Глава восьмая

Глава восьмая

Три дня и три ночи шли они лесами, оврагами, вдали от дорог, стараясь обходить деревни, не сталкиваться с людьми. Питались они только ягодами. Голод довел их до такой степени отчаяния, что они уже готовы были идти в первую попавшуюся деревню и просить хлеба. Но осторожный Юрий находил все новые и новые возможности оттянуть этот рискованный для них шаг.

Они лежали на опушке леса, и казалось, что у них уже не было сил двигаться дальше. По расчетам Юрия еще надо было пройти шестьдесят километров. Но выдержат ли они?

Хинт лежал на траве и с горечью думал о своей родной земле, об эстонском народе, попавшем в беду. Немцам приходится в каждой деревне держать маленький гарнизон или отряд наемников-предателей, чтобы держать в страхе и повиновении свободолюбивых эстонцев.

Перед беглецами возникали большие деревни и хутора. Дымились печи, вместе с дымом доносился и запах еды, а два человека шли и боялись приблизиться к людям. Что случилось? Неужели люди настолько запуганы, что смогут отказать им в самом необходимом?

Все это Хинт пытался втолковать Юрию, но он стоял на своем:

— Нет, давай потерпим.

Тогда Хинт предложил отправиться в деревню без Юрия. Но если он попадет там в руки фашистских молодчиков, то Юрий должен броситься к нему на помощь. Или, во всяком случае, создать впечатление, что Хинт не один.

Хинт принял такое решение, но не мог встать, чтобы выполнить его. Он прислушивался к каждому шороху. Вот синичка пролетела и начала перелетать с ветки на ветку. Он внимательно следил за ней, как будто бы от ее поведения зависела вся его судьба.

Потом они начали подробно обсуждать все детали предстоящей операции, хоть все уже было ясно и без того. Просто Хинту хотелось оттянуть минуту расставания с Юрием.

В сущности, впервые за эти три дня и три ночи они покидали друг друга. Правда, от опушки леса, где они находились, до деревни всего сто метров, не больше, и все-таки эти сто метров, которые будут их разделять, кажутся целой пропастью.

Юрию не хотелось торопить Хинта, а Хинт все еще не мог подняться. Тело вдруг стало тяжелым и неуклюжим. Потом Юрий произнес:

— Ну, так как же мы решили?

Хинт почувствовал в этом вопросе не то упрек, не то насмешку. Он сразу вскочил.

Прежде всего надо спрятать полосатую тужурку. Хинт быстро снимает ее и прячет в кусты. Остается только в тонкой рубашке. Можно будет сказать, что они работают в лесу, почему-то долго не подвозят пищу, и просят дать хлеба. К счастью, брюки у них не полосатые, а простые, брезентовые. Хинт делает первые шаги, и в это время его окликает Юрий.

— А номер?

Хинт вспоминает, что на брюках остался лагерный номер.

Юрий попытался замазать номер грязью. Кое-как ему это удалось. И, уже не задерживаясь, почти бегом, Хинт устремился к деревне.

Он приблизился к первой избе — она показалась ему слишком богатой, во всяком случае, кружевные занавески на окнах не привлекали его.

Он пошел к следующей избе, там уже не было занавесок, а двор производил впечатление запущенного и бедного.

Хинт постучал в дверь. Сперва осторожно, потом громче. Каждый стук отдавался в его сердце. Никто не отвечал. Он снова постучал. Так прошла долгая, томительная минута. Всё. Решимости его пришел конец.

Он повернулся и побежал обратно к лесу.

— Ну что? — спросил Юрий.

— Никого нет дома.

— Тебе надо было войти без стука. В этих деревнях двери открыты.

— Нет, я не могу входить без стука, — ответил Хинт, хоть и понимал всю бессмыслицу этой фразы.

И они снова лежали и молчали.

— Может быть, теперь пойти мне? — сказал Юрий.

— Нет. Я пойду, только чуть-чуть отдохну.

Хинт устал от этого десятиминутного путешествия больше, чем за весь дневной переход. Подумать только, ведь шел-то он не к зверям, не в дикие, неизведанные места, а к самым обыкновенным людям, в обжитую эстонскую деревню.

Он снова вскочил и, уже ни о чем не говоря с Юрием, ушел вперед. Юрий только прошептал ему вдогонку:

— Не забудь спросить и табаку.

Теперь Хинт шел к следующей избе. Деревня была расположена вдоль опушки леса, и он твердо решил, что пойдет от избы к избе и уж, во всяком случае, добудет хоть немного хлеба, а если, конечно, повезет, то и молока. Хинт любил молоко, и мысль о нем все время не давала ему покоя. Ему казалось, что если он выпьет немного молока, то цель жизни уже будет достигнута.

Теперь Хинт чувствовал какую-то ответственность не только за себя, по и за своего друга. Он выполнял боевое задание. Если он дрогнет, отступит, не выполнит это задание, то друг, да и он сам, может погибнуть от голода. Этими наивными мыслями Хинт подталкивал себя, но шел он к деревне медленно, с трудом передвигая ноги, то присматриваясь, то вновь ускоряя шаг.

Он подошел к третьей избе и без стука открыл дверь. В большой комнате на кровати сидела бледная, изможденная женщина и почему-то не удивилась появлению Хинта.

Хинт поздоровался, но женщина не ответила. Он подумал, что она не расслышала его, и сказал громко и внятно:

— Добрый день.

Женщина кивнула головой и спросила:

— Что вам?

По-видимому, она была больна и относилась безучастно ко всему, что происходило вокруг нее.

Хинт рассказал ей сочиненную ими историю о рубке леса, о запоздании с доставкой пищи и попросил кусок хлеба.

Женщина помолчала, как бы обдумывая все то, что ей сказал Хинт, и с какой-то злобой ответила:

— Нет у меня никакого хлеба. — Потом, увидев удивленный взгляд Хинта, добавила: — Ничего мне не оставили.

— Кто вам  не оставил? — спросил Хинт.

Женщина долго не отвечала, ей не хотелось рассказывать незнакомому человеку обо всем, что с ней случилось. Но потом неожиданно заплакала и сквозь слезы ответила:

— И вам я советую не задерживаться. Только что здесь были немцы.

Теперь уже Хинт не думал о голоде.

— А где они теперь? — спросил он.

— Не знаю, — ответила женщина. — Они увели моего мужа, взяли весь хлеб, а меня избили. — Она хотела сперва показать следы побоев, но потом раздумала и тихо сказала: — Идите. Быстрее уходите. Вы же из лагеря — вас всюду ищут.

— Спасибо, — почему-то вырвалось у Хинта, — большое спасибо. Скажите только — когда были немцы и где они теперь?

— Не знаю, где они теперь. Они были у нас утром.

— Утром? — переспросил Хинт. — Большое спасибо… Утром? — повторил он и вышел из избы.

Именно утром Хинт уговаривал Юрия зайти сюда, в эту деревню, попросить хлеба, а может быть, и табаку. А Юрий, тот самый Юрий, которого Хинт обвиняет в недоверии к людям, в страхе перед людьми, сказал тогда:

«Нет, мне не нравится эта деревня».

Разве не спас он этой фразой жизнь двум беглецам, разве не сохранил им с таким трудом добытую свободу?

Хинт вернулся к Юрию, рассказал ему о встрече с женщиной, отдал должное его осторожности и предусмотрительности. Но Юрий как бы не обратил внимания на эту похвалу и твердо сказал:

— Ну, если они были утром, то теперь их уже нет, и бояться нечего.

— Я не боюсь, — ответил Хинт, повернулся и уже бегом, торопясь, перепрыгивая через кочки, пошел к следующей избе.

Он миновал богатый дом с мезонином, полуразрушенный кирпичный амбар, вошел в маленький домик, постучал в дверь, но никто не ответил. Тогда он еще больше осмелел, отошел от двери и постучал в окно, хоть это и производило впечатление не очень приятное. В эстонских деревнях так поступают только очень назойливые люди.

Но никто ему не ответил. Он уже хотел уходить, отошел от окна, но в это время увидел быстро идущую к нему с огорода молодую женщину. Хинт снова повторил сочиненную им историю о лесорубах. Женщина улыбнулась, вынула из кармана ключ, открыла избу и предложила Хинту войти. В небольшой и светлой комнате было чисто, и Хинт сразу почувствовал запах свежего хлеба. У него закружилась голова. Он подошел к столу и, не дожидаясь приглашения, сел на длинную и широкую лавку.

Женщина сразу догадалась, с кем она имеет дело.

— Давно вы идете? — спросила она.

— Откуда? — все еще не доверяя ей, спросил Хинт.

— Оттуда, — неопределенно махнула она рукой.

И, уже забыв об осторожности, Хинт ответил:

— Три дня и три ночи.

— Без еды? — спросила она.

— Да.

Она достала круглую буханку хлеба, положила на стол и сказала:

— Отрежьте сами столько, сколько найдете нужным.

— Я не один. Со мной товарищ, — сказал Хинт.

— Я знаю. Возьмите и для товарища, — сказала она.

— Нет, — сказал Хинт, — отрежьте сами. Я вижу, вы не из богатых людей.

— Кто теперь думает о бедности или богатстве? Мы должны помогать друг другу.

Женщина сперва отрезала треть буханки, но потом подумала и отрезала еще один кусок.

— Вот. Больше у меня ничего нет. Утром было молоко, но мы его съели. У меня еще есть дочь. — И, уже проникаясь доверием к нему, женщина тихо сказала: — Мы не живем в избе, мы прячемся в сарае. Утром были немцы, но не нашли нас. Теперь трудное время.

— Очень трудное, — подтвердил Хинт.

Он хотел ей сказать что-то ласковое, ободряющее, но не находил нужных слов. Он трижды повторил:

— Большое спасибо, большое спасибо, большое спасибо.

И, поклонившись, пошел к двери. Но потом все же вспомнил ту фразу, которая все время вертелась у него в голове, а теперь, как казалось ему, она могла бы чем-то подбодрить эту добрую женщину.

— Если вы позволите, — сказал Хинт, — я после войны найду эту деревню и ваш дом, и верну вам этот хлеб, и приведу жениха для вашей дочери.

Женщина как-то странно улыбнулась и переспросила:

— Вы думаете, что это будет так скоро?

— Я не знаю, но надеюсь, что это должно быть скоро. Люди не могут без конца воевать.

Женщина кивнула головой и, как бы думая о своем, сказала:

— Не очень-то много женихов будет после войны. Напрасно вы обещаете.

Хинт поклонился, еще раз прошептал «большое спасибо» и вышел.