Юность в Гжатске

После окончания войны Алексей Иванович Гагарин решил перебраться в Гжатск. На исходе 1945 года Гагарины переехали в районный центр, поначалу жили в «мазанке», и еще через год по бревну перевезли из села свой дом, самостоятельно восстановив его на Ленинградской улице.

Из книги воспоминаний Юрия Гагарина

«Дорога в космос»

Вскоре отец ушел в армию, и остались мы втроем — мама, я и Бориска. Всем в колхозе заправляли теперь женщины и подростки.

После двухлетнего перерыва я снова отправился в школу. На четыре класса у нас была одна учительница — Ксения Герасимовна Филиппова. Учились в одной комнате сразу первый и третий классы. А когда кончались наши уроки, нас сменяли второй и четвертый классы. Не было ни чернил, ни карандашей, ни тетрадок. Классную доску разыскали, а вот мела не нашли. Писать учились на старых газетах. Если удавалось раздобыть оберточную бумагу или кусок старых обоев, то все радовались. На уроках арифметики складывали теперь не палочки, а патронные гильзы. У нас, мальчишек, все карманы были набиты ими.

От старшего брата и сестры долго не было никаких известий. Но бежавшие из неволи и вернувшиеся в село соседи рассказывали, что и Валентин и Зоя тоже удрали от фашистов и остались служить в Советской Армии. Вскоре пришло письмо-треугольничек со штампом полевой почты, и я по слогам прочел матери, что писала нам Зоя. А писала она, что служит по ветеринарному делу в кавалерийской части. Затем пришло письмо и от Валентина. Он воевал с фашистами на танке, был башенным стрелком. Я радовался, что брат и сестра живы, и гордился, что они колошматят гитлеровцев, от которых мы столько натерпелись.

Отец далеко с армией не пошел. Смолоду он хворал, а при фашистах с голодухи у него началась еще и язва желудка. Он попал в военный госпиталь в Гжатск, да так и остался в нем служить нестроевым. И служил и лечился одновременно.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

Лето только начиналось. Голод был ужасный. Был у меня небольшой запас ржи, несколько фунтов, что удалось от гитлеровцев утаить, немного продуктов Алексей Иванович получал на свой паек, да соорудил меленку. Намелю, бывало, мучки, травы добавлю, что ребята на пригорках собирали, — хлеб пеку. Тем и спасались. <…>

Я продолжала работать в колхозе. Дети были при мне, зимой учились в школе, летом помогали в меру своих детских силенок, а точнее сказать, в полную меру своей недетской ответственности. Ребятишки во время войны росли медленнее, а взрослели мгновенно.

Уже в первую весну по освобождении увидела я, как Юра и Бориска на скотном дворе раскопали из-под рухляди плуг.

— Зачем? Это не игрушка, — говорю.

А Юра мне в ответ:

— Пахать надо.

А как пахать? Во всем колхозе ни одной лошаденки.

— А мы вместо лошадей плуг потянем!

Конечно, сдвинуть плуг было не под силу мальчишкам. Вскопали поле вручную, но уж бороновать решили предложенным ими способом.

В один из приходов в Гжатск рассказала я Алексею Ивановичу о нашей затее.

— Нет! И борону вам не сдвинуть! — прикинул он. — Тяжела.

На другой день рано утром смотрю — идет мой Алексей Иванович. Оказывается, удалось ему на день взять увольнительную. Многое успел он в тот день в нашем клушинском доме сделать по хозяйству, смастерил и легонькую борону, которой мы потом не один год с ребятами бороновали. Хоть это так говорится — «легонькая», работать-то не так уж легко было, но все-таки можно.

Отцову борону опробовали мы сразу же, на другой день. Впряглись сыновья, склонились от усилий, к земле пригнулись — и двинулись. Я иду «коренником». До конца поля они дошли, оглянулись — пот по лицам течет, а улыбаются. У Юры улыбка широкая, задиристая:

— Мама! Ты плачешь или устала?

— Не плачу и не устала, солнце припекло.

Огород весь вскопали, только тогда мальчики побежали играть: палки, как автоматы, схватили, начали свои бесконечные бои, которые неизменно оканчивались «нашей победой». Игр этих я остерегалась. Но что скажешь? Не будешь же постоянно предупреждать: с палками поосторожней, со «стрельбой» поосмотрительней. Побаивалась-то не зря. Однажды пришли Юра с Бориской в дом, я глянула — ахнула: лица у них черные от копоти, а у Бориса и брови опалены. Я поняла: самострелом баловались. В те годы ребячьи карманы так и распирало от гильз, осколков снарядов, патронов. Случались трагические истории, от взрывов дети гибли, становились калеками, слепыми. Хотела я наказать сыновей так, чтобы на всю жизнь запомнили, но поглядела в Юрино лицо, вижу: сам все понял. Только одно и сказала:

— Понял, что брат чуть глаз не лишился? Нельзя так! <…>

Урожай, что заложили в победном сорок пятом, собрали богатый. Но раны, нанесенные вражеским нашествием, затягивались трудно — уж очень много их было!

Алексей Иванович после окончания войны остался работать в Гжатске. В городе присмотрелись, что он на все руки мастер, пригласили плотничать в квартирно-эксплуатационную часть. Решили мы с ним дом в город перевезти.

Под новый, 1946 год перебрались мы в Гжатск. Построили на выделенном участке по Ленинградской улице небольшой, временный домик, стали готовиться наш деревенский перевезти.

Из краеведческой книги Василия Орлова

и Александра Чернобаева «Гжатск»

Вместе с передовыми частями Красной Армии в освобожденный город прибыли руководящие работники района и области. Прибывшие в еще дымившийся Гжатск секретарь Смоленского обкома ВКП(б) Д. М. Попов и председатель облисполкома Р. Е. Мельников беседовали с жителями, на месте выясняли возможности быстрейшего восстановления хозяйственной жизни города и оказания помощи населению. <…>

Скоро стали поступать разные строительные материалы. Началось срочное восстановление и строительство первоочередных объектов, которые содействовали возрождению нормальной жизни. <…>

Работали днем и ночью, не считаясь с погодой. Работали много, напряженно, с крайним упорством преодолевая трудности. В результате, уже в марте были открыты пекарня и столовая, население обслуживалось несколькими магазинами и палатками, были восстановлены городская больница, баня, мельница. Начала выпускать продукцию сапожная мастерская артели «25 лет Красной Армии», швейная мастерская артели «Трудовик» и другие. С каждым днем все более расчищались улицы от обломков разрушенных зданий, приводились в порядок дороги, колодцы и т. д. <…>

До войны Гжатский район славился высокопродуктивным швицким скотом и высокосортными льнами. За восстановление этих отраслей хозяйства в первую очередь и взялись люди. Сюда было направлено главное внимание советских и партийных органов, всех трудящихся.

Гитлеровцы сильно подорвали животноводство района, но они не смогли уничтожить всего поголовья крупного рогатого скота. В 1941 году гжатский государственный племенной рассадник швицкого скота был эвакуирован в Мордовскую АССР и после освобождения района около 1500 голов скота было возвращено <…>

В результате, в течение первых двух лет после освобождения колхозы района восстановили поголовье племенного скота почти на 50 процентов к довоенному стаду, в 131 восстановленном колхозе района были созданы молочно-товарные фермы. В передовых колхозах, как колхоз имени Сталина, имени Калинина, имени Буденного и некоторых других, к концу войны было создано по 3–4 фермы.

За достигнутые успехи в восстановлении животноводства Гжатский район в 1945 году был признан победителем в социалистическом соревновании области и получил переходящее Красное знамя Смоленского обкома ВКП(б) и областного Совета депутатов трудящихся.

Колхозное крестьянство добилось первых успехов и в восстановлении посевов льна. Была восстановлена льносеменная станция. Строители занялись срочным восстановлением гжатского льнозавода. <…>

Помощь населению города и района государство продолжало оказывать на протяжении всех последующих лет. Государство предоставило колхозникам большие льготы, выдало огромные денежные ссуды на строительство, отпускало лес и различный строительный материал. В начальный период после освобождения была оказана большая помощь семенной ссудой. Колхозы и колхозники получили от государства тысячи голов крупного и мелкого скота. Оказывалась и всякая иная помощь. Значительную помощь гжатчанам оказали трудящиеся Ивановской, Калининской и Куйбышевской областей, приславшие семена, разный скот, оборудование.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

Более двадцати лет была я к тому времени замужем за Алексеем Ивановичем, но вот начинал он новое дело, к которому, кажется, подступиться невозможно, и я невольно любовалась им, как, бывало, в молодости: до чего же у него все складно да ловко получалось! Так и с переездом на новое место. Решили перебираться, я похолодела: сколько забот, трудов, мороки! Подумать боязно — с насиженного места стронуться! Алексей Иванович успокаивает:

— Нюра, это только кажется, что трудно. Одолеем!

Стал перечислять: «Яму под фундамент да под печь в начале лета выкопаем, а уж там дела пойдут. Фундамент сложим. Избу клушинскую разберем, пронумеруем все бревнышки, собрать — проще простого. Не один дом строил. Никто, сама знаешь, не жаловался. Себе неужто не сделаю? Балки в доме крепкие, полы не гнилые, крышу подлатаем. Чего же ты, Нюра, боишься, я же все эти работы, считай, с закрытыми глазами могу делать. Так говорю?»

Не спорю. Успокаивать успокаивал, но заметила: сам готовился загодя, осмотрительно, непоспешно. Видно, крепко спланировал, какую работу за которой выполнять. Юра с Борисом ему помогали по-взрослому. Землю копали, раствор месили, песок таскали, глину мяли, кирпичи подавали.

Из статьи Валерия Куприянова

«Биография Ю. А. Гагарина. Заметки к биографии»

После переезда в Гжатск Юру приняли в третий класс Гжатской базовой школы при местном педагогическом училище, уроки в которой вели и преподаватели и студенты училища. Устроила его в эту школу знакомая родителей Елена Федоровна Лунова. Его учительницей там стала Нина Васильевна Лебедева, только что окончившая училище. Здание этой школы не сохранилось.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

В середине учебного года привела я своих мальчиков в школу. Елена Федоровна, заведующая, видно, прикинула, что мальчики мои деревенские могут заробеть перед гжатскими городскими ребятами, поэтому сказала:

— Я как раз в третий класс собираюсь, идемте вместе.

Пошли в класс. Ученики Елену Федоровну увидели, сразу же примолкли. Я почувствовала: уважают, вольничать при ней себе не позволяют. Раздался звонок, ученики вмиг по местам разошлись.

— Садитесь, — спокойно сказала Елена Федоровна. — Я привела к вам новенького. Юра Гагарин.

Осмотрела класс и подошла ко второму ряду, потом к Юре обернулась, позвала его: — Тут будешь сидеть. Паша — человек серьезный.

Юра мой прошел, сел. Я еще поглядела, как он под столом руку товарищу протянул, по губам поняла, имя назвал. Так они с Дешиным познакомились.

Потом мы Бориса во второй класс определили.

После уроков дети пришли радостные, возбужденные, о порядках в школе, об учителях рассказывают.

Учительница Юрина мне сразу же понравилась. Нина Васильевна Лебедева весной 1946 года закончила наше гжатское педучилище, Юрин класс был у нее первым. Она была совсем молоденькая, но к работе своей относилась с большой ответственностью.

Из воспоминаний Павла Дешина

Мы с Юрием жили неподалеку друг от друга. Из школы ходили вместе и уроки очень часто готовили за одним столом. У меня дома или у него. Юра увлекался физикой, математикой. А мне эти предметы давались со скрипом. То и дело приходилось обращаться к нему за помощью. И что примечательно: Юра, бывало, не успокоится, пока не убедится, что я понял урок.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

Немало Юра рассказывал о своих одноклассниках. В рассказах Юры часто звучало: «у такого-то отца убили», «у такой-то брат не вернулся с фронта», «тот — сирота».

Много рассказывал о дешинской семье, о том, как брат Паши был партизаном. Однажды сожгли они большой гитлеровский склад в конце Ленинградской улицы. Немцам удалось поймать брата и его товарищей. Пытали их, но комсомольцы никого не выдали. Расстреляли их на стадионе. А мать с двумя сыновьями — Павлом и Алексеем — погнали в Германию. Освободила Красная Армия их в Белоруссии.

Из статьи Валерия Куприянова

«Биография Ю. А. Гагарина. Заметки к биографии»

Гагарин рос нормальным ребенком, учился с увлечением. Но школа эта была начальная, поэтому в пятом и шестом классе Гагарин учился уже в средней школе г. Гжатска. К 1973 году это здание стало просто жилым домом, на Советской улице, дом 91. Так пишут во многих источниках, вместе с тем сохранилось, например, свидетельство, в котором написано: «Свидетельство выдано ученику 5 класса Гжатской базовой школой № 1 о том, что он выиграл соревнования по кроссу на дистанцию 500 метров с результатом 1 минута 36,2 секунды». <…>

В начале шестого класса стал пионером. Занимался физкультурой. Зимой 1948 года Гагарин вышел победителем общешкольного турнира — конкурса «Кто больше всех подтянется на турнике?». Его рекорд был 16 раз. Такое остальным оказалось не под силу.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

Юра рос компанейским, учился хорошо, в этом ему память помогала. Он раз-два прочтет — уже чуть ли не наизусть помнит. Знаниями любил делиться, поэтому частенько занимался с отстающими. Вообще чувство долга у сына, у товарищей его было развито сильно. Оно сказывалось во всем, даже в том, как следил Юра за своим внешним видом. Пионер должен быть примером! Товарищи выбрали его председателем совета отряда. Каждый вечер он наглаживал свой пионерский галстук.

К концу учебы в четвертом классе заболел Паша Дешин, его ближайший товарищ. Тогда многие ребята малярией мучались. Высокая температура, озноб так выматывали, что человек силы терял. Юра ходил к другу каждый день. Когда приступ у Паши закончится, станет уроки объяснять, вчерашнее задание спрашивать. Подбадривает.

Через месяц Дешин вернулся в класс. Вызвала его Нина Васильевна к доске, задание дала, он все примеры, задачи решил. При всех учительница Юру поблагодарила. Потом даже на родительском собрании отметила, что Гагарин — хороший товарищ.

Экзамены за четвертый класс Юра сдал на «отлично», а Паша — на «хорошо» и «отлично».

Из воспоминаний Елены Луновой

Ничем не отличался Юра? Отличался! Он умел почувствовать боль другого человека. Однажды запустил из окна построенную модель самолета. А она возьми да упади на прохожего. Я, конечно, вызвала озорника в учительскую. Он не только уговорил пострадавшего, но и извинился перед ним. Когда тот ушел, Юрик просил меня не сообщать маме, у нее, мол, и без того тяжко на душе. Обещал впредь грубо не шалить. Не припомню, чтобы он когда-либо не сдержал слова.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

В пятый класс Юра пошел в 1947 году. Базовая еще более или менее под школу была приспособлена, а средняя разместилась в двух больших жилых домах дальше по Советской улице. В одном сейчас живут, а второй, который прозывался «бабикатина изба», — сломался. В школу они были превращены в силу необходимости: в Гжатске после фашистского нашествия оставшихся пригодными зданий было наперечет. Уцелевшие дома, требовавшие небольшого ремонта, сразу же были отданы под школы, Дом пионеров, детские сады, ясли, больницы. <…>

Литературу и русский язык преподавала <…> Ольга Степановна Раевская, она же была классным руководителем. Уроки ее были очень интересны, могу об этом судить по тому, с каким увлечением рассказывал о них Юра. Он говорил о Пушкине, Лермонтове, пересказывал произведения, разучивал отрывки, стихи. Ольга Степановна умела донести до ребят смысл творений Гоголя, басен Крылова. Она приучала их любить родной язык, уважать книги, проникать в смысл написанного.

Из воспоминаний Ольги Раевской

Нет ничего удивительного в том, что школа превратилась в значительный центр культурной жизни Гжатска. Мы давали концерты не только учащимся, но и раненым в госпитале, выступали после торжественных собраний и конференций, ставили спектакли в пользу детского дома.

Оказывали дети посильную помощь и в восстановлении мирной жизни. Школьники расчищали развалины, во время каникул работали в пригородных колхозах — дергали лен, копали картошку, свеклу, морковь. И я не помню случая, чтобы ребята уклонялись от этих недетских, тяжелых даже для взрослых работ. Наоборот, если родители пытались удержать кого-нибудь из них дома, ребята просили учителей воздействовать на отца или на мать.

Некоторые из наших учеников могли гордиться и боевыми заслугами, свидетельствами которых были ордена и медали — награды за участие в партизанской борьбе. Учились у нас и «сыны полков» — одетые в солдатское обмундирование воспитанники воинских частей. <…>

В трудных условиях жили дети, нелегко им было и учиться. Единственная на весь Гжатск средняя школа не имела специального здания. Под классы были приспособлены комнаты двух ветхих жилых домов. Несколькими учебниками обходился целый класс, писали ребята кто на чем мог, а вместо черновиков использовали записные книжки, сшитые из газет. Зимою в классах было до того холодно, что замерзали чернила в пузырьках, а заниматься приходилось в пальто. Сидели ученики не за партами, а за самодельными, сколоченными из длинных досок столами — по пять-шесть человек за каждым столом. Чтобы выйти к доске, ученику нужно было нырнуть под стол или протиснуться за спинами товарищей.

Юра носил учебники в потертой полевой сумке. В школу он обыкновенно приходил в белой рубашке, подпоясанный широким солдатским ремнем с латунной пряжкой, на голове ладно сидела пилотка. Это был Юрин парадный костюм. Мальчик его очень берег и, возвращаясь из школы, переодевался в полосатую ситцевую рубашку, старые штанишки, снимал ботинки и до холодов бегал босиком.

Учился Юра очень хорошо. От других ребят его отличала необыкновенная живость. Он был очень непоседлив, энергичен, всегда первым рвался к доске и схватывал буквально на лету. Его хватало на все: и на учебу, и на ребяческие проделки, и на участие в художественной самодеятельности. Помню его читающим с большим чувством стихи о Юрии Смирнове, декламирующим отрывок из романа «Молодая гвардия» — «Руки моей матери», лихо отплясывающим русский танец или «Лявониху». Если ставилась пьеса, Юра непременно играл в ней. В общем, был он, как говорят, один во многих лицах.

Часто мы оставались после уроков, чтобы почитать вслух интересную книгу. Некоторые отзывы о прочитанном у меня сохранились. Среди них — отзыв Юры Гагарина. Он пишет, что ему понравилась книга «В открытом море», в которой рассказывается о героях-черноморцах, о борьбе моряков с врагами нашей Родины, о том, как, попав в плен, они не пали духом, а, совершив почти невероятное, вырвались на свободу.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

У меня такое впечатление, что Юра старался охватить все. Участвовал он и в художественной самодеятельности. В школе они задумали сделать театр теней — сколько же рассказов было о спектакле «Сказка о попе и о работнике его Балде»! Ребята сами вырезали из картона фигурки действующих лиц, прикрепили их к лучинкам, учились водить за натянутым полотном. Юра исполнял роль Балды, слова учил по вечерам. Его друг Лева Толкалин был главным осветителем. Юра рассказывал, как тот умело использовал большой трофейный карбидный фонарь. Декорации, афиши ребята тоже рисовали сами. Конечно, они были не такие красивые, как рисунки настоящих художников, но детям они были дороги и очень нравились. В день после спектакля Юра так подробно рассказывал дома о представлении, о реакции зала, так выразительно изобразил действующих лиц, что мы все будто побывали на этом спектакле.

Из документальной повести Льва Толкалина

«Наш одноклассник Юрий Гагарин»

У Раевской был литературный кружок. На маленькой сцене чаще ставили Пушкина, Гоголя, Гайдара. Особенно нравился нам «Тимур и его команда».

Любил эти постановки и Гагарин. В наших глазах Юра был именно тем Тимуром. Заводилой, честным и отважным товарищем. Мог постоять за себя и за друзей.

В свободное время собирались у Раевских во дворе. Там договаривались, какие альбомы делать, какие плакаты рисовать, какие пьесы ставить.

Как-то после уроков, наш пятый задержала Ольга Степановна и предложила поставить «Сказку о Попе и его работнике Балде». Притихли обдумывая.

— Я хочу быть Балдой, — попросил Гагарин.

— Всегда ты и ты, — отрезала Тоня Дурасова. — А может, кто другой хочет.

Тоне Балда не подошел по полу, а другого — не нашлось. Значит Балдой будет Юра.

— Он и так «балда», — пошутил Володя Попов.

Ребята засмеялись.

— Пусть Попом будет Вовка Поп, — пропищала обрадованная Афанасенкова. <…>

— Ладно, пусть будет по-твоему, Галка. Володя, будешь Попом.

А как быть с костюмами? В школе ничего нет, да и у учеников негусто. Поразмышляв еще, решили сделать теневой театр. Тут проще. Балду и попа можно вырезать из картонок. Простыня найдется, и дело за освещением. Дальше распределили роли.

Осветителем назначили Левку Толкалина, музыкантом — баяниста Толю Виноградова. Попробовали с керосиновой лампой. За простыней замелькали тени Балды и попа.

— От первого щелчка поп подпрыгнул до потолка!

Юра поднес к картонному попу щелбанец, Толя Орешонков грохнул палкой по оцинкованному тазу. Вовка «Поп» подпрыгнул и завопил: «А-А-А-Ох». Толя Виноградов дал аккорд на баяне.

— Все бы ничего, только видно плохо, — посетовала Ольга Степановна. — Толкалин, ты у нас на все руки. Придумай что-нибудь. У меня в доме есть какая-то немецкая трофейная лампа. Приди, попробуй разобраться. Может, что получится. <…>

К выходным в школе собрались почти все школьники и учителя. Театр удался на славу. Юра зычно воспитывал попа. Вовка Попов, высоко прыгал и вопил как резаный. Орешонков громко бил в оцинкованный таз, а Виноградов наяривал на баяне. <…>

Удавшийся теневой спектакль показали школьникам еще раз. Пришло жуткое количество школьного народу.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

Увлекались они с Левой и фотографией. Лева где-то нашел старенький фотоаппарат, напоминающий нынешний «Любитель». Целыми вечерами они его разбирали, чистили, что-то вытачивали, заменяли какие-то детали. Но фотоаппарат никак не поддавался. Потом заработал. Ребята задумали приладить приспособление, чтобы он «щелкал» через несколько секунд и можно было бы самому фотографу запечатлеться на снимке. Задуманное удалось. Ребятишки сфотографировали свои семьи, потом побежали в школу, там рассказали о своем успехе классной руководительнице и даже сфотографировались вместе с ней. Потом для стенгазеты запечатлели своих товарищей на занятиях в классе и на уборке моркови. Стенгазета привлекла внимание всей школы. Юра и Лева были горды тем, что смогли выпустить интересный номер газеты. С фотоаппаратом не расставались. Именно этим нехитрым аппаратом сделаны почти все детские снимки Юры в Гжатске.

Из документальной повести Льва Толкалина

«Наш одноклассник Юрий Гагарин»

О таком они давно мечтали. Это был немецкий трофейный аппарат массового производства известной фирмы «Agfa». Ничего особенного. Нажмешь кнопку сбоку — откинется металлическая досточка с салазками. Нажав одновременно две кнопки изнутри, на салазки можно было выдвинуть панель с затвором и объективом. Панель соединялась с корпусом маленькой кожаной гармошкой. Фотоаппарат складывался обратным порядком. Заряжался фотопленкой, шириной 6 сантиметров. Фотокарточки 6?9 сантиметров делались контактным способом.

Недели через две стали получаться терпимые фотокарточки. Проявляли у Юры или у Толкалиных дома. Родители не мешали, а наоборот, поощряли. Левка смастерил импровизированную фотолабораторию. На крохотной кухне, метрах в полутора от пола рейкой к стене был прибит полог из брезента. С боков спускались две наклонных рейки, закрытые тем же брезентом. Внутри, у стены, стоял маленький столик с двумя табуретками, бутыль с речной водой и ведро. На столике размещались проявочный бачок, три больших суповых тарелки с проявителем, водой и закрепителем для фотокарточек, проявитель и закрепитель для пленки, а также самодельный фонарь из красной материи. Заряжали фотобачок в темноте. Проявляли, промывали и закрепляли пленку, а затем выносили на просушку. Чтобы залезть в «лабораторию», поднимали полог и договаривались не портить воздух. Потом уже, закрывшись так, чтобы не проникал посторонний свет, печатали фотокарточки, для чего фотобумагу вскрывали при красном свете, зажимали между стекол пленку и фотобумагу и засвечивали ее большим аккумуляторным фонарем Гагарина. Обычно возились долго. Под пологом было душно и жарко. Полог здорово мешал родителям, и они не раз грозили закрыть «лавочку», если слышали перебранку и возню внутри. Обычно не сдерживался Левка и орал на весь дом.

— Какого хрена ты не додержал фотку в проявителе?

На что Гагарин спокойно возражал.

— Да ты пересветил ее! Видишь, уже чернеть стала! Зачем ее там дальше держать!

Иногда дело доходило до дружеских потасовок. Тогда Юра придерживал друга за локоть.

— Успокойся, Толкушка, а то воздух испортишь! Придется вылезать.

— Ни хрена! Сам испортишь!

— Кто это все про хрен вспоминает? — ворчала Левкина мама и нащупывала под брезентом головы.

Затылок своего сыночка она определяла безошибочно и давала увесистый подзатыльник. Получив, к тому же, еще и ощутимый щелбан, сынок не надолго замолкал и хрена больше не вспоминал.

Вторая лаборатория размещалась у Гагарина в кладовке. Она была толково организована. Да и в гостях Левка вел себя скромнее. Но вскоре карточки 6?9 перестали удовлетворять приятелей.

— Давай сделаем фотоувеличитель, — предложил хозяин.

— А как? — удивился Толкалин.

Пошли к Гагариным и стали лазать по полкам и чердаку. В хламе нашли старый довоенный фотоаппарат «Фотокор» — творение довоенной отечественной фотоиндустрии. Объектив был на месте, но затвор уже не работал, поэтому из аппарата решили сделать фотоувеличитель. Долго мудрили, как сделать, чтобы не была видна нить лампочки подсветки, как пристроить кадр 6?9 к окну кассеты 9?12, как ликвидировать щели у фонаря? Наконец к вечеру, еще до полной темноты, Гагарин успел приладить сзади к корпусу аппарата деревянную коробку с двумя лампочками по 60 ватт и картонную проставку под пленку шириной 6 сантиметров. Все было готово для эксперимента с фотоувеличением. Простую белую бумагу размещали у объектива так, чтобы проекция негатива занимала кадр 9?12, а иногда и больше. Затем на бумагу кнопками прикрепляли уже фотобумагу. Но негатив просвечивался плохо, и приходилось ждать минуты по две-три. У Левки терпения не хватало, и он злился.

— Сделал не проектор, а драндулет! Пока проектируется, выспаться можно!

— А ты, в самом деле, поспи, пока я все сделаю. Все равно от тебя пока толку мало.

— Как это мало? А кто воздух портить и хрен вспоминать будет?

— Ну и шуточки у тебя! Приготовь-ка пока лучше проявитель и прочую химию.

Через неделю приятели принесли в класс фотоувеличитель и фотокарточки 9?12 и даже 24?18. Не очень четкие и контрастные, но все-таки большие. Одноклассники обступили фотографов и стали расспрашивать, как им это удалось. Левка ходил с видом профессора и давал пояснения. Когда надо было рассказывать про то, что делал Юрка, он умалчивал, а о том, что делал сам, рассказывал долго и длинно.

— Ну ты и гусь! — возмутилась Рая Стольникова. — Увеличитель-то почти весь деревянный! Тебе век ничего из дерева не сделать! Ты все с железками, да с железками. Наверняка все Гагарин сделал. Он ведь и столяр, и плотник, и на все руки работник!

После этих слов «гусь» приумолк, а Юра скромно заметил:

— Да мы все вместе делали и не разделяли, кто что. Так, Лев?

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

Химию и биологию вела Елена Александровна Козлова, математику в пятом классе — Зинаида Александровна Комарова, в шестом — Натан Вульфович Марьяхин, географию — Антонина Васильевна Иванова, военное дело и физкультуру — Леонид Николаевич Головкин, а завучем была Ираида Дмитриевна Троицкая, депутат Верховного Совета СССР.

Но, пожалуй, в нашей семье больше всего звучало рассказов о Льве Михайловиче Беспалове. Это и понятно. Юра увлекался физикой, а Лев Михайлович с увлечением преподавал ее ребятам. Еще не встретившись с ним на родительском собрании, я уже хорошо представляла его по живым Юриным рассказам. Их физик до войны был учителем, потом служил в рядах Красной Армии стрелком-радистом. Демобилизовавшись, пришел в школу, чтобы опять заняться своим любимым делом. Ходил он в военном кителе, только без погон. Было ему лет тридцать. Лицо доброе, но чуть сдвинутые брови делали его строгим.

В школе он вместе с Зинаидой Александровной Комаровой организовал технический кружок, в который Юра тотчас же записался. Ученики под руководством наставников сделали летающую модель самолета, смастерили бензиновый моторчик и как-то отправились на пустырь запускать свою модель. Разговоров о том, как эта машинка — «проворная, как стрекоза» — взяла и полетела к солнцу, было не на один вечер!

В школе по подсказке Льва Михайловича прочел Юра книгу о жизни Циолковского. Любовь к этому человеку, восхищение его одержимостью, страстностью, бескорыстным служением идее космических полетов пронес сын через всю жизнь.

Из документальной повести Льва Толкалина

«Наш одноклассник Юрий Гагарин»

Во времена юности Юры Гагарина экология была в норме. Места у плотины облюбовали раки. Ребятишки лазали руками по старым бревнам и, нащупав, вытаскивали порой крупных рачищ. Особенно хороша была ловля ночью. Здесь, у плеса, собиралась компания во главе с Гагариным.

Вечера были прохладными, и надо было согреться. Костер жгли до рассвета, подбрасывая в него сухостой. Кипятили воду в старом чайнике. Заваривали иван-чаем да сушеной сахарной свеклой. Чай казался сладким и ароматным. За чаем «травили» анекдоты и разные небылицы.

Поглядывали на луну и звезды. Гагарин любил фантазировать.

— На Луну бы слетать! Что там есть?

— Да ничего там нет, — торопился начитанный Нижник. — Безвоздушное пространство. На чем туда полетишь?

— А ракета? — не сдавался Юра. — Она в безвоздушном точно полетит. Да и самолеты уже есть реактивные. Вон Левкин отец рассказывал, что сам видел: летают без винта. Да и брат Валентин видел немецкие реактивные истребители в конце войны.

Затягивался удивительно интересный разговор. Жаль, что ночью тогда нельзя было сфотографироваться всей компанией. А звезды притягательно манили к себе.

— Эх, космическая красотища! — мечтательно и почему-то вполголоса говорил Гагарин, лежа на спине.

Все тоже смотрели в эту манящую даль.

Из книги воспоминаний Анны Гагариной

«Память сердца»

Юра не то что выделялся своей добротой, а, скорее, к доброте других призывал. Не словом (призывов ребята не любят), а делом. Он не стеснялся быть внимательным, вежливым, отзывчивым. А ведь обычно ребята в этом возрасте любят показаться грубее, чем есть на самом деле.

Юру в школе окружали деликатные, добрые взрослые. Ни одного случая неуважения, которое бы учителя к ребятам проявили, не припомню. А уж Юра бы обязательно сказал (не пожаловался, а поделился). Не было такого. Вообще детская деликатность в ответ на доброту рождается.

Юра с детства был по-особенному чутким, умеющим распознавать, что человек чем-то обеспокоен, расстроен. Хоть был ребенком — знал: взрослый тоже теплоты ждет. Я, во всяком случае, теплоту эту ощущала. Оказывается, другие тоже замечали.

Из воспоминаний Ольги Раевской

Уроки и всевозможные школьные мероприятия отнимали у Юры много времени. Но это не освобождало его от домашних обязанностей. Я нередко видела Юру стоящим в очереди за хлебом, колющим дрова или вскапывающим огород. Дети послевоенной поры хорошо понимали смысл пословицы: «делу — время, потехе — час».

Как классный руководитель, я часто бывала в семье Гагариных, а в школу, на родительские собрания, обычно приходила Анна Тимофеевна. Она тревожно справлялась:

— А мой-то как?

Я хвалила Юру за успеваемость, за активность и только делала замечание, что уж очень он всегда рвется вперед, так и кажется, один все хочет сделать.

По всему было видно, что Юра крепко любил и уважал свою труженицу-мать. Семья Гагариных еле-еле сводила концы с концами. И Юра задумал сам пробивать себе дорогу в жизни. Я пыталась уговорить его кончить среднюю школу, и Анна Тимофеевна просила меня повлиять на сына, но Юра поступил по-своему: после шестого класса уехал в Люберцы, в ремесленное училище.