Об «агрессивном» Сталине, «мечтавшем» захватить Европу, и «миролюбивом» Черчилле, желавшем от Сталина Европу «спасти»

В качестве своего рода присказки к этому разделу приведу некий казус, относящийся к весне 1945 года.

5 мая 1945 года первый секретарь посольства СССР в Югославии В.М. Сахаров беседовал с Маршалом Югославии Иосипом Броз Тито. Был затронут вопрос и о Триесте. Сахаров записал в служебном дневнике:

«Тито с возмущением заявил о «нахальном поступке» англичан, вошедших в Триест после его освобождения Югославской армией, да ещё заявивших о взятии пленных. Возможно, сказал Тито, в таком большом городе и остались в каких-либо домах немцы, возможно, что, попрятавшись при появлении партизан, они вышли из укрытий, чтобы сдаться англичанам. Англичане хотят иметь Триест, заявил Тито, но мы его не отдадим, не можем его отдать.

По словам Тито, англичане безобразничают в некоторых городах, поддерживая демонстрации фашистов силой оружия, своими танками и препятствуя при этом вмешательству югославских властей и армии».

Возможно, читатель не забыл, что я уже упоминал в этой книге о Триесте. Если мы посмотрим на карту, то увидим, что ныне Триест — это узкая, вытянувшаяся вдоль Венецианского залива Адриатического моря, часть итальянской территории с крупным портом Триест.

Основали город древние римляне — как колонию Тергесте. Но поскольку место было стратегически очень удобное, Триест входил в разное время в состав разных государств — одно время даже в состав наполеоновской Франции, образовавшей вдали от метрополии южные Иллирийские провинции. К XX веку эти земли принадлежали Австро-Венгрии, и Триест был крупнейшим австрийским портом. Это всё при том, что Триест давно был экономическим и историческим центром славянской Юлийской Крайны и тяготел к Югославии, точнее — к Словении. Однако после окончания Первой мировой войны эта зона в 1919 году по Сен-Жерменскому договору отошла к Италии — несмотря на протесты славян и Югославии.

В 1943 году Триест оккупировали немцы, 30 апреля 1945 года он был освобождён партизанами маршала Тито, а далее события развивались так, как это описано в дневнике В.М. Сахарова: Триест заняли англо-американские войска.

И заняли надолго — до 1954 года, когда Триест и зона западнее его отошли к Италии, а зона восточнее Триеста — к Югославии. До этого здесь существовала «Свободная территория Триест» под контролем Совета Безопасности ООН, то есть, по тем временам, под контролем США.

Англосаксы расставались с частью зоны Триеста в 1954 году по нужде — надо было постараться удержать при себе Югославию, начинавшую после нескольких лет разрыва восстанавливать отношения с СССР. Однако стратегически наиболее существенная часть зоны Триеста отошла к Италии, то есть по тем временам — к США, если иметь в виду не формальную государственную принадлежность, а военно-политическую сторону дела.

Впрочем, я забрался слишком далеко, и нам пора вернуться в 1945 год. Напомню лишь, что начал я с Триеста, чтобы на конкретном примере 1945 года проиллюстрировать, как нагло, грубо, попирая и историю, и естественное право народов, и принципы свободы, поступали англосаксы тогда, когда не встречали равнозначного противодействия.

И так было всегда — ещё с тех времён, когда незабвенный Фёдор Ушаков штурмовал кораблями бастионы сухопутных средиземноморских крепостей и учреждал Республику Ионических островов. Потому бритты Ушакова и не любили — за ум и силу. Но Ушаков в своих действиях был связан проанглийским Петербургом.

Теперь Россия на Лондон не заглядывалась. Так как же должны были потомки адмирала Нельсона и леди Гамильтон в 1945 году не любить и — чего уж там — попросту ненавидеть могучего и не зависимого ни от кого, кроме руководимого им народа, русского вождя Сталина?!

Они его, конечно, и ненавидели. И оттого, что пока не могли обойтись без Сталина и России, они ненавидели Сталина и Россию ещё больше.

Но пока — скрыто.

Почти сразу после окончания войны начались разногласия между союзниками и Советским Союзом. Собственно, впрячь в одну телегу русского медведя, американских слона с ослом и британского льва было делом мало перспективным и ненадёжным даже во время войны.

Теперь же, когда Россия пришла в центр Европы, когда русские контролировали полностью Польшу, Румынию, Венгрию, Чехословакию, Болгарию, часть Австрии и Германии, англосаксы по обе стороны Атлантики начинали чувствовать себя неуютно.

Они ведь привыкли хозяйничать в Европе безнаказанно и безраздельно.

А тут — русские. Причём — с их сумасшедшими идеями насчёт того, что владыкой мира будет Труд, что плоды труда народов должны принадлежать народам, а не «лучшей части нации».

Поэтому уже в 1945 году англичане — их это касалось в первую голову, а с ними и янки, начали создавать миф об «агрессивности» Сталина и необходимости «защитить» от него Европу.

Мифы, однако, создаются для публики. Сами же мифотворцы руководствуются планами.

Они ими и руководствовались. Накануне Крымской (Ялтинской) конференции состоялась ещё одна конференция — на острове Мальта совещались отдельно союзники. Там-то, 1 февраля 1945 года, английский министр иностранных дел Энтони Иден и сделал откровенное (чего стесняться — вокруг исключительно свои!) признание:

«У русских будут весьма большие требования; мы можем предложить им не очень много, но нам нужно от них очень много. Поэтому нам следует договориться о том, чтобы собрать воедино всё, чего мы хотим, и всё, что нам придётся отдать. Это распространялось бы также и на Дальний Восток».

Итак, Черчилль и Иден, а точнее — английские правящие круги, еще не покончив с немцами, уже обдумывали вопрос — как бы обмануть русских и всучить им за их добротный товар свой гнилой?

Пожалуй, неплохим комментарием к такой позиции могло быть мнение Рузвельта, высказанное им через три дня — 4 февраля 1945 года, уже в Крыму в беседе со Сталиным:

«Англичане — странные люди. Они хотят кушать пирог и хотят, чтобы этот пирог оставался у них целым в руке».

Сталин в ответ заметил, что это удачно сказано.

Сказано было действительно удачно, но главное — точно. Кому как не президенту Америки было знать аппетиты и склонности своих старших по возрасту, но младших по положению «братьев» из Старого Света?

Впрочем, оценку Рузвельта можно было бы адресовать и самим янки.

Забавный момент! В Ялте Черчилль вдруг стал плакаться! Во время заседания 5 февраля он вначале предался воспоминаниям о ситуации после Первой мировой войны и заявил, что «репарации доставили тогда большое разочарование», что от Германии удалось-де получить «всего лишь 1 миллиард фунтов», да и того не получили бы, если бы «США и Англия не инвестировали денег в Германии».

По Черчиллю выходило, что Англия взяла у немцев лишь «несколько старых океанских пароходов», зато «на те деньги, которые Германия получила от Англии, она построила себе новый флот». Мол, «англичане в конце прошлой войны тоже мечтали об астрономических цифрах, а что получилось?»

Стоило ли побеждать тевтонов?

Имея в виду уже сегодняшний день, Черчилль заявлял, что если бы он, Черчилль, «считал возможным поддержать английскую экономику путём взимания репараций с Германии, он решительно пошёл бы по этому пути». Но он-де «сомневается в успехе».

В общем, Черчилль заранее пытался настроить Сталина на то, что после победы Россия ни на что существенное от Германии рассчитывать не должна. Однако сэр Уинстон забыл, что в лице Сталина имеет дело отнюдь не с английским парламентарием. Вот часть их диалога на том заседании…

«Черчилль. Что будет с Германией? Призрак голодающей Германии с её 80 миллионами человек встаёт перед моими глазами. Кто её будет кормить? И кто за это будет платить? Не выйдет ли в конце концов, что нам придётся хотя бы частично покрывать репарации из своего кармана?

Сталин. Все эти вопросы, конечно, рано или поздно возникнут.

Черчилль. Если хочешь ездить на лошади, её надо кормить сеном и овсом.

Сталин. Но лошадь не должна бросаться на нас.

Черчилль. Признаю неудачносгь метафоры. Но если вместо лошади для сравнения поставить автомобиль, то всё-таки окажется, что для него нужен бензин.

Сталин. Аналогии нет. Немцы не машины, а люди.

Черчилль. Согласен…»

То есть на всех этих жалобах Черчиллю, что называется, «не обломилось». Хотя он не лгал, когда заявлял, что в нынешней войне Великобритания сильно пострадала, что она задолжала большие суммы помимо ленд-лиза и её общий долг составляет 3 миллиарда фунтов.

Но тут уж виновен был сам Черчилль — именно он ввязал Англию не в «странную войну», как Чемберлен, а в самую настоящую жестокую воздушную «Битву за Британию» во имя будущей гегемонии в Европе и в Англии Соединённых Штатов.

Должки-то бритты имели перед янки.

Самое же смешное «отмочил» вслед за Черчиллем Рузвельт. По его словам, Америка на той, первой, войне тоже только проиграла, чуть ли не облагодетельствовав при этом Германию. Знакомый с сутью дела читатель может мне не поверить, но вот точная протокольная запись от 5 февраля 1945 года:

«Рузвельт заявляет, что он тоже хорошо помнит прошлую войну и помнит, что Соединённые Штаты потеряли огромное количество денег (выделение моё. — С.К.). Они ссудили Германии более 10 миллиардов долларов, но на этот раз они не повторят своих прежних ошибок…»

Удивительными всё же «благодетелями» человечества и «альтруистами» оказались ялтинские собеседники Сталина! Они затеяли две мировые войны исключительно для того, чтобы «проучить тевтонов». Ну, а то, что в результате уже Первой мировой войны более двух третей золота в мире оказалось в США, было пустяком, не стоившим ни англосаксонского, ни вообще чьего-либо внимания.

Надо сказать, что Сталин и его сотрудники слёз по поводу «утрат» бриттов и янки проливать не стали — в Ялту из Москвы не щеголеватые ельциноиды приехали, а выдающиеся политики и выдающиеся патриоты. Поэтому член советской делегации Иван Майский, посол Москвы в Лондоне, в два счёта не оставил от «аргументов» Черчилля и Рузвельта камня на камне.

Майский пояснил, что неудача с репарациями в той войне объясняется не их чрезмерностью, а тем, что «союзники требовали с Германии репарации не в натуре, а главным образом в деньгах».

«Если бы союзники были готовы получать репарации в натуре, — прибавил Майский, — никаких осложнений не вышло бы».

Майский — конечно, по согласованию со Сталиным — показал, что репарационные требования СССР не чрезмерны, а скорее скромны. При этом Майский замечал (цитирую по протоколу заседания 5 февраля):

«Советское правительство отнюдь не задаётся целью превратить Германию в голодную, раздетую и разутую страну. Наоборот, при выработке своего репарационного плана Советское правительство всё время имело в виду создать условия, при которых германский народ мог бы существовать на базе среднеевропейского уровня жизни… Германия имеет все шансы построить свою послевоенную экономику на основе расширения сельского хозяйства и лёгкой индустрии».

Майский был прав, конечно, напомнив к тому же, что «послевоенная Германия будет совершенно свободна от расходов на вооружение» и «это даст большую экономию».

Даже Черчилль был вынужден откликнуться: «Да, это очень важное соображение!»

Возражать русским по существу в 1945 году было сложно. И не потому, что они стояли в центре Европы, а потому, что они были правы.

А при этом, конечно, ещё и мощны.

Вернёмся к заявлению Идена на Мальте. Изучив его, мы поймём, что Иден и вообще союзническое руководство внутренне, «про себя», понимали, как много сделали русские для общего дела, как велики их заслуги и, соответственно, как велико их право требовать многого и многое получить.

Я уже писал, что когда Черчилль 6 февраля 1945 года заявил в Ливадийском дворце, что «вопрос о Польше для британского правительства является вопросом чести», Сталин тут же согласился с этим, но прибавил, что «для русских вопрос о Польше является не только вопросом чести, но также и вопросом безопасности».

Что могли возразить на эти суровые и точные слова записной парламентский болтун Черчилль или его министр иностранных дел Иден, умеющий назвать лопату «предметом, хорошо всем нам известным по работе в саду»?

Для СССР вопрос о Польше действительно был вопросом прежде всего безопасности.

А для Англии он не был даже вопросом чести — какая там честь! Для Англии «польский» вопрос был вопросом выгоды. Настолько соблазнительной выгоды, что Черчилль не постеснялся благословить кровавую авантюру Варшавского восстания 1944 года, лишь бы сохранить хотя бы призрачный шанс на сохранение в Польше английского влияния.

А Балканы — давняя вотчина англичан, где они конкурировали с немцами, в 1945 году разбитыми и выведенными из игры как конкуренты?

А Венгрия?

А Румыния?

Возврат их в сферу англосаксонского влияния был для Англии и США вопросом выгоды.

Переход же их в советскую сферу влияния был для СССР вопросом не только — да! — выгоды, но и вопросом внешней безопасности.

Мог ли кто-то по совести и чести отрицать право СССР иметь в соседях такие Венгрию, Румынию, Чехословакию, Болгарию, которые естественным образом были бы лояльны к СССР и были бы для него не источником тревог и потенциальной военной опасности — как это вышло во Вторую мировую войну, — а гарантом безопасности границ и территории СССР?

Не говоря уже о Польше — вечной русской головной боли по причине поведения исключительно самих поляков, готовых перед Второй мировой войной «дружить» с кем угодно, лишь бы — против России!

Интересный факт! Уже известный читателю автор книги «Сэр Антони Иден» Алан Кэмпбелл-Джонсон сообщает, что на обеде 15 марта 1943 года Идена с Рузвельтом Гарри Гопкинс сделал показательную запись. Гопкинс отметил, что Иден тогда «дважды высказывался в том смысле, что русские не хотят брать на себя по окончании войны слишком большие обязательства в Европе», и что Сталин «захочет, чтобы на континенте остались значительные контингенты английских и американских войск».

Иден говорил сущую правду — все действия Сталина по обеспечению решающего влияния СССР в той или иной европейской стране определялись весом и влиянием национальных левых сил в этой стране. Это было верно в отношении Болгарии, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Югославии и даже Польши, хотя последний случай был особым.

Двинемся дальше…

Я уже не раз писал об Арденнском синдроме политики союзников и опять вернусь к нему — очень уж наглядно здесь проявляется лживость мифа о якобы желании Сталина «завоевать» всю Европу и подчинить-де её сталинскому сапогу.

Вспомним об Арденнском наступлении немцев и его злополучной связи с ускорением нашего наступления в Польше. Если бы Сталин хотел всё «завоевать» сам, стал бы он выручать союзников в критической ситуации? Ведь Сталин мог бы и отказаться от помощи тогда — по примеру неоднократно поступавших так с ним англосаксов.

Да, война, скорее всего, продлилась бы на несколько месяцев дольше, лилась бы лишняя кровь. Но что — по уверениям творцов грязных мифов — была для «людоеда» Сталина людская кровь. Он ведь её — по уверениям мифотворцев «живой истории» — пил вместо лимонада.

Усложнив положение союзников отказом форсировать сроки советского наступления 1945 года, Сталин мог бы получить шанс на более сильное послевоенное влияние в Европе.

К слову, может быть, потери наши и не увеличились бы в результате, а даже оказались бы меньшими.

Однако в отличие от бриттов и янки Сталин не стремился к диктату в Европе. К тому же Сталин исходил из того, что богатства и мощь национальных государств должны принадлежать тем народам, которые эти государства создали, а не тем, кто эти государства подчиняет себе хитростью и долларом, а потом обирает их. Это была государственная мораль, полностью противоположная буржуазной «государственной» «морали».

Автор предпринятого по «горячим следам» «стратегического и тактического обзора» Второй мировой войны генерал-майор Джон Фредерик Чарлз Фуллер, имея в виду Арденнский удар немцев и их последующее сопротивление на западе в 1945 году, сетовал в 1948 году:

«Политически, вероятно, было бы лучше всего (для немцев, по мнению Фуллера. — С.К.) оставить Западный фронт совсем и сосредоточить все силы против русских. Этим немцы передали бы всю Германию и Австрию американцам и англичанам и нанесли бы сокрушительный удар по престижу русских».

Рафинированный английский джентльмен, начинавший младшим офицером с подавления буров в Африке, в 1915 году окончивший Академию генерального штаба, во время Первой мировой войны — начальник штаба танкового корпуса, в 1929 году — командир бригады, написал это и не покраснел.

Он был убеждён, что если бы немцы, не скрываясь, открыли бы фронт союзникам, то есть односторонним образом фактически пошли бы на сепаратную капитуляцию перед англосаксами и сдали бы всю Германию и Австрию американцам и англичанам уже в феврале 1945 года, то этим был бы нанесён сокрушительный удар не по воинскому и политическому престижу янки и бриттов, а по престижу русских.

Пардон, но комментировать подобные «рассуждения в благородном семействе» я не буду, поскольку русской литературной нормы здесь явно недостаточно. А осваивать в печати новорусскую нормативную лексику, ранее бывшую непечатной, не склонен.

В Ялте в феврале 1945 года Рузвельт заявлял, что Соединённые-де Штаты «не намерены использовать германскую рабочую силу» и что Соединённые Штаты «не хотят германских станков».

Вначале так вроде бы и было. Напомню о директиве объединённых начальников штабов США и Англии генералу Эйзенхауэру № 1067 от 11 мая 1945 года. Я уже цитировал её, а сейчас вновь приведу фрагмент из неё:

«а) запретить и предотвратить производство чугуна и стали, химикалиев, цветных металлов, станков, радио- и электрооборудования, автомобилей, тяжёлого машинного оборудования… кроме как для целей предотвращения голода или беспорядков или болезней, могущих угрожать оккупационным войскам (выделение моё. — С.К.)…»

Но суть-то была в том, во-первых, что ещё до войны и даже во время войны немалая часть германской рабочей силы и германских станков находилась в юридической собственности Соединённых Штатов, поскольку даже в Третьем рейхе американские граждане владели заводами и фабриками. Это достаточно хорошо известно.

Во-вторых, Западу не нужна была демилитаризованная Германия. И поэтому очень скоро директива № 1067 превратилась в простую бумажку.

В-третьих, развитие мирных отраслей экономики Германии было янки ни к чему — германские промышленные товары до войны успешно конкурировали на мировых рынках с американскими и возрождать опасного конкурента Штаты не собирались.

Директива № 1067 от 11 мая 1945 года была плодом усилий американского еврея финансиста Генри Моргентау, министра финансов в кабинете Рузвельта, и её поддерживал ещё более влиятельный американский финансист-еврей Барух. Однако вскоре было решено вернуть всё на круги своя, и известный нам Ричард Сэсюли писал в 1947 году:

«…Через год после окончания войны согласованная политика оккупации Германии рассеялась как дым.

…то, что можно было наблюдать внутри американской зоны… было само по себе достаточно плохо. То, что известно о положении в английской зоне, делает картину положения ещё более безотрадной.

Несмотря на энергично сформулированные заявления… факт остаётся фактом: нацисты не устранены из различных сфер общественной жизни в американской оккупационной зоне…

В отношении английской зоны были высказаны обвинения в том, что там сохраняются крупные организованные соединения германских вооружённых сил. Это обвинение почти не отрицалось и, во всяком случае, не опровергнуто».

Сэсюли знал, что писал. Напомню также, что сразу же после окончания боевых действий в 1945 году Черчилль дал указание фельдмаршалу Монтгомери «тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легче можно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось».

Выражение «если бы советское наступление продолжалось» было здесь эвфемизмом, подлинную суть которого выражали иные слова: «если бы нам пришлось начать совместное с немцами наступление против Советов».

Такие вот были «миролюбивые» планы у Черчилля. «Агрессивность» же приписывают России и Сталину.

Сталин знал об английских плутнях. И недаром он 25 июля 1945 года, когда на Потсдамской конференции Англию представлял ещё Черчилль, в ответ на сетования последнего на то, что в Англии возникают трудности с углем, поскольку, мол, «углекопы ещё не демобилизованы», резонно заметил:

«Достаточно имеется пленных. У нас пленные работают на угле, без них было бы трудно… 400 тысяч немецких солдат сидят у вас в Норвегии, они даже не разоружены, и неизвестно чего ждут. Вот вам и рабочая сила».

Однако Черчиллю нужны были немецкие военнопленные не как рабочая сила, а как возможное «пушечное мясо» против русских. И в тот же день, 25 июля 1945 года, делегация СССР была вынуждена направить делегации Великобритании памятную записку, где говорилось:

«Советское правительство получило сведения, что в отношении германских войск, находящихся на территории Норвегии, не применён полностью режим капитуляции…

Сообщают, что германские войска, расположенные в районе между городами Мо и Тронхейм в количестве около 260 тысяч человек и в районе Тромсо — 140 тысяч человек, имеют при себе своё вооружение и боевую технику. Личный состав этих войск не интернирован и пользуется свободой передвижения…»

Читаешь и не веришь, что это могло быть в июле 1945 года.

Но было же!

Вот для того чтобы прикрыть свою собственную агрессивность и собственное желание контролировать Европу, англосаксы и запустили в полёт «утку» об агрессивности Сталина. Эта «утка» роняла перья над разными странами и континентами, и ушлые «публицисты» именно её перьями писали свои опусы, подтверждающие антисталинский миф.

Так, перебежчик Григорий Климов, уже известный читателю, сообщал в своем «Берлинском Кремле» некие подробности, почерпнутые его героем (собственно, самим Климовым) из бесед в Москве с некой мифической высокопоставленной генеральшей Анной Петровной. По её словам, Сталин уже после 9 мая 1945 года обещал её мужу-генералу, что тот вскоре станет маршалом.

Когда капитан Климов удивился — как же генерал станет маршалом, если война с Германией закончилась, а война с Японией если и будет, долго не продлится? — генеральша вздохнула и ответила, что муж с ней о политике много не разговаривает, но последний раз, вернувшись из Кремля, «так и распетушился».

Поведав Западу эту «кремлёвскую тайну» 1945 года, далее Климов писал, что позднее понял — речь шла об агрессивных замыслах Сталина. И бывший майор Советской Армии в книге, оплаченной долларами, ужасался кровожадности Сталина и Кремля:

«Казалось абсурдом думать о каких-то военных планах, когда только вчера закончилась чудовищная мировая бойня и весь мир судорожно тянется к миру. Это казалось невероятным и неправдоподобным…»

Всё верно, однако именно о новых военных планах думали уже в 1945 году очень могущественные силы. Однако думали не в Москве, а в Вашингтоне: первый план превентивной атомной бомбардировки СССР относится как раз к концу 1945 года.

Что же до «достоверности» повествования Климова, то его мифический «петух»-генерал, будущий якобы маршал, по утверждению Климова, «10 мая 1945 года… вместе с генералитетом Красной Армии присутствовал на торжественном приёме в Кремле, данном Политбюро ЦК ВКП(б) в честь победы над Германией».

Написав это, бывший майор Красной Армии лишний раз показал, что провокатором он был хотя и хитрым, но — не очень умным.

Дело даже не в том, что торжественные приёмы давало Правительство, а не высший партийный орган, и не в том, что весь цвет генералитета Красной Армии 10 мая 1945 года находился не в Москве, а в различных европейских столицах…

Дело в том, что 10 мая 1945 года, как, впрочем, и 8 мая, и 9, и 11, 12-е и т. д. мая, было для Сталина обычным рабочим днём. В частности, 10 мая его приём в кремлёвском кабинете был ограничен пятью лицами: Ворошилов, Маленков и Берия вошли в кабинет в 20.15 и вышли в 22.45. С 20 часов 50 минут в кабинете был также Вышинский — в течение часа, а с половины десятого до 22 часов 20 минут в кабинете был ещё и генерал Штеменко — единственный советский генерал, принятый Сталиным 10 мая 1945 года. Вот и вся цена «откровениям» бывшего майора. Недалеко от Климова ушёл в оценке послевоенной политики Сталина и генерал Фуллер, написавший в 1948 году, имея в виду ситуацию весны 1945 года:

«7 апреля Малиновский прорвался в восточные пригороды австрийской столицы… 11 и 12 апреля немцы и венгры были отброшены за Дунай, и на следующий день город был полностью в власти русских войск.

Таким образом русские достигли своей политической цели, а так как доктор Бенеш и маршал Тито уже были у Советов в руках, Россия выдвинула теперь свою политическую границу вперёд, проведя её в южной части Центральной Европы от Праги до Триеста. России осталось теперь продвинуться от Одера до Эльбы, и тогда можно было считать её западное Lebensraum (жизненное пространство. — С.К.) созданным, если не окончательно, то хотя бы временно».

Всё, только что мной цитированное, — безусловная провокация, начиная с намеренного и неправомерного употребления по отношению к политике СССР понятия Lebensraum, взятого из словаря германской агрессивной геополитики.

Агрессоры начинают войны или проводят агрессивную политику для того, чтобы получить от такой политики прежде всего материальную выгоду после оккупации завоёванных стран. Но разве Советский Союз после войны эксплуатировал народы и ресурсы Польши, Венгрии, Чехословакии, Румынии, Болгарии?

Однако что оставалось делать англосаксам, кроме как клеветать на нас? «Горячую» войну, затеянную в том числе и для того, чтобы обрушить Россию, Россия выиграла. Теперь Западу не оставалось ничего, кроме «холодной» войны. И «снарядами» и «бомбами» здесь должны были стать опусы типа климовского и тезисы типа фуллеровского.

А также — антисоветские мифы, включая миф о якобы «агрессивном» Сталине.