Глава двадцать вторая

Глава двадцать вторая

Тоомеля в шутку называют «младшим братом Хинта». Их внешнее сходство удивительное — та же копна черных волос, такие же лучистые глаза, тот же красивый овал лица. Но трудно найти двух человек с такими различными характерами. Хинт — горячий, порывистый, легко возбудимый, мгновенно реагирующий на любое событие, не умеющий себя сдерживать, когда речь идет о силикальците, порой ошибающийся и быстро признающий свои ошибки. А Тоомель — спокойный, уравновешенный, неторопливый, иногда раздражающе молчаливый и, на первый взгляд, даже вялый, не увлекающийся преждевременными успехами. Словом, две совершенно противоположные натуры. И все-таки Хинт ценил своего нового помощника и прислушивался к его точке зрения.

Они впервые встретились в 1955 году, когда в центральных газетах появились статьи, поддерживающие и защищающие Хинта, когда силикальцитные дома уже нельзя было назвать «выдумкой прожектера» — в них жили эстонские семьи. Как Хинт и предполагал, именно они, эти люди, стали главными судьями, беспристрастными арбитрами между ним и его недругами. А новоселы присылали Хинту самые восторженные отзывы о силикальцитных домах. Иногда они звонили ему по телефону, приглашали в гости.

Но молодой человек, позвонивший по телефону Хинту поздно вечером, начал разговор с того, что силикальцитные дома — это еще не вершина мировой архитектуры, что, поскольку новое дело еще находится в начальной стадии, он хотел бы предложить Хинту свои услуги.

— Вот как, — усмехнулся Хинт.

— Вам нужен физик? — спросил Тоомель.

— Теперь нам нужен электромонтер — в лаборатории погас свет, — продолжал шутить Хинт.

Но Тоомель положил трубку: по-видимому, он не склонен был поддерживать разговор.

Через две недели Тоомель снова позвонил по телефону Хинту.

— Не нужен ли вам физик? — спросил он. — Или вы все еще сидите в темноте?

Хинт рассмеялся и коротко сказал:

— Физик нужен. Приезжайте.

Они встретились и сразу понравились друг другу. Тоомель только попросил добыть электронный микроскоп.

— Без него, — сказал он, — я вряд ли буду вам полезен.

В тот период мысль об электронном микроскопе казалась фантастической. Это было равносильно просьбе о космическом корабле. Но Хинт любил браться за дела, которые кажутся фантастическими, тем более что электронный микроскоп не принадлежал к фантастическим существам, а был весьма реальным прибором, хотя и трудно было его добыть. Понадобились длительные хлопоты — Хинт не жалел для них ни времени, ни энергии, ни сил. Пришлось и в данном случае читать пространные лекции о силикальците, о его будущем, о значении революционного переворота в технике — словом, обо всем, что Хинт говорил и до этого в различных ведомствах, с которыми он соприкасался.

И вот электронный микроскоп прибыл в маленькую лабораторию опытного завода в Таллине.

Тоомель сразу же прослыл придирчивым исследователем. Он делил все труды Хинта и Ванаселья на «две эпохи» — до появления электронного микроскопа на опытном заводе и после его установки в лаборатории Тоомеля. С точки зрения молодого физика вся «первая эпоха» была, конечно, революционной, смелой, интересной, но теоретически не обоснованной. Но зато «вторая эпоха» показала всему миру, что с силикальцитом и его первооткрывателями шутить нельзя, — новые свойства расколотой песчинки, известковой пыли, дезинтегратора изучены и подтверждены чуть ли не самым точным методом — электронной микроскопией.

Хинт сравнивал силикальцит со стеклом.

— В этом стакане, — говорил он, — вы не обнаружите зерен или кристаллов песка и соды, из которых варится стекло. А в силикальците вы не найдете кристаллов песка и извести. Возникла новая монолитная каменная структура. Вот, посмотрите, — приглашал он всех, кто к нему приходил, к оптическому микроскопу.

— А что вам покажет электронный микроскоп? — спрашивали его скептически настроенные люди.

И вот теперь уже Тоомель, с помощью электронного микроскопа, подтверждал, что Хинт прав. Во время самого горячего спора о структуре и свойствах силикальцита поднимался на трибуну молодой физик и тоном, не терпящим возражений, говорил:

— Конечно, вы можете спорить с Хинтом, с Ванаселья, со мной, но с электронным микроскопом вы не должны спорить. Поверьте мне, он не знаком ни с Долгиным, ни с Хинтом.

Хинт понимал, что Тоомель в какой-то мере преувеличивает роль электронного микроскопа, но все же со всей искренностью поддерживал своего нового помощника. Ему же он поручал и волновавшую всех проблему «пальцев» дезинтегратора. Они разбивают песчинки, делают это хорошо, точно, ловко. Но при этом «жертвуют собой», как в шутку говорил Хинт, быстро изнашиваются, стираются. «Конечно, умение жертвовать собой — это героическая черта характера, но в данном случае она может погубить все дело», — тем же тоном продолжал Хинт. Надо, наконец, понять, что происходит с этими чертовыми «пальцами» дезинтегратора, когда они сталкиваются с песчинками.

— Ну что ж, — ответил Тоомель, — попробуем обойтись без жертв.

Он любил эту атмосферу шутливой иронии, которую Хинт поддерживал в лабораториях в самые трудные периоды борьбы за силикальцит.

Тоомель посвятил «пальцам» много дней и ночей, его трудолюбие поражало даже Хинта и Ванаселья. И молодой физик уже знал, какие сплавы нужны, чтобы «пальцы» дезинтегратора не «жертвовали собой».

Но вот это уязвимое место новой машины использовал Долгин в разговоре с Хинтом. И, как это всегда бывает, угроза Долгина породила не уныние, а новую решимость и новую энергию.

Вот почему Хинт предложил Тоомелю поехать в Москву, в Академию наук СССР.

Человек, впервые приходящий в чуть-чуть торжественные академические апартаменты на Ленинском проспекте, ощущает какую-то робость, но Хинт вел Тоомеля с такой уверенностью, будто бы принадлежал к завсегдатаям этого дома.

Их встретила молодая женщина, которая крайне удивилась, что посетители пришли к президенту «без вызова, без приглашения и даже без предварительного телефонного разговора». Хинт же только повторял:

— Такие у нас дела. Такие дела.

— Почему же так сразу? Может быть, вы обратитесь к вицу?

— К кому? — не понял Хинт.

— К вице-президенту, — пояснила она и добавила: — У президента все дни и часы расписаны. Может быть, на той неделе?

Хинт улыбнулся и сказал:

— Мы бы хотели попасть к президенту теперь, через десять минут. Мы ведь уезжаем. Ждать неделю у нас нет никакой возможности.

Молодая женщина на мгновение задумалась и сказала:

— Думаю, что из этого ничего не выйдет. Но я все-таки спрошу. Самонадеянность должна быть всегда вознаграждена, как сказал Сократ, — и вошла в кабинет президента.

Хоть ничего подобного Сократ не говорил, но молодая женщина любила приписывать ему все свои мысли. Так, казалось ей, роль секретаря поднимется до научных высот.

Хинт же почему-то подумал, что именно теперь решается судьба их машины. Он даже загадал: если президент их примет, то, вне зависимости от исхода этой встречи, все будет в порядке и нужный металл для «пальцев» дезинтегратора будет найден. Он иногда, для забавы, любил эти детские загадки.

В этот момент открылась дверь кабинета, к ним вышла поклонница Сократа, и по ее решительному виду можно было догадаться, что ни о каком приеме не могло быть и речи. Она подошла к Хинту и тем же тоном, каким она сказала, что ничего не выйдет, торжественно произнесла:

— Пожалуйста.

Президент стоял на ковре в центре кабинета. Хинт сразу же заметил, что кабинет главы советской науки намного меньше той комнаты, в которой он встречался с профессором Долгиным. По-видимому, тому нужен был большой кабинет (в полгектара, как любил в таких случаях говорить Хинт), чтобы внушать уважение к своей персоне.

Академик пригласил их сесть, спросил, кто они, почему обратились именно к нему и чем он может им помочь.

Хинт считал, что в этом кабинете читать лекции о силикальците не очень удобно, тем более что молодая женщина его предупредила: «Только десять минут». Но все-таки он коротко рассказал о силикальците и о проблеме сверхтвердого металла для дезинтегратора.

— А что такое силикальцит? — спросил академик. — Как он выглядит?

Хинт вынул из портфеля три кубика и положил их перед академиком. Ученый их долго рассматривал, прочитал наклеенные на них справки с указанием прочности.

— Это что — прочность равна чуть ли не граниту? — спросил он.

— Да, это так, — подтвердил Хинт.

— А из чего вы сделали эти кубики?

— Из песка и извести.

— Без цемента?

— Да, без цемента.

— Удивительно.

Хинт и Тоомель улыбнулись.

— Правда, — сказал Хинт, — такая прочность не нужна для строительных конструкций.

— Иногда нужна и для строительных конструкций, — сказал президент, думая о чем-то своем.

Хинт, любивший угадывать, о чем в эту минуту думает его собеседник, решил про себя, что президент видит уже иное применение для силикальцита, не только для жилых домов.

— Я бы хотел узнать все, — сказал Несмеянов. — У вас есть с собой какие-нибудь расчеты?

Тоомель положил на стол все последние исследования по силикальциту. Академик начал внимательно читать и как бы забыл о присутствии Хинта и его спутника.

Хинту казалось в этот момент, что Тоомелю не следовало бы посвящать академика во все детали их исследований. «Сразу, — думал он, — все равно академик все не прочтет, а если он попросит отложить решение этой проблемы на какое-то время — пусть даже на неделю, — новые дела и новые заботы отвлекут его от силикальцита, и все пойдет по той иерархической лестнице, которая не раз губила важные дела».

Президент же перелистывал пухлую тетрадь со всеми многочисленными приложениями и таблицами, задерживался то на одной схеме, то на другой, — у академика был цепкий глаз, он умел мгновенно улавливать суть научной проблемы.

Он поднял голову и, подперев ее рукой, как-то по-новому взглянул на Хинта и Тоомеля. Потом, как бы очнувшись, президент сказал:

— Это же великое дело!

— Я рад слышать это от вас, — сказал Хинт.

— Ну что же, давайте попробуем вам помочь.

Академик позвонил по телефону директору Института металлургии, коротко рассказал о силикальците, предупредил, что он видит в нем проблему громадной важности, просил помочь Хинту и его сотрудникам.

— Вот так, — сказал он, — приходят два незнакомых человека и приносят в портфеле революцию в технике.

Он встал и, уже прощаясь с ними, спросил:

— Сколько же силикальцитных домиков вы построили?

— Больше тысячи.

— И они дешевле железобетонных?

— Конечно, и уж, во всяком случае, не дороже. Но зато мы обходимся без цемента.

— В том-то и дело. Что же вы собираетесь делать с цементными заводами? — улыбнулся академик.

— Что ж, — ответил Хинт, — придет время, и цементу найдут какое-то другое применение.

— Представляю себе, как вас клюют наши цементные боги, — сказал президент.

Хинт вспомнил о Долгине, но ничего не сказал о нем.

— Ничего не поделаешь, они отдали цементу всю жизнь. Мы их понимаем, — сказал Хинт, продолжая думать о Долгине.

— В том-то и состоит мужество ученого — уступить место новому, вовремя уступить. Но боги не любят признавать, что они всего-навсего простые смертные. Так что не отступайте. Если нужно — ниспровергайте и богов. Желаю вам успеха. И напишите мне, пожалуйста, какие они будут, эти успехи ваши, — сказал президент академии и проводил их до дверей.

— Мы были у него час, — сказал Хинт, когда они вышли на Ленинский проспект.

Вскоре они уже были в Институте металлургии. И с этого дня у колыбели их скромной и, в сущности, очень простой машины встала Большая Наука.

Самые различные металлы и самые неожиданные сплавы испытывались в дезинтеграторе. И хоть во многом проблема эта уже решена, но до сих пор содружество академического института с маленькой лабораторией в Таллине продолжает приносить все новые и новые плоды.

Президент Академии наук СССР так и не узнал о разговоре Долгина с Хинтом, но в тот момент он защитил Хинта и его дело от долгиных в самом широком смысле этого понятия. «Если нужно — ниспровергайте и богов». Это Хинт запомнил на всю жизнь.

Впрочем, Долгин уже не был для него научным богом. По-человечески Хинт даже понимал его: слава, авторитет, как будто навсегда установившаяся научная репутация — от всего этого отказаться, более того — добровольно отказаться? Нет, это слишком трудно. К тому же он не один — ученики и ассистенты, помощники и коллеги, в той или иной степени зависящие от Долгина (он консультирует все, решительно все, что связано со строительными камнями), — все они поддерживают своего патриарха или оракула, хоть он еще не так стар, чтобы занять этот пост.

Долгин был когда-то передовым ученым, он пробился к научному Олимпу ценой серьезных научных исследований. Его авторитет нельзя было назвать дутым. Но наступил момент, когда от его слова зависела судьба того или иного молодого ученого, той или иной диссертации, от его покровительства или не покровительства — жизнь или смерть нового научного направления.

За последние годы эта монополия на справедливость, на непререкаемую истину, на безошибочное суждение начала исчезать. Но Долгин судорожно цеплялся за нее, сохранял внешний вид преуспевающего пророка. Появлялся в президиумах деловых и торжественных собраний, заседал в коллегиях различных комитетов — судил, рядил, влиял…

И в этот-то момент появился Хинт с его силикальцитом, с его независимыми суждениями, острым умом, талантливыми исследованиями. От него отмахнуться уже нельзя. Интерес к его открытию велик.

Долгин попытался пристроиться к новому делу, конечно, на правах главы, вершителя судеб. Хинт отверг великодушное предложение Долгина. И началась безжалостная, хоть бескровная, едва видимая, но глубоко продуманная битва.

Долгин почти всегда оставался в тени — в нужный момент на поле битвы оказывались свои люди.

Сперва они атаковали машину Хинта — дезинтегратор. Но потом, когда узнали, что проблема «пальцев» уже решается, подвергли сомнению прочность силикальцитных блоков.

В связи с этим Хинт предложил собрать в Таллине научный семинар, пригласить инженеров и технологов из тех городов, где — пусть в кустарных условиях — наладили изготовление силикальцитных деталей для жилых домов. К семинару долго готовились, всё как будто предусмотрели. Приехали в Таллин и помощники Долгина. Они искали слабое звено в молодой шеренге талантливых энтузиастов. И, к несчастью для Хинта, нашли его.

Хинт пригласил всех, кто приехал на семинар, побывать в лаборатории опытного завода.

— На десять минут, — сказал он, — по пути в зал заседаний.

Это была разумная идея — доставить в лабораторию рядовые силикальцитные блоки и при всем честном народе испытать их прочность. И не только прочность, но и все, что этот самый «честной народ» захочет. Пусть, мол, на семинаре торжествует язык цифр и фактов.

И вот все собрались в маленькой лаборатории, обступили лаборантку, стоявшую у приборов, приготовились записывать. Хинт и Ванаселья стояли вдали. Они уже много раз наблюдали такую картину — напряженные лица гостей, спокойный голос лаборантки, объявляющей: «тысяча двести…», всеобщее удивление, чей-то возглас: «поразительно», повторное испытание и тот же голос: «тысяча двести…» Кто-то говорит: «Подумать только! В два раза прочнее самого прочного бетона». Именно на такую живую реакцию ученых и инженеров рассчитывал Хинт, когда пригласил их в это утро в лабораторию.

Но вот проходит минута, две, пять минут. Лаборантка молчит. Все недоумевают, ждут, смотрят на нее, на стрелки циферблата.

— Что случилось? — спрашивает Хинт.

— Может быть, что-то случилось с прибором, — с явной издевкой сказал один из помощников Долгина, маленький и круглый, как шар, Михаил Шилин.

Все повернулись к Шилину — это была неуместная шутка. Дело в том, что эту фразу в лабораториях произносят в тех случаях, когда исследователя постигает неудача, и коллеги, чтобы как-то успокоить его, высказывают предположение об испорченных приборах.

— Почему вы молчите, Аля? — спросил Хинт.

— У нас уже давно не было таких блоков, — ответила лаборантка, — двести…

— Ну что ж, — усмехнулся Хинт, — были у нас и такие блоки… на испорченные приборы мы ссылаться не будем. Мы пригласим вас к концу дня, когда приготовим новые пробы.

— Специально отформованные? — спросил Шилин.

— Нет, тоже с конвейера, — ответил Хинт.

— Чем же эти плохи? — продолжал своим тенорком Шилин.

— Не знаю, Михаил Андреевич, — ответил Хинт, стараясь не раздражаться. — Я разберусь и доложу семинару.

Эту фразу Хинт произнес громко, чтобы слышали все его друзья. Хоть они и молчали, но были крайне поражены. Пригласить в лабораторию и так позорно провалиться!

— Кто доставил сюда эти блоки? — спросил Хинт у лаборантки.

— Янес, — ответила она.

Хинт побежал в цех, но Янеса там не нашел. Что же случилось? Неужели по ошибке в лабораторию принесли те опытные блоки, которые Хинт просил хранить, чтобы все помнили о пройденном пути, о достигнутых за эти годы успехах? Нет, не может быть. Янес был аккуратным человеком. Хинт ни в чем не мог его упрекнуть — он уже был назначен старшим мастером. Правда, был один момент, когда Хннт усомнился в добросовестности Янеса. Но то было минутное сомнение, не больше.

На завод тогда приехал Иоханнес Крут, весьма влиятельный в Таллине человек. Он был горячим сторонником широкого применения блоков из сланцевой золы. Крут даже написал кандидатскую диссертацию на эту тему. Он был искренне убежден, что силикальцит для новых эстонских домов непригоден. Потом, когда были сооружены десятки и даже сотни домов из силикальцита, Крут упрямо твердил, что сланцевая зола лучше, дешевле, выгоднее.

— Пусть нас рассудит жизнь, — говорил ему Хинт. — Она сама выбирает своих надежных спутников.

Но Крут не был фаталистом, он не доверял придирчивым вкусам жизненного опыта. Он нашел себе горячего сторонника — Алексея Ивановича Долгина. Именно опираясь на эту звучную и авторитетную в научных кругах точку зрения, Крут всеми возможными мерами тормозил развитие силикальцита, хоть и сохранял самые лучшие отношения с Хинтом.

Вот почему Хинт удивился, когда узнал, что Крут приехал на опытный завод, но не зашел к нему, а сразу же направился к Янесу. Янес провел Крута по всей технологической линии, по двору, мимо штабелей, новых и старых, добротных и бракованных блоков. Вот и все. На какое-то мгновение Хинт тогда задумался: что связывает Крута и Янеса? Крут, конечно, знает о прошлом старшего мастера. Почему именно он сопровождал его по заводу?

Но потом обычная вера в людей, в их добропорядочность быстро вытеснила это минутное сомнение.

Теперь Хинт вспомнил о нем. Нет ли какой-то связи между визитом Крута, его дружбой с Янесом и той бедой (Хинт считал это бедой), которая приключилась нынче утром в лаборатории? Откуда взялись эти старые бракованные блоки?

Тем временем на семинаре уже делались далеко идущие выводы об ошибках Хинта, о его стремлении ввести в заблуждение не только ученых, но и государственных деятелей, от которых зависели перспективы развития силикальцита. Кто-то предложил даже создать следственную комиссию.

Факты были против Хинта. Он хотел как-то спасти положение, вышел на трибуну и предложил повторить формовку конструкций. В это время слово попросил Янес.

— Я должен признаться, — сказал он, — что два года помогал Хинту обманывать государство. Силикальцит ничем не лучше обычного силикатного кирпича.

Он оперировал какими-то расчетами, по всей видимости не им подготовленными.

Хинт сидел и молчал. Он думал в эту минуту не о грозившей катастрофе, не об ударе, нанесенном ему людьми, которым он доверял. Нет, он вспоминал в эту минуту немецкий лагерь, властный, повелительный голос капо. Конечно, Юрий прав, он слишком доверчив. Люди все чаще и чаще пользуются этой доверчивостью. Почему Янес пришел к нему? Может быть, у него были самые благие намерения, он действительно хотел искупить свою вину и помочь ему, Хинту. Но он не учел, что человек, согласившийся стать в тяжкую годину надзирателем в фашистском лагере смерти, человек, издевавшийся над заключенными, хоть он и сам, в сущности, был заключенным, рабом эсэсовцев, — такой человек не мог быть ни порядочным, ни честным. Какие у него могли быть принципы? Что ему силикальцит? Разве он посвятил ему, как Хинт, столько лет упорного труда, столько мучительных раздумий? Конечно, Янес без малейших колебаний предал его. Теперь участники этого семинара могут вернуться на свои заводы и рассказать о его ошибках, об обмане. Именно этого добивался Долгин или те его помощники, которые приехали на семинар. А он, Хинт, хотел сразу же после семинара, опираясь на его научный авторитет, предложить сооружать многоэтажные силикальцитные дома. Такой эксперимент открыл бы силикальциту дорогу во все наши крупные города. Но после того, что произошло на семинаре, мысль эта показалась Хинту абсурдной.

В это время к нему подошел Ванаселья и сказал:

— Я выяснил — Янес принес старые, бракованные блоки.

— Конечно, конечно, — как бы не слушая Ванаселья, ответил Хинт.

На следующий день удалось исправить «ошибку», сослаться на чью-то злую волю. Хинт, конечно, не назвал имени Янеса. Он никого не хотел посвящать во всю историю их взаимоотношений. Это было бы слишком глупо и наивно. Он просто сказал, что при более строгой технологии можно выпускать конструкции более высокой прочности. Но тень на силикальцит и на Хинта все же была брошена.

Эта тень долгое время следовала за Хинтом.

— Как же так, — прервал я Хинта, — неужели ваши неутомимые противники ни разу не вступили с вами в научный спор — открытый, честный, аргументированный?

— Нет, — сказал Хинт. — К сожалению, мне пришлось сталкиваться с ними только на ведомственных обсуждениях силикальцита, в маленьких конференц-залах или в научных аудиториях.

Два параллельных потока как бы несли на себе груз силикальцитных проблем. Первый — общественный, гласный и, в общем, одобрительный; другой — скрытый, коварный, злобный, придирчивый.

Десять лет Хинт вел эту битву. Конечно, он не мог бы выдержать, если бы был один. У Хинта были помощники. Это не только Лейгер Ванаселья, Виктор Рюютель, Ханс Тоомель, Владимир Клаусон, — десятки молодых ученых. Хинта поддерживали люди, которых он мало знал. И как бы живым олицетворением этой опоры был Александр Белкин.

Молодой инженер, худой и высокий, с воспаленными глазами, чем-то напоминал фанатика. Он готов был защищать Хинта в любое время. Иногда Хинт даже боялся этой защиты: она была слишком резкой, категоричной. Во всяком случае, в самые трудные моменты Белкин был непоколебим, тверд в своих убеждениях. Он настаивал на том, чтобы силикальцит стал продуктом массовым, промышленным. Но как это сделать? Как добиться этой массовости? Для этого нужно построить большой завод. Кто даст на это деньги?

— Вы забываете, — говорил ему Хинт, — что при утверждении проекта будет привлечен такой человек, как Долгин. Уж он-то сумеет доказать, что такой завод — это безумная трата народных денег.

— Все-таки попробуем, — настаивал Белкин.

Вскоре он сообщил, что идея крупного механизированного силикальцитного завода находит самую горячую поддержку. Дело в том, что Белкин сооружал дома на всей линии железной дороги от Ленинграда до Москвы. Белкин доказал, что если будут использованы песок, известь, которыми так богаты эти места, то железнодорожные дома будут дешевыми и сооружаться они будут с необычайной быстротой. Он добился поездки в Таллин всех, кто имел отношение к разработке и утверждению проекта нового завода. И в то время, когда Долгин и его помощники как будто торжествовали победу, в тиши маленького барака в Лодейном Поле рождался проект большого силикальцитного завода.