4. Гессонит

— Я нашел развалины поселка, — первым делом сообщил я гессу, когда вернулся.

Он нахмурился и что-то недовольно проворчал. Странно. Не он ли сам показывал мне, где искать дома? Или он хотел, чтобы я там и остался?

— И еще я нашел там это, — я предъявил Клыку свернутые в трубочку листки. — Сейчас почитаю.

Гесс внимательно посмотрел на меня, словно оценивая — смогу ли я разобраться в древних письменах, и сделал отгоняющий жест. Дескать, уйди подальше, не хочу с тобой дела иметь. Не хочет — не надо. Мне, чтобы прочитать, только свет нужен. Костер не так ярок, как хотелось бы. Сюда бы тирби-тиль… Но ее не было, и где она порхает — я не знал.

Я подумал и отложил чтение до утра.

«…Ты, читающий это, уже не увидишь нас. Нас нет. Мы — мертвы.

С тех пор, когда Айвона забрали на операцию, прошло немногим более месяца. Каждый день кто-то заболевал, и его забирали в стационар. Микрохирурга даже не надо было перепрограммировать: симптомы у всех были одинаковыми, и всем требовалось одно — вскрытие черепа и воздействие на мозг. Я не хирург, и даже не врач. Но когда зарубцевались швы, и Айвон вышел к нам, еще не заразившимся, я не узнал его. Куда делся огонь в глазах? Нетерпение, порывистость в словах и движениях, энергия, от которой до его болезни некуда было деваться окружающим? Спокойный, рассудительный, молчаливый. Возможно, такой Айвон кому-то нравился больше, но, в любом случае, он стал другим.

Да, болезнь. Симптомы такие: апатия, упадок сил, отказ от любой физической деятельности, вплоть до употребления пищи и воды, работы легких, сердцебиения и, как конечный итог — прекращение жизнедеятельности. По внешним признакам казалось, что мозг отключает от себя всю периферию, мешающую ему в поисках абсолютной истины. Поначалу с этим боролись поддерживающими методами: внутривенно кормили и поили, подключали искусственные органы, ставили чипы, заставляющие сокращаться мышцы под командами оператора или программы.

К сожалению, столько аппаратов у нас не было. Мы могли обслуживать максимум двоих, но с каждым днем симптомы проявлялись у всё большего числа колонистов. Как известно, смерть членов колонии означает гибель самой колонии — и пропорция выживаемости ниже, чем на Земле. И я нисколько не виню Расмуссена, который решился на операцию.

Не знаю, сам он придумал такой способ, или ему подсказали с Земли, но смысл его был такой: установить в мозг чип, который будет компенсировать недостающие сигналы. Своеобразные костыли для мозга.

Для установки Расмуссен выбрал почти варварский способ: вскрытие черепной коробки. Первую операцию сделал сам, а потом сутки настраивал микрохирурга: одному было не успеть вылечить всех страждущих.

Я сам вызвался помогать: в технической поддержке ничего сложного не было, а смотреть, как умирают люди, я не мог. Айвон первым лег под пилу, а потом колонисты без остановок друг за другом пошли. Так что, кроме пяти человек в самом начале, включая тех, кого на искусственных органах держали, никто больше не умер.

Пока выздоравливающие лежали в реабилитации, я не особенно к ним присматривался — слишком много дел навалилось на не заболевших колонистов. Только техника и спасала. Под палаты приспособили всё, что можно, включая здание администрации, а сами жили во временных куполах — тесно и противно. Мы их ждали, этих больных, когда они снова работать смогут.

Айвон глянул на нас снисходительно и куда-то пошел прочь от санитарного блока. Не сразу догадались его окликнуть. Он остановился, подождал, пока мы подбежим к нему, и пошел дальше — спокойный и молчащий. Нет, когда его спросили, он ответил. Но и только. Никак не получалось заинтересовать его нашими проблемами. Он делал только то, что был должен по штатному расписанию. От Айвона отстали, тем более что Расмуссен стал выпускать по несколько человек сразу.

Они выходили спокойные, как один. Одинаковые. И даже говорили с нами, не прооперированными, одними и теми же словами. Я подозревал, что и мысли у них были едины. Что они думали? Мне казалось, что совсем не то, что раньше. Обычные житейские радости не волновали их. Что такое радость? Грусть? Злость? Сожаление? Выбор варианта? Любовь, наконец? В какой-то момент мне начало казаться, что вокруг меня сплошные андроиды.

Сложно было сосуществовать рядом с ними. Смотришь — он человек, а ведет себя совсем иначе. И это несоответствие очень раздражает и отвлекает. Те, кто заболел в самом начале, уже выздоровели, но почти каждый день появлялись новые. Странная эпидемия — число больных долгое время оставалось одинаковым — на смену вставшим с койки приходили новые люди. Как конвейер какой-то. Я всё ждал, когда закончатся неболевшие, а в стационар снова пойдут Айвон и остальные из первого круга. Складывалось впечатление, что основная деятельность колонистов в том, чтобы полностью загрузить медицинское оборудование колонии, чтобы оно не простаивало. Своеобразное испытание техники — а когда же она выйдет из строя? — с использованием живых людей.

К счастью, ничего не ломалось. И даже программное обеспечение не сбоило. Расмуссен заболел.

Наверно, у меня был стресс: ни за что не хотелось браться, страшно было даже подойти к технике. Врач сам настроил микрохирурга и лег под нож. Мне оставалось только нажать кнопку включения. А я никак не мог заставить себя сделать это. Казалось, я больше не увижу Расмуссена. И в этом был свой резон — ведь никто из выздоровевших не остался прежним.

— Жми, — сказал он, — не надо жалеть. Всё спланировано.

Я нажал, да.

И недели не прошло, как врач позвал меня. Выглядел он плохо — бледный, странно лиловые вены бугрились под кожей, а в волосах светилось что-то розовое.

— Умираю, — сказал Расмуссен.

— Как это? — возмутился я. — Никто же не умер после операции, все живы!

— Раритет. Да ты не смущайся, все там будем, ты же понимаешь…

— Но вы, но я…

— Да, ты. Для чего позвал? Инструкции дам. Операции-то еще будут, а ты парнишка смышленый, справишься. Прооперируешь всех до конца — рутина. Так что не бойся.

— А потом? Что дальше? Как они с чипом этим жить будут?

— Сейчас же живут, — врач неловко пожал плечами.

— Чип не будет отторгаться? На сколько его хватит? Не придется ли по новой делать операции?

— Это не чип, — коротко ответил врач, породив у меня новые вопросы.

— А что? Чего ждать от людей, прошедших операцию?

— Это вещество. Мне дали его на Земле. Сказали, что настанет момент, когда его нужно будет использовать. И даже сказали — как. Я не знаю, что это, но оно помогло, ты же сам видишь! Все живы, в кого я это вставил. Кроме меня, — Расмуссен усмехнулся и натужно закашлял. Скривил губы и пояснил. — Просто у меня — другая болезнь. Не забудь потом сжечь мое тело. Юмор в том, что если бы я раньше сделал операцию себе, то никакой розовый мох не поселился бы на мне и во мне — это вещество очень эффективно поддерживает организм в базисном состоянии. А для меня базисным оказалась болезнь.

Расмуссен умер. И я остался один против всех. Невозможно было общаться с ними, они воспринимали меня, как пустое, ничего не значащее место. Никогда не верил рассказам про одиночество. Что люди теряют человеческий облик, сходят с ума, перестают быть разумными. Но одиночество среди мерно шествующих, ничего не говорящих, презрительно не замечающих тебя подобий людей ужасно. Попробуйте общаться с манекенами — вы поймете.

Когда я почувствовал первые признаки болезни, я обрадовался: стану таким, как все, и не буду больше мучиться и переживать. А потом не захотел. Не могу. Не желаю быть хоть чем-то похожим на них. Стать же полным подобием — уж увольте.

Вот лежу в своем куполе, пишу эти дурацкие заметки, из которых, наверно, мало что понятно, кое-как печатаю их и подстерегаю момент, когда надо будет подняться и пойти сделать последнее дело. Ведь может случиться так, что я не захочу ничего прятать. И если ты не сможешь прочесть мои листки, значит болезнь зашла слишком далеко.

Время еще есть. Я пока успешно борюсь с апатией. Силы найдутся, чтобы оставить тебе мои записки. Мой юный читатель…»

Загадок меньше не стало. Стало больше поводов их разгадать.

Вот что я знал про гессов? Если подумать, то — ничего. Они — как закрытый абсолютно черный ящик, из которого не вырывается ни один фотон знаний. Но что в них самое таинственное? Самоизоляция? Одиночество? Анархическое, на первый взгляд, строение их общества?

Вовсе нет. Изоляция — миф, который я сам же и придумал. Они действительно общность.

Каждый из гессов сам знает, что ему делать и что необходимо в данный момент. Как они узнают? Телепатия? Коллективный разум? Или у них есть устройство, которое в силах одновременно связать всех и каждого?

Именно. Есть.

Я же видел все эти намеки, но, как водится, не придавал им значения. Странная болезнь колонистов, к которой на Земле заранее подготовились, обозначив способ борьбы и снабдив специфическим лекарством. Почему не допустить, что люди были заражены еще до отлета? Если это было именно так, то с какой целью их заражали? Ответ напрашивался: чтобы поместить в мозг какую-то штуковину, как неизбежное средство для выздоровления. Но вряд ли она служит только лекарством — иначе какой смысл засовывать ее в мозг. Что мы знаем о ее основных функциях? Никто не сказал. Можно только догадываться и судить по изменениям, которые происходили в людях, прошедших операцию. А именно: спокойствие, неразговорчивость, равнодушие к другим. Весьма напоминает гессов. И если гессы могут общаться напрямую, то вполне логично допустить, что штуковина как раз и была предназначена для такой связи.

Вопрос: кому и зачем это понадобилось? Тому, кто организовывал экспедицию. Своеобразный эксперимент на людях, контакты с которыми осложнены. А если нет общедоступного контакта, то об эксперименте никто и не узнает. Когда же опыт достигнет определенной стадии, можно прислать новую партию колонистов, чтобы посмотреть на взаимодействие людей из двух групп.

Но что же это за вещество, которое обладало столь специфическими свойствами? Неужели за столько лет нигде не всплыло о нем сведений? Связь и взаимодействие с мозгом, то есть живыми тканями человека. Что никогда не отторгается, становясь как бы частью организма?

Хлан.

Всё верно, всё сходится.

Но если эксперимент был начат давно, то почему гессы не вымерли? Неужели дети, рождающиеся у них, уже изменены в момент рождения? Или до сих пор гессы получают хлан и вживляют его младенцам? Что, в таком случае, с правами человека на Гессоните?

Другой бы давно уже задал в лоб интересующий его вопрос, получил ответ и успокоился. Но не я. Я чего-то выжидал, искал подходящего случая, обдумывал свои вопросы, сам же отвечал на них, задавал новые и опять отвечал, ища идеальную конструкцию, от которой Клыку будет не отвертеться.

При этом я каждый день ходил к развалинам поселка, расчищал небольшой кусочек и наслаждался усталостью и болью в плечах, руках, пояснице. Делом занимался. Пусть и почти бессмысленным, но важным лично для меня. Я чувствовал свою нужность. Это важнее, чем самосозерцание и просветление.

В конце концов, мой дух укрепился настолько, что стало всё равно, как отреагирует гесс на мои претензии к нему лично и ко всем его соплеменникам, если можно было так о них говорить. Я бросил расчистку и пришел к пещере, где гесс готовил еду.

«Ты пришел раньше. Что-то случилось?» — его жесты выражали тревогу.

— Я должен спросить. Это касается вас.

Наверняка Клык видел мою решимость и нестерпимое желание услышать ответ, чего бы то ни стоило, и в этот раз сказал вслух:

— Ты имеешь право на один вопрос. Можешь подумать, я подожду.

Нет, думать не надо. Вопрос подготовлен — я давно хотел спросить. Это же так просто — спросить.

— Где вы добываете хлан?

Гесс молчал. Он не думал, он слушал, что говорят ему остальные. Устало посмотрел на меня и сказал:

— Пойдем.

Я думал, что мы выйдем и будем говорить на свежем воздухе, пусть и обжигающе-жарком. Но нет, мы пошли к одному из проходов во внутренние залы пещеры. Там я еще ни разу не был — Клык запрещал.

Он засветил лампу, и потянулся длинный-длинный коридор, иногда вырубленный грубым инструментом, иногда проходящий в естественных полостях. Тогда наплывы на стенах мигали радужными красками, и становилось как-то веселее. Камень сверху психологически давил на меня, и я старался пригибаться, хотя этого и не требовалось — коридор был в рост человека. При этом он всё время шел зигзагами и вверх.

Этот, казавшийся бесконечным, путь привел нас в светлую комнату. В ней не было ничего, кроме каменной отполированной скамьи и такого же стола.

В стене были прорублены окна, из которых открывался приятный вид на долину. Где-то там, в мареве у горизонта, стоял поселок колонистов, живущих сегодняшним днем и не знающих ничего о своих соседях. Людей, умеющих радоваться простым и понятным вещам и событиям.

Зачем мы пришли именно сюда? Поговорить можно было и у подножия горы. В чем высший смысл этого подъема? Может, Клык — один из Старейшин, и это зал заседаний? Значит, я могу услышать нечто важное, подтверждающее мои выводы?

Клык уселся на скамью, жестом предложив мне сесть рядом. На секунду повернувшись к нему, я, проигнорировав приглашение, снова возвратился к виду. Надо было вглядеться, разобрать по деталькам то, что видел, понять людей.

Гесс поднялся и встал рядом.

— На кого ты смотришь? — спросил Клык.

— На людей внизу. Они все разные.

— И поэтому несчастливы.

— Большинство людей знает, как им стать счастливыми, — возразил я.

— Счастье? Что ты понимаешь в счастье? Ты, человек?!

— Ты тоже человек.

— Ну, нет… — Клык рассмеялся. — Я уже выбрался из стадии нимфы. Сбросил все оболочки. Я прекрасно вижу и знаю — что вы, люди, такое.

— А я — нет. Поделись.

Клык начал и долго рассказывал о том, каковы люди на самом деле. Я почти не слушал его. Восприятие речи постепенно становилось иным. Она казалась красочной, изобилующей подробностями, цветастой — совсем не такой, как раньше. Интереснее было следить за изменениями. Не за тем, что он говорил, а за тем — как. Только на последних его словах я очнулся и включился в диалог.

— …Переходная стадия. Личинка. Глупое и бессильное существо, ограниченное измышленными запретами. У нас нет ограничений, а необходимость и достаточность любого действия гесса понятна одновременно всем.

— Ну да. Мораль человека для вас не значит ничего. Но всё же есть отступники?

— Они долго не живут, убивая себя сами. Наше общество склонно к естественному самоочищению, в отличие от вашего.

— Тем не менее, нас значительно больше.

— Это ненадолго, — Клык махнул рукой. — Мы не стоим на месте. И все ваши потуги будут бессмысленны, когда в этом мире останутся только гессы.

— Прямо завоеватели Вселенной! Сколько пафоса! Откуда только эмоции берутся?!

— Они есть и всегда были. Но люди не видят дальше своего носа. Что же касается Вселенной, надо решать задачи постепенно — от малого к большому. И мы уже их решаем, хочется вам этого, или нет. Знаете вы об этом, или предпочитаете закрывать глаза. Никто не в силах остановить нас! — гесс распалялся всё больше, вещая лозунгами. И от этого казалось, что смотришь какой-то дешевый фильм с плохими актерами и никудышным режиссером. Только оператор на высоте: нисходящие с горы потоки холодного воздуха взметывают вверх сухие листья, тут же нагреваются и, закручиваясь обратными волнами, расшвыривают листья дальше и дальше…

— Вам остается ликвидировать меня, — с хриплым смешком сказал я, — слишком много я узнал.

— Ты можешь быть нам полезен. В какой-то момент нам будет здесь тесно — и ты предоставишь нам возможность покинуть Гессонит.

— Вы в этом уверены?

— Конечно. Ведь ты стал одним из нас.

Клык нагло врал: никто мне не вскрывал череп и не запихивал в мозг кусочек хлана, я это прекрасно помнил.

Гесс скривился в ухмылке:

— Тогда почему ты можешь разговаривать с нами, и ничто тебе не мешает? Поверь, с прежних времен технологии изменились. И нет смысла проводить операцию, если можно поместить хлан в ищущего безболезненно и незаметно для него.

— И всё же — ответь на мой вопрос.

— Теперь это неважно, — с сожалением сказал Клык.

— Ты обещал.

Гесс поморщился и ответил:

— Земля — богатая планета. Она может купить что угодно и где угодно по той цене, что запросят. И продать — так же. Ты же умный. Делай выводы сам.

Клык поднялся со скамьи, кивнул мне, прощаясь, и вышел из зала.

Я не стал догонять его. Коллективный разум потому такой, что смерть одного из его членов ничего не значит для самого разума. Дублирующих цепей много. Мгновенное переключение, и мертвая ячейка заменяется другой — надежной и работоспособной, до следующего отказа.

Не было смысла в опрометчивых действиях. Важно было просто подумать.

Интересно, своими откровениями он хотел заставить меня потерять выдержку и наделать глупостей? Или совершенно не придал значения моим возможным чувствам?

Возможно, хлан еще не до конца укоренился у меня в мозгу, и я еще не стопроцентный гесс. Скорей всего, перерождение происходит постепенно, и чем раньше я начну борьбу с чужим организмом у себя в голове, тем оно будет успешнее.

Разбить голову — самый простой способ избавиться от постороннего объекта в мозгу. И самый беспомощный. Но я им нужен, и контролер сразу же заблокирует импульсы движения, стоит лишь подумать и начать действовать. Значит, надо думать об одном, а делать — другое. Прямо, как девушка. Я улыбнулся, удивляясь, что еще могу шутить, пусть и неудачно, и даже смеяться над собственными шутками.

Второй способ, ничуть не лучший, чем первый — запрограммировать хирурга, распилить себе череп и выкорчевать эту гадость. Однако у меня не было гарантии, что хирург опознает хлан, принявший вид тканей мозга.

Обнаружить вещество, избирательно уничтожающее определенную живую ткань и не затрагивающее остальные, сходные с ним по строению и структуре, было вообще невозможно. Если бы я такое обнаружил, то вся медицина, в конечном итоге, свелась бы к купанию в ваннах из этого вещества, а мне поставили бы памятник на всех планетах, как безвременно погибшему от руки безумного врача.

Я уже почти сдался, живо ощущая, как под черепной крышкой расползаются отростки хлана, напоминающие синапсы, как они внедряются в мозолистое тело, отсекая и подменяя мои собственные нервные клетки, беря управление организмом на себя и диктуя ему свою волю. И главное — я не представлял, как с этим бороться.

Мне ужасно захотелось оказаться в другом месте, где не было этого дурацкого заражения, из-за которого моя жизнь уже не будет моей жизнью. Или, хотя бы, попасть за минуту до того, как ко мне подселяют хлан, и предотвратить это. По крайней мере, тогда я смог бы реально бороться, а не мечтать, сидя в углу и прислонившись спиной к холодной каменной стене.

Вспышка бессмысленного волнения и суетных мыслей внезапно прошла. Рецидив человеческого закончился — можно было думать рационально. Хочу я становиться гессом, не хочу — меня не спрашивали. Следовательно, принуждение налицо. Принуждение в любой форме не может быть одобрено никаким разумным. Гессы настаивают на принуждении, значит, считать их разумными не имеет смысла. Все они находятся под воздействием хлана, и за свои поступки не отвечают. Убрав источник воздействия, можно будет вернуть людей к нормальной жизнедеятельности. Начнем с себя?

Перебрав без всяких шуточек несколько вариантов, я пришел к выводу, что превратиться обратно в человека не грозит ни мне, ни остальным гессам. Утешительно. То есть, что это я думаю?! Какое утешительно?! Впору рвать на себе волосы и кидаться с обрыва для надежности: уж это падение наверняка избавит меня от непутевой головы.

Странные идеи. Чего только не приходит в голову человека? Но скоро с этим будет покончено. Я имел в виду — с человеком. Ведь действительно не так плохо стать кем-то выше. Тем, кто всегда знает, как должно поступать.

Это мои мысли?! Это я так думаю?!! Нет! Не могу же я действительно хотеть перестать быть собой…

Почему нет? Что в этом плохого? Сколько возможностей откроется перед тобой! Сколько силы будет у тебя!

Силы? Иногда лучше слабость…

Каково чувствовать, что перестаешь быть собой? Как что-то уходит, а что — ты уже не помнишь и не знаешь, но знаешь, что оно было, и от этого больно. Но потом и боль забывается, и остается тягостное недоумение непонятной утраты. Как с тихим шорохом осыпается песчаный обрыв, стоит лишь дотронуться до него рукой. Сначала маленький песчаный ручеек скользит вниз, захватывая всё больше песчинок и убыстряя ход. Вот уже маленькая лавина несется на дно оврага. И в какой-то момент весь склон разом проваливается вниз, унося с собой всё, что было на нем.

Если ты успел отойти от края, то увидишь, что контур оврага поменялся. Стало всё иначе. И не восстановить прежнее. Не нужно даже пытаться. Достаточно принять всё, как есть. Но ведь ты мог и не успеть, и остаться на краю, когда склон съезжает вниз, и лежать там, засыпанным песком. Какой урок извлечешь ты тогда?

Я должен был сделать шаг назад. Не допустить своего падения. У меня слишком много дел, которые я не успел сделать. Родители, Лена, Шандар… Долг, в конце концов. Еще чуть-чуть, и от тебя не останется ничего: даже этот долг покажется чем-то чужим, смешным и ненужным.

Шагай! Есть только один способ! И ты его знаешь! Вернуться за переломный момент.

А был ли такой?

Был.

Набор текста в карманном печатателе не отличается сложностью: точно так же, как в компе — нажимай буковки и всё. Чтобы распечатать их, достаточно прижать КП к листу, нажать соответствующий сенсор и провести аппаратом слева направо. Выравнивание строк происходит автоматически. И те кривые дорожки, которые я видел на листах, случаются по одной причине: из-за неумелой настройки.

Солнце садилось. Можно было пойти к Клыку и глупо объявить ему о своей находке, но я помнил, к чему это привело. Можно было пойти и не говорить. Или вообще не ходить — он явно не ждал меня. Листочки, конечно, имело смысл прочесть, но не обязательно сейчас и сразу.

Я присел рядом с раскуроченным ящиком с набором первой помощи. Наконец-то до меня дошло, что я переместился в прошлое на несколько дней без всяких технических средств. Ну, да, со средствами это гораздо проще! Если не понимаешь принципа действия ни того, ни другого, то совершенно без разницы. Психологически, машина времени предпочтительнее, чем самостоятельное перемещение: непривычно чувствовать себя волшебником. Или я ошибался? И со мной есть что-то, что мне помогло? Серебряный кинжал от Шандар, стандартная одежда — всё простые и понятные вещи.

А ведь Ицли, ильмек, говорил, что любой способен сделать нечто подобное. И в минуту смертельной опасности оно и проявляется. Смертельная опасность — была. Я — переместился. Чего же мне еще нужно? Есть способность — надо пользоваться! Последствия? Какие последствия?! Ничего же еще не случилось. И не случится, если буду поступать правильно. И как оно — правильно? Только по прошествии времени можно оценить свой поступок и то далеко не всегда.

В общем, потом узнаю — так делал, или надо было по-другому. Но что я знаю точно — как я не буду поступать. Во-первых, ни в какую не скажу Клыку, что нашел письмо первопоселенцев — их предков. Во-вторых, ни о каком договоре людей и гессов не может быть и речи. Счастье колонистов, что их устремления пока остались без ответа. Вот именно, «пока». Значит, нужно идти обратно к людям и пытаться донести до них реальное положение дел.

Я прекрасно понимал, что это затруднительно: фактов, кроме письма, у меня не было. Да и там всё было не отчетливо. А мои умозаключения и признания гесса в качестве доказательств не годились: ничего еще не произошло в этой измененной реальности. И не произойдет, потому что становиться гессом я не желал.

Но ведь как-то я им стал? Каким-то образом они же ввели мне в мозг хлан. И, вполне возможно, именно таким способом гессы будут воздействовать сначала на колонистов, а потом и на всех остальных, до которых дотянутся.

Это и может стать доказательством — аппарат по переделке людей.

Как просто — найти его, если знаешь где и что искать. И как сложно, если даже не можешь предположить, как он выглядит.

Мне была нужна помощь. И от кого я мог ее получить? От колонистов, которые стремились меня убить по неизвестной причине, — наверно, им не понравилось, как я разговариваю? Или от псевдо-аборигенов, стремящихся переделать мир под себя и расчищающих дорогу? Никого у меня здесь не было, кто бы мог считаться хотя бы моим приятелем. Тирби-тиль куда-то затерялась. Где же она? Неужели пропала? Лети сюда, милое насекомое, живой светлячок, лети. Только я и жду тебя. Живое счастье.

В сгущающейся синеве над горами маленькой точкой зажглась оранжевая звездочка и полетела вниз, постепенно увеличиваясь…

Зачем я вмешиваюсь в чужую жизнь? Раньше мне бы не было до нее никакого дела. Нет, как самый умный, лезу по голой скале, с трудом выбирая место, куда поставить ногу и где зацепиться пальцами. Тирби-тиль хорошо — у нее крылья есть, да и то предпочитает сидеть у меня на плече. От этого кажется, что непомерный груз давит на меня, и я должен приказывать своим пальцам: «не разжиматься».

Всё равно мне никто не поверит, даже притащи я живого гесса и заставь его говорить. А спустить из-под облаков аппарат я точно не смогу, если только не скину его на чью-нибудь голову.

При подъеме главное выдерживать ритм и не останавливаться. Остановка равнозначна падению. Длительный подъем грозит тем же самым, потому что в какой-то момент я устану настолько, что не смогу поднять руку и найти опору. Левая рука, левая нога, правая рука, правая нога. Повторить. И не забывать, что больше одной конечности отрывать от камня нельзя. Страховки нет, да и откуда она у настройщика реперных станций в отпуске? Да, навыки работы пригодились: в свое время курс альпинизма я сдал без нареканий. Как же давно… Прошел миллион лет и тысяча жизней прожита мной. Я не знаю, что меня ждет наверху. Если гладкая скала без намека на трещину — это одно. Если площадка, на которой я смогу передохнуть, — другое. Но почти в любом случае я не смогу спуститься вниз тем же путем.

Ниша, переходящая в наклонный ход. Тут хорошо было отлежаться, тяжело дыша и растирая пальцы, скрученные судорогой. Туннель, проплавленный в горе, мог вести только к помещениям, предназначенным для человека. Пусть он тесный, и передвигаться в нем иначе, как на карачках, невозможно, но ползти лучше, чем лететь вниз, пытаясь схватиться за воздух и не умея делать этого.

Ход вывел к медленно крутящемуся на холостом ходу вентилятору. От вентилятора каналы разбегались в разные стороны, в том числе и в комнату, уставленную множеством приборов и механизмов. Гессы и механизмы. Звучит аналогично «огненному льду» или «жидкому дереву». Не представляемые словосочетания.

Именно сюда я и собирался попасть. Вряд ли хлан возможно инъектировать силой мысли. Следовательно, должен быть механический способ — тот или другой.

Некоторое время я разглядывал заинтересовавшее меня помещение сквозь воздухозаборную решетку и не решался спуститься: я примерно представлял, какая там может быть сигнализация, направленная на предотвращение несанкционированного проникновения.

А может и не быть. Ну, кому может прийти в голову странная идея прятать что-либо от себя? Ведь коллективный разум именно так воспринимает отдельных индивидуумов. Колонисты же даже случайно не попадут сюда — это территория гессов, к тому же, высоко в горах. А туда человек не полезет без данных — куда лезть и за чем.

Так что я выдавил решетку, подхватил, когда она падала, и втащил внутрь вентиляционного канала. Потом вперед ногами выбрался через отверстие, пытаясь нащупать пол или что-нибудь устойчивое, не нашел и спрыгнул так, в надежде, что не отобью ноги. Нормально. К тому же ничего не зазвенело, предупреждая гессов о моем появлении, и я расслабился.

Большинство приборов стояли неподключенными. Но кое-какие панели светились красными огоньками, сигнализируя о готовности к работе. Все включенные машины стояли у одной стены, и именно с них я начал разбираться во всем этом непростом хозяйстве.

Первым я опознал аналог информатория: мощный компьютер с большой базой данных. Единственный недостаток, который не позволил мне ознакомиться с его содержимым — неизвестный язык, на котором там было всё написано, и незнакомая операционная система, никак не откликающаяся на мои движения кистевым манипулятором.

Компьютер был подсоединен к мелким контрольным приборам, показывающим параметры окружающей среды: температуру, силу ветра, влажность, давление атмосферы, насыщенность ионами, освещенность и еще много всякого разного, к чему я не стал присматриваться. Видимо, компьютер сводил все эти данные воедино и фиксировал во времени.

Дальше на наклонной поверхности лежала трехмерная карта с горами и поселком колонистов. Внутри горы мигал красный огонек, показывая место, где находилось это помещение. Карту я предпочел обойти подальше.

И у самой стены, повернувшись дулом к маленькому оконцу, стоял пулемет на треноге. По крайней мере, мне так показалось вначале. Я попытался сообразить — что же не так было в этом оружии. Постепенно до меня дошло. Ствольной коробки нет, а вместо нее приделана какая-то круглая герметичная банка с двумя раструбами.

Я стукнул по ней ногтем. Пусто. Что сюда можно загружать? Не пули же? А если — хлан? Нажать на гашетку, и он с огромной скоростью полетит в неприятеля, проходя сквозь ткани и добираясь до мозга. Мягкий толчок, и человек продолжает существовать, как ни бывало. Но он уже гесс. И его не спасти.

Вот он — технический прогресс в действии. И не надо никому делать трепанацию, а потом зашивать кожу на черепе. Надежно и просто.

Распылитель.

Вполне готовый к применению — не хватало лишь объекта распыления. Но как только его доставят и включат установку… Что тогда станет с колонистами?

Я мог бы не спрашивать. Иногда смерть не самое худшее, что может случиться.

Первым позывом было уничтожить здесь всё к чертовой бабушке, превратить в труху. Потом я понял абсурдность таких начинаний — максимум, я мог опрокинуть распылитель и потоптаться на нем, что не принесло бы ему практически никакого вреда.

Найти железку и попытаться всё же его раскурочить? Попытаться — можно. Но смысл? Если я разломаю аппарат, это поможет? Внутренний голос кричал: «Поможет, поможет! Ломай скорее и сматывайся!» Но логика в таком поступке отсутствовала. У гессов мог быть не один подобный аппарат, его было легко восстановить или получить с Земли новый, а, возможно, этот механизм и вовсе не имел к хлану никакого отношения.

Я присмотрелся к блестящим поверхностям. Найти бы какую-нибудь метку, которая подскажет — как с аппаратом обращаться.

Нашел.

На станине была приварена пластина с надписью «Осторожно! При попадании к нелицензированным пользователям возможна утрата функционирования!»

У любого предмета, поставляемого на слаборазвитые планеты, есть система самоуничтожения. Функция «свой — чужой» — лишь одна из ее составляющих. В этом случае всего лишь срабатывает предохранитель, и, сколько не нажимай на спусковой крючок, оружие не стреляет в чужих руках.

Но иногда способность выстрелить не самое опасное качество предмета. Ученый с недостаточно развитой в культурном отношении планеты, но продвинутой в техническом, разобрав нестреляющий механизм, способен понять принципы его действия и воссоздать нечто похожее. То, что этой планете не полагается еще иметь. Потери оружия случаются не так редко. И иногда его даже не удается найти.

Как обезопасить людей от появления диких орд на звездолетах? Варвары, потрясающие плазмоганами — кошмар любой цивилизации. Вывод простой — запрет на распространение определенной техники и технологии. И защита от случайных потерь.

Как происходит спекание внутренностей плазмогана, я видел. Не знал только — в каких же случаях включается защита. Отчего срабатывает тот или иной уровень. Когда оружие горит ярким пламенем, а когда перестает срабатывать механика, и фиг догадаешься — какой рычажок стопорит всю систему.

А еще бывает лавинное срабатывание. Про такое я только читал. Вот оно-то мне и было нужно. Как-то воздействовать на один имеющийся аппарат, чтобы это вызвало полное уничтожение всех распылителей на планете. Идея хорошая. Дело за реализацией. Кстати, я наверняка ограничен во времени.

С самого начала меня поражала беспечность гессов. Может, их коллективный разум не принимает во внимание потуги отдельного индивидуума, которые исчезающее малы по сравнению с его мощью? Но даже в муравейнике, если туда занесло постороннее насекомое, тут же отряжаются отряды воинов, которые отражают предполагаемую атаку. Возможно, разум препятствует коллективному воздействию на пришельца. И пока нет явной дестабилизации, на чужака никто не обращает внимания. Самое время показать им свою значимость и подставиться под их ответное воздействие.

Для начала нужно решить вопрос — что может быть существенным при отборе автоматикой признаков высокой разумности? Наверняка, всех, кто прикасается к запретной технике, сравнивают с эталонной записью. Записью чего? Излучений мозга? И что у нас мозг излучает? Пресловутые дельта-волны, о существовании которых спорят до сих пор? Дескать, чем они интенсивнее, тем на более высокой стадии находится человек. Как просто: замерил уровень и можешь сказать — вот эти люди умные, а эти — дураки. А дуракам у нас вход запрещен. И если у какой-то части разумных, выделенных по общему признаку, преобладает низкий уровень, то можно говорить о низших и высших расах. Сегрегация в чистом виде. Может, поэтому и замяли все слухи об этих волнах? Или у какого-нибудь крупного политика туго с дельта-волнами? У политиков это бывает. Сразу же появляются массовые статьи в информатории: «ложное учение», «профанация», «игра на общественном мнении», «опыты безумного ученого» и тому подобная дребедень.

Но ведь мы явно превосходим каких-нибудь питекантропов или неандертальцев по умственному развитию. Хотя так считаем мы, по праву выживших. Древние люди могли быть совершенно другого мнения и наверняка смеялись над тонкокостными слабыми сапиенсами. Если, конечно, у них было чувство юмора.

Мы долго тренировались, развивая свой мозг. Хотя другие — не меньше. Тот же неандерталец прожил на пятьдесят тысяч лет больше современного человека. Может, дело в том, что у него было не в ладах с речью? Аргумент, конечно хорош. Но кто-нибудь прислушивался, какую туфту сейчас гонят с экранов массового развлечения? Неандертальцам и не снился такой упадок. А ведь каждый из этих идиотов с экранов может спокойно взять в руки оружие и перестрелять десяток-другой своих соседей. Где разумность?

Но, допустим, дельта-волны есть, их можно фиксировать и сравнивать с эталоном. И на каждом приборе стоит ограничитель, чтобы не допустить применения оборудования разумным с низким уровнем дельта-волн. Но у меня обратная задача! Снизить разумность у себя.

Вряд ли я сойду за неандертальца: у современного человека поток дельта-волн отличается от излучений мозга древнего человека. Отличается он и от волн сумасшедшего или идиота. Вряд ли я смогу поменять мозг и подделаться под кого-либо из них.

Тирби-тиль безостановочно кружилась над приборами, отвлекая меня. Что ей тут надо? Я аккуратно сгреб ее и поставил прямо перед собой — то есть на распылитель. Она затопталась на металле — ей явно тут не понравилось. И выглядела она на редкость несуразно на блестящем покрытии. Испуганно. Чем не представитель какой-нибудь неизвестной разумной расы? Который со страху может сделать что угодно. Например, включить оружие. Как мне заставить тирби-тиль сделать это? Хорошо, не заставить, а попросить. Ведь какие-то зачатки разума у нее есть — я вижу. Уж слишком хорошо она понимает слова и, даже, невысказанные желания. Не каждый человек так сможет.

Ну, насекомая, будешь помогать?

Тирби-тиль брюзгливо пожужжала, но потихоньку пошла по распылителю, подбираясь к предохранителю. Хватит у нее сил нажать на железную скобу?

Зачем нажимать?! Достаточно показать приложение усилий!

Тирби-тиль попрыгала на предохранителе, потом очень быстро перелетела на соседний агрегат, где проделала тоже самое, потом на третий, на четвертый… В первом возник неприятный гул, и я понял, что добился своего. Лавинное срабатывание системы безопасности. Меня аж передернуло, когда я представил, что сейчас начнется.

Световые эффекты входят в непременный набор при самоуничтожении: некоторые малокультурные народности боятся ярких вспышек света. Другие им радуются, а пугаются резких звуков непонятной природы. Запах действует практически на всех, другое дело, что восприятие его неодинаково: некоторым и тухлое мясо приятнее шоколада.

И всё это разом обрушилось на меня и, как я надеялся, на гессов. Преимущество у меня было: я знал, что случится, и успел заткнуть пальцами уши, ноздри и прикрыть глаза. Первый удар приглушить удалось. Последующие были не так сильны и вполне терпимы.

Пусть у гессов перекос в мозгах, но биологически они всё равно остались людьми. Внезапные вспышки, грохот и запахи не могли ни отразиться на их органах чувств. Любой бы попытался что-нибудь сделать, куда-нибудь уйти из зоны ошеломляющих факторов. Лучше всего — бегом. Хотя я с трудом представлял бегающего гесса.

Но после такого гессы и забегали, и зашевелились. Не могли не обратить внимания. Потревожил я их муравейник. Наверно, не стоило дожидаться, когда они облепят меня, как муравьи несчастного жука, раздерут по кусочкам и отправят в хранилище продуктов. Надо резво уматывать, пока они не сообразили перекрыть все выходы.

Сообразили. Решетка опустилась прямо перед моим носом. Не хотят в дверь пускать — пойдем в окно, мы люди не гордые. Только летать не умеем. А это свойство организма может оказаться сейчас самым необходимым.

Я выполз через тот же вентканал, что и вошел. На самом краю тоннеля меня поджидала тирби-тиль, нервно перебирающая ножками и беспрерывно двигающая крылышками. Интересуется, как я извлеку себя из узкого хода, оттолкнусь от стены руками и полечу вниз, радостно крича: «Я — свободен!!»?

А вылезать надо — ничего не поделаешь. Живо найдут и выдернут как пробку из бутылки. Ну, а дальше — по привычному сценарию, который мы уже один раз проходили. Мне это совершенно не подходило. Ну, другие планы у меня. Глобальные, можно сказать, а они тут со всякой ерундой лезут.

Я еще немного протолкнулся и повис над скалой. Вот и пропасть, которая меня ждет. Здравствуй.

Если вспомнить любой боевик, то в такой момент должен прилететь друг на скутере, или упасть сверху веревочная лестница, чтобы герой мог подняться на большую площадку, где его ждет вертолет. Еще могут проявиться сверхвозможности по левитации, раскрыться крылья за спиной, в крайнем случае, внизу должна возникнуть мягкая подушка, на которую не больно падать.

Да только я не герой боевика. И мое спасение может прийти только от меня самого. Я развернулся лицом к небу, согнулся и сел, приблизив колени к груди. Теперь надо было найти опору наверху. Неловко пошарив, я всё же за что-то уцепился, зажав пальцы в узкой щели. Слегка расслабился. Тирби-тиль не дала долго отдыхать. Она вцепилась мне в волосы, обжигая кожу черепа, и потянула вверх. Ну, да, чего расселся, лезь быстрее.

Может, она и права? Я же не вижу — что там наверху, а лезть туда легче, чем спускаться без страховки по почти отвесному склону. Не отрывая рук от скалы, я подтянул ступни как можно ближе к краю хода и осторожно выпрямился. Ну, куда теперь? Будем подсказывать?

Цепкие ножки с крылышками повлекли меня направо и вверх. Туда, так туда. Не отвлекаться на посторонний шум, аккуратно переставлять ноги и руки, держаться за опору… Жаль, пальцы слабеют и практически уже не чувствуют камень. Не надо волноваться — отпустить скалу я смогу в любой момент. Но попозже. А сейчас надо повернуть за уступ. Перенести руку, потом ногу, потом голову и всё же посмотреть — куда это я лезу.

Косая расщелина с углом наклона почти в шестьдесят градусов. По ней можно просто сползать, лежа на животе и притормаживая. Вот только идет ли она до самого низа? Или обрывается в метрах тридцати от подножия? Да мне и десяти хватит, чтобы переломать ноги. И всё же это — реальный путь. На некоторых участках даже деревья растут — там можно будет отдохнуть.

Ну, поехали…

Я полностью перекинул тело на склон, вцепился пальцами в камень и заскользил вниз, притормаживая ногами на каждой трещине и выбоине. Получалось неплохо — я не успевал набрать скорость, как следовал удар по ногам, я чуть сгибал ноги в коленях, пружиня, а потом сползал ниже. Даже одежда сильно не рвалась, — крепкая.

С этим спуском нашлось даже время подумать о том, куда дальше деваться, как спущусь. Спущусь, конечно. Хоть и говорят, что нет справедливости в жизни, а надежду никто не отменял.

Деревце на первой трети склона чуть не промелькнуло мимо меня, еле успел за него ухватиться. Передохнуть, оценить пройденный путь, ужаснуться и внимательно осмотреть то, что меня ждет ниже. Ничего, сползу. Может, и не покалечусь.

Тирби-тиль настойчиво жужжала, принуждая не сидеть на месте, а двигаться, двигаться. Сейчас. Может, пальцы перестанут дрожать, и слабость в коленях исчезнет. Ну, срочно, так срочно. Уже спускаюсь…

В себя я пришел только внизу, лежа на земле. Тирби-тиль ползала по лицу. Я попытался ее согнать, но рука едва шевельнулась. Интересно, гессы скоро меня найдут? Одинокого человека, бредущего по опавшему лесу в сторону поселка? Можно о них думать, как об идиотах, но себе же дороже.

И, кстати, почему бредущего? Я до сих пор не мог подняться, а уж о ходьбе и думать не хотелось. Зря. Надо думать, надо. Перевернуться на живот, подтянуть ноги, упереться локтями и постоять немного на карачках. Выпрямить руки и сесть. Тяжело? Да. Будем продолжать? Нет. Ах, всё-таки будем? Кто так решил? Ты сам? Нет, я не мог. Кто-то другой, который всегда приказывает и заставляет делать то, что не хочется. И всё же это я. Оказывается, я знаю слово «надо».

Мне всё же удалось сориентироваться и понять — где поселок колонистов. Доберусь туда и тогда уж отдохну, если сил останется. Не каждому по силам выдержать отдых, что порой предлагают рекламные агентства. Да мне никто ничего и не предлагал, я сам здесь очутился. Еще бы понять — как? И куда делись остальные? Остались на Бриссе, или их тоже, подобно мне, выбросило на неизвестную далекую планету?

Своевременные мысли, ничего не скажешь. Тут не знаешь, как спастись от непосредственной опасности, а разум подсовывает этические задачи. Причем, совершенно нерешаемые. Ну, что с того, если я узнаю, где сейчас находятся родители, Лена, Шандар, Рустам? Даже если они в беде, я не смогу им помочь, а только посочувствовать и продолжить дальше путь к поселку. И что я буду делать в поселке? С кем разговаривать? О чем? Да меня пристукнут раньше, чем я скажу хоть слово в свое оправдание. Да вроде и оправдываться не в чем. Буду пугать колонистов.

Испуганный человек совершает много странного и непонятного, чего потом сам не понимает. Например, убивает посланника, принесшего дурную весть. Или совершает массовые убийства окружающих. Случается, развязывает войну с сильным противником, без шансов на победу, и выигрывает ее.

Мои мысли скакали с одного на другое, ни на чем не останавливаясь, устремляясь по кругу, возвращаясь назад, сталкиваясь и приобретая вычурные формы. Только об одном я не мог размышлять: о том, как меня догонят гессы, и что они со мной сделают.

Гессы не торопились. Наверно, выжидали, когда я отойду подальше, и в моем сердце поселится надежда на благополучный исход. Тогда они без помех меня настигнут и внедрят хлан. Но ведь им нечего внедрять! Хлан будет у них только через несколько дней — я же не сразу пошел Клыка спрашивать. Да и сама операция теперь затруднена, если вообще возможна: техника, с помощью которой они переделывали людей, безнадежно испорчена. А делать по старинке, вскрывая череп, вряд ли им по силам.

Значит, мгновенной мести можно не опасаться? Они должны подготовиться, чтобы быть уверенными в результате. Для этого нужно меня изолировать, причем, не обязательно у гессов, и не дать мне возможности хоть как-нибудь распространить информацию о них. Значит, именно распространение может стать спасением для меня. Когда о гессах и о том, как они такими стали, узнают многие, их деятельность будет затруднена. Если, конечно, у них нет союзников в правительстве.

А ведь есть. Как же без них. Кто обеспечивает поставки хлана, оборудования, поддержку устремлений гессов? Явно не частные фирмы. Бороться с правительством я был как-то еще не готов. Робел, одним словом.

Гессы не будут меня убивать. Меня вполне могут ликвидировать государственные агенты или силы усмирения. На этот случай и надо обезопаситься. Как это совершить? Да просто: сделать вид, что знаешь больше, чем они думают. И пока они разбираются — убраться с планеты куда подальше.

Трусливая тактика. А что взять с такого, как я, дрожащего за свою шкуру и никогда не рискующего? Кому будет польза от моей смерти? Ну, да, ищи оправдания дрянным поступкам, авось, простят. Успокоится ли совесть? А она у тебя есть?

Вот так, мирно беседуя с самим собой, я шел к поселку, тирби-тиль описывала круги над моей головой, и ни один хищник не нападал на меня из-за угла. Углов тоже не было. Лес стоял прозрачный, и жуткая жара выжимала последнюю влагу из моего побитого жизнью и падением тела.

Я дошел.