Семьдесят два часа в коралловых предместьях Гаваны
Семьдесят два часа в коралловых предместьях Гаваны
И хоть морем мы не владели,
Как подстриженною овечкой…
Габриэла Мистраль
17 июля 1966 года американское радио передало в эфир следующее сообщение:
«Гавана. Группа военных специалистов из Чехословакии приступила сегодня к исследованиям с целью монтирования для своих кубинских коллег подводных ракетных установок».
Судя по всему, американцев не слишком радовал этот факт. Кубинские военные моряки, слушавшие радио, уловили тревогу в голосе диктора.
А на дне Карибского моря действительно воплощался в реальность важный проект. Авторами и исполнителями его были специалисты Чехословакии и Кубы, в этом американское радио не ошибалось.
Под килем «012»
Куба, как известно, окружена океаном на все тридцать два румба. От границ Чехословакии до ближайшего к ней Балтийского моря около четырехсот верст, примерно столько же до Адриатики, еще дальше — Черное море. В стране нет даже мало-мальски крупного, с «европейским именем» озера. Поэтому чехословацкие специалисты заключили соглашение с Академией наук и с Институтом океанологии Кубы. Плодом договора явилась кубино-чехословацкая обсерватория под водой «Карибское море-один».
Первый в Карибах подводный дом обосновался на дне бухты Ринкон-де-Гуанаба, неподалеку от Гаваны.
Гости из Чехословакии прибыли еще в июне. Их было семеро. Группу возглавлял сорокалетний Владимир Напрстек, ассистент кафедры геологии Карлова университета. Чехи привезли с собой подводный дом, геологические молотки и кинокамеры. Предстояло изучить царство карибских кораллов, отснять два фильма.
Одна из основных задач «Карибского моря» — ихтиологические исследования, сбор мальков различных рыб, а также личинок и проб планктона — пищи для рыб. За время жизни на дне моря океанавты собрали около двухсот образцов подводной фауны.
Помимо ихтиологических и геологических исследований, океанавты должны были изучить влияние подводного бытия на жизнедеятельность человека.
В экипаж подводной обсерватории вошли двое — Йозеф Мергль из Чехословакии и кубинец Мигель Монтаньес — Пепе и Майко, как называли их кубинские друзья.
Йозеф Мергль не был мореведом по профессии. Он работал техником в одном из научных институтов Праги, одновременно являясь инструктором водолазного дела. Как океанограф-любитель и опытный аквалангист, он участвовал в нескольких экспедициях в Средиземном и Черном морях. Мерглю тридцать четыре года.
Его кубинский товарищ на десять лет моложе. Несмотря на это, Мигель Монтаньес, научный сотрудник Академии наук Кубы, считался рыцарем глубин. Прежде Майко несколько лет провел в военно-морском флоте, заслужив признание как один из самых опытных водолазов. А незадолго до экспедиции Монтаньес стажировался по курсу подводной физиологии: пробыл несколько недель в одной из океанографических лабораторий Кусто во Франции.
Конструкцию подводного дома разработал Йозеф Мергль. Это скорее даже не дом, а подводная «сторожка» наподобие «Диогена» — капсула длиной три с половиной и шириной полтора метра. В ней три стеклянных оконца, снизу небольшое «парадное» — короткая шахта наподобие люка железнодорожной цистерны, с трапом.
Революционный флот Кубы предоставил в распоряжение исследователей боевое судно «012». Подводную обсерваторию опекали и два научно-исследовательских корабля Академии наук — «Орка» и «Эль-Кристобаль». Флагманом этой небольшой флотилии стало судно «012». Оно снабжало океанавтов питанием, воздухом и электричеством. От него в глубину моря тянулись провода, шланги, стальные тросы.
Дом наполнили водой и опустили на дно. Затем его украсило «монисто» из четырех стальных колес и пары рельсов. Всего шесть тонн балласта. Надежно зачалив на дне моря дом, океанавты и помогавшие им военные водолазы поднялись на поверхность. На «012» включили компрессоры, и сжатый воздух «вымел» воду. Вместе с ней покинули дом аборигены подводного мира — мелкие рыбешки, рачки и прочая живность, которые уже успели заплыть в дом из любопытства.
16 июля, за полдня до начала эксперимента, связные доложили:
— Обсерватория к приему экипажа готова!
Дневник Монтаньеса
День первый.
10 часов 30 минут. Мы спустились в дом, осмотрели установки, опробовали средства связи.
Покои подводного дома не отличаются особым комфортом. К услугам океанавтов — надувные матрацы, уложенные на нары. Горят электрические лампы. Для связи с внешним миром установили радиоприемник — антенна его торчит над самой поверхностью моря, — телефон, электрический звонок и мегафон.
11 часов 30 минут. Наступило время обеда. Самочувствие хорошее, аппетит отличный.
Провизию спускают в герметических котелках. Прежде чем распрощаться с океанавтами, корабельный кок успел «проинтервьюировать» Йозефа и Мигеля и теперь старался угодить их вкусам. На десерт подали фрукты, прохладную питьевую воду. Йозеф, оставаясь верен своим привычкам, достает сигареты. Заядлый курильщик, он хватается за спички и сигареты всякий раз, как только представлялся случай, и спокойно курит, не обращая внимания на повышенную плотность атмосферы подводного домика.
2 часа 10 минут. Мы вышли на работу, осмотрели установки. Мне показалось немножко прохладно.
Несмотря на то, что дом от поверхности отделяло всего двадцать метров, здесь, в глубинах, было так холодно, как будто это не тропические коралловые воды, а студеное северное море. Покидая дом, океанавты заплывали на глубину тридцати пяти метров. Здесь было еще холоднее.
4 часа 10 минут. Спустили ужин. К этому времени мы уже порядком проголодались.
Здесь, еще раз прервав записки Монтаньеса, уместно будет вспомнить об обитателях «Диогена».
— Мы не сажали их на специальную диету, — говорил Кусто. — Но они сами просили пищу полегче, и мы заключили из их замечаний, что будущие океанавты, наверное, откажутся от жиров, соусов, хлеба и будут пить мало жидкости. Жареное мясо, фрукты, свежие овощи стали их основными блюдами.
Обитатели «Карибского моря» пользовались той же свободой выбора, но пока что принимали не только «пищу полегче». Они с удовольствием ели ветчину с хлебом, угощенье типично земное, запивая его крепким кубинским кофе.
5 часов 30 минут. Появился Владимир, сделал несколько снимков, поговорил с Пепе.
6 часов 50 минут. Пепе вышел из дома. Я чувствую себя хорошо. Приборы работают нормально, температура воздуха вполне терпима.
На холод в самом «Карибском море» океанавты не жаловались — там поддерживалась температура тридцать градусов, правда, не такая уж высокая по кубинским понятиям. Какова она в море, можно было убедиться, не выходя за порог: стоило приглядеться к забортному термометру, стоящему рядом с иллюминатором.
9 часов 20 минут. Пора ложиться спать. Мы оба основательно устали.
День второй.
7 часов 30 минут. Только что встали, все нормально. Ночью в половине четвертого я проснулся, но потом снова заснул и спал до самого утра. Йозеф чувствует себя хорошо.
После завтрака океанавты надевают черные гидрокостюмы, маски, закидывают за спину акваланги и, взяв ножи, подводные часы и компас, выходят из дому.
10 часов 30 минут. Мы уже сутки здесь, чувствуем себя хорошо. Мне нравятся этот покой и тишина.
В свободное время Майко и Пепе с удовольствием совершали морские прогулки, любуясь красочным коралловым царством: зарослями акропора цервикорнис — «оленерогих», горгонариями. Скелет акропоры, как и других мадрепоровых кораллов, состоит из извести. Кусты акропоры цервикорнис действительно очень похожи на оленьи рога. В отличие от мадрепор горгонарии обладают гибким роговым скелетом.
Колонии горгонарий имеют вид вееров или кустов с густыми, поднятыми вверх прутьями. Иногда они напоминают канделябры, высота их редко превышает один метр. Окраска горгонарий обычно ярче, чем у известковых кораллов.
«Без них рифы казались бы мертвыми. Если бы не они, вряд ли кому пришло в голову называть риф подводным „садом“ или „лесом“», — писал о горгонариях профессор Всеволод Зенкович, изучавший коралловые рифы Кубы.
1 час 30 минут. Рыбы уже не расплываются от нас в разные стороны, как вчера. Наши отношения с ними явно улучшились.
На дне я чувствую себя прекрасно, могу сколько угодно наблюдать подводную жизнь. Ведь за все годы работы водолазом я никогда не мог наблюдать ее так спокойно и столько времени.
Во время первых визитов Майко и Пепе под воду рыбы в страхе рассыпались от них, как от хищников. Но уже в следующую ночь отношения улучшились, океанавты завели несколько подводных знакомств. Пепе даже удалось приласкать какую-то маленькую рыбку.
Годом раньше недалеко от тех мест, где сейчас обосновалась обсерватория «Карибское море-один», разбил лагерь один из отрядов совместной советско-кубинской морской экспедиции. Группу советских океанографов и возглавил профессор В. П. Зенкович.
«Рыба на рифах ходит так густо, — писал он далее, — что стрелять порой можно не целясь и без промаха… Рыбы, живущие на рифе, — это целая радуга цветов и невиданная причудливость форм и узоров. Большинство из рыб плоские, но они не лежат, как камбалы, а стоят торчком. В случае опасности им ничего не стоит уйти в промежутки между коралловых ветвей, и никакая барракуда их оттуда не вытянет… Вот рыба собака. Она украшена продольными черными и зелеными полосами. Свое название она, вероятно, получила за удлиненное рыло с выдвинутыми вперед зубами, которые сходятся, как створки пинцета. Целыми днями она откусывает отростки коралловых полипов. Обломишь ветку, и рыба собака буквально набрасывается на свежие ткани коралла… А это так называемые коралловые щетинозубы. Лимонно-желтая рыба с черным тонким орнаментом. Несколько штук с туловищем наполовину оранжевым, а наполовину ярко-лиловым. Есть даже алая с зелеными плавниками. Плавники у щетинозубов большие, как опахала, и очень нежные. Им не приходится метаться, прячась от хищников. Одно легкое движение — и щетинозуб под защитой „оленьих рогов“. Поэтому так нежны и причудливы их формы. Этих рыбок хочется назвать орхидеями рифа».
Таков был волшебный мир коралловых предместий «Карибского моря», где поселились Майко и Пепе.
Продолжение дневника Монтаньеса
17 июля, 4 часа 30 минут. Недавно ушел Кастельяни, наш врач. Он тщательно осмотрел нас обоих. Наш врач очень старательный человек.
Через окно я вижу Йозефа, он вышел поплавать, а я остался в доме.
Присмотр за здоровьем океанавтов возлагался на врача-физиолога Кастельяни. Еще в самом начале эксперимента он попросил у Пепе и Майко автографы и заставил решить несколько тестов. Сейчас он снова повторял свои наблюдения. Никаких изменений не произошло, ни в образе мышления, ни в координации движений, ни в мускульной силе. Врач остался доволен, океанавты тоже. Почерк был твердым, ответы на вопросы следовали так же быстро, как и прежде, на поверхности.
9 часов 30 минут. Уже вечер. Мы выходим из дома за образцами. Морская ночь гораздо темнее земной, и пространство под водой кажется безграничным. Но вокруг ничего, только ты и это безмолвие.
10 часов 10 минут. Мы снова в доме. В море все было спокойно и очень красиво. Никогда в жизни не видал таких красок. Я взял образцы планктона и личинок рыб, а также несколько видов мальков. Мы немного поплавали и пошли спать.
По официальному распорядку дня экипаж «Карибского моря» трижды в сутки покидал свое пристанище. Для страховки океанавтов в дневное время к ним через каждый час спускались аквалангисты. Они проверяли состояние подводного дома, наблюдали за действиями самих океанавтов. По ночам поочередно спускались военные водолазы, экипированные в мягкие скафандры со шлемами.
День третий.
9 часов 30 минут. Мы только что проснулись, спал я хорошо. А вчера вечером чувствовал себя усталым.
Чех и кубинец избежали тех недугов, которые когда-то мучили обитателей «Диогена». Однако некоторые записи Майко несколько напоминают признания Альбера Фалько. Вот, например.
12 часов 30 минут. Мне уже надоели и вопросы и сами корреспонденты. Хочется, чтобы все оставили нас в покое…
На кораблях, сопровождающих океанавтов, особенно на «012», постоянно толпилось много народу. Кубинская и чехословацкая пресса с пристальным вниманием следила за ходом эксперимента. Внимание журналистов становилось порой утомительным, и океанавты не всегда с охотой отвечали на их вопросы.
Но, пожалуй, самым смелым и находчивым оказался корреспондент Гаванского радио Хосе Вивес. Чтобы взять интервью у океанавтов, он сам спустился в подводную обсерваторию, предварительно обвязав микрофон магнитофона нейлоновой тряпкой. От микрофона на палубу корабля тянулся удлиненный шнур. Вивес неожиданно, как снег на голову, «свалился» в жилище океанавтов, а тут уж ничего не поделаешь — пришлось принять гостя.
Но давайте снова вернемся к дневнику Монтаньеса.
2 часа. Пойду в воду, отдохну.
5 часов 40 минут. У нас опять был врач, он находит нас вполне здоровыми.
8 часов 50 минут. Мы снова выходим в воду для сбора образцов…
10 часов 30 минут. Мы пробыли в воде довольно долго, я почувствовал холод. Это, очевидно, потому, что я не надел костюма.
Я долго наблюдал за жизнью моря ночью. То здесь, то там вспыхивали и гасли бесчисленные маленькие огоньки. Звездное и лунное сияние не в силах пробить 20-метровую толщу вод. Единственный источник естественного света в ночных глубинах — масса планктона. В этом призрачном свете изредка проплывали какие-то незнакомые фосфоресцирующие рыбы…
Свечение — одно из величайших таинств Мирового океана. Некоторые планктонные животные, несмотря на свои крохотные размеры, светят настолько ярко, что можно обойтись без электрического фонаря. Если посадить в стеклянную банку хотя бы дюжину таких существ, они будут излучать столько света, что можно заняться чтением газеты. Свечение особенно эффектно при небольшом волнении. Иногда бывает так много планктона, что кажется, будто загорелось все море.
Еще очень многое неизвестно в жизни этих таинственных, флуоресцирующих скитальцев. Жизнь в морских глубинах настолько занимательна и загадочна, что трудно удержаться от соблазна без конца говорить о сказочных красотах причудливых растений и животных, населяющих эти глубины.
«Карачо!»
Сквозь ясные воды Карибского моря, несмотря на большую глубину, хорошо были видны фигуры океанавтов и оранжевое полосатое тело стального домика. Яркая окраска капсулы служила маяком и для наблюдателей и для самих подводных обитателей, когда они отлучались из дому. Кроме того, известно, что оранжевый цвет не только очень хорошо заметен издали, но и… отпугивает акул.
Однажды ученые провели такой опыт. В большой бассейн, где плавала хищница, стали поочередно погружать большие щиты, окрашенные в различный цвет. Голодная акула тотчас же бросалась к ним, надеясь поживиться. И лишь щиты оранжевого цвета не возбуждали симпатий акулы. Наоборот, они резко раздражали и пугали ее. Акула избегала даже смотреть в ту сторону, откуда появлялось это «страшное оружие». Как дельфин, она выпрыгивала из воды и долго не могла успокоиться, отказываясь принимать пищу даже после того, как щиты убирали. После серии таких экспериментов акула, как говорится, отдала богу душу.
Вот почему спасательные пояса, жилеты и днища шлюпок окрашивают в ярко-оранжевый цвет, который пришелся не по нраву морским разбойницам. В тот же цвет окрашивают и баллоны аквалангов.
Но обычно подводные жители не полагаются на защитную косметику и пристраивают у входа в дом небольшой холл из стальных решеток. Так-то безопаснее. Тем более что под водой с цветами происходят чудесные метаморфозы: один цвет… неожиданно превращается в другой. Например, красный цвет в зависимости от глубины превращается в розовый, коричневый, черный. Чем больше глубина — тем темнее цвет.
В свое время это явление долго и тщательно изучали калипсяне. Как-то Кусто и Дюма охотились в море у скал Ла-Кассадань. Дюма подстрелил крупную лихию. Гарпун пробил тело насквозь, но позвоночник и жабры были целы. Рыба, отчаянно сопротивляясь, ринулась в глубины. Вслед за ней на длинном тросе, как на буксире, тащился охотник. Рыба казалась неутомимой. Запасы воздуха подходили к концу, и тогда Дюма, подтянув трос, ударил рыбу ножом. Из раны фонтаном забила кровь. Но кровь была… зеленая!
— Ошеломленный этим зрелищем, я подплыл ближе, глядя на струю, вместе с которой из сердца рыбы уходила жизнь. Она была изумрудного цвета, — рассказывал Кусто. — Сколько раз мы плавали среди лихий, но никогда не подозревали, что у них зеленая кровь.
Крепко держа гарпун со своим трофеем, Дюма пошел вверх. На глубине пятидесяти футов кровь стала коричневой. Двадцать футов — она уже розовая, а на поверхности растеклась алыми струями.
— В другой раз, — рассказывал Кусто, — я сильно порезался на глубине ста пятидесяти футов, и из моей руки потекла зеленая кровь. Я был во власти легкого опьянения, и мне почудилось, что море сыграло со мной какую-то шутку. Но тут я вспомнил лихию и с трудом убедил себя, что на самом деле у меня красная кровь…
Жители «Карибского моря» старались не попадаться на глаза злобным хищникам, которые частенько шмыгали поблизости от подводного дома. Другое дело — кинооператоры, которые специально искали таких встреч. Они часами подкарауливали морских разбойниц, снимая их и в профиль и в фас. Операторы справедливо полагали, что фильм, заснятый в море, много бы потерял без этих зубастых кинозвезд.
В «Карибском море» говорили на разных языках. Йозеф Мергль знал всего несколько слов по-испански, примерно такими же познаниями в чешском обладал Мигель Монтаньес. Но нельзя же все время молчать! Океанавты изобрели для себя интернациональный язык. В составленный ими словарик вошло несколько десятков испанских, чешских и английских слов. Было даже одно русское слово «карачо» — хорошо, означавшее «все в порядке!». Встречались неологизмы. Например, «бла-бла» — значило «говори по телефону», «така-така» — «прибавить сжатого воздуха»…
Но, «карачо» было, пожалуй, самым употребительным словом. Вот корабельный кок с «012» Сааведра порадовал своих подопечных прекрасно зажаренным цыпленком, и довольные океанавты, благодаря повара, восхищенно восклицают:
— Карачо!
То же самое можно сказать и об операции «Карибское море-один» в целом. Она завершилась вполне благополучно — «на карачо».
В четверг 20 июля в 7 часов 30 минут утра Монтаньес заносит в дневник последние строки:
Мы встали. Йозеф чувствует себя хорошо. Я немного простужен, но это ничего. Позавтракали. Затем постепенно начали поднимать дом на поверхность. На этом я заканчиваю свои записи.
В 6 часов 35 минут вечера оба океанавта, пройдя декомпрессию, всплывают из-под воды и поднимаются на борт «012». Семьдесят два часа провели они в сумеречных глубинах Карибского моря, на дне бухты Ринкон-де-Гуанаба.