Я вопросом благодарил за ответ…

Александр Шкроб

(Отрывок из воспоминаний)

Я вопросом благодарил за ответ,

и катящиеся,

словно камни по склону,

останавливались,

вслушивались благосклонно

и давали совет.

Б. Слуцкий.

«Любовь к старикам»

Важный поворот в жизни советской науки произошел в середине шестидесятых годов, когда окончательно рухнула лысенковщина. Сознание острой необходимости как можно скорее выйти на мировой уровень биологических исследований тогда соединилось с энтузиазмом многих представителей точных наук, увидевших в Жизни увлекательную область для приложения своих талантов. На этом фоне родилось одно из удивительных и неповторимых явлений нашей науки, которое называлось «Школой по молекулярной биологии». Она проходила ежегодно сначала в Дубне, а потом в Звенигороде. Удивительная она прежде всего своей живучестью, ибо просуществовала четверть века, спаяв воедино представителей многих поколений. А неповторимость ее – в той ауре, которая пронизывала каждую школьную сессию и распространялась далеко за пределы звенигородского пансионата. Задуманная как взаимный ликбез биологов, физиков и химиков, Школа отлично справилась с этой задачей, но очень быстро ее переросла, превратившись в своеобразный клуб образованных ученых. Так долго они не могли открыто собраться вместе, побыть среди своих и всласть поговорить, что это превращение было неизбежно и благодетельно.

Я употребил оставшееся не определенным понятие «образованный ученый» и вспомнил Московский фестиваль 1957 года. Молодой англичанин, пытаясь объяснить нам, студентам, что такое демократия, уподобил ее жирафу: «Если вы его не видели, описать невозможно, а однажды увидев, ни с чем не спутаете». Так и участники Школы не нуждались в формальном определении этого понятия, целые дни проводя в общении с Р. Б. Хесиным, Б.К. Вайнштейном, В.Я. Александровым, М.В. Волькенштейном, А.Б. Мигдалом… Слава богу, всех здесь не перечислить! Многое объединяло этих людей. Живость мысли, широта интересов и азартное любопытство, исключающие дьявольскую серьезность. Доступность и доброжелательность в сочетании с достоинством, несовместимым с амикошонством. Беспощадность критики серьезных ошибок и снисходительность к простительным заблуждениям. Легкость шутки и изящество фрондерства. Они читали или слушали лекции, спрашивали или отвечали на вопросы, спорили или соглашались, бессознательно и обильно расточая некие флюиды, задающие уровень мышления и планку поведения. И еще одна небольшая деталь – вся жизнь этих ученых свидетельствовала об их порядочности. В Дубне и Звенигороде мы учились не только молекулярной биологии. Один шутливый лозунг, неизменно украшавший зал заседаний: «Отложногознания к истинному незнанию!» – стоил всех окаянных лекций и семинаров по философии.

С любимой лайкой

Мне довелось слышать много прекрасных лекторов: Н.В. Тимофеева-Ресовского, В. П. Скулачева, Ю.А. Чизмаджева.., но именно выступления Владимира Яковлевича Александрова я почитал как недосягаемый эталон. Они были безупречны по стилю, языку, тонкому юмору, но, главное, Александров, как никто другой, умел передать слушателям восхищение мудростью Природы и сознание ограниченности технарских подходов к ее изучению. Не забыть его рассказов об аксонах, прорастающих через тело эмбриона к неведомо как предназначенным им мышечным клеткам, о муравьях, поведение которых направленно модифицирует паразитический червяк. Он призывал мыслить системно, а это так трудно…

В его беседах воскрешались удивительные люди, его учителя, друзья и соратники, звучала история многолетних сражений, которые упорно и весело вел с темными силами этот мужественный и деликатный человек. Вот только один, внешне пустяковый пример. Выгнанный с работы, В.Я. сидел дома, а кормильцем семьи была его супруга. Пришел милиционер составлять акт о выявлении злостного тунеядца. «Я не тунеядец, – заявил ему профессор Александров, – а домохозяин. Допустим, я хожу на службу, а жена – домохозяйка? Вас бы это удивило?». Представьте, подействовало!

В последний раз я виделся с В.Я. на одной из заключительных Звенигородских школ. Он гулял под весенним солнцем по зеленеющему парку, неотступно сопровождаемый роскошно упакованной молодой журналисткой. А потом пришло время разъезда. Школьники и лекторы толпились у дверей пансионата, скамейки и ступеньки были завалены разноцветными рюкзаками и чемоданами. Сначала на казенных и собственных машинах уехали те, кто почище. Потом подкатили заказные автобусы, и их мгновенно, с дикими воплями и толкотней забила молодежь. А когда автобусный дым рассеялся, на асфальтовой площадке осталась одинокая фигура в старомодно длинном черном пальто с зеленым рюкзаком за спиной. Я собирался перед отъездом домой погулять вокруг Звенигорода и наблюдал все это из окна, пережидая суматоху. Александров наотрез отказался расстаться с рюкзачком, но милостиво разрешил проводить себя до Москвы. Мы благополучно добрались до улицы Ферсмана, и он, по обыкновению церемонно попрощавшись, скрылся в подъезде.

Если же говорить всерьез, но не про биологию, главное, чем я обязан Александрову, это сознание, что такие люди, как он, существуют не только в исторических романах. Можно десятилетиями рассуждать о судьбах русской научной интеллигенции, так и не встретив ни одного ее полноценного представителя. А мне повезло…

В книге «Трудные годы…» Александров памятлив и безжалостен, он выволакивает на свет даже незначительные прегрешения, поименно клеймит самых мелких фигурантов. И все же его книга разительно отличается от ставших модными р-р-р-разоблачительных триллеров. Отличается прежде всего мудростью и неповторимым александровским юмором. Отделив клинических подонков от массы запуганных, запутавшихся и прельщенных, автор препарирует последних с чисто воландовской усмешкой: «Вроде люди как люди, вот только квартирный вопрос их слегка испортил». Об отношении автора к этим падшим, на мой взгляд, лучше всего говорят эпизоды его успешной просветительской деятельности в партаппарате и КГБ. Как ни широка гамма чувств Александрова – от полного душевного расположения до полного отторжения, – в ней нет ожесточения, ни искреннего, ни наигранного.

Мудрая улыбка Александрова… С ней самые ехидные его замечания гляделись так, что честному оппоненту не оставалось ничего, кроме как со смехом расстаться со своими заблуждениями. Эпитетом «мудрая» часто награждают улыбку скептическую или саркастическую, улыбку-защиту. А я перелистываю «Трудные годы», вспоминаю александровские байки и вижу мудрость его шуток в их оптимизме, в присущем В.Я. даре Божьем искать и находить остроумные и неожиданные выходы из гробовых ситуаций. Как этому научиться?

И несколько слов о науке. Химику трудно судить о вкладе В.Я. Александрова в биологию, но одно несомненно… Если классическая органическая химия интересуется, главным образом, строением и синтезом веществ, а физическая органическая химия – их свойствами, то близкая мне биоорганическая химия по своей сути телеологична, и для нее типичен вопрос «зачем?». Для таких, как я, в лекциях и книгах Александрова особенно ценным было то, что, подсказывая ответы на этот вопрос, он открывал нам новые обширные сферы деятельности. И не беда, что биологическая терминология и тонкости рассуждений не всегда были до конца понятны молодому технарю, ибо, как справедливо отмечал Владимир Яковлевич, «стимулирующее значение гипотезы, в сущности, обратно пропорционально ее обоснованности».