Genius loci

Городская мифология как часть городской народной культуры

Мифология города — не просто один из жанров городского фольклора и рассказы о происшествиях чрезвычайных ("а в гастрономе номер 8 продавали сосиски из человечьего мяса"), исторические анекдоты, привязанные к какому-то городу или дому. Это одно из измерений городской культуры, далеко не исчерпываемое текстами и нередко вообще не формулируемое, это особый тип восприятия города, его "переживания", а разного рода "городские легенды" — лишь проявление, словесное закрепление такого восприятия в словах.

По-видимому, впервые отчетливо сказала об этом англичанка Вернон Ли в своей знаменитой книге "Италия. Genius loci.": "У некоторых из нас места и местности (...) становятся предметом горячего и чрезвычайно интимного чувства. Совершенно независимо от их обитателей и от их писанной истории они действуют на нас как живые существа, и мы вступаем с ними в самую глубокую и удовлетворяющую нас дружбу".

Живые города

"Город — это суммарный итог непрерывной творческой деятельности каждого из живущих в нем, — пишет Топоров, — это материализованный творческий порыв, проявляющийся в его наиболее полном, присущем каждому человеку содержании. Самый последний бродяга, не имеющий своего угла, является таким же творцом Города, как и прослаатенный архитектор, застроивший его великолепными дворцами. Разница лишь в "материале", в котором находит воплощение творческий порыв их жизни". Фольклорные тексты Топоров рассматривает не как рассказы жителей о городе, а как рассказы самого города о себе.

Городская мифология — своего рода культурная игра, своеобразный диалог, происходящий между городом и его обитателями. Классический пример — беседы, которые вел с петербургскими домами герой "Белых ночей" Достоевского, причем инициатива в диалоге принадлежала именно домам.

Горожанину необходимо мифологизировать городское пространство, чтобы "приручить" среду своего обитания, внести "человеческое измерение" в городской мир. Обычно как "античеловеческое" выступает "массовое", "стандартное".

В Советской России особое значение приобрело противопоставление "нового" и "старого", понимаемое еще и как "официальное" — "неофициальное", "навязанное" — "свое" и даже "ложное" — "настоящее". Не зря в антиутопиях о тоталитарном грядущем появляется образ "Старого дома", через который герой пытается выйти из- под всеохватывающего контроля. Городская мифология всегда неофициальна, несмотря на многочисленные попытки создать официальные легенды этого рода. Излюбленный мотив городской мифологии — "переосмысление" официальных сооружений.

Всякий — или почти всякий — город насыщен культурными ассоциациями, что придает ему "дополнительное измерение". Это может относиться даже к недавно возникшим городам, рабочим поселкам при заводах: и там есть "плохие места", и там бродят рассказы о пропавших людях.

Вокруг "старой" и "новой" семиотических систем города возникает интересная игра. Например, всякая власть стремится создавать новые святилища на месте прежних: памятник Ленину в Московском Кремле — на месте памятника Александру Второму, памятник Ленину в Костроме — на месте памятника Ивану Сусанину (даже пьедестал прежний) и так далее.

Карта сакральных городских мест остается как бы неизменной, будто именно этим местам и следует оставаться священными.

Нехорошее место

Любой человек, оказавшись в городе, испытывает гравитационно-тектоническое воздействие архитектурных сооружений, ощущение внутренней пульсации города. Не воспринимаемые рационально, они формируют особые свойства его обитателей и особые формы городского поведения. Возможно, стремление Достоевского выбирать квартиру только в угловых домах или обычай Гоголя ходить только по левой стороне улицы — лишь яркие и "замеченные" особенности взаимоотношений с городским пространством, которые возникают у многих горожан.

Мифологическая "семиотика пространства" органично вытекала из традиционных религиозных представлений.

Вот пассаж из очерка И.Ф. Тюменева о путешествии из Петербурга в Новгород: "Только что мы переехали Обводный канал, и в окнах прекратилось мелькание темных полос мостовой клетки, как старичок, вытянув шею по направлению к левому окну, стал набожно креститься на видневшуюся среди зелени белую массу собора Александро-Невской лавры. (...)

— А вы знаете ли, кому я молился?

— Должно быть, Николаю-угоднику.

— Нет-с, Николай-угодник будет в свое время, он в Колпине. А я отдал прощальный поклон хозяину всей здешней местности, от Новгорода и до Финского залива, благоверному князю Александру Ярославичу.

— Вот что! Ну, это мне не могло прийти в голову.

— А вот Петру-то Великому пришло. Перенес его именно сюда, на Неву".

"Плохие" или "хорошие" районы есть почти в любом городе. Говорят, например, о "дурной", "зловещей" атмосфере Скобелевской (впоследствии — Советской) площади в Москве. Во многих городах "нехорошие места" чаще всего там, где прежде было кладбище или место наказаний. Так, в Петербурге, в Московском парке Победы многим становится не по себе, и это объясняют тем, что парк разбит на месте массовых захоронений жертв блокады. Славу "проклятого места" получил и участок Обводного канала от Бровского моста до устья реки. А в Иванове своя история о том, как в течение советских десятилетий ничего не удалось построить на месте взорванного городского собора: сколько раз ни начинали работу — по тем или иным причинам ее приходилось "замораживать".

Разговоры героя "Белых ночей" с петербургскими домами — гротескное выражение того же, что в более спокойной форме обнаруживает князь Мышкин, когда говорит Рогожину, что сразу, хотя и непонятно почему, узнал рогожинский дом. В таких отношениях с городом многие горожане, но оно лишь иногда фиксируется в литературе ("умное лицо Технологического института" — Гарин-Михайловский). Диалог между городом и горожанином может быть и замаскированным — часто возникающие, особенно применительно к Петербургу, мотивы города-лабиринта, который "морочит", "водит" человека.

Мистические сюжеты

Мифологическое истолкование городского пространства опирается на давнюю культурную традицию, сложившуюся, "откристаллизовавшуюся" вокруг осмысления храмовой архитектуры. П.А. Флоренский пишет об эзотерическом значении пространственных ориентиров в церкви: "Понятия "право" и "лево" с мифологических времен являются одним из самых очевидных и действенных в осмыслении человеком окружающего пространства и своего места в этом пространстве. Христианство почти на всех европейских языках утвердило за "правым" положительное направление, а за левым — путь "козлищ" ("И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую" — Мф.25,33), переводя проблему выбора сторон из пространственной в нравственную".

Исходным здесь был прежде всего видимый путь солнца по небосклону, слева направо, по ходу часовой стрелки. Эта положительная протяженность, продолжительность зафиксированы, в частности, в продвижении ладьи Солнца в древнеегипетской Книге мертвых, в направлении устоявшейся европейской письменности, римском счете. Преимущество правого над левым установилось в церемониальных движениях и предстояниях, правилах ГАИ, порядке награждения на соревнованиях и т.д.

Символика пространства и передвижения ярко и подчеркнуто воплощается внутри храма. "Вся жизнь человека в храме проходит как бы по солнечному кругу, по часовой стрелке. Чтобы окрестить человека, совершить первое церковное таинство, его вносят в церковь с западной стороны, и ребенок оказывается на северо-западе, так как в большинстве храмов комната для крещения, баптистерий, находится слева при входе. Исповедь может происходить в северном пределе, причастие, венчание, соборование по центру — на востоке. Рукоположение — на востоке, в алтаре, а отпевание, прощание с человеком, всегда происходит в южном приделе (если он есть). Затем совершившего свой жизненный путь человека выносят из храма западными дверями ногами вперед. Круг жизни по часовой стрелке, по солнцу, пройден".

Рождаются мифологемы планировочной эзотерики города Санкт-Петербурга, например: "Существовал некий концептуально-идеальный план. Этот план представляет собой совершенную форму яйца (овала), а Петропавловская крепость является ключевой точкой в концептуальном и архитектурном плане города и зерном, из которого этот город вырос.

Строительство Петропавловской крепости было реальным вмешательством в судьбу России... и осуществлялось либо при непосредственном участии, либо при косвенном влиянии людей, умевших осуществлять архетипическое, концептуальное метапрограммирование через архитектуру и строительство".

Этот текст, опубликованный в журнале "Декоративное искусство", обладает всеми признаками мифологического (и автор обозначен как "А.Н. де Рокамболь"), хотя вполне серьезно заявлен как проект "День рождения города".

И вполне серьезный сотрудник НИИ Ленгенплана предлагает "расшифровку" эзотерики плана Гатчины, в который заложена "планиметрическая взаимоупорядоченность определенных элементов паркового пейзажа.., скрытая от непосвященных".

Самый последний бродяга, не имеющий своего угла, является таким же творцом Города, как и прославленный архитектор, застроивший его великолепными дворцами.

Обычай строить здания "со смыслом" весьма распространился в советские времена. Из многочисленных примеров можно назвать хотя бы здание Центрального театра Российской армии в Москве, спроектированное в форме пятиконечной звезды. Во время войны архитекторов едва не арестовали как германских диверсантов, внедренных в наше отечество: оказалось, что четыре луча звезды указывают на четыре московских вокзала, а пятый — на Кремль... (При этом существенной деталью оказалась невозможность замаскировать здание театра.)

Это осознанная "архитектурная магия": эзотерический план вводится при создании города или его части. Гораздо чаще такой план обнаруживается помимо желания строителей. В.З. Паперный в своей книге о советской архитектуре говорит о мифологичности ее восприятия в 1930-е годы: "Культура как будто верит, что если произнести вслух (или напечатать в книге) мысль о том, что население не увеличивается, оно тут же перестанет увеличиваться, а если в эмблеме серпа и молота молоток повернуть бойком к режущей кромке серпа, то это мгновенно приведет к конфронтации рабочего класса и крестьянства". (В последнем примере речь идет о павильоне "Механизация" на Всероссийской сельскохозяйственной выставке.)

Схожие коллизии возникали отнюдь не только в сталинскую эпоху, хотя в это время они действительно приобрели особый драматизм. Поучительная история связана с дворцом Кушелева-Безбородко на Гагаринской улице в Петербурге (ныне там размещается Европейский университет). Как известно, Кушелев- Безбородко скончался, "когда дом уже был совершенно отстроен, и оставалось только дополнить некоторые детали внутреннего убранства". Мемуарист Ф.Г. Тернер добавляет к этому важную подробность: "При постройке дома случилось обстоятельство, которому потом было дано значение некоторого предзнаменования. При доме были устроены два массивных подъезда (...), над подъездами красовалась в виде украшения графская корона, лежавшая на подушке. Это дало повод сравнить украшение с похоронным балдахином и усмотреть в нем предзнаменования кончины графа, который, находившийся тогда уже в последних стадиях чахотки, после того помер. Разумеется, что обо всем этом зашла речь только после смерти графа, а раньше об этом никто и не думал. Корона была снята с подъездов, которые до сих пор остаются в этом же, кажется, недоконченном виде". ("Воспоминания" вышли в 1910 году.)

Это история вроде бы о надуманности запоздалого поиска предзнаменований, но странным образом она согласуется с мифологемой "строительной жертвы", давно укоренившейся в народном сознании: "В некоторых местах Гродненской губернии начинают работу с того конца, где впоследствии будет красный угол, — пишет о "строительной магии" А.К. Байбурин. — При рубке двух бревен строитель-плотник непременно кого- нибудь заклинает: или какого-нибудь члена семьи, или животных — лошадей, коров. Из заклятых уже никто не будет долго жить — умрет в скором времени".

Вокруг темы "строительной жертвы" складываются особые городские легенды — например, нижегородская: о Коромыеловой башне, которая находится под Зеленинским съездом; существует предание, что с нее начали строить Кремль и что по тогдашнему суеверию для успешного строения его решили заложить в основание башни первое живое существо, которое придет на это место. Пришла девушка с коромыслом и ведрами за водою на речку Почайку, и оттого самую башню прозвали "Коромысловою".

Красные ворота. Начало XX в.

Городские талисманы

Существует ритуал загадывания желаний в определенных "локусах" многих городов. Например, в Новгороде, чтобы желание исполнилось, нужно взяться за хвост одного из двух львов, стоящих перед зданием бывшей губернаторской резиденции (лучше левого). В Петрозаводске с этой целью идут к так называемой Розе ветров. В Петербурге сложилось несколько ритуалов этого рода, связанных с грифонами на Банковском мосту через канал Грибоедова, Поцелуевым мостом через Мойку и др. Таким талисманом стал и недавно появившийся памятник Петру I работы М. Шемякина, установленный в Петропавловской крепости.

Любопытный пример московской ритуальной семиотики — поверье, сложившееся вокруг фигуры трубача, стоявшей над Красными воротами (снесенными в тридцатые годы): "Потому эту фигуру чтут, что существует поверье, будто бы когда она затрубит, то конец Москве будет. По крайней мере, некоторые старушки по утрам ходят к Красным воротам на всякий случай послушать: трубит трубач или нет. Больше общественных статуй в Москве нет — их до сих пор зовут истуканами и плюются, если где увидят".

В атеистическом государстве часто официально отвергнутые святыни становились объектами неофициального культа. В известном петербургском храме Спасса на Крови, как водится, долгие годы было овощехранилище ("Спас на картошке"), но все советские десятилетия сохранялся культ изображения распятого Христа над главным входом в собор. Рассказывали о стонах, раздающихся по ночам внутри собора. Очень известен культ, сложившийся вокруг могилы Ксении Блаженной на петербургском Смоленском кладбище. Скончавшаяся в XVIII веке Ксения, вдова певчего придворной капеллы, после смерти мужа переоделась в мужскую одежду и стала называть себя Андреем Федоровичем. За ней утвердилась слава пророчицы; говорят, она предсказала кончину императрицы Елизаветы Петровны. После смерти Ксении ее могила сразу же стала местом паломничества и поклонения. Культ сохранялся и в советское время, хотя в часовне была устроена мастерская.

Михайловский замок

Утверждали, что прикосновение к надгробной плите на могиле Павла I в Петропавловской крепости излечивает от зубной боли.

Особое дело — так называемая Ротонда: круглое помещение на первом этаже одного из домов на Гороховой улице, известное еще и как "Центр мироздания". Многие годы это — культовое место молодежной субкультуры. Говорят о его особых физических свойствах вплоть до возможности выйти оттуда в четвертое измерение, Молодежь верит, что тому, кто несчастен в любви, нужно прийти в "Ротонду" и оставить какую-нибудь запись на ее стенах.

Склонность к такого рода суевериям отличает совсем не только хиппи. В здании Высшего военно-морского политического училища (в прошлом — Морской кадетский корпус) есть Компасный зал с изображением на полу картушки компаса. По свято блюдущейся традиции напрямик — по картушке — холят только адмиралы, все остальные обходят ее вдоль стен.

Семиотическое обыгрывание отдельных предметов или отдельных деталей городской среды чаще всего в зловещей тональности связывает нас с еще одним жанром городской мифологии, который можно было бы назвать "городской криптологией". Поиск "тайных знаков" может стать увлекательнейшим занятием. Вероятно, самый известный, и не только в Петербурге, исторический пример этого рода — рассказ о пророчестве, связанном с надписью на фасаде Михайловского замка. Как известно, надпись, гласившая: "Да будет домом твоим в долготу дней", украшала замок, торопливо сооружавшийся ко дню рождения императора Павла. Но еще во время строительства распространились слухи о юродивом со Смоленского кладбища, утверждавшем, что количество букв в надписи соответствует числу лет, которые суждено императору прожить на свете. Вскоре после того как Павлу исполнилось 46 лет, он был убит заговорщиками.

В Петербурге есть немало поводов для возникновения слухов о "тайных знаках". На фасаде храма Спасса на Крови, построенного, как известно, на месте смертельного покушения на императора Александра Второго, можно увидеть изображение красных пятиконечных звезд. При определенном складе мышления легко истолковать их как масонские знаки, призванные сообщить посвященным, кто в действительности стоял за убийством царя. Другой пример — так называемый дом со свастиками на пересечении Московского проспекта и Обводного канала. Действительно, на фасаде дома виден орнамент, напоминающий множественные изображения свастики. Народное воображение породило легенду о том, что здание строили пленные немцы, которые и "отметили" здание таким образом. (На самом деле, дом построен в конце прошлого века.)

Такого рода домыслы часто возникают и приобретают роковую значимость в обстановке общественного психоза. Интересно, что это коснулось даже ставшей официозным символом скульптуры В. Мухиной. Когда скульптуру устанавливали на ее теперешнем месте, поступил донос, что в складках одежды можно разглядеть... портрет Троцкого. Комиссия долго разглядывала, но портрета не нашла.

Но иногда "тайные знаки" вовсе не выдуманы: букет цветов, положенный возле герба города Галича на одной из станций московского метро сразу после гибели в Париже Александра Галича. В Петербурге известный памятник Н.М. Пржевальскому в Александровском саду (а также профильное изображение Пржевальского на станции метро "Технологический институт") некоторые воспринимают как своего рода "тайный памятник" Сталину. То же относится и к многочисленным "исправленным" после 1956 года изображениям — например, мозаичный плафон на станции московского метро "Комсомольская- кольцевая", где можно видеть Ленина, выступающего с трибуны мавзолея. В Петербурге популярен "прикол" о профиле Наполеона, который, если приглядеться, вырисовывается в неудобосказуемом месте одного из коней на Аничковом мосту.

Город "читают", с городом разговаривают и "играют", играют друг с другом, опираясь на какие-то особенности города. И тем самым воспроизводят и дописывают городскую мифологию — неотъемлемую часть современной городской культуры.

Легенды Невского проспекта. Лаокоон

На Петроградской стороне, между улицами Красного Курсанта и Красной Конницы, есть маленькая площадь. Скорее, даже сквер. А в центре стояла скульптура. Лаокоон и двое его сыновей, удушаемые змеями. Фигуры человеческого роста. Античный шедевр бессмертного Фидия — мраморная копия работы знаменитого петербургского скульптора Паоло Трубецкого.

А рядом со сквером была школа. Однажды туда назначили нового директора, отставного замполита и серьезного мужчину с партийно-педагогическим образованием.

— А это, — спрашивает, — что такое?

Учитель рисования объясняет: это древнегреческая статуя.

— Мы с вами не в Древней Греции,

— кричит директор, обозленный этим интеллигентским идиотизмом.

— Может, вы еще голыми на уроки ходить придумаете? Убрать это безобразие!

Через недельку двое веселых белозубых ребят начинают с помощью молотка и зубила приводить композицию в культурный вид. Кругом собирается народ и смотрит это представление, как кастрируют двухсполовиной-тыщелетних греков. В толпе одни хохочут, другие кричат: варвары! Блокаду пережили, а вы! Кто приказал? Учитель рисования прибежал, пытается своим телом прикрыть. Голосит: Фидий! Зевс! Паоло Трубецкой! Вы ответите!

Отойди, отвечают, дядя, пока до тебя не добрались! Лишили древних страдальцев не потребных школе подробностей, сложили инструмент и отбыли. И всю неделю Петроградская ходила любоваться на облагороженную группу.

Но учитель рисования тоже настырный оказался, пожаловался, куда мог, потому что через неделю те же двое веселых белозубых ребят достают из своего ящичка три гипсовых лепестка и навинчивают их на штифты. Толпа держится за животы. Наконец-то, говорят. Вернули бедным отобранную насильно девственность. Если бы кругом стояли сплошные учителя рисования и истории, то, возможно, реакция была бы иной, более эстетической и интеллигентной. А так — люди простые, развлечений у них мало: огрубел народишко, всему рад. Не над ними лично такие опыты сегодня ставят — уже счастье!

А поскольку ленинградцы свой город всегда любили и им гордились, то еще неделю вся сторона ходила любоваться на чудо мичуринской ботаники — как на мраморных статуях работы Паоло Трубецкого выросли фиговые листья.

Но, видимо, учитель рисования был редкий патриот города, а может, он был внебрачный потомок Паоло Трубецкого, который и сам-то был чей- то внебрачный сын. Но только он дозвонился до Министерства культуры и стал разоряться: искусство! бессмертный Фидий!

Назавтра директор уволил учителя рисования. А еще через недельку приехал все тот же полугрузовичок, и из него вышли двое веселых белозубых ребят со своим ящиком. Как только их завидели, в школе побросали к черту занятия, и учителя впереди учеников побежали смотреть, что же теперь сделают с их, можно сказать, родными инвалидами.

Ребята взяли клещи и под болезненный вздох собравшихся сорвали лепестки. Потом достали из ящика недостающий фрагмент и примерили к Лаокоону. Толпа застонала.

Мастера навинтили на бронзовые штифты все три заранее изваянных мраморных предмета и отошли в некотором сомнении. И тут уже толпа поголовно рухнула друг на друга, и дар речи потеряла полностью — вздохнуть невозможно, воздуху не набрать — и загрохотала с подвизгами и хлюпаньем. Потому что... вновь привинченные места соответствовали примерно монументальной скульптуре "Перекуем мечи на орала". Так, на взгляд, в две натуральные величины. Это резко изменило композиционную мотивацию. Сразу стало понятно, за что змеи их хотят задушить. Теперь скульптурная группа являла собой гимн плодородию и мужской мощи древних эллинов... Мрамор за сто лет, особенно в ленинградских дождях и копоти, имеет обыкновение темнеть. Новый же мрамор имел красивый первозданный цвет — розовато-белый. И реставрированные фрагменты резким контрастом примагничивали взор. Следующую неделю уже весь город ездил на Петроградскую смотреть, как расцвели и возмужали в братской семье советских народов древние греки.

Но униженный и оскорбленный директор не сдался в намерении добиться своего. И через пару месяцев скульптуру тихо погрузили подъемным краном на машину и увезли.

Михаил Веллер