690 г. он указал прислать «для списания» на Устюг из сольвычегодской соборной церкви книгу Козьмы Индикоплова.

Вопрос о книжной культуре севера связан и с такой сложной проблемой, как церковная реформа и раскол. При подготовке реформы в Москву «для справки» было затребовано много книг из разных монастырей: Ферапонтова, Спасо-Прилуцкого, Павло-Обнорского, Спасо-Каменного, Корнильево-Комельского и др. Монастыри Белозерья и Вологодчины были «подключены» к обновлению книжного фонда приходских церквей в сельской местности. Например, в 1677 г. священник из Андопальской волости Белозерского уезда Леонтий взял по приказу архиепископа Вологодского и Белоозерского Симона у игумена Кирилло-Новоезерского монастыря Ионы новоисправный Требник «в тетратех» (то есть непереплетённый. – М. Ч.) безденежно, а сдал игумену старый Требник.

Наблюдения над составом книг во второй половине XVII в. показывают появление среди них так называемых новоисправных печатных изданий (Евангелий, Служебников, Требников), книг «новых выходов». Это также свидетельствует о реализации Никоновской реформы середины XVII в. В описи Ферапонтова Белозерского монастыря 1693 г. отмечено, что строитель Корнилий Акинин привёз из Москвы новоисправных книг печатных – Устав, две Псалтири, два Требника, два Охтая да Вечерю Духовную. Новоисправной печатный Служебник отмечен в Зосимо-Савватиевской Брусенской пустыни Устюжского уезда её описью 1690 г., составленной по распоряжению устюжско-тотемского епископа Александра. В том же источнике отражено местное наименование рукописных книг как «писчих», причём 15 таких книг определены как ветхие, указаны суммарно, без наименований. Тем не менее показательно хранение в церкви и таких книг. В этой же описи отражена практика передачи части книг из одного монастыря в другой, согласно распоряжениям местного архиерея. В описи Иннокентьево-Комельского монастыря 1701/02 г. из 35 печатных книг почти половина были «новыми», «новоисправными». Это Служебники, Прологи, Потребники, Псалтири, два певчих Ирмология.

Новоисправные книги попадали в монастыри и в результате вкладов. Наиболее ранний выявленный факт относится к 1657 г., когда в вологодский Арсеньево-Комельский монастырь неким Фёдором Потапьевым была дана книга Часослов новой печати.

Таким образом, мы наблюдаем не просто состав книг как таковых в городских и сельских храмах, но и различные связанные с ними «манипуляции» – переписку, переплетение, использование в богослужебных целях и для индивидуального чтения, передачу в другие места, дарение, покупку. Возрастание вводимой в настоящее время в оборот писцово-переписной документации разного происхождения (государственного и церковно-монастырского) за XVI–XVII вв. расширяет документальную основу для более детального выявления состава книжных собраний городских и сельских монастырей и церквей. Именно в церквах происходило соприкосновение массы горожан и крестьян с книжной культурой, что важно при изучении общей проблемы соотношения устного и письменного начала в культуре Средневековья и раннего Нового времени. Привлечение приходо-расходной и таможенной документации сделает картину бытования и распространения рукописной и печатной книги ещё более полнокровной, способствуя дальнейшему развитию источниковедения русской книжности.