Глава 5 Политбюро и «большая чистка»

Истории «большого террора» — массовых репрессий, охвативших все слои советского общества в 1937–1938 гг., посвящена значительная литература. В последние годы вокруг этой проблемы развернулась дискуссия, имеющая непосредственное отношение к теме данной книги. Речь идёт о степени централизации террора, о том, в какой мере он был предопределён директивами сверху, а в какой — воздействием «стихийных» факторов: противоречиями между центральным и региональным руководством, между местными чиновниками и населением, особым состоянием «расколотого» и деклассированного общества, отечественными авторитарными традициями и т.д.

Ряд историков считает, что террор был стихийным процессом в большей мере, чем это принято полагать. Не отрицая роли центра в организации репрессий, они доказывают, что Сталин не обладал той абсолютной властью, которую ему приписывают, оспаривают тезис о наличии у Сталина чётких планов, по которым развивались события в 1936–1938 гг. Эти историки обращают особое внимание на социальный контекст «большого террора», плодотворно исследуют «локальную» историю. Социально-политическую историю сталинского периода они рассматривают прежде всего как результат противоречий, раздиравших руководящую систему — «партию-государство», и полагают, что укрепив свою монопольную власть при помощи создания мощного слоя чиновников-управленцев, руководители «партии-государства» столкнулись с проблемой активизации центробежных тенденций, подрывающих основы жёсткой централизации. Набиравшие всё большую силу, местные руководители своими бесконтрольными действиями и произволом ограничивали дееспособность государственного организма и вызывали недовольство народных масс. Репрессии во многом были ответом на эту ситуацию, попыткой сторонников централизации, и прежде всего самого Сталина, собственными средствами укрепить государственный аппарат. Невероятный же размах политических репрессий в конце 30-х годов в значительной мере вызывался неконтролируемыми действиями того же аппарата, который, желая отвести удар от себя, направлял террор против многочисленных «козлов отпущения», демонстрировал бдительность и непримиримость в борьбе с «врагами»[460].

Выдвижение подобных гипотез, какими бы спорными они не казались, несомненно, стимулирует изучение механизмов партийно-государственной власти в СССР, заставляет исследователей искать новые аргументы в подтверждение традиционных концепций, расширяет рамки дискуссий. Однако пока утверждения о высокой степени автономности и бесконтрольности местной репрессивной инициативы кажутся преувеличенными.