Черский и Обручев. Эстафета

Взглянув на карту Сибири, вы сразу же увидите, что к востоку от реки Лены до берегов Охотского моря простирается обширная горная страна — настоящая терра инкогнита, которая не знает дорог.

Впрочем, если быть справедливым, есть и другие пути — речные. Ведь каждая из северных сибирских рек — Яна, Индигирка и Колыма — по длине чуть ли не превышает Волгу.

Правда, в 1926 году, когда Сергеи Владимирович Обручев начинал работать, на карту были нанесены только река Яна и низовья Колымы, а ее верховья и Индигирка были совершенно не исследованы. «С волнением смотрю я с перевала,— пишет Обручев.— Река, по которой никто не проплывал».

«Да, это действительно совершенно неизведанная область, куда еще не ступала нога исследователя. Таинственная Индигирка из тонкой черной полоски на карте превратилась теперь в большую полноводную реку».

Конечно, предстоящий путь по Индигирке был гораздо интереснее, чем переход через Верхоянский хребет. Плавание принесло немало неожиданностей.

«Как только мы выплыли из лабиринта островов,— вспоминает Обручев,— мы увидели широкую реку, несущую свои воды с бешеной скоростью. Немного жутко было плыть в одиночестве в моей легкой лодочке, которая так мала, что когда я ложился, мое тело заполняло ее целиком. Лодка вздымается на плоских волнах стремнины и вертится в многочисленных водоворотах».

«Из всех рек, которые мне приходилось проплывать,— добавляет Обручев,— Индигирка самая мрачная и страшная по своей мощи и стремительности».

«К вечеру,— продолжает он,— мы с ужасом убеждаемся, что вода необыкновенно быстро поднимается и река буквально вздувается».

В течение следующих десяти дней вода в Индигирке падала так же быстро, как раньше поднималась. А на быстринах скорость доходила уже до 15 километров в час. Возле утесов пльггь было даже опасно, но Сергею Владимировичу приходилось зарисовывать складки земных пластов, записывать и фотографировать.

Утром, пока помощник Обручева якут Конон заканчивал починку брезентовой лодки, сам Сергей Владимирович вместе с Константином Алексеевичем Салитевым решили сходить на соседнюю гору в надежде увидеть на востоке или на севере «ужасные болота» правого берега Индигирки, о которых в свое время говорил географ Майдель.

Поднявшись на склон крутой горы, вершина которой была скрыта в облаках, они окончательно убедились в том, что ими открыт новый большой хребет.

«Уже когда мы доплыли до устья Неры,— писал Обручев,— стало ясно, что горные гряды левого берега Индигирки продолжаются к востоку от реки. Теперь, глядя на бесконечные цепи гор, преграждающие горизонт на севере и юге, я понял, что мы находимся в сердце огромного хребта».

«Припоминая описанные Черским высокие безлесные хребты, уходившие на северо-запад, и сопоставляя это со сведениями других путешественников, прошедших по Верхоянско-Колымскому трахту, я решил, что огромный хребет тянется непрерывно от Полярного круга через Индигирку до Колымы,— писал Сергей Владимирович.— Эти выводы о существовании единого громадного хребта подкреплялись и геологическими данными: и мои наблюдения, и отчет Черского — все доказывало, что здесь проходит мощная складчатая система».

До экспедиции Сергея Владимировича на картах северо-восток Азии изображали в виде получаши, окруженной с запада, юга и востока стеной хребтов — Верхоянского, Колымского и Анадырского. От этих хребтов отходили по радиусам более мелкие хребты, разделяющие бассейны рек: Яны, Индигирки, Колымы и Омолона.

В действительности оказалось, что и реки, и хребты расположены совсем иначе.

Верхоянский хребет — очень широкий и мощный, состоит из нескольких параллельных. За ним лежит высокое обширное Оймяконское плоскогорье, а затем новый громадный хребет, состоящий из отдельных более мелких хребтов.

В 1926 году многое оставалось неясным. Что делается с хребтом дальше к востоку? Заворачивает ли он на юг, параллельно Верхоянскому хребту, или идет на восток, а потом в виде дуги на северо-восток — вдоль Колымского хребта?

Конечно, было еще много неясностей. Но так или иначе успех экспедиции 1926—1927 годов превзошел все ожидания. И это при том, что тогда еще не существовало современного экспедиционного оборудования. Не было аэропланов для аэрогеодезической съемки, не было вездеходов, аэросаней. А о работах на шельфе никто, конечно, и не думал.

Участникам экспедиции удалось проникнуть в сердце горной страны, где не бывал ни один исследователь; открыть громадный хребет; нанести на карту большие реки. Но на северо-восток еще простирались огромные неизученные пространства. Надо бьшо исследовать среднее течение реки Индигирки и почти весь бассейн Колымы.

Географическое общество, рассмотрев представленные на суд материалы экспедиции, решило назвать главный хребет именем Черского — в честь Ивана Дементьевича Черского, замечательного исследователя Сибири-

О нем, конечно, надо обязательно написать, хотя и работал он не в двадцатом веке, а в конце девятнадцатого, однако без его трудов открытие Сибири было бы надолго отодвинуто. Эстафету через два десятка лет подхватил С. В. Обручев.

Иван Дементьевич Черский (он же Ян Домикикович) в молодости был далек от науки. Он учился в Виленском дворянском институте, владел несколькими языками, увлекался музыкой и танцами, живописью и литературой. Но когда в 1863 году Польшу, Белоруссию и Литву охватило освободительное движение, восемнадцатилетний Черский, не колеблясь, ушел к «лесным братьям».

После разгрома восстания он был осужден на пожизненную ссылку на «край света» — в Амурские батальоны. Однако Иван Дементьевич откупился взяткой и его оставили в Омском батальоне, а через несколько лет, благодаря своей безотказности, он из рвдовых дослужился до звания фельдфебеля.

И он, и его сослуживцы, достигшие званий ефрейторов и подпрапорщиков, надеялись, что смогут возвратиться на Родину. Но их ожидало страшное разочарование. Их просто исключили из списков военнослужащих и зачислили в категорию политических ссыльных. Им не дали справок о службе и оставили в Сибири без права выезда в Россию.

Черский, безусловно, был глубоко потрясен — вечная ссылка! Но за эти годы в нем уже пробудился интерес к естественным наукам. Библиотека офицерского собрания в Омске стала для штрафного рекрута первым Университетом.

Всхоре Иван Дементьевич уже самостоятельно возглавляет экспедицию, результатом которой стала первая геологическая карта труднодоступного горного района — бассейнов Иркута, Китоя и Белой. А в три последующих года постепенно расширяет район своих работ: Восточный Саян, Хамар-Дабан, верховья реки Ангары.

Черский удостоен серебряной медали Географического общества, и в 1877 году именно ему поручено комплексное изучение побережья Байкала.

Жизнь, хотя и в бессрочной ссылке, стала постепенно налаживаться. Еще в 1873 году Черский поселился у овдовевшей сибирячки Евфимии Елисеевны Ивановой. Мавра — Дочка ее — едва умела писать, но всегда с любопытством рассматривала карты и книга. Иван Дементьевич занялся ее образованием и вскоре она стала постоянной помощницей уме него.

Два десятка лет он был совершенно одинок: сибирские этапы, омские казармы, угол у дворника в музее, а теперь наконец-то у него семья, дом. Мавра Павловна ждала ребенка.

Летом 1885 года из Петербурга пришло радостное известие — бессрочная ссылка отменена, Черский помилован.

Пять петербургских лет стали лучшим периодом в его жизни. Исчезли материальные заботы, собралась семья — жена, сын и мать, которую Иван Дементьевич тоже перевез к себе.

Черский напряженно работает — шестнадцать часов в сутки. Он пишет большую монографию. Географическое общество награждает его золотой медалью. Но он не склонен и даже не может почивать теперь на лаврах.

Несмотря на ухудшающееся здоровье, он выдвигает план новой экспедиции — Колыме- Индигирской. Состав экспедиции предельно ограничен: сам Черский, его жена и помощница Мавра Павловна, да еще двенадцатилетний сын.

Судя по воспоминаниям жены, Черский уже в Иркутске страдал хроническим катаром и тяжелой болезнью сердца. Почти постоянно у него болели глаза, временами были приступы нервной болезни.

Нельзя не удивляться той огромной работе, которую выполнял и еще должен был выполнить этот тяжелобольной человек.

Семьдесят шесть дней продолжалось путешествие Черских от Якутска до Верхне-Колымска — две тысячи верст по неизведанной горной стране. Этот труднейший переход, а затем трудная зимовка близ полюса холода, где морозы порой достигают почти семидесяти градусов, не могли не сказаться.

«Я таю скорей, чем свеча,— говорил Иван Дементьевич ссыльному священнику.— Боюсь, что мне уже не осталось времени подготовить жену к роковому часу. Выдержат ли ее нервы? — вот что больше всего меня беспокоит».

В марте 1892 года, поскольку ни одного врача во всем округе не было, сам Черский стал заполнять собственный «скорбный лист» — так в то время назывался нынешний «больничный».

«К концу марта,— писал Черский,— у меня появился кашель, мешавший спать в течение нескольких ночей, причем обстоятельство это совпало с некоторым расстройством желудка. Приписав кашель простуде, столь обычной по веснам, я не удивился также и заметной слабости...

Кашель был чаще всего сухой: прием ипекакуаны вызывал мокроту, но она имела совершенно другой вид, нежели обыкновенная в таких случаях. Я отхаркивал сероватую, довольно густую и пенистую мокроту, причем в ней были нитевидные черные пятна. Появилась одышка, пульс даже в лежачем состоянии превосходил 90 ударов, но меня вовсе не лихорадило.

17 апреля в мокроте я увидел несколько жилковидных пятнышек крови. С тех пор я каждый раз видел кровь в мокроте, но количество ее не увеличивалось. Одышка обыкновенно с 2—3 часов пополудни. Пульс все тот же».

Когда лед прошел и берега сделались доступными для маршрутных обследований, рабочие перенесли Черского в карбаз. На стоянках, когда Ивану Дементьевичу удавалось забыться в коротком сне, Мавра Павловна отправлялась в небольшой маршрут в поисках образцов горных пород и окаменелостей.

Черский же, просыпаясь, методично записывал в дневник погоду и результаты дня:

«Июля 1-го... В 8.55 пристали ночевать к острову Петкову. Давление 739,7; температура +13V

«Июня 8-го. В известняке, около стоянки жена нашла кораллы. Номера образцов: № 61, № 62, № 63, fk 64... № 75, N5 76, № 77».

Однако 20 июня в дневнике появляется пометка самой Мавры Павловны: «Июня 20-го. Давление 727,5. Температура +8°. С сегодняшнего дня муж передал дневник мне, так как сам не в состоянии был вписывать наблюдения».

Теперь день за днем, минута за минутой она аккуратно отмечала путь экспедиции, записывала метеорологические данные, номера образцов собранных пород и окаменелостей.

Ночью 22 июня сильный кашель не давал ему забыться даже на минуту. Среди других записей за этот день Мавра Павловна отмечает: «Мужу хуже, силы его совсем слабеют».

24 июня. «Боюсь — доживет ли муж до завтра? Боже мой, что будет дальше?»

25 июня запись в дневнике начинается словами: «Всю ночь муж не мог уснуть, его мучили сильные спазмы». Потом идут подробные описания виденного и собранного за этот день... И опять о состоянии больного: «В 11.54 на левом берегу проплыли речку Кривую. Пристать к уберегу нельзя, потому что крутые яры. Муж показал рукой на шею — чтобы прикладывать холодные компрессы. Через несколько минут одышка уменьшилась, и сейчас же пошла кровь из носа».

• Иван Дементьевич Черский

• Мавра Павловна Черская

• Александр Иванович Черский — сын Мавры Павловны и Ивана Дементьевича

Сгустки крови застревали в горле, и Мавра Павловна пыталась пинцетом вытаскивать их, а сам умирающий помогал ей. Когда настали последние минуты, Иван Дементьевич еле-еле успел с трудом сказать: «Подготовься, Маша, будь мужественна в несчастьи». Она понимала, естественно, что конец его близок, но ее силы тоже подходили к концу.

Священник Сукачевский — очевидец событий — вспоминал позднее: «Иван Дементьевич сидел, опустив голову на руки, и о чем-то, кажется, думал. Но услышав разговор жены с сыном, разговор о том, как сын должен поступить со всеми оставшимися бумагами, если она не выживет, Иван Дементьевич поднял голову и стал прислушиваться, а когда разговор был окончен, обращаясь к сыну, произнес: «Саша, слушай и исполняй». И с этими словами умер».

Запись в дневнике Мавры Павловны за 25 июня несколько иная: «Пристали в 3.30 к речке Прорве (видимо, к устью речки). Муж умирает. Он скончался в 10.10 вечера».

Современные медики, самым внимательным образом изучавшие «скорбный лист», совершенно единодушны в диагнозе: «Непосредственной причиной смерти Черского явился, судя по всему, туберкулез или рак легких».

Позднее в своей автобиографии Мавра Павловна писала: «Мне хотелось похоронить мужа вблизи какого-нибудь селения... Однако из-за бури, мешавшей плаванью, простояли у устья Прорвы трое суток. 28 июня карбазы спустились до заимки Колымской — несколько выше устья реки Омолон, где и было решено похоронить Черского.

Из бревна, принесенного течением, было наскоро сооружено некоторое подобие гроба, куда были положены останки покойного мужа. Затем стали рыть могилу, но на глубине 1/2 аршина земля оказалась настолько мерзлой, что лопаты пришлось отбросить и рыть могилу исключительно при помощи топора».

Только 1 июля состоялись, наконец, похороны, а позже на могиле были поставлены крест и ограда. На устье Прорвы — на месте смерти Черского — позднее был также поставлен крест с надписью.

В 1929 году гидрографическая экспедиция под начальством И. Ф. Молодых поставила на могиле Черского столб с медной доской, с надписями на русском и польском языках, а позже здесь был поставлен каменный памятник.

Осталось только сказать об удивительном завещании Яна Черского, о несгибаемом стремлении его к новым и новым научным достижениям. Даже лежа на смертном одре, он думал прежде всего о завершении работ, о своем якобы Долге перед Академией наук: «В случае моей смерти, где бы она меня ни застала, экспедиция под управлением моей жены Мавры Павловны Черской должна все-таки ныне летом непременно доплыть до Нижне-Колымска, занимаясь главным образом зоологическими и ботаническими сборами и разрешением тек из геологических вопросов, которые доступны моей жене. Иначе, если экспедиция 1892 года не состоялась бы в случае моей смерти, Академия должна потерпеть крупные денежные убытки и ущерб в научных результатах, а на меня, вернее на мое имя, до сих пор еще ничем не запятнанное, ложится вся тягость неудачи. Только после возвращения экспедиции обратно в Средне-Колымск она должна считаться оконченной. И только тогда должна последовать сдача остатков экспедиционной суммы и экспедиционного имущества».

• Сергей Владимирович Обручев

• Схема хребтов Северо- Восточной Азии, составленная по работам экспедиции С. В.Обручева в 1926 году

Мавра Павловна, надо добавить, неукоснительно выполнила завещание своего мужа. Экспедиция, несмотря ни на что, сплавилась до самого Нижне-Колымска, и съемка таким образом была доведена до конца.

Ныне на любой карте вы легко найдете огромный хребет Черского, названный так в тридцатых годах Сергеем Владимировичем Обручевым. Найдете вы на карте и поселок Черский. А если бродячая жизнь заведет вас в этот поселок, вы увидите монументальный обелиск с надписью: «Выдающемуся исследователю Сибири и Колымы, Индигирки и Яны, геологу и географу Ивану Дементьевичу Черскому от благодарных потомков».

Все правильно в этой надписи, конечно. И все-таки жаль, что тут не хватает еще одной строки: «И верной жене его, арктической путешественнице Мавре Павловне Черской».

Как вы знаете, Сергей Владимирович Обручев во многом шел по следам Черского. Но в 1926 году он отправляется в новую далекую экспедицию — в Якутию. Перед ним еще менее известная страна, практически огромное «белое пятно». Вместе со своим спутником геодезистом-картографом Константином Алексеевичем Салищевым, Обручев вновь идет по местам, где еще не ступала нога исследователя. Ведь никто из геологов и географов никогда не видел Индигирку в верхнем ее течении. Сама местность оказалась совсем не такой, как это следовало из разных слухов и рассказов.

Обручеву не терпелось продолжить исследования на Сибирском Севере, но новую экспедицию на Индигирку и Колыму удалось организовать только в 1929 году.

Опыт прежних экспедиций убедил Обручева в том, что освоение просторов советской Арктики возможно только с помощью самолетов. Была организована специальная Чукотская экспедиция, которая вошла в историю освоения Севера, изучения полярных стран как одна из наиболее значительных и плодотворных. Географические и геологические результаты экспедиции 1934—1935 годов были блестящие.

С 1939 года начался последний, очень длительный период почти постоянных экспедиций, продолжавшихся 15 лет.

Территорией исследования снова стала Восточная Сибирь, теперь — ее южная окраина, Саяно-Тувинское нагорье.

На Среднесибирском плоскогорье Обручев открыл, а точнее, обосновал существование огромного угленосного бассейна, названного им Тунгусским. Этот бассейн простирается от низовьев реки Ангары к северу до гор Бырранга на Таймыре и занимает едва ли не половину территории между Енисеем и Леной. По запасам углей, среди которых есть бурые, каменные, коксовые, полуантрациты и антрациты, он превосходит больше чем в полтора раза Ленский бассейн и более чем в три раза Кузнецкий угольный бассейн.

• Вниз по реке Колыме

• И. Д. Черский

Изучение геологического состава и обнаруженное единство его отдельных частей сделали возможной оценку золотоносности всего этого края.

Таков ряд геологических и географических открытий С. В. Обручева на сибирском Севере. Конечно, это правильно, если говорить сухим языком отчетов. А если по-настоящему оценить работы этого замечательного исследователя, то других слов, кроме как «жизненный подвиг», не найти.

Своими работами Сергей Владимирович открыл путь не только к освоению Сибири, но и к шельфовым богатствам Северного Ледовитого океана. Как тут не вспомнить Ломоносова: «Российское могущество будет прирастать Сибирью и Северным Ледовитым океаном». •