ОДНИ ГЛАГОЛЫ
ОДНИ ГЛАГОЛЫ
Дикие животные в своих ощущениях делят мир на две категории: на тех, кто на них нападает, и на то, что они сами могут захватить. Их «схема мышления» конкретна, проявляется при непосредственном взаимодействии с окружающим миром и состоит в целенаправленном управлении движениями. Собака гонится за убегающим человеком, но тут же останавливается, если тот остановится. Кошка ловит катящийся клубок ниток, но теряет к нему интерес, как только поймает его. Сложное управление требует от сознания определенной степени абстрагирования, необходимой для опережающего планирования действий. По- видимому, звери могут представлять себе движения. Хищник, притаившийся в засаде, нетерпеливо вздрагивающий от возбуждения, уже ощущает свой прыжок, уже видит растерзанную жертву. Его прыжок и есть его мысль. В мозгу животного происходят сложные биохимические реакции, позволяющие сознанию с удивительной точностью и быстротой рассчитать силу прыжка и представить траекторию полета тела.
Когда-то предки человека обладали только таким «звериным» мышлением. Но в отличие от животных человек сумел приспособить первобытную схему мышления для других действий. Он стал сознательно применять сложившуюся схему мышления для трудовых операций. Есть много доводов в пользу предположения, что это было обусловлено изменением условий существования, переходом от лесного образа жизни к равнинному. Для того чтобы выжить, надо было освоить другую охоту. Новая пища, новые ощущения, новые варианты охоты. Схема мышления, сохранив старую форму, приобрела универсальный характер. Камень в руках первобытного охотника — жертва, с которой он борется, пока камень не достигнет задуманной формы. Плод на высоком дереве или корень в земле, пока они не съедены, тоже жертвы. Появление многообразия новых стабильных повторяющихся ощущений, их запоминание сознанием привели к стремительному развитию абстрактного мышления. Человек поднялся и тут же увидел звезды. Эволюция животного мира пошла по линии специализации и закрепления жесткой схемы «мышления». У человека разум эволюционировал по линии универсализации и гибкости. Из всех доисторических набегов, поисков, погонь, уверток, смертельной борьбы, кровавых пиршеств, из всех переплетений движений, ощущений, запахов, образов сформировалось удивительное существо, получившее впоследствии название «человек».
По современным данным антропологии первобытный предок человека сформировался около 7 млн. лет тому назад на территории к востоку от Восточно-Африканского разлома (тянущегося сейчас от Красного моря до Мозамбика). Разлом, возникший в то время, отделил западную часть, где выпадали обильные дожди, формировавшиеся над Атлантикой, от восточной области с редкими дождями. К востоку от него стали исчезать леса. Именно здесь находят наиболее древние ископаемые останки предков человека, Находки, возраст которых примерно 6 млн. лет, встречены только в Кении. Все находки в Европе и Азии не старше миллиона лет. В Танзании были обнаружены хорошо сохранившиеся окаменевшие отпечатки следов скелета существа женского пола, жившего примерно 3,5 млн. лет тому назад.
Схема мышления передается по наследству на генетическом уровне. Ее правильное применение, привязка к необходимым понятиям происходит в детстве в период обучения. Не случайно животные и люди обучают своих детей. Известно, что если хищник в раннем детстве не получил навыков охоты, не почувствовал вкуса крови пойманной жертвы, он никогда не сможет стать полноценным охотником. Отсюда необходимость игр, забавных погонь, потасовок и первой охоты. То же и с детьми. Изолированные от общества, они никогда не смогут стать полноценными людьми. Известны примеры реальных детей — Маугли. Они усваивают многие привычки воспитавших их зверей, но не могут освоить человеческую речь и применять абстрактные понятия. Интересно, что в экстремальных ситуациях у человека просыпается быстрое звериное мышление. Нет времени на анализ и абстракции. Есть только действия. К примеру — одно из воспоминаний недавней афганской войны:
«Но самым поразительным является то, что почти ни один солдат, который в этом бою горел, был ранен, стрелял, терял друзей, также не может с абсолютной достоверностью передать свое состояние. Между тем моменты, о которых идет речь, — важнейшие в его жизни.
А не может!
Только движения — побежал, прыгнул, увидел, выстрелил, упал».[30]
Одни глаголы!
Многочисленные подтверждения первичности двигательного типа мышления находим в психологии. Требовательные жестовые реакции младенца предшествуют слову «дай». Во многих индейских племенах до сих пор сохранились особые языки жестов. Американский этнолог Кашинг в конце прошлого века провел несколько лет среди индейцев племени зуньи. Ему удалось настолько погрузиться в их жизнь, что он даже освоил стиль «ручного мышления», в котором манипуляции руками и мысль сливаются. Выдающийся кинорежиссер немого кино С. М. Эйзенштейн освоил двигательное мышление по методу Кашннга и описал свои ощущения от подобных опытов: «… двигательный акт есть одновременно акт мышления, а мысль — одновременно пространственное действие».[31] Известно также, что незаконченное действие запоминается лучше. По всей видимости, здесь проявляется реликтовый инстинкт защитной реакции.
Неоконченное действие может представлять опасность. Незавершенность анализа действия или самого действия вызывает остаточное напряжение в сознании, побуждающее к завершению представления действия.
Итак, выделяем первый закон первобытного мышления.
Закон охотника и жертвы. В раннем первобытном сознании реализовывалась однонаправленная схема мышления охотник->действие->жертва.
Обоснованием этого закона, по сути дела, мы уже занимались в начале главы. Остается сделать только некоторые дополнения.
В любом единичном действии можно выделить его источник, условно называемый «охотником», и цель — «жертву». Вот почему такое мышление соответствует способу мышления движениями.
Закон достаточно прост, но это уже онтология, непротиворечивое объяснение мира. Человек мог вообразить охотника вообще, мог представить себе любого зверя как собирательный образ тех или иных зверей, встречавшихся на охоте, увидеть и указать в других действиях аналогичную схему. Иной схемы в совершившихся вокруг него действиях он не мог вообразить. Вот почему в древнейших мифах солнце- охотник освобождает мир от ночи, пожирает звезды или в виде глаза бога наблюдает за своими жертвами. Вот почему солнце-жертва само пожирается чудовищем-охотником, а затем освобождается другим героем-охотником. По этой же причине смена времен года олицетворяется в виде покорения одной стихии другой. Любой сюжет однозначно предполагает охотников и жертв.
Рассмотрим подробнее «солнечные» мифы. Охотником, захватывающим солнце, могут быть: водное чудовище, символизирующее закат над водными просторами; человек-охотник, гонящийся за солнцем, — обычно он стреляет из лука три раза, соответствующие периодам дня (утро, полдень, вечер); дракон в ситуациях, соответствующих набеганию туч и затмениям солнца.
Тайлор, рассматривая природные мифы, приводит многочисленные примеры на эту тему.
В мифе североамериканских индейцев племени Оттава главное божество Манабозо однажды, стараясь выудить царя рыб, было проглочено им вместе с лодкой. Но Манабозо удалось поразить сердце чудовища, а чайки проклевали в нем отверстие, через которое Манабозо смог выйти. Этот рассказ известен по введению к поэме о Гайавате Лонгфелло. Аналогичный вариант истории существует у племени оджибве и повторяется с новозеландским героем Мауи, Ловцом Солнца.
Интересен красивый миф о Красной Лебеди, принадлежащий североамериканским индейцем алгонкинам. Охотник увидел пролетающую Красную Лебедь. Из трех пущенных им волшебных стрел только последняя достигла цели. Охотник погнался за медленно летящей раненной птицей, попал в страну мертвых, а затем вернулся с Красной Лебедью, превратившейся в его красавицу-жену.
Из европейских мифов наиболее известны мифы о Персее и Андромеде и о спасении Геркулесом дочери троянского царя Лаомедона Гесионы, отданной отцом в жертву Посейдону. Есть связь этих мифов с христианской историей пребывания Ионы в чреве Кита.
У всех народов мифы о затмении базируются на представлении о чудовище, заглатывающем солнце. У индусов, например, в одном из мифов бог Вишну наказал демона Раху и отрубил ему голову, которая с того времени преследует солнце и луну. В другом варианте два демона — Раху и Кету — пожирают соответственно дневное и ночное светила. Монголы отгоняют чудовище Арахо от солнца и луны громкой музыкой. Во время затмений в XVII в. ирландцы и валлийцы бегают из стороны в сторону, стуча кастрюлями, думая, что так они помогают солнцу или луне. В Англии в календарях затмения изображаются старинным символом дракона, заглатывающего небесное светило.[32]
К этой же группе преданий принадлежат сказания европейского народного фольклора. В Англии, Германии и России распространена сказка о Красной Шапочке, пожираемой волком и спасенной охотниками. Аналогичные эпизоды находим в сюжетах русской сказки о Василисе Прекрасной и многих других.
Подобный тип древнего мышления, в котором выделяется подчинительное отношение, возможно, определяет возникновение этических запретов, различного рода табу и норм поведения. Например, ребенок воспринимает отца как могущественного хозяина. Такое отношение сохраняется в юношеский период. Поэтому убийство отца (и в меньшей степени матери) противоречит схеме мышления, рассматривается как запретное действие. По этой же причине юноша ищет невесту вне круга своего рода — в противном случае он не может стать полноправным хозяином семьи. Односторонняя направленность мышления не позволяла уживаться одновременно двум владельцам одного объекта. Отсюда похищения невест и вполне допускаемые первобытной этикой убийства тестя. В сказках муж- герой всегда вступает в род жены. В. Я. Пропп считает, что это отражает первобытные матриархальные отношения.[33] Но в сказках коварный тесть-царь почти всегда пытается извести жениха, а в итоге сам погибает. Все объясняется рассматриваемым законом мышления. По этой же причине сомнительно существование когда-либо повсеместного матриархата. Эта старая выдумка, кочующая из учебника в учебник, сейчас часто ставится под сомнение и представителями других наук, своими методами изучающими прошлое. Доктор биологических наук В. Дольник прямо пишет: «Матриархат первобытных людей был придуман кабинетной наукой XIX века, в действительности его никогда не могло быть».[34]
Предположим, некий робот проектируется с целью отправки на неизученную планету. Исследуя незнакомую жизнь, он должен реагировать на движения окружающих его объектов. Только движение может создать опасную ситуацию. Поэтому робот должен быть снабжен анализаторами различных форм движения, включая наряду с механическими пространственными движениями химические, электрические, полевые и другие виды взаимодействия. Как и человек, робот должен уметь раскладывать на составляющие части каждое движение, распознавать его источник и направление. Если такой робот «мыслит» по схеме охотник и жертва, у него большие шансы «выжить» даже на самых суровых планетах: от объектов, которые покажутся ему охотниками, он скроется, а жертвы будет сам изучать.
У современного человека схема мышления значительно усложнилась. В единичном мыслительном акте он может одновременно охватить несколько действий переменной направленности. Охотник и жертва могут в пределах одной мыслительной операции меняться местами и даже сливаться. Вот некоторые образцы.
«Но теперь, когда я совершенно очевидно узнал ее и она уже зиала, что я узнал ее, я пытался внушить ей своим взглядом, что вообще ие помню ее. Но она взглядом своим правильно определила, что отсутствие теперь в моем взгляде любопытства к ее личности объясняется не тем, что это любопытство угасло, а тем, что я ее уже узнал и именно поэтому делаю вид, что не узнаю».[35]
У Леонида Андреева Иуда Искариот в безмерной любви к Иисусу предающий, чтобы уйти вместе с ним в вечность, в последнее мгновенье перед распятием Иисуса шепчет: «Я с тобою. Туда. Ты понимаешь, туда!»[36] Предатель, оплакивающий свою жертву, н жертва, с тихой понимающей улыбкой принимающая гибель.
«Джонни не жертва, не преследуемый, как все думают, как я сам преподнес его в своей книге о нем (кстати сказать, недавно появилось английское издание, идущее нарасхват, как кока-кола), я понял, что Джонни — сам преследователь, а не преследуемый, что все его жизненные срывы — это неудачи охотника, а не броски затравленного зверя. Никому не дано знать, за чем гонится Джонни, но преследование безудержно, оно во всем: в «Страсти- зе», в дыму марихуаны, в его загадочных речах о всякой всячине, в болезненных рецидивах, в книжке Дилана Томаса; оно целиком захватило беднягу, который зовется Джонни, и возвеличивает его, и делает живым воплощением абсурда, охотником без рук и ног, зайцем, стремглав летящим вслед за неподвижным тигром…»[37]
У Борхеса, парадоксального грустного насмешника, прикрывающегося научной серьезностью, в основе всех сюжетов лежит глубинное единство действия и его отрицания. «Я тоже не я; я выдумал этот мир, как ты свои созданья, Шекспир мой, и один из призраков моего сна — ты, подобный мне, который суть все и никто».[38]