Глава 7

— Все наверх! — звал Саим, проносясь, как смерч, по верандам выруба. — Все в прику! — Бароль, запершись в писарне, лихорадочно сортировал карты на две кучи. В первую летело все, что фарианские вельможи времен Андроля Мудрого успели изрисовать остроумными пометками, как то: обозначить Старую Прику центром вселенной или разлиновать координатную сетку, переместив исходную точку отсчета в новые земли. Во вторую кучу попадали папалонские оригиналы, в которых координаты отсутствовали, а гипотетический центр вселенной объявлялся величиной таинственно-неопределенной. — Тебя это тоже касается, — крикнул Саим в пробоину жалюзи, — посмотри на небо…

И впрямь, столько света обитатели выруба не помнили с давних лет. Казалось, облачная пелена над горой стала тонкой, ровной и светлой, как полотно папируса, от горизонта до горизонта; она была настолько непривычна для глаз, что казалась обманом.

Когда Бароль поднялся на деревянный настил верхней площади, фариане уже сидели на перилах в ожидании чуда; один Гарфизиус возился на полу, расчерчивая на досках одному ему понятные астрономические узоры. Логан, удалившись в молельню, протяжно завывал хвалу небесам, успокоительную для соплеменников и необременительную для богов, проще говоря, разминал глотку.

— Полдень, — сказал Бароль.

— Полдень, — согласился Гарфизиус, вколачивая в щель трезубую линейку.

— Солнце должно быть в зените!

— Должно, — подтвердил астроном.

— И где ж оно, чтоб ему лопнуть?

Гарфизиус виновато попятился от чертежа, будто почувствовал вину за светило, что позволило себе отлучиться без уважительной причины, но на всякий случай встряхнул секундомер до нулевой отметки.

— Вон там! — закричал рыжий математик и указал на север. В тот же момент свет залепил Баролю глаза, и восторженная фигура Олли растворилась на фоне солнца. Тени поползли по веранде вслед за улетающим облаком, и Бароль не успел разглядеть ничего, кроме сочных черных полос.

— Не затеняйте карту, — попросил Гарфизиус и припал с секундомером к точке, в которой трезубая линейка указывала на деления шкалы.

Олли упал с перил и бросился к запертой двери молельной будки, где Логан, узрев пятно света на полу молельни, залился едким богомольным фальцетом.

— Что? — спросил Бароль, но Гарфизиус замер над тенью, изредка поглядывая на секундомер.

— Хоть бы Логан не охрип, — шептал Олли, — хоть бы продержался еще немного… Но тучи набежали на солнце раньше, чем богомол напелся вдоволь. Саим даже постучал в стену молельни, чтобы тот не надрывался зря. Прежнее обреченное уныние вернулось на вершину горы, а солнечные блики сбежали вниз по южному склону.

— Так что? — Бароль присел на корточки возле распластавшегося у чертежа астронома.

— Я могу попробовать нарисовать солнечную галерею… Я постараюсь сделать схему…

— Нечего пробовать! — гаркнул Бароль. — Иди и рисуй, да только попробуй не постараться!

Гарфизиус едва успел вырвать из пола свой измерительный инструмент, как его тут же сдуло с веранды. Похоже, он не воспользовался лестницей лишь потому, что на пути к ней возвышалась грозная фигура Бароля.

— Ты это видел? — кричал Логан из полумрака молельной. — Не говори потом, что не видел, что боги забыли тебя!

Взгляд Бароля сделался мрачнее грозовой тучи, а рука потянулась к поясному футляру, где могла находиться либо малая подзорная труба, либо большая дубина, полированная о спины босиан. В любом случае, богомол успел захлопнуть дверь и забаррикадироваться, прежде чем Бароль сделал первый шаг в его сторону.

— Нам лучше спуститься вниз, — сказал Саим и подтолкнул Янцу в сторону лестницы.

— А что? Что такое произошло? — недоумевала она.

— Гроза начинается, сматываться пора.

За ними неохотно потянулись остальные умиротворенные наблюдатели, которым оказался не чужд инстинкт самосохранения. Покидая веранду последним, Фальк еще раз с надеждой и тоской посмотрел на небо.

— Бедняга Логан, — вздохнул он, — ночью ему влетело, в полдень ему влетит, к вечеру от него одни подштанники останутся…

— Выходи, — приказал богомолу Бароль и стукнул ногой по дверце молельни, отчего доски, любовно и тщательно подогнанные Фальком, зловеще хрустнули, — выходи по-хорошему. — Логан не издал ни шороха, ни писка. — Ты видел их милость, гадкий попрошайка, ты знаешь, что от такой милости мы все скоро окажемся на дне океана. Или от подхалимства у богомолов вырастают жабры?

— Разве я виноват, Бароль? Спаси меня боги! Я лишь приоткрыл тебе истину. Ты говорил, что истина дороже веры. Так прими ее, какая есть…

— Я сказал, что мне нужен богомол, способный договориться с богами.

— Я договорюсь, — оправдывался Логан, — клянусь тебе. Обещаю.

— Выходи, — Бароль снова пнул ногой дверь, но на этот раз загудела вся стена, — иначе я разнесу твою конуру… — Логан снова затих, не решаясь прошептать молитву во спасение, которая казалась ему как нельзя кстати. — Хочу взглянуть тебе в глаза, хочу показать тебе, где я видел их «милость»…

— Ты скажи мне, что попросить, — упирался Логан, — а я уж не выйду из молельни, пока не выпрошу. Скажи теперь, пока я здесь, пока боги не забрали меня, видя, каким несправедливым унижениям подвергают их верного слугу.

— Вот что, слуга, — Бароль взял себя в руки и начал разгуливать вокруг молельни, выискивая щель, сквозь которую можно было бы, наконец, увидеть бессовестные глаза богомола. Но постройка лодыря и бездельника Фалька оказалась исполненной на редкость добросовестно. — Скажи мне откровенно, как истину, способны ли твои покровители построить еще один небесный галеон?

— Для богов нет ничего невозможного… — искренне ответил Логан.

— Привязать к нему парус, который поднимет их галеон выше неба?

— Должно быть… Как же иначе?

— Достаточно ли у них огня, чтоб накачать этот парус, как верблюжьи горбы, и поддерживать в нем тепло до истеченья времен?

— Думаю, найдется.

— Так попроси этих убийц не искушать мои низменные инстинкты, а построить корабль, собрать свое добро и убраться с Альбы так далеко, чтоб не было видно обратной дороги.

Пауза повисла под сводом молельни. Бароль, чтоб оживить диалог, стукнул по стене кулаком.

— Ты слышал меня, Логан? Чтобы убирались отсюда прочь! Чтоб ни милости, ни духу их не было здесь, отныне и вовеки веков!

Фальк, стоя на веранде писарни, рассматривал верхние этажи, ожидая, когда с прики полетят поломанные доски. Но, кроме глухих ударов и выкриков обезумевшего от гнева Бароля, сверху ничего не летело.

— Если молельня выстоит, — поддерживал его Хун, — считай, что получил папалонскую степень инженерных наук. Я буду гордиться тобой.

Но Фальк не чувствовал ни гордости, ни волнения, которое сопровождает каждого достойного студента при экзамене на ученую степень. Он лишь изредка прикусывал губу и пытался определить по звуку, в какую именно часть строения ударила очередная «молния», и корил себя за то, что гнев Бароля, который был похлеще небесных стихий, в инженерном проекте предусмотрен не был.

Однако прика выстояла, и боги, сжалившись над слугой, не позволили добавить ни единого синяка к его истерзанному телу. Небо затянули мокрые тучи, а Бароль, слегка поостыв, спустился в писарню, чтобы встать над душой Гарфизиуса.

Астроном старался так, что вспотел, и, протянув Баролю кусок папируса с вычерченной траекторией солнца, не имел ни слова добавить к своим расчетам.

— То есть ты хочешь сказать, что планета опрокидывается набок? А это что?

— Старая Прика, — уточнил Гарф, — это место, если я не ошибся, встанет точно на полюс и будет новым началом координат.

— Как ты сказал? — вскрикнул Бароль, и Гарфизиус с испугу припал к столу. — Началом координат? Каких координат?

— Астрономических, — неуверенно ответил Гарф.

— А где эта точка была до сих пор?

Гарф ткнул пером в полюс — центр Каменного материка, расположенного северней Анголеи.

— И ты молчал?!

— Меня никто не спрашивал. Никто… никогда, — оправдывался астроном.

— Что ты налетел на него? — заступился Саим. — Это общая астрономическая разметка. Каждый нормальный альбианин считает центром координат свою прику.

— И ты это знал?

— Что тебя возмущает? — спросил Махол. — Все мы не вчера родились. Каждому что-нибудь да известно.

Бароль расстелил карту на середине стола, не убирая с полюса указательного пальца:

— Спрашиваю всех, что находится в этом месте?

На минуту в писарне образовался вакуум молчания.

— Камни, — проявил сообразительность Фальк, — кроме камней, на этом материке ничего быть не может.

— Ты уверен, — спросил Бароль, — что планета первый раз опрокидывается набок?

Фальк изобразил на лице растерянное недоумение, которое тут же повторил Гарфизиус.

— Миллионы лет тому назад, — предположил он, — эта точка могла быть экватором.

— Подожди, подожди, — протиснулся к карте Рыжий Олли, — ты хочешь сказать, что взрыв вулканов начал переворачивать планету?

— Он вовсе не то хотел сказать, — вмешался Бароль, — а ты, если не можешь найти применения своей математической интуиции, возьми карту с замерами высот ледника и посчитай, как скоро они растают, если полюса окажутся на экваторе. Для остальных еще раз повторяю вопрос, что может находиться в этом месте?

— Ты, наверно, имеешь в виду… — еле выдавил из себя Махол.

— Да, я именно это имею в виду, — настаивал Бароль, не сводя глаз с анголейского писаря.

— Могила бога?

— Какого бога?

— Кто их разберет? Я точно не знаю, сколько их было в пантеоне, а куда они деваются — тем более не знаю. Спрашивай Логана.

— Тайны магистрата, — предупредил Саим, — нельзя.

Бароль обернулся к засевшему в угол рыжему математику.

— Подсчитал?

— Приблизительно…

— Скоро ли нас затопит?

— Скоро.

— Как глубоко?

— Утонуть хватит.

— Вот видишь, нельзя… Перед смертью все можно. Давай, дед, выкладывай все, что знаешь.

— Нет, — влезла в разговор Янца, — при чем здесь бог? О чем вы говорите? Босиане рассказывали, что там лежит камень, на котором написано имя. Но это не бог, а какое-то недоразумение.

— Больше миллиона лет назад, — холодно ответил Бароль, — на этой планете недоразумений быть не могло.

— Это же легенды, — успокаивал его Махол, — сказки, которые Папа Ло рассказывал первым студентам, когда только открыл университет.

— Что за сказки?

— Что планету населяли божества, против которых наш пантеон бессилен. Тогда они убили одного из них и дали планете его имя.

— Значит, на камне написано «Альба»?

— Конечно, если только есть такой камень…

— Что за супербожества?

— Покровители наших богов, — объяснил Махол.

— Как же они ухитрились убить одного из них?

— Папа Ло говорил, очень просто: кулаком по голове — вот и все.

— Ты путаешь, дед, Папа Ло жил в позднепапалонской эре, потом университет получил его имя.

— Ну уж нет, — уперся Махол, — не знаю, кто там жил в позднепапалонскую эру, но знаю точно, что университет основал Папа Ло. Он обучил анголейцев грамоте, научил делать папирус, строить корабли, — он научил их всему на свете. Он своими руками вынянчил цивилизацию, — ты не знаешь, и не спорь.

Бароль обескураженно опустился на скамейку.

— Может, — спросил Саим, — то был другой Папа Ло?

— Не может быть.

— Может, кто-то назвался его именем? Альбианин не может жить так долго.

— О, да! — вспомнил Махол. — Папа Ло был старожилом еще в те времена. По легенде, ровесник богов. Он мог бы занять место в пантеоне, но разругался с богами. Те прокляли его и приговорили к бессмертию. Но имейте в виду, эти легенды сам же Папа Ло сочинил.

— Скажи, Бароль, — снова вмешалась Янца, — это правда, что твоя прабабка был его ученицей?

— Да.

— Это правда, что она сбежала из монастыря, чтобы слушать уроки Папы Ло и провела с ним десять лет?

— Да.

— Как такое возможно?

— Знаю как, — сказал Фальк, — я тоже кое-что слышал об анголейском старике, который так долго жил, что позабыл дорогу на тот свет. Это глупо с его стороны. Хоть раз в двести лет на том свете надо отмечаться — будешь возвращаться свежим младенцем. Чего ради трястись над прожитыми годами…

— Замолчи, — перебил Саим, — видишь, ему дурно.

Баролю и впрямь было не по себе.

— Баролетта что-нибудь рассказывала о нем твоему отцу? — спросил его Махол.

— Никогда.

— У Папы Ло была собственная библиотека, в которую он никого не впускал. Он называл ее «Фантастические тетради». Боюсь, что Баролетта знала об этом. Если Папа Ло действительно ровесник богов — представляешь, чьей рукой написаны первые фолианты?

— Я, серьезно, кое-что могу рассказать про Папу Ло, — снова вмешался Фальк, — если хотите, конечно… Ну… если не хотите… — Бароль, вопросительно подняв бровь, перевел взгляд из пустоты на болтливого Фалька, и тот осмелел. — Это байки моего учителя, его учитель был учеником настоящего анголейского инженера, который слышал эту историю от своего учителя, учитель которого был, в свою очередь…

— Давай же… — торопил его Саим.

— Я и даю… Словом, дело было в Старой Прике времен древних фарианских царей. В этих землях прошли эпидемии, и царь Вариад послал в Анголею караван за магистратскими богомолами, но вместо них явился тамацип — птица с головой старца, которому кланялись самые влиятельные молельники. Он вошел в будку, выгнал оттуда зевак, велел всем в округе заткнуть уши и задал богам такую встрепку, что альбиане потом много лет жили и благоденствовали. Кто слыхал — те диву давались. Говорят, поносил хранителей последними словами, угрожал, шантажировал. Говорят, такой брани в Старой Прике испокон веков не было. Пыль, говорят, вокруг столбом стояла. А когда старец вытащил свои перья на свет — то оглядел молельню и сказал: «Поднимите шпиль к небесам и не стройте ничего выше шпиля. Боги становятся глуховаты, им надо чаще напоминать, кто они». С тех пор на шпиль пускают полную длину сосны, чтоб под облака…

— Запиши, — кивнул Бароль, — последний из Вариадов был моим прадедом…

— Если только… — вставил Саим и наткнулся на сердитый взгляд потомка династии Вариадов.

— Ты что-то хотел сказать?

— Дядька Логан считает, что от Баролетты можно было ожидать сюрприза… Что вроде бы сам Папа Анголейский питал к ней… возвышенные чувства.

— Был влюблен до сумасшествия, — уточнил Бароль, — грозился руки на себя наложить. Ну и что? В тот же год она стала женой царя Вариада и родила Андроля. В тот же год начались ингурейские войны.

— Не так быстро, — попросил Махол, а благодарные слушатели при упоминании об Андроле Великом подняли вверх ладони, что означало благодарность небесам за сей бесценный дар.

— И дед был влюблен в нее, — сказал Бароль, — вернее, помешан. Эта любовь лишила его рассудка, но Баролетта не пожелала ответить взаимностью, и деду ничего не оставалось, как устроить войну. Первое жерло преисподней он смастерил своими руками, а, покончив с ингурейцами, сын-победитель вернулся к ней и снова получил отказ.

— Ну почему? — возмутилась Янца. — Женщины часто рожают от сыновей и отцов. Это укрепляет породу.

— Спроси, что было у нее на уме… Издержки папалонского образования. Она изучала медицину и верила нелепым предрассудкам. Кончилось тем, что Баролетта отвела своего воинственного отпрыска в монастырь и заплатила такую дань, что бедный дед, забыв обо всем на свете, провел несколько безумных ночей в объятиях первой красавицы монастыря…

— Которая Баролетте в подметки не годилась, — уточнил Саим.

— Придержи язык, это была моя бабушка. Из ее ложа Андроль, к тому времени уже Великий, пополз обратно к своей возлюбленной матери и умер, обнимая ее колени.

— Ужасная женщина! Я бы так не смогла! — вздохнула Янца.

— Но это еще не все, — продолжил Бароль, — мой несчастный отец оказался таким же безумцем. Он родился на руках Баролетты также безнадежно влюбленным, будто унаследовал судьбу отца. Но, в отличие от Андроля Великого, он был Андролем Мудрым и не преследовал свою бабку любовными домогательствами, а честно служил Старой Прике, время от времени совершая походы в поисках недобитых ингурейских вояк и устанавливая для них новые жерла преисподней. Гораздо менее успешные походы он совершал в монастырь, в надежде найти женщину, способную хотя бы отчасти заменить ему Баролетту. Но однажды родился я. В тот день Баролетта умерла. С той поры Андроль Мудрый в монастырь не заглядывал.

— А зря, — огорчился Махол, — в те времена там было на что поглядеть. Очень даже…

За столом наметилось оживление.

— Ты пишешь, дед, — окликнул его Фальк, — или витаешь в мечтах? Если пишешь, не забудь добавить, что последним посетителям монастыря у порога глаза завязывали, чтоб не пугались твоих «красавиц».

— Откуда тебе знать, мальчишка?!

Фальк скопировал сладострастный взгляд Махола.

— Ах, почтеннейший, что ты знаешь, о моей жизни!..

— Завязывать глаза — какой срам. Да ты настоящей женщины в глаза не видел.

Янца покраснела до корней волос. Мужское общество, позабыв о приличии, с ураганной скоростью углублялось в тему, которая никоим образом ее не касалась. Эта тема не коснулась бы ее даже в том случае, если б ей хватило смелости забраться на стол, раздеться и принять одну из поз, которыми опытные монастырянки встречали богатых гостей. В этом случае ее бы просто смахнули со стола как лишний предмет, заслоняющий воспаленные безумием глаза собеседников.

— Послушай, — тронула она Бароля, который в общей свалке дискуссии участия не принимал, — а что ты сделал с теми двумя лекарями?

Бароль непонимающе посмотрел на нее.

— Ну, с теми, ореховыми… которые выкалывают глаза…

— Боги!!! — схватился за голову Бароль, и все болтуны вмиг притихли. — Я же совершенно о них забыл.

— О ком? — удивился Саим.

— Вот что, братишка, подбери два камня. Пусть Логан повоет над ними, а Махол напишет что-нибудь вроде… «Эти несчастные бесславно подохли лишь оттого, что ни один из богов не пожелал за них заступиться…»

Дискуссия на монастырскую тему сменилась гулом недоумения.

— О ком ты говоришь?

— Ай, какая вам разница! — отмахнулся Бароль и вышел под дождь.