На пороге третьей цивилизации

Одна из идеологических основ советской власти — утверждение, что она во всем опирается на науку. Маркс говорил об этом как основном свойстве общества будущего: наука превратится в производительную силу и будет определять постоянный рост общественного богатства; научное предвидение станет основанием социальной стратегии; с опорой на науку будет приниматься всякое социальное решение. Модель такого общества напоминает нынешнюю объединенную Европу...

Но Маркс считал, что коммунизм победит в одной из развитых стран Европы, а его начали строить в России, стране во многом азиатской, малограмотной, не прошедшей еще индустриализации и своеобразной. Я бы даже сказал — "лоскутно" своеобразной. Безбородко, статс-секретарь Екатерины II, ей докладывал: "Матушка! Кыргызцы (по всей вероятности, калмыки имелись в виду) хотят идти под твою корону, но не хотят жить по нашим законам, но по своим обычаям". Екатерина будто бы ответила: пусть живут по своим обычаям. Вот эта идея, схема развития.

Нет, это не современный мультикультуризм, потому что когда живут "по своим обычаям", а не по общим для всего государства законам, нет единой правовой системы. Нет и предпосылок для создания единого правового государства.

А марксизм — детище новой европейской культуры и традиции. От Просвещения идет. От идей, которые легли в основание европейской культурной матрицы, задавшей геном современной цивилизации. В русле этой цивилизации и возник марксизм, который весь с этой матрицей был согласован и в этом смысле, конечно, — чисто западное учение. Когда оно попало на Восток и там утвердилось, ему пришлось пройти через многочисленные модификации.

Но идея, что наука должна быть основой управления обществом, основой экономики, принятия социальных решений, предвидения — оставалась. Об этом могли с разной акцентировкой говорить в разные эпохи советской истории, но говорили это всегда.

Индустриализацию большевики провели; но этим занялся бы каждый, кто оказался тогда у власти. Еще Столыпин царю докладывал: или Россия пройдет ускоренную индустриализацию, или она не будет великой державой. Троцкий говорил о такой необходимости, о том, что это единственно возможный ответ на исторический вызов, а Сталин его за это критиковал. Потом, когда с Троцким покончил, сам взял эту идею на вооружение. Ну, и провели — варварскими, конечно, средствами, но создали новые технологии на почти пустом месте.

Известно, чем это стало для страны в экономическом и культурном отношении: урбанизация, всеобщее образование, коренное изменение образа жизни. Совершенно изменилось и сознание людей: обыденное сознание, прежде формировавшееся на принципах традиционной цивилизации, теперь, прежде всего под влиянием всеобщего образования, стало формироваться по канонам цивилизации техногенной, современной.

В 20-30-е годы замечательный наш психолог Лурия описал особенности традиционного мышления, которое он изучал в среднеазиатском ауле. Оказалось, что у азиатского дехканина в его восприятии мира отсутствуют абстрактные схемы и логические связи, характерные для современного мышления. Разбирали простенькую схему: в Германии не водятся верблюды. Берлин — столица Германии. Есть ли в Берлине верблюды? — Наверное, есть, — отвечает крестьянин. — Берлин большой город, может, туда киргиз с верблюдом пришел. С точки зрения здравого смысла — правильно, но с точки зрения логики совершенный нонсенс.

Теперь же все по-иному. У вас в журнале была статья о том, как всякие сектанты, объясняя свои представления о мире, постоянно используют научную терминологию. В самом нелепом контексте вдруг выплывают энергетические поля, направленные лучи, идут лингвистические игры в этимологию слов — чтобы придать себе уверенности, чтобы завоевать слушателей, надо апеллировать к науке. Все школу кончали, мышление приняло определенную форму.

В 20-е, 30-е годы очень много людей пошло в науку Быть ученым, профессором было престижно, в обществе все уважали этих людей.

И отношение к науке всегда было практичное, я бы сказал, технологическое. Перед практическими соображениями отступала и идеология. Когда началась холодная война, надо было, отстроив экономику, туг же укреплять оборонку, опять решать в короткий срок очень сложные проблемы. В это время развернулись идеологические кампании — разгром генетики, кибернетики, накаты на физику. Готовился разгром физики, что-то вроде сессии ВАСХНИЛ; Берия пришел к Сталину и предупредил — тогда бомбы не будет; Сталин сказал: "Пускай работают".

Государство всегда использовало ученых в своих интересах. Начиная с хрущевских времен антинаучных кампаний больше не было, статус науки повышается,....

В 1986 году, когда я стал директором Института истории естествознания и техники, мы проводили исследование: сравнительный анализ научного потенциала западного и нашего, советского — рабочее место ученого в таких областях, как космос, ядерная энергетика, ядерная физика, современная химия, то есть в "затратных" областях. Это же не простой эксперимент который, как в XVII веке, на кухне можно было провести (даже в XIX веке Фарадей описывал свою работу: взял катушку, намотал на нее пять фунтов медной проволоки — и получил электромагнитную индукцию). А теперь новые частицы открывать — дорогое и ресурсоемкое производство: громадный ускоритель, электростанция, которая его обслуживает, масса работников. Так вот, именно в этих областях рабочее место в США тогда в восемнадцать раз дороже было оборудовано, чем наше. А мы в этих областях держали паритет — вот ведь что удивительно. Неправда, что все это — воровской шпионаж, хотя военные технологии все у всех пытались украсть. Ну, положим, атомную бомбу мы действительно получили от шпионов, зато водородную — сделали сами.

На чем же у нас все держалось? На зарплате? Она была побольше, но совсем не намного: средняя при Брежневе была 2 200, а у старшего научного сотрудника — 2 500. Я сам тогда рос, учился и помню: деньги для нас не имели никакого значения. Я полагаю, дело в престиже, в отношении общества к науке. И в системе поощрений внутри науки: звания, степень, книги, отклики, признание незримого колледжа. Все это у нас было: были сообщества, было общение, конференции — особая атмосфера, которая все это подпитывала

Идея, что наука должна быть основой управления обществом, основой экономики, принятия социальных решений, предвидения — оставалась. Об этом могли с разной акцентировкой говорить в разные эпохи советской истории, но говорили это всегда.

Социальный климат, в котором отношение к науке уважительное, чрезвычайно благоприятен для ее развития. Такой вывод можно сделать на основе нашей истории. Для общества это тоже благоприятно.

Это пропало у нас после реформ. Государство фактически от финансирования фундаментальной науки отказалось. Живите, как хотите. Но наука — не рыночное предприятие; фундаментальная наука работает не на сегодняшний день. Жить только сегодняшним днем: нахватать бы мне сегодня, обогатиться, а там будет видно — для науки такая атмосфера просто губительна.

Что дает наука для общественного богатства?

Есть чисто фундаментальные исследования, есть чисто прикладные - они остаются; но все больше и больше становится промежуточных. Расшифровка любого гена — это открытие теоретического плана. А какие технологические возможности! Тут же появляются технологии медицинские, технологии фармакологические.

Можно, конечно, эти технологии покупать на Западе, где, кстати, денег на науку не жалеют (в США в 2000 году на нее было потрачено 28 миллиардов долларов) — но это удовольствие стоит все дороже.. Ладно, сегодня мы — на нефтяной игле, а что дальше?

Как когда-то говорили про индустриализацию, я могу сказать сегодня: или Россия сохранит и обеспечит расцвет своей науки — или ей не быть не то что великой державой, но даже и просто современной цивилизованной страной.

Есть международный центр стратегических физических исследований — его содержат несколько стран. Восемь зданий — 30 км, 100 метров под землей, чтобы не было посторонних воздействий. Огромная бочка, обложенная компьютерными платами. Одна страна не может такое содержать. Почему сюда вкладывают средства? Понимают: здесь можно выудить нечто такое, что может оказаться очень важным в будущем. И не только в прикладном смысле — просто для того, чтобы знать о мире больше, чем вчера. С этого же началась наука, а не с практических потребностей: создать не религиозную картину мира. Построить систему образования, в основе которой — естественные научные знания, создающие особый взгляд на мир. Наука открывает новые предметные миры, которые потом как-то, может, будут использованы; это и значит идти с опережением.

Сегодня самые доходные производства — наукоемкие. Америка в основном не производит товары, которые потребляет, эти производства уехали в Китай, Малайзию, Корею — там остается вся грязь, весь вред для экологии. Америка, как и другие наиболее развитые страны, производит самый выгодный продукт: ноу-хау. Положим, если сырье можно продать за I доллар; то обработанное сырье (положим, бензин вместо нефти) — за 10 долларов; а вот ноу-хау, как наилучшим образом произвести из нефти бензин — в 1000 раз дороже. А если вообще не из нефти, если речь идет о новом двигателе, новом способе передвижения...

Тут борьба, жесткие правила конкуренции. Я уверен, что скоро фундаментальные открытия, дающие ноу- хау, будут фиксироваться как патент. Зингер в свое время догадался запатентовать не механическое приспособление — швейную машинку, а идею: дырочка у иголки близ острия - и озолотил своих потомков. Модификаций самой машинки появилось множество: ручные, ножные, механические, электрические и так далее — но игла Зингера есть в любой. Пока научные исследования не патентуются, но разговоры об этом уже идут.

Времена открытой науки прошли. Вся обстановка внутри науки совершенно изменилась. С разработками и теоретическими идеями, положенными в основу этих технологических разработок, теперь не познакомишься в научном журнале, не услышишь на конференции, невозможно "скачать" их из интернета: пока ноу-хау не продано, фирма, на деньги которой шла работа, не позволит его обнародовать. Это было прежде, когда фундаментальные и прикладные исследования были очень далеки друг от друга, когда от появления идеи до ее практического применения проходило, как минимум, несколько лет — теперь же все иначе. Если бы сегодня ученые могли работать в том же единстве, в каком работали прежде, уже давно человечество избавилось бы от нефтяной зависимости. Да, конечно, и так наука найдет решение, может, чуть позже, но найдет обязательно. И мы тогда останемся ни с чем — с нефтью, которая уже никому не будет нужна.

Конечно, жалко, что уходит свободная атмосфера прежних научных дискуссий. Современная цивилизация в целом все более обнаруживает свои слабые стороны, все очевиднее становится, что мы близки к окончательному исчерпанию ее ресурсов — природных, культурных, материальных, каких угодно. Вершина техногенной цивилизации, сменившей в свое время цивилизацию традиционную, — общество потребления. Коммунизм был одним из вариантов его построения: идеал коммунизма тоже в конце концов сводился к "потреблению по потребности": каждый получает все, что хочет. Вариант оказался неудачным, эксперимент провалился; зато у наших оппонентов все, кажется, получилось — вот они теперь и расплачиваются. Как, впрочем, расплачивается и весь мир, ведь традиционная цивилизация практически на планете уже не сохранилась.

Назревает антропологический кризис, какого еще не было в истории: масса наследственных заболеваний. Чем грязнее среда, тем больше мутаций. Шестьдесят процентов американцев, по их же данным, принимают прозак — препарат, помогающий выйти из депрессии. Он дает уверенность в себе, прилив сил, необходимых при таких трудовых и вообще стрессовых нагрузках. А теперь начинаются эксперименты над живой клеткой, которая тысячелетиями формировалась в естественных условиях. Цели самые благие: избавить людей от наследственных болезней: но дальше начинаются соблазны. Достижения в спорте сегодня без допинга невозможны, вопрос только в том, поймают на этом или нет. Есть среди прочих кровяной допинг: часть собственной крови консервируют, а перед стартом впрыскивают — число кровяных шариков растет, кислородное питание растет, силы удваиваются. Его теперь "ловят", уже несколько скандалов было. А если вам удастся воздействием на генном уровне вырастить человека, у которого от рождения число кровяных шариков увеличено, — пожалуйста, у вас готовый чемпион. Дальше — стимуляция умственных способностей. Потом, глядишь, появятся врожденные пожарники и врожденные шоферы — как в муравейнике.

Если во время не остановимся, возможны самые катастрофические сценарии...

Однако сама современная цивилизация содержит в себе не только то, что сулит ей гибель, но и спасение человечества. Ничто не вырастает на пустом месте. Что такое Древний Рим? — потребительское общество. "Хлеба и зрелищ!" Завоевывали мир, свозили в Рим все, что могли, кормили собственный плебс, который мог ничего не делать. Сегодня Америке контроль за мировыми финансовыми потоками дает один триллион долларов в год — только контроль как таковой. И римское энергичное общество завоевало огромные территории, все контролировало. Не варвары погубили Рим, он сгнил изнутри.

Но в недрах это грандиозной культуры зародились принципиально новые ценности и представления христианства. С окраин распространялось на всю империю, потом стало официальной религией. И на обломках Рима возникла христианская цивилизация, в которой идеология, духовность скрепляла все страны — не сила, не армии, а идеология. Одна культура, один язык, одни верования.

Как тогда, так и сейчас: никто не приносит извне новые ценности, никакие варвары их нам не подарят; они появляются внутри самой культуры.

Для техногенной цивилизации природа — резервуар для развития. Основной пафос — преобразование мира, контроль над природой. И "вдруг" обнаружилось, что мы живем в очень сложной глобальной экосистеме, что природа — живой организм, и к ней надо относиться соответственно. Древние китайцы считали, что если неправильно, без должного почтения и терпения относиться к природе, она ответит катастрофами, И тогда, говорили они, надо убирать императора, это он прежде всего отвечает за то, что отношения с природой складываются не так, как надо.

Наука прогнозирует сложные самонастраивающиеся системы, которые могут развиваться по разным вариантам. Прогноз поведения такой системы не может быть прямым, он всегда вероятностный, сценарный: "если..., то...", и по множеству параметров одновременно. Силовое давление на такие системы мало что дает — нужно точечное, временное минимальное воздействие. Опять перекличка с восточными воззрениями: не следует тянуть растения за вершки, чтобы они скорее выросли, просто вырвешь их из земли; терпение нужно.

Европейская культура истину ставила впереди нравственности. Когда к Сократу обратились с вопросом: как стать добродетельным? — он ответил: давай сначала поймем, что такое добродетель, в чем она заключается. То есть сначала поймем, а уж потом — будем, потому что поймем. На Востоке порядок ценностей обратный: только нравственному человеку открывается истина (дао): нравственность становится в начало всего регулятивного механизма. И это тоже прорастает в современной культуре: появились, например, комитеты по этике, которые могут и запретить исследования в той или иной области. Этого раньше не было.

Так что, назад, в будущее? Не совсем. Позади нет науки. В Китае науки не было и не могло быть, мировоззренческие универсалии были иначе организованы. А я уверен, что наука в будущей, третьей цивилизации останется. Не такая, как сегодня, она, конечно, изменится — но она будет.

Если само будущее состоится. Возможны и другие, совсем катастрофические сценарии...

Петр Мостовой