Глава первая

Глава первая

1

 – Ну знал я, хорошо знал этих ваших Гроховского, Урлапова и весь их цирк! Диплом у них делал, распределен уже был к ним – и еле потом ноги оттуда унес…

Цирк – здесь надо было понимать как что-то зазорное, непорядочное. Как фокусы за жирный государственный счет, как пыль в глаза малограмотному начальству «из рабочих и крестьян», лапшу ему на уши.

 – …Возьмите буксировку лыжников поликарповским У-2 – такие опыты они ставили году в тридцать пятом на замерзшей Москве-реке. Ну ставили, а что дальше? Или подхват людей с земли в воздух, тоже на У-2, – а это чем кончилось? А ничем… Или безопасный, как они его называли, пассажирский самолёт – с целиком отделяемой в случае чего, целиком спасаемой на парашютах кабиной. Или, наоборот, сброс десантников вообще без парашютов, с бреющего полета, с высоты два-три метра. Или вдруг обучение летному делу мальчишек, школьников… Все заглохло, оказалось ненужным, неосуществимым!

Порой слушаешь такое, смотришь в честные глаза ветерана, даже какие-то обиженные, с набежавшей слезой, – и волей-неволей поддаешься внушению, будто слышишь чистую правду. Положим, догадываешься, что не совсем чистую, однако думаешь: дыма-то ведь без огня не бывает! И, может, не дым тут вовсе, а просто некоторая, что ли, субъективность, известный эффект очевидца…

Спросить бы кое о чем… Тем более с ветераном этим, В.А. Ерофеевым, бывшим поликарповцем, я тогда работал в одном КБ, соли с ним съел пуд не пуд, но изрядно и не сомневался, что говорит он только то, что действительно думает.

Надо было спросить, но не получилось у меня, не сформулировалось. Спокойно бы, доброжелательно… Например, почему учебные полеты четырнадцати-пятнадцатилетних мальчишек в мирном небе – цирк, а строевой бомбардировочный полк из восемнадцати-девятнадцатилетних девчонок во время Великой Отечественной войны – не цирк? Разумеется, женский полк – вещь уникальная, и летчиц в него отбирали наверняка строжайше, но ведь и Гроховский, надо полагать, в свою детскую летную школу брал не кого попадя! Или почему опыты с беспарашютным десантированием в 30-х годах у нас в стране – цирк, а такие же опыты в 60-х годах в США – не цирк?.. Допустим, лапшу на уши еще удавалось навесить какому-нибудь тогдашнему выдвиженцу, какому-нибудь товарищу Бывалову из фильма «Волга-Волга», ну а Тухачевскому, Орджоникидзе? Сомнительно… Или командарму Алкснису, военной косточке, летчику, «академику»?..

Ерофеев ткнул пальцем за окно, в огни Ленинградского проспекта:

 – Да вон где они орудовали, видели небось – кирпичные домики слева от прежнего поворота на аэродром? Который домик побольше – там и было их КБ…

И опять как бы самой собой получилось, в жесте проглянуло, в тоне прозвучало, что даже это, такое близкое расположение былого «цирка» от нас, нынешних, многоэтажных, бетонно-стеклянных, солидно орденоносных, ни о чем ином не свидетельствует, кроме как о пустоте былых затей… Два длинных, производственного вида строения как раз напротив, через проспект, стилизованного под средневековье Петровского замка. Вот, кстати, и надежный ориентир, если кто полюбопытствует. Где там в прежние времена был въезд на аэродром, едва ли легко найдешь, это вам теперь уже не всякий местный старожил покажет, а замок – в туристские схемы внесен. Он красив, «суров», «грозен», смотрится тоже подкрашенным ветераном, хотя вспомнить его камням особо нечего. В нем только императоры, бывало, отдыхали, заканчивая гужевое путешествие из Петербурга в Москву, да Наполеон спасался от великого пожара.

Как это часто бывает, история творилась не там, где для нее расчистили арену, а неподалеку.

2

Приблизительно к середине первой мировой войны в давнем, традиционном противоборстве «меча» и «щита», сил наступления и сил обороны, верх повсеместно одержал «щит»: укрепления и пулеметы. Средство против укреплений – артиллерия; но даже когда их удавалось разрушить, наступающим все равно не хватало мобильности, чтобы быстро пройти брешь, – противник успевал закрыть ее резервами и задержать, подавить наступающих пехотинцев и кавалеристов пулеметным огнем. Средство против пулеметов – танки, но их было мало, и они были слишком еще тихоходны, неповоротливы.

Фронты остановились, война зашла в так называемый позиционный тупик, продолжая, однако, уносить ежедневно до 50 тысяч жизней. В создавшихся условиях победу можно было просто вычислить, заранее присудить тому, у кого материальных и человеческих ресурсов больше, кто, по выкладкам, в состоянии дольше выдержать борьбу на измор.

Так и получилось, в точности, как велела арифметика. Богатая Антанта победила менее богатых центральноевропейских союзников.

20-е – начало 30-х годов военная наука посвятила поискам выхода из этого тупика. Особо изучался все же не подчинившийся выкладкам феноменальный опыт гражданской войны и интервенции в России (вместо сплошных фронтов – действия ударных группировок, применение крупных подвижных соединений, конных армий). Однако в прежнем виде, как простое копирование, этот опыт повториться уже не мог: неслыханной мощности новая техника, считалось, не даст ему повториться.

Вывод: в следующий раз победа непременно и даже, смотришь, легко достанется тому, у кого оружие будет еще мощнее и его будет еще больше, заблаговременно. Споры свелись к вопросу, какое именно для этого потребуется оружие – опять же оборонительное или наступательное. «Меч», который повергнет слабейшего к ногам сильнейшего, или «щит», о который слабейший сам расшибет себе лоб. Родились стратегии измора и сокрушения, теории танковой войны, воздушной войны, морской, национальной, экономической, позиционной, молниеносной, тотальной… Глубоко продуманные, убедительные, даже красивые, если забыть, чему они служили, – с учетом экономики, политики, психологии, культуры, подпертые Людендорфом, Ллойд Джорджем и тому подобными авторитетами. Как кто-то верно тогда заметил, послевоенные годы стремительно превращались в предвоенные.

В результате положение Красной Армии перед потенциальным противником оказалось крайне опасным, в сущности, безнадежным, если оценивать силы чисто арифметически, по богатствам стран. Разруху мы преодолели; согласно статистике, к концу 20-х годов промышленность Советского Союза по валовой продукции превзошла довоенный уровень России, но война надвигалась на нас не из старой России, а с Запада, с ним, стало быть, и следовало сравниваться.

Сравнение получалось удручающим даже по нашим статистическим отчетам, возможно, уже тогда приукрасившим достижения СССР. Важнейшего стратегического материала – стали в Соединенных Штатах в 1928 году было выплавлено 52 миллиона тонн, в побежденной, только-только начавшей экономически подниматься Германии – больше 14 миллионов тонн, а у нас – 4,3 миллиона. Электроэнергии, без которой заводы останавливаются, оружие не куется, в США в том же 1928 году было выработано 108 миллиардов киловатт-часов, в Германии – 27,9 миллиарда, а у нас – всего около 5 миллиардов. Наши ученые и конструкторы создали в те годы очень неплохие образцы новой боевой техники, не хуже, а порой намного лучше, чем за границей, однако в строевые части техника эта поступала так слабо, что практически, можно сказать, вовсе не поступала: производить ее серийно, причем, конечно, высокого качества, было, как правило, негде и не из чего. Еще раз приведу цифры из воспоминаний Г.К. Жукова. Танков в случае войны Франция могла бы тогда производить 1500 в месяц, Англия – 2500, а у нас их было 200 на всю армию вместе с бронемашинами. Автомобилей в Красной Армии было 350 грузовых и 700 легковых. Боевых самолётов – 1000, в основном устарелых. Орудий – 7000, большей частью легких…

А еще через десять лет, даже скорее меньше, чем через десять, отставание это настолько сократилось, что, собственно, неизвестно, кто от кого отстал, так как по некоторым видам вооружения, и по количеству их и по качеству, Красная Армия вышла вперед.

Техническая реконструкция сказалась на организационной структуре армии. И наряду с переходом к иному устройству РККА, с ростом численности армии и флота в самом начале 30-х годов в Советском Союзе появился совершенно новый род войск небывало высокой маневренности, предназначенных в первую очередь для глубоких прорывов в тыл противника, – воздушно-десантные войска. Появились впервые в мире, об этом нет и никогда не было споров.

Однако целых тридцать лет затем, до 60-х годов, историки умалчивали, кто у нас создал воздушный десант. И как создал, то есть прежде всего на какой материальной основе. Почему эти войска, немыслимые без передовой техники, появились сначала у нас, а не в какой-либо другой стране с более тогда развитой промышленностью?.. В самых общих чертах наши и зарубежные исследователи сообщали, что в Советском Союзе над воздушным десантом немало поработали М.Н. Тухачевский, В.К. Триандафиллов, П.И. Баранов, Я.И. Алкснис и другие военачальники, а также безымянные «новые молодые революционные кадры. Эти люди, не связанные ни с какими традициями и не стесняемые консервативными силами, могли позволить себе проводить любые новые эксперименты». Так темно писал в своей книге «Внимание, парашютисты!», переведенной у нас в 1957 году, бывший гитлеровский десантник обер-лейтенант А. Гове. Допустим, обер-лейтенант – человек маленький, к секретной информации доступа не имел, писал поверхностно… Но у него, сказано в предисловии к нашему переводу, были весьма осведомленные негласные соавторы – генералы Штудент и Рамке, руководители воздушно-десантных войск вермахта.

В 1967 году в Магадане вышла книга полярного летчика, бывшего летчика-испытателя Михаила Каминского «В небе Чукотки» с большой вводной главой «В «цирке» Гроховского», в глазах невнимательного читателя никакого отношения к Чукотке и вообще к полярной авиации не имеющей. В 1968 году – книга заместителя командующего воздушно-десантными войсками генерал-лейтенанта И. И. Лисова «Десантники», где большая часть исторического раздела также отведена Осконбюро[16], работам Павла Игнатьевича Гроховского. Так было положено смелое начало исследованиям деятельности и судьбы очень крупного конструктора. Безусловно, одного из крупнейших.

* * *

Основные сведения, вошедшие в эту повесть, взяты из архивов и литературы. Сведения о людях, о различных частных, но важных, мне кажется, для понимания существа дела случаях, в том числе о совсем уже давних – о детстве и ранней юности Гроховского, о его происхождении – в большинстве из устных рассказов, включая рассказы Р.Л. Бартини. Других источников у меня не было: думаю, что их вообще больше нет. Бумаги Гроховского, изъятые при его аресте, по-видимому, уничтожены. Единственное, что уцелело, что пока удалось найти, – это проект приказа Гроховского по Осконбюро и стенограмма одного из его докладов. Говорю обо всем этом заранее, чтобы не каждый раз потом сообщать, откуда что я взял. Тем более что и не все здесь объяснишь – некоторые вещи пришлось собирать из фрагментов, отдельных замечаний, беглых ответов на беглые вопросы.

Причем мне повезло: я еще застал в относительно добром здравии многих соратников Гроховского и его жену Лидию Алексеевну, признанную, хотя и нештатную, помощницу во всех его делах. Существенные поправки и дополнения в собранный материал впоследствии внес писатель В.Б. Казаков, за что ему искренняя благодарность.

3

В конце 1928 года или ранней весной 1929-го начальник Военно-воздушных сил РККА П.И. Баранов командировал в Новочеркасск своего уполномоченного, чтобы тот на месте, то есть не по одним лишь записям в личном деле, разузнал все, что удастся разузнать про командира звена 44-й эскадрильи 13-й авиабригады Павла Гроховского.

Непонятно. Что за надобность такая у государственного деятеля в летчике из дальнего гарнизона? Чего такого срочного не хватало Управлению ВВС или лично Баранову в документах по Гроховскому – анкетах, аттестациях и прочем?, .

Гроховский Павел Игнатьевич, 1899 года рождения, из рабочих. Окончил четырехклассное училище в Твери, работал учеником аптекаря в Москве. В 1917 году вступил добровольцем в Ревельский отряд революционных моряков. Служил на линкоре «Петропавловск» Балтфлота, на Волжско-Каспийской военной флотилии, в сухопутных матросских частях И.К. Кожанова и П.Е. Дыбенко – рядовым, затем командиром роты. Участвовал в боях с немцами на Украине, с колчаковцами, деникинцами, с англичанами в Энзелийской операции и снова на Украине, с махновцами. Член партии большевиков с 1919 года, рекомендовал его в партию Кожанов. Последняя должность на флоте – комиссар Черноморского и Азовского побережий. Был тяжело ранен, полностью излечился. Награжден именным оружием, маузером, и бантами «За храбрость». В авиации с 1922 года, летчик-истребитель.

Замечательная биография! И все так и было, скажу, забегая вперед, и тысячу раз было проверено в «кадрах».

Однако…

Впрочем, приведу-ка я лучше собственную запись – слова Лидии Алексеевны в первом же нашем разговоре: 4 октября 1971 года, по моей просьбе. Я тогда уже имел свое представление о Гроховском, но временами, в том числе и в этом разговоре, голова шла кругом от все новой и новой путаницы, несуразицы, противоречий.

Итак, «однако…» – это сказала Лидия Алексеевна.

…Однако «все гораздо, поверь, гораздо сложнее, чем тебе кажется!» – поучал Лиду Гроховскую папа. То есть вначале, в Лидиной юности, еще не Гроховскую, понятно, а Степанову, но в тот раз, про который она говорит, уже Гроховскую, когда она, ревмя ревя и топая ногами, кричала, что, если Павел не застрелился, – завтра же развод!.. А папа, он, вконец ошалев, знай свое: «Все это гораздо сложнее, чем тебе кажется!»

 – Представляете?.. Папа, конечно, не оракул, где ему, бедному, а все же что-то в этих его словах есть, согласитесь, такое, от чего не отмахнешься. Тем более мне в ту пору всего-то-навсего семнадцать стукнуло…

Жила Лида с родителями в Евпатории, заканчивала девятилетку, собиралась учиться дальше, стать инженером. Только еще не выбрала, каким инженером, по какой линии… Потом летчицей – это когда к ним из Одессы перевели морской летный отряд, в котором как раз Павел служил. Но с Павлом она еще не была знакома. Потом капитаном дальнего плавания, потом киноартисткой в белых мехах, потом балериной-босоножкой и уже танцевала в спектаклях, любительских конечно, потом снова инженером… Да, и еще, только совсем недолго, обществоведом…

А на Павла она обратила внимание только в Новый год, на маскараде в гортеатре. Еще подумала: ну нахал, уставился! А весной он говорит: «Лидусь, выходи за меня!»

 – Ни за что! Не хочу вообще замуж, не хочу детей, хозяйства, а хочу учиться!

 – Не будет хозяйства, будешь учиться…

 – И детей не хочу!

 – Не будет детей…

 – Все равно не хочу, и вы на меня не обижайтесь, пожалуйста, вот еще глупости какие!

И вдобавок, чего она ему не сказала, пожалела его, – влюбиться в него она вовсе тогда не влюбилась. Она – девчонка, а ему уже под тридцать было, и он был сутулый, правда немного, и от него «целых две жены ушло», и вторая так даже с ребенком Лонжероном – ну придумал имечко сыну псих-летчик!..

А на большой перемене он дождался Лиду внизу, и они расписались… «Да нет, не на другой день, а недели через две. И не на тротуаре, – послушайте, что это вы выдумываете такое? – потому что все это гораздо, гораздо сложнее (о, господи!) – а просто там возле самой школы загс был… А вечером на набережной – этот выстрел проклятый, от которого папа ошалел… И знаете, если это вам так безумно смешно, я могу и замолчать!»

Лидия Алексеевна явно играла – саму себя сорокатрехлетней давности. Больше такое никогда не повторялось, во всех остальных наших встречах она была абсолютно естественна, умудрена, как ей и полагалось по возрасту и по горькой ее судьбе. И однажды призналась, что в тот раз просто хотела мягко от меня избавиться. Предвидела, что я еще наслушаюсь, если уже не наслушался, злобного вздора про Павла и решу: дыма без огня не бывает… Поэтому надо со мной сразу: мол, увижу дуру дурой, подумаю – значит, верно, сам Гроховский тоже был такой, раз выбрал себе такую… И отвалю. Ну и слава богу, нечего будет силы на меня тратить!

Приехал М.Н. Каминский и бывшие заместители Гроховского – их пригласила Лидия Алексеевна: шумный, тут же пересевший с застонавшего под ним стула на тяжелый табурет профессор И.В. Титов – первый заместитель, по всем вопросам, и моложавый, цыганистый полковник Б.Д. Урлапов, просто зам, но, о чем я уже знал, зам любимый, наиболее доверенный. Умница, с первого же взгляда располагающий к себе лукавец. Собрал нас Э.О. Клеман, главный когда-то у них в КБ начальник по техническим описаниям и инструкциям, а кроме того, неназываемо – по эффектной рекламе, которую все они, и прежде всего сам Гроховский, уважали весьма.

Играла Лидия Алексеевна явно и для них тоже. Как мне показалось, продолжала таким образом спорить с ними о чем-то их давнем. «Я не идеализирую Гроховского, – пишет Каминский конструктору парашютов А.И. Привалову году примерно в 68-м (даты в письме нет). – Могу признаться, что ушел из КБ не только потому, что неудержимо стремился в Арктику, но и потому, что с 1934 года обстановка в КБ становилась нездоровой. Склоки, дрязги, групповщина становились язвами на здоровом теле, это чувствовалось и в летном отряде. Однако через призму лет проступает на первый план не это. Вся эта шелуха облетела, и осталось золото сделанного».

Все четверо помалкивали тем не менее, Лидию Алексеевну видом своим осуждали, но терпели, не мешали ей, пока, уловив опасный порог напряженности, Клеман не крикнул в дверь на кухню: «Давай, Любочка!» – и вмиг на столе зашипела метровая сковорода, зазвенели судки, тарелки, стаканы, и пена поднялась над горлышком шампанского, не успев пролиться в натренированных руках профессора Титова. Тут все разом зашумели, и пошли совсем другие воспоминания, о том, как в эти же самые предвечерние часы устраивались разудалые «перебивки в делах» на Ленинградском тогда еще шоссе, никакой еще не проспекте, как точно так же оранжевое солнце било в окна конструкторского зала на втором этаже их бюро, спускаясь за лес на том краю аэродрома. С танцами устраивались перебивки, под патефон, с чаем, пирожными и прочим понемногу, посылавшимся им иногда удачей в дни получек и премий, чтобы потом, нахохотавшись, работать уже до ночи, а то и до утра.

Перед уходом Каминский отозвал меня в коридор:

 – Я в «Чукотке» рассказал про Павла Игнатьевича только как летчик. Видел я его все же со стороны, не зная многих деталей его конструкторской деятельности. Чтобы в них разобраться, нужен инженер. Возьмитесь! Вдруг получится… Феномен, я бы сказал, Гроховского драгоценен и еще сослужит нашей стране большую службу!

Титов – и тоже антр ну, то есть между нами, прощаясь:

 – Доказывать никому ничего не стану, некогда мне, но для Лидии, вы сами видели, Павел Игнатьевич – кумир. Демон, сверхчеловек, Мозжухин девичьих снов, а она при нем – прямо, действительно, Вера Холодная какая-то в белых мехах… И смешно это немного, и все же скажу вам: а ведь она по-своему права! Поэтому вы ее слушайте, смекая, а я вам подброшу и фактов и соображений.

Урлапов (я проводил его), расспросив по дороге еще раз, чего ради я «вышел» на Гроховского:

 – Знаете, а напишите-ка вы лучше приключенческий роман, а! Отличный может получиться роман в жанре научной фантастики… или не вполне научной… Это я вам говорю, запомните, – что не вполне, поскольку нет ее еще, не существует такая наука, которая объяснила бы Гроховского… Но фамилии героев подберите иностранные и действие перенесите куда-нибудь на Венеру, потому что правде тут все равно никто не поверит. Я бы лично не поверил, не будь она моя!

Взвесив все эти отчасти загадочные советы, попробую тем не менее рассказать правду, какую сам узнал. Разного рода лирика в моем рассказе тоже узнанная: в нее ударялись мои собеседники, наверное, недаром. Тоже правда, если кое-где концы у нас не свяжутся с концами. Значит, мы пока не видим, как они связались в жизни.

А медлить больше нельзя. М.Н. Каминский прав: опыт Гроховского, даже не до конца нами понятый, больше не должен оставаться под спудом.

4

«Descente» – по-французски значит «спуск», «высадка». Если придерживаться этого прямого значения слова, история воздушного десанта уведет нас в непроглядную даль минувших столетий, тысячелетий, и тогда никакой

Гроховский в этом деле не первопроходец и армия наша первой здесь не была. Существует легенда о разочарованном юноше Викториусе: привязал он к поясу, предавшись тоске, корзину с хлебом, себя привязал к парашюту и спрыгнул с ним с края грешной земли в светлое лоно богов. Научно идея парашюта обоснована тоже не в нашем веке и не у нас в стране. «Когда у человека есть шатер из прокрахмаленного полотна шириною в 12 локтей и вышиною в 12, – пишет Леонардо да Винчи (и рисунок шатра дает, и человечка рисует, висящего на стропах под шатром), – он сможет бросаться с любой большой высоты без опасности для себя». Первый исторический, то есть записанный в истории, прыжок с парашютом совершил венецианец Фаусто Веранцио в 1617 году, и после этого прыжки пошли один за другим, в конце концов – бессчетно. Смельчаки «десантировались», причем в большинстве случаев, видимо, успешно, с деревьев, с крепостных стен, с башен, с крыш и из окон домов, с воздушных шаров и начиная с 1912 года с самолётов. Прыгали добровольно и по принуждению, прыгали из жажды познания, из спортивного интереса, спасаясь, по долгу чести, проигравшись. Прыгали ученые, изобретатели, гастролеры-воздухоплаватели за деньги, беглецы из плена, прыгнул однажды преступник Жан Думье, убийца (в 1777 году с Оружейной башни в Париже: прыжком ему заменили смертную казнь), прыгали разведчики, диверсанты, корректировщики артиллерийской стрельбы с подожженных аэростатов, летчики…

Мягкий складывающийся парашют, ранцевый, такой, что его можно было взять в тесную кабину аэроплана, изобретен в 1911 году. Пишут, что изобретатель Г.Е. Котельников, до той поры никакого отношения к авиации не имевший – отставной артиллерийский поручик, актер, – пришел к этой великолепной идее совершенно случайно: увидев однажды, как прохладным вечером дама достала из сумочки крошечный сверток и развернула его в большой шелковый платок. Возможно. И не из-за этого ли красивого случая все ранцевые парашюты с тех пор и до начала 30-х годов делались только шелковыми? А лучшие из них – американского конструктора и предпринимателя Ирвина – так даже из какого-то сверхдорогого японского шелка. Красота завораживает, от нее, бывает, ни глаз, ни мыслей не отведешь, и свои парашюты – спасательные для летчиков – Ирвин продавал нам, Советскому Союзу, по тысяче золотых рублей за штуку.

Много таких не купишь. До некоторой степени выручало нас тут, в страшной тогда нашей нужде, что летчики их и не требовали, не доверяли им, боялись с ними прыгать. Первым или одним из первых в России ранцевый парашют испытал летчик Тернер во время мировой войны и поседел, пока спускался. Первым из наших летчиков-испытателей взял с собой парашют М. М. Громов в 1927 году – сознательно, на всякий случай, как спасательное средство. До этого никогда не брал, а тут поддался уговорам, взял и – вот судьба! – спасся с парашютом, причем со штопорящей машины.

Тем не менее, несмотря на все эти официальные приоритеты, дело развивалось, шло само собой. Жизнь его подгоняла, не герои. «Descentes» совершались одиночками и уже вооруженными группами, с парашютами и посадочным способом, то есть десантники просто выгружались с севшего где-нибудь на подходящей поляне самолёта. Десантировались люди и сбрасывались грузы, прыгали немцы, французы, русские, итальянцы. К концу 20-х годов спасательный парашют стал у нас обязательной принадлежностью, по крайней мере на опытных самолётах, а страх перед прыжками нашим авиаторам помог преодолеть военный летчик Леонид Григорьевич Минов. Его заслуги в этом очень велики: он первым у нас стал обучать летчиков прыжкам, показал, доказал, что при умелом обращении парашют не менее надежен, чем самолёт. Правда, рассказывая о себе, сам Л.Г. Минов ставит слово «заслуги» в кавычки («Теперь о моих «заслугах» в области парашютно-десантного дела», – пишет он М.Н. Каминскому 31 января 1967 года), но его подчеркнутая скромность – это или понимание, что первым он был только у нас в стране, не в мире, или это тоже отголосок досадных застарелых споров, в которых мы сейчас попробуем разобраться.

В большинстве публикаций днем рождения воздушно-десантных войск считается 2 августа 1930 года, но, как видим, и до этого дня все уже было: транспортные самолёты, парашюты, одиночные и групповые спуски и высадки вооруженных людей в тылу врага.

Понятно, группу в десяток-другой умелых и отважных бойцов войсками назвать еще нельзя. Войска – это сотни, тысячи солдат с артиллерией, танками, транспортными средствами. Чтобы доставить такое соединение по воздуху в заданный район за линией фронта и там – с неба на землю, причем быстро и сосредоточенно, требуется специальная техника, надежная и недорогая, то есть ее должно быть много и хорошей. А прежде всего нужна была опять же идея массового воздушного десанта: принципы, хотя бы в первоначальном виде, применения таких войск, их организации, подготовки, тактики.

Идея эта тоже родилась задолго до того, как высшее командование РККА вдруг заинтересовалось рядовым летчиком Гроховским. Ее наметки, проблески видны, например, в давней, еще 1921 года, статье М.В. Фрунзе «Единая военная доктрина и Красная Армия».

Эта мысль Михаила Васильевича настолько интересна, особенно учитывая, когда она высказана – ведь еще гражданская война не кончилась, – что приведу ее полностью: «Анализируя вероятную обстановку наших грядущих военных столкновений, мы заранее можем предвидеть, что в техническом отношении мы, несомненно, будем слабее наших противников. Обстоятельство это имеет для нас чрезвычайно серьезное значение, и мы, помимо напряжения всех сил и средств для достижения технического совершенства, должны искать пути, могущие хотя бы до известной степени уравновесить эту невыгодную для нас сторону…

Некоторые средства для этого имеются. Первым и важнейшим из них является подготовка и воспитание нашей армии в духе маневренных операций крупного масштаба.

Размеры наших территорий, возможность отступать на значительное расстояние, не лишаясь способности к продолжению борьбы, и пр. представляют благоприятную почву для применения маневров стратегического характера, то есть вне поля боя».

А в 1928 году М.Н. Тухачевский, наверняка изучивший труды Фрунзе, провел в штабе Ленинградского округа военную игру «Действия воздушного десанта в наступательной операции», то есть в наступлении крупными силами на широком фронте. И вскоре слово «десант» вошло в употребление уже не в прежнем смысле, не просто как высадка и спуск, а именно как «высадка сухопутных войск, перевезенных морем или по воздуху, на территории противника для военных действий» (Малая Советская Энциклопедия, 1929 г.).

Затем нужна была техника. Что ж, имелись у нас к тому времени, к концу 20-х годов, также и талантливые конструкторы, конструкторские бюро, которые – только поручите! – смогли бы разработать все, что требуется для армии. И разрабатывали. Недоставало нам, как уже сказано, производственных возможностей – добывающей промышленности, энергии, серийных машиностроительных заводов, – а творческих инженерных коллективов было предостаточно, с избытком. В дальнейшем их даже принялись сокращать и объединять, не всякий раз дальновидно. А потом и громить принялись, устраивать тюремные конструкторские «шараги», но об этом я сейчас не говорю, сейчас у нас речь о более или менее нормальной обстановке, решениях.

Спрашивается, зачем вдобавок к крупным специалистам, к уже проявившим себя инженерным талантам понадобился еще и Гроховский – дилетант, нигде, кроме летной школы, не учившийся изобретатель-одиночка? К тому же явно человек нелегкий… Что в нем такое уж драгоценное, чего у признанных конструкторов не замечалось, ухватил тогда своим орлиным взором командарм Ионыч, Баранов?

5

Здесь нам опять остается лишь строить предположения, так как письменных свидетельств, что узнал в Новочеркасске посланец начальника ВВС, у нас нет.

Наверняка доложили Баранову про силикатную учебную бомбу Гроховского. Может, и про то доложили, как она была создана, какие для этого понадобились деловые качества, помимо изобретательских. Силикатная – ее правильное название, в техническом описании, а обиходное – просто глиняная. Гроховский предложил заменить ею цементную учебную бомбу, привозную, заводского изготовления, стоившую двенадцать рублей штука. Выдавали цементные строго по шесть на звено в месяц, на большее – денег не хватало, но учеба на таком голодном пайке получалась никудышняя.

Глиняные, ценой в копейки, взялись делать в Новочеркасске местные гончары – хоть сотнями, хоть тысячами, – и учись, пока не научишься. Бомбы эти начиняли песком и мелом, в начинку добавляли краску, для каждого летчика свою, так что сразу было видно, кто куда угодил, – кто в цель, а кто мимо. Первыми воспользовались глиняными, естественно, сослуживцы Гроховского, и через месяц 44-я эскадрилья заняла совершенно выдающееся место в округе по бомбометанию.

Надо полагать, узнал Баранов также про воздушную мишень Гроховского. Мишенью летчикам и раньше служил продолговатый матерчатый мешок, длинная «колбаса» на буксире, надутая встречным потоком воздуха. Один самолёт ее тянет, другой атакует, стреляет в нее. Но часто бывало, что поток ее сминал, не раздув, и она моталась на конце троса просто как тряпка.

Гроховский вшил во входное отверстие мешка жесткое кольцо – так, что, сброшенный с самолёта, он наполнялся воздухом безотказно. Если до этого буксировщики и с одной-то «колбасой» не всегда справлялись, то теперь легко тянули сразу по три, сразу для трех атакующих самолётов, – и вскоре 44-я эскадрилья вышла на недосягаемое для других передовое место в округе также и по воздушной стрельбе.

И карта Гроховского должна была понравиться Баранову. Раньше ведь как делали? Летчик, получив задание лететь туда-то и туда-то, вычерчивал предстоявший маршрут на обычной карте. В полете она неудобна: чтобы ее развернуть, приходилось бросать управление и надо было удерживать ее в руках – в кабинах легких самолётов иной раз ветер завихривался: кабины тогда делались открытыми, только с козырьками впереди, как на мотоциклах.

Гроховский предложил вещь, которую сейчас каждый автомобилист берет с собой в дальнюю дорогу, едва ли зная, кто и когда эту остроумную вещь придумал. Карту-книгу. А придумал ее Гроховский все в том же 1928 году, и улучшать ее с тех пор больше не понадобилось. Обычная карта с вычерченным на ней маршрутом была разрезана на листы планшетного формата, листы сшиты в книгу. Пролетел отрезок маршрута, перевернул страницу – и лети дальше, карта перед тобой всегда раскрыта. Для еще большего удобства книга крепилась к правому колену летчика, а страницы наклеивались на картон, чтобы вихри в кабине даже и слегка их не трепали, не шевелили.

Обратите внимание – как все просто и изящно! Не менее изящно, чем получилось у Г.Е. Котельникова с идеей ранцевого парашюта. Но главное – просто… Кажется, любой из нас на месте Гроховского сделал бы то же самое – приди только это нам в голову… И дальше вся последовавшая деятельность Гроховского, или почти вся, может показаться изумительно простой. Все разработки ? – простыми, по крайней мере в замыслах.

Если заглянуть в дальнейшее, в 30-е годы, ненадолго опередив календарную последовательность нашего рассказа, мы увидим, что переведенный в Москву, ставший конструктором Гроховский после нескольких сравнительно мелких разработок получил от Баранова и Тухачевского тему «Воздушная пехота», то есть приказ создать технику для воздушного десанта. Задачу, как мы уже знаем, не новую, и решал ее не один Гроховский. Утверждая, что день рождения воздушно-десантных войск – 2 августа 1930 года, авторы публикаций имеют в виду группу, сброшенную в этот день на учениях войск Московского военного округа. Прыгнули тогда двенадцать человек с парашютами Ирвина, руководили выброской летчики Л.Г. Минов и Я.Д. Мошковский. В том же году начался серийный выпуск отечественных спасательных парашютов М.А. Савицкого, ему помогали Ф.Д. Ткачев, Н.А. Лобанов, И.Л. Глушков и другие.

К этому времени Гроховский, руководивший еще не конструкторским бюро, а всего лишь небольшим отделом в НИИ ВВС, успел, выполняя поручение Баранова и Тухачевского, внести только одно предложение по парашютам, и опять же, как может показаться, очень простое, буквально очевидное. Предложил делать парашюты не из импортного шелка, а из отечественной хлопчатобумажной ткани, не менее прочной, чем шелк, – из нансука или перкаля. Так что, если поддаться очарованию этой простоты, очевидности, если не вникать во всякого рода взаимоотношения, игру самолюбий и прочие психологические дебри, – тогда, действительно, правильно сейчас пишут, что не было в создании воздушного десанта никаких гениальных озарений, технических и организационных переворотов, а было естественное, последовательное развитие в рамках здравого смысла: от героизма – к повседневности, от одиночных прыжков – к групповым, от импортных парашютов – к отечественным, от дорогих – к дешевым, от маленьких спасательных – к большим грузовым. (И Каминский так пишет в первом издании «Чукотки»; во втором – убрал это, видно, передумал.) Одно предложение за другим, дружно, коллективно. Возникали сомнения, трудности, они коллективно же, товарищески преодолевались…

Отличие Гроховского, да и то вначале не очень заметное, было лишь в эффективности, которую сулили некоторые его идеи, а также в энергии, с которой он добивался признания этих идей. Тема «Воздушная пехота» с одним из пунктов – «Десантный парашют из хлопчатобумажной ткани» появилась в плане его отдела незадолго до выброски группы Минова и Мошковского. Через год с хлопчатобумажными парашютами Гроховского прыгнули одиннадцать человек – столько же, сколько на учениях войск Московского округа. Даже на одного меньше. Но если у Минова и Мошковского прыгнули специально подготовленные, обученные военные парашютисты, офицеры, или, как их тогда называли, командиры, то у Гроховского – сотрудники его КБ, люди гражданские, и с ними одна девушка, чертежница Лида Кулешова[17]. Причем большинство из них, зеленая молодежь, прыгали впервые, то есть по уровню подготовки это были, в отличие от авиационных командиров Минова и Мошковского, настоящие пехотинцы, но уже пехотинцы воздушные. Если у Минова и Мошковского участники сброса прыгали сами – сами отсчитывали секунды свободного падения, сами выдергивали кольца, если от них, от их тренированности, слаженности во многом зависела «плотность покидания» самолёта, следовательно, разброс десанта на местности (разбросает парашютистов – и ищи они потом друг друга, собирайся, да еще и под огнем противника), то у Гроховского всю группу сбросил штурман, поворотом рукоятки на пульте управления, с интервалами в полторы секунды – кратчайшими, только чтобы между парашютистами в воздухе образовались минимально безопасные расстояния. Если командиры Минова и Мошковского прыгали с французского самолёта «Фарман-Голиаф» в два приема – по шесть человек: больше «Фарман» не поднимал, а других транспортных самолётов, вместительнее, у нас тогда не было, – то одиннадцать сотрудников Гроховского прыгнули все разом с отечественного тяжелого бомбардировщика ТБ-1, приспособленного в КБ Гроховского для перевозки десантников.

И хлопчатобумажный парашют Гроховского был во много раз дешевле шелкового. Примерно в десять раз. Таких парашютов можно было нашить достаточно без большого ущерба для казны.

6

А вот к чему это вскоре привело. В 1934-1936 годах на маневрах Красной Армии в Белоруссии, под Киевом, под Москвой, в далеком «вражеском» тылу, где даже не слышен был гром орудий, в считанные минуты сбрасывались и высаживались на захваченных парашютистами аэродромах массовые воздушные десанты – до 7500 бойцов со всей нужной им техникой. Хорошо вооруженные, подвижные десантные части захватывали переправы, блокировали дороги, рвали связь, ударами с тыла обеспечивали прорыв обороны и полный разгром «противника».

На осенние маневры 1935 года под Киевом наше командование пригласило иностранных военных наблюдателей. Правильно ли сделало, что пригласило, – об этом сейчас есть два мнения, резко противоположных:

Первое. Это был абсолютно верный военно-дипломатический ход в борьбе против надвигавшейся войны, против угрозы, основанной на представлении, будто Красная Армия слаба, как прежде. Киевские маневры сломали это представление: воздушно-десантные войска оказались внезапной для наших потенциальных противников энергичной мерой противодействия агрессивным планам Гитлера и его союзников, явных и тайных.

Второе мнение. Это была грубая ошибка, если не что-то похуже. Мы собственными руками выдали тогда врагу свою военную тайну огромной важности. До 1935 года ни у кого на Западе не было еще и мыслей о возможности массовых воздушных десантов, только после киевских маневров немцы создали у себя такие войска, разумеется, воспользовавшись нашим столь щедро продемонстрированным опытом. Через пять лет Европа расплатилась за это Норвегией, Голландией, Бельгией, островом Крит, потом расплатились и мы…

Какое из этих двух мнений правильное или, может быть, еще правильнее какое-то третье, пока не решено и, видимо, уже не решится. Мне кажется, что первое. Демонстрация воздушного десанта осенью 1935 года, вместе, конечно, с другими военными, политическими и дипломатическими мерами, помогла отсрочить войну, а впоследствии, так как совсем ее избежать не удалось, по-

вернуть ее на запад, выиграть для нас еще несколько мирных лет.

В 1935 году и еще три-четыре года после воздушно-десантные войска были только у нас. И не то главное, что идея создания таких войск – наша. Сама по себе голая идея если и была когда-либо секретом, то перестала им быть задолго до киевских маневров. О ней уже писали открыто, ее обсуждали – она давно, как это называется в изобретательском праве, «стала известна неопределенному кругу лиц». То есть стала известна всем кому не лень. Американцы еще в 1931 году начали отрабатывать переброску по воздуху солдат и горючего, применили для обслуживания одной из своих авиационных дивизий самолёты-цистерны, самолёты-электростанции, самолёты- кухни, самолёты-мастерские. Англичане в 1933 году перевозили на самолётах уже целые воинские части: однажды перебросили против повстанцев в Ираке батальон – 500 человек на расстояние 1200 километров, с вооружением. Немцы приступили к аналогичным опытам тоже еще до киевских маневров Красной Армии. Сначала отрабатывали посадочные десанты, а с июля 1935 года – парашютные. Из тридцати летчиков, ставших первыми немецкими военными инструкторами парашютного дела, пятеро вскоре разбились, уцелевшие подготовили десантников-стажеров, приданных впоследствии отборному фашистскому легиону «Кондор», посланному против республиканской Испании.

Между прочим, показательный штрих к тому, что пятеро немецких десантников из тридцати разбились. По словам Бориса Дмитриевича Урлапова, за все шесть-семь лет работы в Осконбюро ему ни разу не пришлось стоять в почетном карауле у заколоченного красного гроба, в каких хоронят разбившихся авиаторов. Ни один испытатель техники, разработанной в Осконбюро и в институте, не погиб, во всяком случае не погиб из-за непродуманности, недоведенности какой-либо конструкции. Гроховскому везло, это верно, однако еще, кажется, Суворов сказал: «Раз повезло, два повезло, – помилуй бог, когда-то надо же быть и умению!»

Замечу еще, что и на этом тоже разошлись в оценках Павла Игнатьевича его бывшие соратники, наиболее далеко – Л. А. Гроховская и И.В. Титов. Лидия Алексеевна подкупающе, совершенно по-женски, искренне считала, что везение Гроховского объясняется очень просто: гений он, вот и все! Неповторимый. И никаких предшественников у него не было, ни Минова, никого… Ну, парашют вообще изобрел не он, верно, только ведь это когда было-то? Ну Тухачевский еще, но он обитал где-то высоко и в стороне, так что по-настоящему Гроховский один, на абсолютно пустом месте взял и придумал, а потом с помощью нескольких преданных людей создал воздушный десант. А кто в этом сомневается, тот ненавистник Павла и личный враг Лидии Алексеевны! Мне она заявила, когда я в журнальном очерке упомянул Минова, что я счастливец. Потому что, если бы был жив Павел или кто-нибудь из его братьев, таких же решительных, как он, они меня избили бы!

А Титов в наших последовавших беседах долго не верил в мое согласие скорее с ним, чем с Лидией Алексеевной, и упорно обращался к тому, что Гроховский – явление редкое, но не единственное в мире, в истории. Причем именно этим особенно интересен. Как и Бартини, например… Что будь такой талант единственным, неповторимым – тогда какой нам смысл вникать в его «внутренность»? Любуйтесь на здоровье его «внешностью», его блеском, завидуйте ему и оставайтесь такими, какие вы уже есть. Не дергайтесь, не возноситесь в мечтах! Вы – сами по себе, а Гроховский – сам по себе…

Титов ближе к правде. И «везло» до такой степени не одному Гроховскому. Его конструкторская судьба, пока ее не пресекли в 1937 году, очень похожа, в частности, на судьбу С. В. Ильюшина. Бессменный в течение тридцати лет шеф-пилот ильюшинского ОКБ В.К. Коккинаки получил однажды, будучи за границей, приглашение посетить знаменитую самолётостроительную фирму.

 – Приезжаю к ним, – вспоминал Коккинаки, – вхожу в приемную президента. На стенах – целая портретная галерея. Спрашиваю. Это, мне объясняют, их погибшие экипажи испытателей. Вот, думаю, молодцы-фирмачи – не забывают!.. И тут же: что за черт, думаю, а почему у Сергея в приемной стены пустые? Ах, да! – у нас же ведь нет таких экипажей, погибших! Ни одного не было за всю мою работу в ОКБ…

7

Дело не в том, что идея воздушного десанта принадлежала нам, а в том, что у нас ее материализовали – небывало быстро и, если опять воспользоваться изобретательской терминологией, в таком «объеме применения», который считался категорически тогда недостижимым. И уж тем более недостижимым в Советском Союзе, при его бедности. Семь с половиной тысяч бойцов, доставленных в тыл «противника» на одном из учений в середине 30-х годов (1800 парашютистов и 5700 посадочным способом), – это и сейчас немало. «Сегодня утром, – сообщила «Красная звезда» о восьмитысячном воздушном десанте на маневрах «Двина» 11 марта 1970 года, – участники маневров были свидетелями необыкновенного зрелища…», – при том, что нынешние транспортные самолёты поднимают до ста тонн груза, а некоторые больше. В первой же половине 30-х годов самый грузоподъемный из наших серийных самолётов, четырехмоторный тяжелый бомбардировщик ТБ-3 Туполева, также переделанный в КБ Гроховского для переброски десантов, в лучшем случае нес всего около 6 тонн.

Сам факт выброски многотысячных воздушных десантов не удалось бы надолго сохранить в тайне, это ясно, а не выбрасывать их, не отрабатывать тоже нельзя было. Другой вопрос: как мы создали эти войска? Было ли это секретом до киевских маневров, осталось ли секретом после них?

По-видимому, было и осталось. Даже три года спустя вермахт имел всего лишь один специальный полк парашютистов (у нас к этому времени было уже шесть воздушно-десантных бригад), еще через год, к началу второй мировой войны, – три полка. То есть силы эти Германия наращивала активно, но от нас отставала, и намного. Надо полагать, мешали гитлеровцам, сдерживали их какие-то конкретные просчеты в технической и военной политике, так как принципиальные возможности создания таких войск у них были, во всяком случае, не меньшие, чем у нас: умы, деньги, производство, солдаты… Я не знаю, какими путями шли здесь немцы, англичане, американцы; могу лишь наши результаты сравнить с их результатами, но и это сравнение показательно, косвенно характеризует пути. Голландией, Бельгией, островом Крит немцы с помощью воздушных десантов овладели только в 1940-1941 годах, однако и тогда их потери, особенно на Крите, оказались настолько большими (четыре тысячи убитых и пропавших без вести, почти триста пятьдесят сбитых и поврежденных самолётов – отчасти, правда, из-за плохой подготовки операции), что в дальнейшем они на протяжении всей войны не выбрасывали массовых воздушных десантов. Англичане и американцы впервые смогли применить эти войска только в июле 1943 года – в Сицилии… Недаром, видимо, английский генерал Уэйвелл, побывавший на киевских маневрах Красной Армии, сообщил после них своему правительству: «Если бы я сам не был свидетелем этого, я бы никогда не поверил, что подобная операция вообще возможна».

Возможными подобные операции сделала прежде всего новая техника. Нигде, кроме Советского Союза, ничего близкого по эффективности и надежности еще не было (не считая маленького спасательного «людского» парашюта) и, судя по реакции иностранных наблюдателей, не ожидалось. Новая техника доставляла войска через голову противника на место выброски и высадки и полностью обеспечивала их снабжение по воздуху – все то, что в обычных фронтовых условиях с огромным напряжением делает наземный транспорт.

8

Новую технику, часто абсолютно новую, то есть не имевшую никаких прототипов в старой, всего за каких-то два-три года создали и внедрили в серийное производство и в эксплуатацию конструкторы Осконбюро под руководством Гроховского. И в основном по его идеям.