Проблема происхождения финно-угров по данным археологии

К. Ф. Мейнандер

Попытаемся вначале объяснить, что мы имеем в виду под финно-угорскими народами, с одной стороны, и под их происхождением — с другой. Финно-угры — термин языковый и кроме этого не имеет другого смыслового значения. В метафорическом смысле этот термин употребляется также для определения народностей, говорящих на языках финно-угорской группы, но в этих случаях ясно подразумевается, что так называемые народы финно-угорской группы во всяком случае не образуют культурного, политического или расового единства в большей степени, чем народы индоевропейской группы. Этот термин применяется также и по отношению к так называемым «протонародам».

Высказывалось мнение, что существующие финно-угорские языки могли возникнуть из более древних и примитивных языковых форм, происхождение которых в конечном итоге может быть выведено из одного языка-основы. Племена, говорившие, как полагают, па этом языке-основе, были названы протофинно-уграми. Убеждение это было настолько сильным, что делались попытки обозначить па карте места расселения протофинно-угров, а все народы, говорящие в наши дни на языках этой группы, считались и в чисто генетическом смысле их потомками.

Не будет поэтому ошибкой, говоря о происхождении финно-угров, вначале определить их географическое местоположение и хронологический период, в котором, по нашему мнению, жили протофинно-угры, а затем по данным археологии попытаться охарактеризовать их культуру, а с помощью антропологии установить их физический тип.

В этой связи, однако, мы часто упускаем из вида, что так называемый язык-основа — гипотетическое понятие, аккумулирующее и связывающее общие характеристики отдельных живущих языков. У нас нет гарантии существования ни такого языка-ос новы, ни каких-либо протофинно-угров, которые якобы говорили на этом языке. Весьма вероятно, что общность или сходство между языками финно-угорской группы может оказаться совсем другого характера, нежели то, на котором делается акцент в так называемой теории генеалогического древа.

По мнению наиболее известных приверженцев теории генеалогического древа, протофинно-угры жили около 3 тысяч лет до и. э. на Средней Волге. В качестве одного из подкрепляющих эту теорию аргументов выдвигается связь между финно-угорским праязыком и ранними языковыми формами народов индоевропейской группы. Предполагается, что с этой своей исходной территории протофинно-угры двигались в разных направлениях, осваивая новые земли, причем процесс этот шел одновременно с возникновением на основе финно-угорского праязыка отдельных диалектов, сформировавшихся с течением времени в самостоятельные языки. С другой стороны, теория генеалогического древа не дает ответа на вопрос о том, каковы были причины исторического или общественного характера, вызывавшие движение и расселение древних финно-угров. Остается неясным, почему именно потомки этих древних племен постепенно добились такой гегемонии. Ведь на огромной территории северо-восточной части Европы от Урала до Ботнического залива, от Северного Ледовитого океана и до рубежа, который можно провести по параллели Казань — Рига, не существует никаких лингвистических следов других языков, кроме языков финно-угорских и самодийских.

Мы можем в качестве исходной взять другую теорию, а не модель генеалогического древа. Согласно этой теории, на всей территории северо-востока Европы, включая современную Финляндию и восточноприбалтийские страны, начиная с раннего каменного века обитало множество мелких групп, каждая с собственным языком или диалектом.

Лингвистические новообразования, фонетические и синтаксические неологизмы распространялись по всей этой территории подобно тому, как расходятся волны от брошенного в спокойную воду камня. Даже если каждое соединение, каждая популяция были достаточно замкнутыми и с точки зрения средств к существованию не зависели от соседних и удаленных популяций, они встречались с ними. Соседи заключали между собой брачные союзы, обращались за помощью к шаманам соседних племен, обменивались тогдашними предметами роскоши. В связи с этим возникла необходимость учить, по крайней мере в минимальном объеме, язык других групп, что вело к расширению словарного запаса и обновлению собственного языка. Такое явление названо в лингвистике теорией волны. Если мы примем эту модель за основу развития языков, все рассуждения о протофинно-уграх теряют всякий смысл.

Сто лет назад, в период возникновения теории генеалогического древа, лингвистические группы и народности считались еще чем-то существовавшим вечно, почти как в Ветхом завете: в конечном итоге все народы произошли от одного человека. Мы рассматриваем народы и языки как продукты исторического и культурного процессов развития. Даже если мы согласимся с теорией финно-угорского генеалогического древа, необходимо помнить, что это прежде всего теория лингвистическая.

В настоящее время даже самые убежденные сторонники генеалогической теории едва ли станут считать, что финно-угорские народы произошли в физическом смысле от одного протонарода. Наиболее характерным примером этого могут служить венгры (мадьяры); вместе с тем пример мадьяр свидетельствует о том, что такое положение может распространяться на все народы финно-угорской группы: их физическое сходство не обязательно влечет за собой общность языка.

В этой связи мне бы хотелось привести пример ренационализации, который, как я полагаю, мог бы проиллюстрировать развитие этого процесса, особенно когда он затрагивает две настолько близкие в лингвистическом и культурном отношениях популяции, что можно говорить об их общности. В начале XVII в. на севере Финляндии, в так называемом районе Кеми Лаппмерк, жили почти одни лопари, занимавшиеся рыболовством и оленеводством в его относительно примитивной форме. Они вели полукочевой образ жизни, имея стационарные зимние поселения. В течение XVII в. финны завершили освоение этого района, в результате чего здесь начало внедряться земледелие. В течение двух поколений лопари оказались настолько полно ассимилированными, что их язык, равно как религия и экономический уклад, полностью исчезли. Речь идет не о физическом истреблении лопарей, а об исчезновении их культуры и языка.

Физический тип лопаря выжил, став частью финской популяции и проявляясь в ней в довольно высокой степени. Вместе с тем возник вакуум в экономическом укладе страны — никто пе стал заниматься разведением северных оленей, что раньше было прерогативой лопарей. Как результат этого последовала иммиграция в страну оленеводов с запада — лопарей из Швеции, которые сформировали здесь новую лопарскую популяцию.

Этот пример кажется весьма поучительным, так как, видимо, именно так южные финны, занимавшиеся сельским хозяйством, завоевали население, проживавшее в лесной глуши Финляндии. Постепенно они ассимилировали местное население, как бы мы ни называли его — лопарями или исконным населением. Это должно было отразиться на генотипе новых поколений. Хотя побеждающая популяция является господствующей в экономическом, культурном и политическом отношениях, различия между популяциями настолько малы, что между ними устанавливается тесное общение.

В Швеции различия между шведами, их языком п общественным укладом, с одной стороны, и лопарями с их общественными институтами — с другой, оказались настолько велики, что последние смогли сохранить там спой быт н культуру национального меньшинства намного лучше, чем в Финляндии.

Об этом следует помнить, когда мы стараемся воссоздать доисторический ход событий среди финно-угров на северо-востоке Европы. Вполне можно представить, что группа, превосходящая другие в культурном или экономическом отношении, например одна из групп предполагаемого первоначального района обитания финно-угров в Центральной России, могла оказать влияние на связанные с ней более западные народы, вплоть до Прибалтики. Таким образом, утверждение о первоначальном районе обитания финно-угров пе лишено основания, хотя этого нельзя пока подтвердить антропологическими методами. Однако это могло бы произойти только в том случае, если бы культура волжской группы была более высокой; тогда можно было бы несомненно проследить следы этого влияния, этой культурной ассимиляции в прибалтийских странах. С моей точки зрения, такая теория применима лишь к каменному веку, к периоду культуры гребенчатой керамики. Вместе с тем совершенно очевидно, что не могло быть и речи о массовом переселении восточных племен в прибалтийские области.

Было бы странным, если бы самые западные финно-угорские народы, сохранявшие с таким поразительным упорством свой язык и национальное единство при несомненных контактах с различными индоевропейскими языками и народами — балтами, славянами и германцами — с их высоким культурным уровнем, при встрече с племенами, обитавшими на территории Центральной России, чья культура ни в каком отношении не была выше, в значительной степени позаимствовали бы ее.

При установлении происхождения финно-угров в том смысле, в котором это подразумевается антропологами, мы можем основываться лишь на лингвистических взглядах о происхождении и древнейшей истории финно-угорских языков, полагая, что нет оснований рассматривать языки народностей, проживающих вне границ хвойных n смешанных лесов Северо-Восточной Европы. Мы не можем считать какую-либо отдельную часть этого района первоначальным районом обитания финно-угров, а должны рассматривать его в целом. Необходимо начать с народов, живущих здесь в настоящее время.

Мы должны попытаться выяснить, как возникли здесь древнейшие поселения, какие происходили здесь изменения в составе населения, а также наблюдались ли здесь крупные перемещения населения, и повлияли ли они на изменение антропологической характеристики популяций.

Здесь мы можем прибегнуть к помощи археологии в двух аспектах; с одной стороны, мы можем предположить, что если бы в этот район проникли значительные чужеродные этнические элементы, то это оставило бы след и в археологических материалах. В случае относительно примитивных обществ охотников и собирателей, о которых здесь идет речь, племя пришельцев могло бы оказаться господствующим лишь в том случае, если бы имело более высокий уровень культуры, общественный уклад или превосходило бы местные племена в численном отношении, причем во всех перечисленных случаях это бы оставило след в археологии. С другой стороны, необходимо признать, что неожиданное обнаружение в археологических раскопках чужеродных для этого района Европы элементов часто проще всего может быть объяснено притоком сюда новых этнических группировок. Именно поэтому я склонен считать, что в дискуссии о древнейшей истории населения Северо-Восточной Европы обязательно должен принимать участие археолог.

К сожалению, мы признаем, что примерная хронологическая картина истории финно-угорских популяций начинается с неведения. Нам все еще недостаточно известно о происхождении древнейшего населения севера Восточной Европы. Наиболее важные археологические находки, относящиеся к эпохе позднего палеолита и раннего мезолита, около IX—VII тысячелетий до и. э., сделанные на территории между Одером и Центральной Россией, принадлежат свидерской культуре. По-видимому, эта культура играла важную роль в формировании древнейших популяций Северо-Восточной Европы.

Весьма вероятно, что свидерская культура развилась на основе культур позднего палеолита в районах Южной России и Приду павья. Самые северные захоронения, относящиеся к свидерской культуре, найдены в Карелии: кремневые изделия Олепеостровского могильпика не могут быть объяснены никак иначе, как принадлежностью к поздней свидерской культуре. Точная дата захоронений в Оленеостровском могильнике не установлена, но я склонен отнести его примерно к V тысячелетию до н. э. К сожалению, наши сведения о носителях свидерской культуры в Вое точной Европе весьма скудны, так как относящиеся к пей археологические находки — места стоянок первобытных людей — расположены на песчаных дюнах, в которых не сохранилось костяных или роговых изделий.

В этом отношении Оленеостровский могильник представляет исключение: из него извлечено большое число предметов, изготовленных из рога и кости. Неудивительно, что находки из Оленеостровского могильника во многом сходны с материалами так называемой культуры кунда. Неправильным будет говорить в этой связи о разных культурах. Свидерская культура, как ужо отмечалось, характеризуется почти исключительно кремневыми изделиями, а культура кунда — изделиями из рога и кости. Более целесообразным было бы в этом случае говорить не о культурах, а о технологических приемах.

Материалы культуры кунда сравнивались с датской культурой маглемозе. Разница весьма значительна, поскольку маглемозе характеризуется в основном микролитами и разными формами топоров, которые совершенно отсутствуют в культуре кунда. С другой стороны, изделия из кости, типичные для кунда, найдены далеко на востоке в ряде памятников Урала.

Однако материал этот весьма разбросанный и спорадически датированный, и на его основе трудно было бы начать дискуссию о происхождении культуры кунда. Видимо, доказательства его происхождения от западноевропейского мадлена так же слабы, как и от сибирского позднего палеолита, и, вероятно, вопрос о том, существует ли тесная связь между поздней свидерской культурой и ранней культурой кунда, которые датированы бореальным периодом, изучен весьма поверхностно. Возраст памятников культуры кунда по радиокарбону был определен до 6390 г. до н. э., а найденных в Карелии (Аптреа) — до 7280 г. до н. э. Подобным же образом невозможно установить точное происхождение других северо-восточных европейских культур эпохи мезолита.

Культура группы комса на арктическом побережье Норвегии и в районе Кольского полуострова содержит элементы, принесенные сюда, по-видимому, с побережий северных морей; однако для этой культуры характерны также черты, абсолютно пе свойственные северо-западу Европы. Это микролитическая техника без топоров, с формами, которые ранее характеризовались как «мустероидные». Трудно решить, смогут ли открытые несколько лет назад в районе Печоры материалы, напоминающие по форме мустьерские, пролить новый свет на вопрос происхождения культуры комса. Во всяком случае кажется очевидным, что на востоке европейской части СССР имеются следы палеолитических культур, начиная с периода вюрмского оледенения, и что они не соответствуют одновременным палеолитическим культурам Западной и Южной Европы.

Вместе с тем можно отметить сходство материалов из Комса с археологическими находками в районе Вычегды (Пезмог), которые датируются мезолитическим временем.

В Финляндии и Карелии также сделаны находки, относящиеся к мезолиту (Аскола и Суомусьярви). Поскольку для них характерны орудия из кварца, слишком рано говорить еще об их связи с окружающими культурами — кунда, свидерской, комса.

В связи с тем, что здесь отсутствуют изделия из рога и кости, невозможно высказать никакого суждения по поводу связи с культурой кунда. А так как кремень был заменен кварцем, мы не можем также проводить каких-либо сопоставлений с центральноевропейскими и южпоскандипавскими культурами. Во всяком случае имеются веские доказательства того, что в Финляндии и Карелии человек продвинулся далеко на север еще в V тысячелетии до и. э. или около того времени. В этой связи можно заметить, что поскольку пока не удалось обнаружить никаких стоянок в северной и центральной частях Швеции, относящихся к периоду до 4000 г. до н. э., менее всего мы склонны утверждать, что первые насельники Финляндии пришли в эту страну с запада.

В этих довольно туманных обстоятельствах еще нельзя пытаться установить, кем были эти возможные пришельцы, поскольку мы еще не до конца знаем, что было характерно для местного населения. Трудно проследить какие-либо восточные черты в их культуре, тем более что наши знания о мезолите в Сибири, если мы ими и располагаем, еще отрывочнее. Вполне допустимо, однако, что существовало какое-то влияние из очень отдаленных мест: по тайге и тундре на колоссальные расстояния люди передвигались на санях, а изобретение кожаной лодки сделало возможным также сообщение вдоль арктического побережья и по рекам.

В IV тысячелетии до и. э. наибольшее внимание привлекает культура гребенчатой керамики, и не последнюю роль здесь играет то обстоятельство, что в целом она приходится точно па районы, заселенные впоследствии финно-угорскими народами. Считают, что к этой культуре принадлежит множество местных культур, рассеянных в зоне хвойных лесов Северо-Восточной Европы. Западная ее граница весьма четко обозначена: в Финляндии она проходит между реками Торне и Кеми, вдоль Ботнического залива по Аландским островам и Балтийскому морю.

Южная и восточные границы менее ясны — прежде всего в связи с неопределенностью в вопросе о том, какие культуры могут быть определены как исходные и какие из них исключены. Если мы при решении этого вопроса будем руководствоваться находками керамики, т. е. рассматривать технологические приемы, а не культуру как таковую, нам придется проводить границу весьма приблизительно. Керамика со всеми признаками гребенчатой была найдена от Англии и Нидерландов на западе до Японии на востоке. Поэтому мы интересуемся гребенчатой керамикой в ограниченном смысле, а именно, когда ее местонахождение связано с определенным типом кремневых орудий и с определенным типом стоянок.

Люди культур гребенчатой керамики переняли от одновременных неолитических культур в числе прочего также и умение изготовлять керамические изделия, но они не отказались от способов ведения хозяйства, характерных для эпохи мезолита. Они по-прежнему живут в основном за счет рыбной ловли. Их поселения тесно сгруппированы по берегам водоемов, образуя небольшие общины с числом членов не более тридцати.

В поисках ответа на вопрос об истоках возникновения культур гребенчатой керамики особый интерес представляют наиболее древние группы. Самой западной из них является культура сперрингс, названная так по имени местечка в районе Хельсипки. Она распространена по территории Финляпдии и Карелии и па востоке доходит до Онежского озера. По мнению финских археологов, она принадлежит к атлантической эпохе, к IV тысячелетию до и. э., и, таким образом, является древнейшей из керамических культур в центральной части Финляндии.

Появление здесь специфического типа наконечников стрел свидетельствует о какой-то форме общения с Западом, однако для определения других контактов мы должны переключить свое внимание на группу придунайских культур ленточной керамики (Bandkeramik) в Центральной Европе и на неолит Украины для того, чтобы найти параллели в орнаменте керамики, скульптуре, каменных орудиях. Вероятнее всего, эти черты были восприняты местными популяциями от неолитических культур Европы. Контакты с более ранними мезолитическими культурами документируются отчасти топографическими данными, отчасти использованием кварца для изготовления мелких орудий.

Вопрос о происхождении культуры сперрингс еще далек от окончательного разрешения, однако есть основания считать, что местный компонент в ней составляет значительную часть. Культура сперрингс обнаружена на Аландских островах, но не в центральной части Швеции, на р. Кемн, на р. Торп или на арктическом побережье.

В проблеме происхождения культуры сперрингс значительным препятствием является тот факт, что ни в Эстонии, ни в Латвии, ни в районе Ленинграда не обнаружено ничего, что даже в отдаленной степени напоминало бы ее. Вместо этого в названных районах найдены следы нарвской культуры, известной в основном по керамике нескольких стоянок. Становится все очевиднее, что эта керамика происходит из более южных районов, из Белоруссии, а ее присутствие в названных областях может быть объяснено переселением сюда группы неолитических племен.

Третьей важной культурой, сформировавшейся в конце атлантического периода, была льяловская культура Центральной России, на основе которой позднее, по-видимому, развилась культура ямочно-гребенчатой керамики, распространенная на гораздо более широкой территории. Имеется ряд вариантов этой культуры с многими признаками, характерными для всех трех названных культур, на Средней Волге и далее к востоку, вплоть до Зауралья. Если мы предположим, что все эти культуры были принесены в названные районы племенами-пришельцами, нам придется согласиться с тем, что их переселение сюда было весьма активным, а также установить, откуда они пришли.

Придется также определить, каким образом и почему племена, жившие до этого далеко к югу или привыкшие к совершенно иным природным условиям и способам добывания пищи, решились вдруг на переселение в таежные зоны Северной Европы, вытеснили оттуда проживавшее ранее население и сменили свой хозяйственный уклад на во всех отношениях сходный с тем, который преобладал в конце мезолита. Здесь прослеживаются некоторые черты, ясно свидетельствующие о преемственности: отсутствие ) техники пластин, распространение животноводства, наличие в по-c. гребении красной охры, расположение поселений на берегах водоемов, использование кресала и долота, поклонение идолам. Очевидно, что древнейшие керамические культуры являются продолжением мезолитических культур. Если же мы предположим, что сюда проникали индивидуумы, которые выступали в роли носителей нового, то они, по-видимому, шли с юга, а не с запада (из Скандинавии) и востока (из Сибири).

Мне бы хотелось сказать несколько слов специально об эпохе, называемой эпохой типичной гребенчатой керамики, которая в Финляндии и прибалтийских странах характеризуется, как мы называем, гребенчатой керамикой типа II. Памятники этой эпохи в Цеп тральной России — Малое Окулово, Федоровская, Обсерваторская

Вся территория между Аландскими островами и Казанью, устьем р. Вистулы и арктическим побережьем проявляет значительное сходство кремниевых индустрий, основанных на использовании маленьких нуклеусов как исходного материала и широком использовании массивных отщепов. На всей этой территории находят янтарь и орудия сходных типов.

Что касается Финляндии, вопрос о миграции сюда племен с востока подлежит весьма серьезному обсуждению и, как кажется, это касается и районов Восточной Прибалтики. Являлись ли Карелия или верховья Волги исходной территорией этих племен — не предмет для обсуждения здесь; во всяком случае она находится в пределах зоны хвойных лесов Северной Европы. Сходство археологических находок, сделанных в Финляндии и Западной Сибири, относящихся к этому и более ранним периодам, может быть объяснено существованием единого центра их возникновения где-то между крайними названными областями.

В середине или конце III тысячелетия до н. э. эта картина нарушается вторжением неолитических племен, занимавшихся земледелием и знакомых с простейшими орудиями из металла: степных племен из Нижнего Поволжья, фатьяновских племен, обосновавшихся в бассейне Верхней и Средней Волги, и балтийских племен культуры боевых топоров, что нарушило равновесие в балтийском регионе. Эта значительная миграция европейского населения в конечном итоге отразилась на локальных культурах бронзового века. На побережье Балтийского моря прослеживается влияние скандинавской и среднеевропейской культур. Это влияние невозможно объяснить иначе, чем одновременной миграцией племен в обоих направлениях: из Восточной Прибалтики в Скандинавию и из Скандинавии в восточнобалтийские страны и Финляндию.

В Центральной России необходимо учитывать определенное культурное влияние с востока Центральной Европы, но более всего — с юго-востока.

Восточноевропейские племена сейминской группы осуществляют в равной степени интенсивные связи как с балтийскими районами на западе, так и со степными племенами на юго-востоке и с некоторыми знакомыми с производством металлов племепами на юге Урала. Возможно, деление финно-угорских языков на две крупные группы — западную и восточную — произошло в результате распада на два района ранее единого центра культуры гребенчатой керамики. Так или иначе, существовала постоянная связь между племенами североевропейской зоны хвойных лесов, что подтверждается археологическими находками, в частности распространением в Восточной Европе топоров сейминского типа и необъяснимым присутствием топоров так называемого типа мелар в памятниках бассейна Волги и Скандинавии.

Уместпо вспомнить, что в этот период степные племена в расовом отношении были несомненно европеоидными, а по языку, вероятнее всего, ираноязычными.

Миграция с востока связывается с племенами андроновской культуры, памятники которой распространились далеко на северо-запад около середины II тысячелетия до п. э. Антропологический тип андропонцев не имеет каких-либо монголоидных черт. По-видимому, у андроновцев финно-угры заимствовали ряд слов несомненно иранского происхождения.

При рассмотрении внешнего культурного влияния, которое также может сказаться и на физическом типе людей, следует уделять очень серьезное внимание арктическому району.

Экологически арктическое побережье образует район, сильно отличающийся от бореальной и суббореальной зон хвойных лесов, являющихся, с одной стороны, районом культуры гребенчатой керамики и, с другой стороны, основной территорией, занятой финно-угорскими народностями.

В арктическом районе находится подвергавшаяся весьма многим влияниям область — область варягов. С начала мезолита здесь имели место различные культурные влияния и, возможно, смешивались различные этнические группировки, образуя своеобразный «дьявольский котел». Мы можем предположить, что этот район привлекал выходцев из очень отдаленных мест. Сейчас трудно определить, скрывается ли какая-либо реальность за словами о «циркумполярном каменном веке», однако представляется очевидным, что существовали какие-то связи с Сибирью.

С другой стороны, этот арктический район, имевший контакты с востока, по крайней мере, временами связывался и с территориями, расположенными к югу. С точки зрения археологии я думаю о бронзовых топорах ананьипского типа и их литейных формах последних столетий до нашей эры. С точки зрения экономического уклада можно говорить о внедрении в эту эпоху в Скандинавии оленеводства. Если говорить в терминах антропологии, то это вопрос об общности черт, характерных для лапоноидной и монголоидной рас. Таким образом, можно частично проследить их происхождение до такого древнего периода, как последние века до нашей эры.

Достаточно недавним и вместе с тем немаловажным элементом восточной культуры можно считать оленеводство, пришедшее в Финляндию из арктического района, утвердившееся в ее северной и восточной областях и встречавшееся также в центральной части Финляндии. Вместе с тем нельзя ни в коем случае предполагать аналогичного влияния на юго-западные области Финляндии и на восточные прибалтийские страны.

Относительно последних двух тысячелетий можно утверждать, что финно-угорские народности едва ли подвергались сколько-нибудь значительному чужеземному влиянию до тех пор, пока в X—XI вв. их не стали с юга теснить славяне, а два столетия спустя с востока не начали совершать на них набеги татары. С другой стороны, финны в особенности были подвержены влиянию скандинавов, преимущественно шведов. Это относится также, хотя и в меньшей степени, к Эстонии и Ливонии. Если мы захотим найти этническую общность, в наибольшей степени сумевшую сохранить свою этническую самобытность, следует искать ее между Онежским и Ладожским озерами.

Я пытался объяснить свою точку зрения, точку зрения археолога, интерпретирующего общую историю финно-угорских народов. Я опирался на предпосылку о том, что северная зона хвойных лесов была для них исходной территорией и продолжала оставаться ею в течение девяти тысячелетий. Находки эпохи мезолита, по-видимому, очень разбросаны и настолько единообразны, что невозможно высказать никакого мнения по вопросу происхождения людей этой эпохи. Вероятнее всего, они являются потомками племен, занимавшихся охотой на мамонтов на территории Южной России, имевшей определенные черты арктического района.

В течение периода культуры гребенчатой керамики мы отмечаем процесс культурной унификации с интенсивными внутренними контактами в пределах культурной общности, но со слабыми внешними связями. Это может быть эпохой, называемой лингвистами периодом финно-угорского лингвистического единства. После этого периода мы можем наблюдать постоянное проникновение элементов различных направлений, но, по-видимому, основная масса этой популяции все время остается неизменной, вероятно, за исключением арктического региона.