Часть вторая: Мэриан

Клетка 6. Прогулка

От: Аргус

Тема: Подтверждение Дата: 7 марта 2018 г. 9:06 Для агента Z256. Ваша информация подтверждена. Вознаграждение переведено на Ваш счет. Запрос о канале для худл-программы удовлетворен. Доступное время для трансляции с 7:00 до 8:30 ежедневно. Подтвердите получение этого сообщения для получения адреса канала и пароля. Надеемся на дальнейшее сотрудничество. Служба безопасности АРГУС.

От: Жиган Тема: Wow!

Дата: 7 марта 2018 г. 9:43 Привет Профессор! В пашем полку прибыло? (см. вложенную мессу) Сильная плюха! Надеюсь, Вы познакомите меня с этими нукерами? Пишу прямо с лекции, поэтому мылом. Позже звякну, обсудим подробнее.

Всего, Жиган.

Вложенный файл: Москва-Ореол- Теракт

CITYCAT, 07.03.18. Сегодня утром локальная компьютерная сеть главного офиса компании ОРЕОЛ-ТЕЛЕКОМ в Москве подверглась деструктивному воздействию неизвестной природы. В результате происшествия повреждены коммуникационное оборудование и большинство устройств памяти, находящихся в здании. Благодаря предупредительным действиям сотрудников агентства безопасности «Аргус» удалось спасти большую часть деловой информации: резервные копии документов были сделаны за день до террористического акта и сохранены на компьютерах другого отделения ОРЕОЛ- ТЕЛЕКОМ. Однако само разрушительное воздействие предотвратить не удалось, несмотря на предупреждение. Ведется расследование загадочного случая. Представители «Аргуса» пока не сообщили, каким образом им удалось узнать о готовящемся теракте. Однако они заявили, что преступное действие против ОРЕОЛ- ТЕЛ ЕКОМ совершено хакерской бандой «Вольные Стрелки».

Прибытие почты прервало мою медитацию. Аура орхидеи, едва заметно колыхавшаяся в воздухе желто-зеленым спрутом, ровно в десять дважды вспыхнула синими спиралями, а сам цветок раскрылся чуть больше. Сейчас Рита скорее всего уже реализовала свои сумасшедшие проекты биокомпьюгеров. И теперь какая-нибудь бедная мимоза в ее лаборатории считает дифференциальные уравнения или хранит в изгибах ветвей всю «Война и Мир». Я так и запомнил Риту среди ее монстров: она вынимает из пасти какого-то биоэлектрон ного чудища маленький разъем и вставляет… То есть, конечно, не вставляет, а просто берет его в рот и держит зубами, как сапожник держит гвозди, чтобы освободить руки. Я помнил ее и в другие моменты; но что касается ее работы, то с тех пор всегда представлял Риту именно такой — с руками по локоть в чреве машины и с блестящим разъемом во рту.

Орхидея была одним из первых ее созданий. Она потому и подарила мне эту «древнюю игрушку» — я был для Риты «человеком архаичным», поскольку не любил ее изощренных издевательств над природой. Кажется, из-за моей архаичности мы и расстались. Даже назначение этой орхидеи меня раздражало. Если бы она не была прощальным подарком, я бы давно ее выкинул. Это был индикатор всех процессов, которые происходят в компьютере, подключенном к плате цветка. Я никогда не использовал орхидею по назначению, просто включал ее собственную ауру и медитировал на ней. В моем лаптопе все равно ничего особенного не происходило. И только два неожиданно пришедших письма отразились на состоянии цветка — я и забыл, что «сонька» каждый час проверяет почту. «Извини, не нарочно, — мысленно сказал я орхидее. — Надеюсь, ты не обиделась».

Как бы ни был примитивен биоиндикатор Риты, этот полуцветок-полукомпьютер считался самой современной техникой в квартире. Мой старенький лаптоп-«сонька» давно удивлял знакомых. Некоторые даже высказывали предположение, что он собран еще в XX веке. «Почему бы тебе не поставить нормальную тачку?» — спрашивали они. Обычно я отвечал, что у меня и так все есть бесплатно в Университете: а дома мне, кроме электронной почты и редактора, практически ничего не нужно. Когда меня выгнали из Университета, денег на новую технику все равно не хватало. Да и те игры, в которые я играл, не стоило устраивать дома: через Нет-кафе и различные Инфо-центры гораздо удобней заметать следы.

Существовала и еще одна, более глубокая причина такой самоограниченности. Я всю жизнь старался ни к чему особенно не прикрепляться: ни к людям, ни к городам, ни к работе, ни к технике. Забираясь поглубже в воспоминания детства, я видел, откуда происходит эта отчужденность. Слишком быстро прошел тот светлый период жизни, когда родители кажугся самыми большими, самыми умными и самыми красивыми людьми на свете. Уже в школьном возрасте я видел, что мать — обычная истеричка, далеко не умная, но настойчивая в своем желании контролировать все вокруг… или хотя бы в своей семье. А отец — замкнувшийся в себе пьяница, в котором погиб художник. Тем не менее, при всех ссорах и постоянной нервозности, их союз был крепким, как симбиоз водоросли и гриба в лишайнике. Ее окрики и его окурки — чем дальше рушился мир вокруг них, тем крепче была эта связь, основанная на простом психологическом дополнении, которое иногда называют любовью. В свою сеть они пытались затянуть и меня. «Зачем ты закрываешься в комнате? Что ты от нас прячешь?» — кричали они. А я, тогдашний школьник, не мог понять, чего они хотят: ведь я ничего не прятал, я просто читал «Последнего из Могикан» и не хотел, чтобы мне мешал их шум с кухни. С годами я учился закрывать за собой дверь все лучше и лучше: я не проживал больше года в одной и той же комнате общежития, я не имел друзей — да-да, как герой Лермонтова, я имел лишь приятелей, но не друзей, у которых плачутся на плече. Я ненавидел все эти русские «разговоры по душам», эти пьяные кухонные «ты меня уважаешь?», когда выворачивают свое грязное белье друг перед другом, заставляя тебя делать то же самое, заставляя связываться с другими таким сомнительным «душевным родством».

Но все же я был связан. Прежде всего с родителями — не так-то просто плюнуть сразу на все. Еще одна форма псевдолюбви, какой-то инстинкт человеческий — вылетевшая бабочка вряд ли испытывает такие чувства по отношению к питавшему и защищавшему ее кокону. Но человеку вбивают: так просто не улетишь, нужно делать что-то для них, ведь они столько делали для тебя, они часто про это напоминали. И я учился на все пятерки, чтобы они показывали потом грамоты родственниками и соседям, я разгрызал чертов камень науки в своем институте, работал и снова учился… И в то же время учился не связываться, учился захлопывать дверь. Я играл на чужих гитарах, жил в чужих городах, совращал чужих жен. Я нашел странное удовольствие даже в самом акте покидания разных учреждений, стран и людей. Но и мир не стоял на месте, он шел за мной по пятам, становясь все более изощренным в своей цепкости. И нужно было бежать все быстрее, с почти пулеметной частотой захлопывая за собой двери ловушек. Блокнот, ручка, какое-нибудь чтиво и плеер — в рюкзаке, и немного денег, заработанных на случайных работах, — в кармане. Вот все, к чему я шел. И как только дошел, появилась Сеть.

По первому впечатлению, Сеть позволяла порвать еще больше связей, скинуть еще больше оболочек. Даже имя.

Насчет имени мы часто спорили с Жиганом. Он соглашался, что возраст, пол, происхождение, профессия зачастую и вправду лишь ненужные условности, оставить которые «по эту сторону экрана» — одно удовольствие. Но имя?.. Нет такого человека, который не стремился бы как-то выразить свою индивидуальность, говорил Сергей. А как подтвердить подлинность этого выражения, если не именем? На этом, рассказывал он, часто засыпаются даже самые крутые хакеры. При всем их опыте конспирации нет-нет да и вылезает древнее желание шепнуть по секрету всему свету: «Это я сделал, это я!».

Чушь, возражал я. Какое отношение к индивидуальности имеет какая- то бирка из букв? Желание «засветить» имя — это скорее комплекс неполноценности, жажда получить признание своих заслуг в социуме. Если ты действительно Личность — тебе не нужна вся эта бюрократия доказательств и подтверждений. Ты можешь сменить хоть тысячу имен — если ты Личность, от тебя не убудет. «Как Бог?» — спрашивал Жиган. «Не совсем, — отвечал я. — Ведь «Бог» это тоже имя…»

Погруженный в подобные размышления, я закрыл дверь квартиры и стал спускаться по лестнице. С некоторых пор я взял себе за правило не пользоваться лифтом — а еше раньше нечто подобное случилось в моих отношениях с Сетью. Я понял, что к ней тоже не стоит приклеиваться. Выработка иммунитета против траффической лихорадки, синдрома гестбукера, «мертвой памяти» и нескольких других сетевых болезней — все эти маленькие победы я вовремя записал на свой счет, пока Сеть была еще не столь искусна, чтобы обмануть меня. Но даже борьба с отдельно взятым почтовым ящиком однажды чуть не закончилась для меня победой ящика. Несмотря на то. что я успешно отбился от нескольких мейлин-глистов, огромные текстовые потоки почты привели меня на грань нервного срыва. Я путал имена и даты, говорил невпопад и видел наяву сны про расплывающуюся букву «ю», которую постоянно умудрялся ставить вместо точки, забывая переключить регистр на клаве. Я стал постоянно перевирать слова, читая их словно бы с опечатками, хотя опечаток там не было — они возникали лишь у меня в голове: среди папок своего почтового я шика я видел «Отравленные» и «Удавленные» вместо «Отправленных» и «Удаленных». И главное, я сам не осознавал опасности своего состояния.

Спасла меня, как ни странно, та самая 0шибка-2000, которая некоторым стоила жизни — я имею в виду несчастных паникеров типа того итальянца, который в канун Нового года из-за страха перед компьютерным хаосом снял с банковского счета сбережения всей своей жизни и буквально тут же на улице был ограблен на всю сумму. В нашем Университете обошлось без таких ужасных жертв. Однако компьютеры факультета, произведенные чуть ли не в эпоху Мин, все-таки пострадали. Правда, я так и не понял, что с ними случилось. Еше в декабре не совсем добрая фея в лице не совсем трезвого системного администратора начала уверять меня, что в новогоднюю полночь моя персоналка, так же как машины нескольких других университетских Золушек, превратится в тыкву. Однако на просьбу показать мне это превращение сисадмин отвечал тем, что сам превращался в крысу По-моему, он просто использовал шум вокруг Проблемы-2000 для того, чтобы выбить из начальства крупномасштабное обновление своего парка: новые компы были уже заказаны, но установить их обещали не раньше Старого Нового года. Пользуясь случаем, я взял отпуск и уехал на дачу, оставив приятную обязанность по приему экзаменов тем своим коллегам у которых с тыквами было все в порядке.

Первую неделю без компьютера я чувствовал себя как наркоман, лишенный очередной дозы. Ловил себя на том, что мысленно составляю письма или даже перебираю в воздухе пальцами. Зато к концу месяца появилось чувство глубокой благодарности к тем людям, которые много лет назад сэкономили на числе разрядов в электронной записи времени. Из-за вынужденного перерыва в общении с Сетью нервы мои успокоились, вернулся аппетит, а с ним и весь окружающий мир, который за годы работы успел незаметно сузиться до рамок экрана. Вскоре после этого я купил портативную «соньку» и зажил по принципу «мой компьютер — моя крепость». Самым действенным способом обороны стал отказ от всяческих апгрейдов и установки нового чудесного софта. С те^с пор мне вполне хватало лаптопа.

Да и то сказать, иногда и его бывало многовато. Два сегодняшних письма были как раз из разряда вешей, от которых мало толку, зато непонятного еще больше. Даже самые продвинутые из моих виртуальных личностей неспособны долгое время функционировать автономно. Кто-то должен ставить цели, отдавать команды. И самое хитрое — нужно тянуть за все ниточки в такой последовательности, чтобы кукла выглядела живой, а управляющий ею человек оставался в тени.

То, что Орлеанская зажила собственной жизнью, само по себе не удивляло. Такое случалось и раньше, и даже шло на пользу моим персонажам, повышая их популярность. Нередко до меня доходили слухи о новой наглой проделке Малютки Джона или о том, как совет Монаха Тука чудесным образом спас кому-то карьеру или личную жизнь. Причем слухи эти явно относились к событиям, в которых я не принимал участия. «Не мою» Орлеанскую тоже мог сыграть любой другой человек Сети. Для постоянных выступлений ему, конечно, понадобилась бы такая же, как у меня, электронная марионетка. Личное выступление под маской требует слишком много энергии для перевоплощения, да и разоблачить такого «переодетого» куда проще, чем разоблачить хозяина марионетки. Но для одного-двух заявлений от имени «Орлеанской» он мог бы обойтись одним только псевдонимом, вручную подделать «почерк» да обеспечить засекречивание своего настоящего адреса.

Однако теперь «не моя» Орлеанская еще и предсказывает мои собственные выдумки, а выдумки (совсем мистика!) сбываются, делая из меня настоящего доносчика. Может, я стал мультиком и сам не помню, что натворил, когда запускал эту королеву флирта в последний раз? Только шизофрении мне на старости лет не хватало!

На улице было прохладно. Первый же порыв ветра взбодрил меня до дрожи, второй прояснил голову. Пожалуй, не буду-ка я предаваться мучительным раздумьям, а пойду поем хорошенько. Тем более, что есть деньги. Вспомнив об этом, я вынул личку и прижал палец к квадратику «Финансы». Давненько мы не грели своими папиллярами этот сенсор! Личка высветила «5200». Ого! К моим двум сотням добавилась солидная пятерочка. Неплохо платят шпионам! Я вышел на Каменноостровский, купил мороженое и пошел дальше по проспекту, высматривая, где бы хорошенько поесть.

У меня не было постоянных любимых заведений в городе. Вернее, был пяток кафе, куда я любил иногда зайти, но в таких случаях, как сейчас, я предпочитал пробовать что-нибудь новое. Я остановился у «Фуджиямы» — черт, да я же сто раз проходил мимо этого ресторана и ни разу в нем не был! Еще, помнится, ругал это американизированное название. Что ж, пора попробовать.

Ресторан оказался неплох. Хотя бы потому, что на дне тарелок не крутились рекламные ролики, как это происходило теперь в большинстве заведений попроще. Музыка — дуэт кото и флейты — тоже была подобрана со вкусом. По всему видно было, что здесь можно не только поесть, но и насладиться «радостью Робинзона» популярным ныне способом отдыха, состоящим в максимальной изоляции от окружающего мира, особенно от агрессивной рекламы. В центре города такой отдых стоил немало, но при нынешних финансах я мог себе позволить продлить утреннюю медитацию, прерванную приходом почты. И дело того стоило: после полутора часов тихой музыки, после супа из креветок, двойной порции маки с копченым угрем и нескольких чашек японского зеленого чая настроение мое улучшилось настолько, что раздумывать о сетевых казусах вообще не хотелось. Никаких Орлеанских, никаких Сетей — гулять!

В больших городах я любил бродить просто так, отпустив себя в бесцельное броуновское движение. Но я называл это «свободным поиском», потому что такие прогулки всегда приводили к чему-нибудь интересному. Для недолгих блужданий лучше всего подходили большие вокзалы и рынки, а для прогулок на целый день — даунтауны городов, особенно чужих и незнакомых, где улицы словно бы сговорились против всех запутавших меня дел, мыслей и людей, и вот теперь им удалось ослабить мои путы, и город ведет меня теперь своими тропами, показывая Настоящее, подбрасывая свои особые знаки в виде неожиданных, но как-то таинственно связанных с моей жизнью находок и встреч.

Они бывали смешными, как плакат «Достойно встретим XX съезд!», висевший над писсуаром в туалете бара «Vortex» на негритянской окраине Атланты. Или тревожно-многозначительными, как схема станций метро на «Звездной», где синяя линяя после кружочка «Купчино» идет дальше, занимая большую часть стенда и обрываясь вместе с ним, словно по этой ветке можно ехать под землей еще долго, но только без остановок. Каждый раз. разглядывая людей и витрины, я чувствовал, что должен встретить что-то, что оправдает это блуждание: книгу, которую я давно собирался прочесть, человека, который заговорит о том, что у меня на уме, любимую когда-то мелодию в исполнении уличного музыканта. Или просто безделушку-брелок с ракушкой «песчаный доллар», который поднял мне настроение в злом и холодном Нью- Йорке, где я никак не мог совладать с проклятым принципом «Время — деньги».

Немного не доходя до Горьковской, я заметил очередную рекламу на библейскую тему На этот раз голограмма представляла собой переделку «Мадонны Бенуа». Ребенок с блестящим обручем над головой радостно тянулся к зарядному устройству в руках Богоматери. Четыре микроаккумулятора торчали из разъемов зарядника, как лепестки цветка. Изо рта Марии вылетали слова: «Не хлебом одним! ОРЕОЛ-ТЕЛЕКОМ». Рекламный пафос композиции слегка сбивало выражение лица маленького Иисуса: его перенесли с картины Леонардо без изменений, и задумчивая, недетская гримаса не имела ничего общего с теми дебильно-счастливыми улыбками, какие обычно встречаешь на рекламных плакатах. «Мать, нас учат коммэрции», как бы говорило это хмурое лицо.

Светящаяся стрелка под голограммой указывала вниз — здесь располагалось одно из отделений фирмы. Может быть, стоит зайти и хотя бы взглянуть, что представляет собой этот ОРЕОЛ, о котором я и мое чересчур самостоятельное виртуальное создание выдали одинаково мрачный прогноз?

Я перешел дорогу и уже подходил к двери, когда позади раздался топот, затем — удар и звон над головой. Я посмотрел вверх: младенец на щите потерял ступню, вместо нее зияла дыра, в ней что-то двигалось. Я даже не сразу понял, что это — пламя: языки огня перемешивались с голограммой, которая еще выступала из плоскости щита, но уже корежилась и оплывала, — да Винчи превращался в Дали. Снова раздался топот — из дверей ОРЕОЛА выскочили два охранника и погнались за террористом. Худой, нескладный паренек бежал слишком прямо и слишком вяло. Обернувшись, он и сам понял, что догонят, выхватил из-за пазухи пачку листовок и бросил их в застывшую толпу. Через пару минут все было кончено — парня увели, поврежденный бомбой рекламный щит погасили, и праздная толпа снова потекла равномерными потоками по обеим сторонам проспекта. Я дошел до места, где валялись листовки, и поднял одну.

ХРИСТИАНСКАЯ АНТИКОМПЬЮТЕРНАЯ ЛИГА (ХАЛ) зовет тебя на борьбу с Дьяволом!

Ниже шел текст мелким и почти старославянским шрифтом. Я пробежал его глазами — сначала история из Нового Завета о том, как Дьявол искушал Христа в пустыне, затем абзац про то, что компьютерная реальность выдумана Антихристом, чтобы точно так же искушать человека. «В виртуальном мире все ненастоящее, это машина для распространения лжесвидетельств и бесовских наваждений!» — кричал листок. «Истинный Бог — не набор обманных картин виртуальности, которые сделаны людьми, как идолы. Истинный Бог реален, и его нет в киберпространстве, в этой вотчине Антихриста1» Дальше все повторялось на разные лады. Особое внимание уделялось личкам и другим электронным карточкам — приводился фрагмент Откровения Иоанна, согласно которому Антихрист должен всех пронумеровать своими числами. Заканчивалась листовка весьма лаконично: «Все в Храм!»

Я ощутил сочувствие к парню, который поджег рекламную Мадонну и раскидал листовки. Я всегда немного завидовал религиозным людям. У них есть идеалы, есть иррациональная штука под названием вера, не особенно нуждающаяся в доказательствах. Они тратят свою энергию может и впустую, но целенаправленно. И у них есть сподвижники в других городах, которыми движет та же страсть, и потому возникают отношения братства, чего у меня никогда ни с кем не возникало, — может, потому вслед за Малюткой Джоном я и создал Монаха Тука… К тому же в борьбе ХАЛа с дичками как системой тотального электронного контроля я был явно не на стороне тех, кому нужен такой контроль.

Но стоит ли идти сейчас в ОРЕОЛ, не покажется ли это подозрительным? Я еще раз оглянулся по сторонам. Впереди по другой стороне проспекта шла женщина. Дойдя до угла, она свернула направо, к Горьковской, и пропала из вида. Где-то я видел эти рыжие волосы и зеленый плаш… Ах да, в «Тетрисе»! Я сунул листовку в карман и быстро, почти бегом, дошел до угла. Незнакомка была на той стороне, она шла в сторону Зоопарка. Я двинулся за ней.

Клетка 7. Танец

Первый раз это случилось со мной в возрасте 10 лет. Я хорошо помню тот день — пасмурное, типично питерское преддождевое небо, которое может висеть над головой этаким перевернутым морем кефира целый день или целое лето. Мы с другим пацаном из нашего дома. Юркой, идем из молочного магазина. Мы собирались пойти на свалку, но меня послали за молоком. И теперь я, выстояв длинную очередь, иду с полным пятилитровым бидоном обратно, а Юрка со мной, за компанию — во дворе все равно делать нечего. Мы идем и болтаем о новой проволоке для рогЗток, которую Юрка нашел на автобазе — эта проволока не гнется, как та, что мы отыскали вчера, так что рогатки выйдут на славу. Вдруг Юрка спрашивает: «А куда это ты идешь?». Оказывается, мы свернули с дороги и идем не к моему дому, а совсем в другую сторону, какими-то дворами. И главное, я тащу туда этот огромный бидон, который надо ведь отнести домой! Юрка замечает: «A-а, теперь понял! Ты идешь вон за той девчонкой!» И я сам только в этот момент понимаю, что так и есть, я иду за девчонкой, которая стояла в очереди на два человека раньше меня, а теперь идет со своим бидоном домой впереди нас.

Потом такое случалось со мной многократно, я сам над собой посмеивался, понимая, что это уже привычка* что я не спешу с ними знакомиться, что мне доставляет удовольствие сама процедура преследования. И что эго не имеет ничего общего со скромностью, застенчивостью или другими комплексами, не позволяющими подойти и познакомиться «в лоб». Скорее наоборот: небывалая легкость знакомств и быстрый переход от одной банальной фазы обшения к другой — это случалось в моей жизни слишком часто, начисто сметая все удовольствия Неизвестности, Непредсказуемости.

В молодости мне нравился «Пикник на обочине», но слово «сталкер» вызывало у меня особые ассоциации. Еще до прочтения романа я знал, что в современном американском это значит «преследователь». Причем именно такой, который идет по пятам за женщиной, и лишь во вторую очередь, по старому, основному значению — «ловчий, рыбак или искатель сокровищ». Поэтому и весь «Пикник» я видел как особую, эротическую метафору.

С годами в моей игре стали определяться свои законы, и наиболее удивительным был Закон Второй Встречи. Преследование обычно заканчивалось тем, что понравившаяся мне незнакомка заходила в здание, садилась в транспорт или пропадала из вила в толпе, так что я не мог больше идти за ней. В некоторых таких случаях я чувствовал, что больше никогда ее не увижу. Я ошущал тогда укол грусти, и долгое время после расставания помнил незнакомку. Некоторых таких «невозвратимых» я хорошо помню и до сих пор — как ту маленькую, в морковном пальто и с розой в руке, за стеклом отъезжающего троллейбуса на Литовском.

Но бывало и по-другому. Расставаясь с той, за которой я наблюдал, я не чувствовал грусти, хотя эта незнакомка нравилась мне не меньше других. И в таких случаях мы обязательно встречались с ней еще раз. Причем между первой и второй встречами проходило совсем немного времени, и во второй раз я уже знакомился, узнавал телефон или какие-то еше координаты, по которым ее можно найти. Так однажды я прошел несколько залов Эрмитажа вслед за симпатичной длинноногой блондинкой. Потом она резко свернула, и я больше не видел ее в музее, но вечером на Балтийском она вошла в вагон электрички и села напротив меня. Так же было и с Ритой. Я увидел ее на концерте в «Октябрьском», и потеряв из виду, совсем не расстроился. Через три дня мы с ней одновременно вышли покурить на пожарную лестницу в общежитии моего приятеля, куда я заехал в гости.

Несомненно, сейчас был как раз такой случай, и незнакомка из «Тетриса» снова была здесь, в сотне шагов впереди. Она миновала Зоопарк, Петропавловку, прошла под Ростральной колонной с алым пламенем, в котором вспыхивала реклама болгарского кетчупа. Начало темнеть, но она шла не спеша, словно прогуливалась без определенной цели. Я перешел вслед за нею мост и слегка задержался на углу Дворцовой, чтоб не идти близко на открытом месте. А когда она скрылась под аркой Главного Штаба, побежал. И не зря — площадь была полна людей, которые не считали, что перед каждым пожилым бегуном надо немедленно расступаться. Навстречу пронеслась стайка юнцов на самоходных роликах, чуть не сбив меня с ног Торчащие из шлемов зеркальца заднего вида придавали им сходство с насекомыми, а странный общий ритм, в котором двигались молодые люди, позволял предположить, что в голове у каждого — запрещенный МTV-чип и полное равнодушие к пожилым бегунам. На разборной сцене перед дворцом кривлялась пара певичек, скорее всего ненастояших. В воздухе летали разноцветные волны и что-то вроде огромных кусков лимонного желе. В последнее время на площади постоянно отмечали какие-нибудь праздники, и сегодня, судя по толпам, был очередной — то ли «День военно-морской кухни», то ли еще что-то, столь же судьбоносное. Я пробежал через Арку и снова заметил рыжеволосую, когда она уже выходила на Невский. А что если она так целый день будет бродить? В моем возрасте долго не побегаешь. Впрочем, я же сам собирался заниматься именно таким блужданием, и похоже, мой свободный поиск уже привел меня к нужному знаку Только знак этот движется.

На круглом пятачке в начале Малой Конюшенной выступал кукольник. Незнакомка остановилась посмотреть, я тоже. Из маленького магнитофона доносились гитара и скрипка, на потертом чемодане в такт музыке плясала марионетка-цыганка. Вскоре я заметил, что танцует она как-то необычно. Большую часть времени ее руки и голова двигались так, как у обычной марионетки, то есть по воле ниточек, идущих к пальцам на правой руке кукловода. Но иногда кукла выделывала самостоятельные движения, удивительные и необъяснимые: она то поднимала кокетливо ножку (нитка, ведущая к ножке, при этом провисала без натяжения), то вообще начинала тянуть нитки на себя, словно зазывая кукловода потанцевать вместе. Приглядевшись, я разгадал, в чем фокус. Левая, свободная рука кукловода была небрежно отведена за спину, словно бы для того, чтобы не загораживать зрителям обзор. Но именно этой рукой в перчатке он заставлял цыганку выполнять «самостоятельные» движения. Нитки левой руки были невидимыми: скорее всего, электромагнитные поля, как в терменвоксе.

Остальные марионетки висели на поясе артиста на своих ниточках, и слегка покачивались, словно пританцовывали в хороводе вокруг хозяина, дожидаясь своей очереди. Вокруг этого кружка топтался еще один, более широкий круг — зрители. Музыка закончилась, стоящий в иентре всех кругов кукловод подвесил цыганку к поясу и стал расправлять нитки следующего выступающего, одноглазого пирата. Незнакомка двинулась дальше по Невскому.

Она почти миновала Дом Книги, но на перекрестке неожиданно повернула, зашла в магазин и поднялась на второй этаж, где еще продавались товары из бумаги. Весь первый этаж полностью захватили мини-диски, эльбум и другие современные носители, и пока я прохаживался там у лестницы, до меня донесся кусок разговора: «Жидкая память — это нормально, но жидкая мать — это изврат, зачем она тебе?». Я мысленно согласился и вдогонку подумал, что уже в конце двадцатого века разговор обычных программистов порой звучал куда круче, чем высосанные из пальца «находки» новоявленных классиков русской литературы. Словно бы в подтверждение этой мысли, с другой стороны зала раздалось заунывное старческое бормотание: «Линк… линк… лин… клин… клин!..» — какой-то ретроград купил мультимедийную версию «Киборща» Вознесенского. Бормочущий голос закончил превращение «линка» в «клин» и смолк, но после паузы начал следующий круг: «Яху… яху…» Я не стал дослушивать, к чему в этот раз сойдется Вознесенский, и поднялся на второй этаж.

Незнакомка стояла у отдела рукописных книг. Полистав один из толстых, переплетенных в пергамент фолиантов, она отложила его и перешла к отделу поэзии. Я замер в ожидании маленького зрелища, ради которого частенько заходил сюда в прошлом. Моя последняя бумажная книга лежала в самом углу. Незнакомку она привлекла сразу — так же, как привлекала до этого многих других посетителей этой части магазина. Белая, с едва заметным зеленоватым оттенком обложка была абсолютно чистой. Рыжеволосая открыла белый томик. Она стояла ко мне спиной, но я знал, что на ее лице сейчас появилось то самое выражение удивления и непонимания, которое я тайком наблюдал почти у всех в подобный момент. Листы книги тоже были совершенно чистыми. Теперь она должна отложить книгу. Может быть, слегка пожмет плечами. «Белый квадрат» в литературе, только и всего.

Однако рыжеволосая не сдавалась. На смену удивлению пришло любопытство — настоящее, именно такое, на которое и рассчитана была моя последняя игра с бумажными изданиями. Незнакомка повертела книгу, внимательно разглядывая ее со всех сторон. Потом попробовала чистые листы на ощупь, посмотрела на просвет И вдруг проделала нечто, из-за чего я готов был тут же броситься к ней. Приподняв полу плаща и слегка пригнувшись, она заслонила от света руку с книгой и голову. Невероятно! Даже среди моих знакомых-литераторов, собаку съевших на всевозможном авангарде, нашелся лишь один, кто догадался. Сборник «Голоса тишины» можно было читать только в темноте, а самый интересный эффект достигался при слабом лунном свете. На обычном свету книга выглядела так, словно ее сшили, забыв напечатать. Идея сделать такую книгу возникла, когда Рита экспериментировала со светляками. Никакие чудеса виртуальности не затмят в моей памяти ту ночь; мы вдвоем после шумной вечеринки возвращаемся домой, открываем дверь квартиры… и попадаем в космос. Некоторые из огоньков мигают, другие горят ярко и непрерывно, и почти все медленно двигаются, так что кажется — комната вращается, меняет форму, словно брошенный с высоты шелковый платок. Иногда какой-нибудь из светляков перелетает от стены к стене или падает с потолка. Самое большое созвездие зеленоватой руной горит на сетке форточки… Рита еще три дня дулась на меня, полагая, что перед уходом на вечеринку я нарочно оставил контейнер со светляками открытым. Отчасти в качестве попытки к примирению я и попросил ее помочь с «ночной книгой». Рита отнеслась к этой идее как к очередной бессмысленной причуде «человека архаичного», но была рада, что я сделал шаг навстречу биотехнологии. Ей не составило труда вывести фосфоресцирующих бактерий, подходящих на роль типографской краски. Питанием для них служила бумага особого состава. В том экземпляре сборника, что хранился у меня дома, несколько букв одного из стихов светились не белым, как остапьные, а красным — в этих местах на лист упали Ритины слезы.

Незнакомка опустила плащ. По тому, как она торжествующе вскинула голову, было ясно, что она разгадала загадку. Она расплатилась в кассе и вышла на улицу. Еще раз пролистала «пустую» книжку при дневном свете, подкинула ее на руке и положила в сумочку. И тут же перебежала Невский на красный свет, перед самым носом у ревущего потока, оторвавшись от меня на добрых сто метров.

Я снова нагнал ее перед Гостиным Двором, и вовремя: она свернула с проспекта и дальше пошла мелкими улицами, часто сворачивая. А вскоре и вовсе нырнула под арку какого-то двора. Я решил, что дальше идти не стоит — видимо, здесь она живет. В тот же момент я осознал, что не запомнил маршрута. Я всегда плохо ориентировался в пространстве, а если шел с кем-то или за кем-то, переставал ориентироваться вообще, потому что не следил за дорогой.

Я оглянулся. Ни таблички с названием улицы, ни номера дома. На противоположной стороне — закрытый на ремонт магазинчик. На стеклянной витрине написаны марки компьютеров и названия программ. В одном углу стекло разбито, и от «WINDOWS» осталось только «WIND». Я почувствовал, что ноги у меня промокли и замерзают. И решительно направился к арке. Проходной двор привел меня в глухой колодец с помойкой в углу и обшарпанной вывеской «Oldies» над дверью в подвал. Я двинулся к подвалу.

Это было редкостное местечко! Открывая дверь, я приготовился к худшему. Как минимум это могло оказаться дешевым ночным клубом с толпой окосевших юнцов, с крутящимися на потолке голографическими калейдоскопами «цифровой кислоты» и со странной музыкой, в которой я давно перестал разбираться. Окончательно я понял свою отсталость в вопросах музыки, когда в моду вошел «ангельский голосок». Барменша «Софита» для начала дико расхохоталась, когда я спросил, кто это играет на органе в их Нет-кафе. А потом объяснила, что это озвучка одного из сетевых информационных каналов. У какого-то московского диджея однажды произошел такой глюк: он по ошибке запустил плеер не на звуковом файле, а на графическом. Файл был до этого сильно пожеван неким вирусом и, видимо, потому заиграл. Звук парню понравился, он стал экспериментировать. А когда сделался известным, секрет разболтал по пьяни, и «ангельский голосок» стали крутить повсюду. «Ну и что же сейчас играет?» — спросил я у барменши, слушая свиристящие переливы на высоких тонах; это и вправду ассоциировалось с ангелами. «Политические новости Левкина, у него стрим плотный» — отвечала она. Позже, во время редких посещений баров и клубов, я натыкался на еще более странную музыку — очень медленную и аритмичную, с неожиданными резкими «побоями» примерно раз в минуту.

Но дешевый клуб с музыкой был не самым худшим, к чему я приготовился. Со слов Риты я знал, что в городе существуют еще особые подпольные театры, в которых все зрители перед представлением вдыхают «микроскоп», и дальше с ними происходит нечто необыкновенное. Сам я никогда не видел даже рекламы подобных заведений. Рита в них тоже не бывала, но утверждала, что люди попадают в них какими-то нестандартными путями. Открывая дверь под вывеской «Oldies», я как раз думал о том, что попал сюда вполне нестандартным путем и что мое неуемное любопытство вполне заслуживает не только магического театра, но и хорошего удара по затылку в темном подъезде.

Против всех моих опасений, «Oldies» оказался баром в духе ретро Фотографии рок-музы кантов прошлого века в перевернутых водопадах сигаретного дыма, деревянные скамейки и столы и та самая музыка семидесятых, которая так зацепила людей моего поколения — от всего этого меня вмиг прошибло потом и ностальгией. Незнакомка сидела у бара с кружкой пива и болтала с барменом. Я проскользнул в угол. Здесь можно было сидеть долго из-за одной только музыки: сначала TRex, потом Джим Моррисон, потом Eagles… Правда, знаки времени проникли и сюда. Через зал прошли с пивом две совершенно одинаковые девушки в больших очках — в прошлом веке их сочли бы двойняшками, но теперь вариантов было больше. В данном случае стандартный вопрос «общие гены, общий хирург или общий кумир» отпал сам собой, когда очкастые девицы сели под портретом Дженис Джоплин, который они могли бы с таким же успехом назвать своим.

Незнакомка пересела от бара к столику и скинула плащ: теперь она была во всем черном. Она по-прежнему находилась спиной ко мне, я так и не видел ее глаз. А вдруг тоже Дженис Джоплин? Хотя очков у нее как будто нет… Я подумал, что было бы неплохо пойти к стойке, взять пива. И может быть, подсесть к ней. Вот только кончится «Отель Калифорния».

С последним аккордом я встал и двинулся к бару. Паузы между песнями не было — сразу зазвучала следующая, очень знакомая композиция. Но я распознал ее, только когда услышал голос БГ: «Если бы я знал, что такое электричество…» Это был очередной ремейк: голос тот же, но музыка иная — более тревожный, более чувственный tribal, гулкий и быстрый перестук электронного тамтама. Сев у стойки, я обернулся и нашел глазами рыжую. Она танцевала.

Старость — не возраст. Конечно, с годами наплывы чувства безвозвратности могут слиться в одно сплошное nevermore даже для здорового человека: изнашивается и камень. Но до тех пор, пока физическое состояние не вредит состоянию ума. старость ощущаешь лишь как приступ особого настроения — вроде укола грусти в момент взлета самолета… ох, врешь, врешь, опять красивые отмазки, нету ведь у тебя давно никакого самолета, а есть, например, песенка на чужом языке, которую раньше насвистывал, не зная смысла и подставляя свои слова, но лет через двадцать вдруг понял, что можешь ее перевести — и оказалось, там такие банальные строки, кто-то хочет быть птицей и улететь, всего-то делов, прямо как все эти «почему люди не летают», разжеванные в школьной программе, точь-в-точь все то же самое, только сам ты успел поседеть на этом переводе, а толку-то? — просто не напоешь больше ту песенку со своими словами, не просвистишь просто так — пропало то самое состояние, когда были еще альтернативы и для текста песенки, и для собственных устремлений — вот она, безвозвратность, и каждый ее приступ — отрубленная ветка возможной реальности, аборт не подкрепленного волей желания, новый игольный укол и стежок красной нитки, пришивающей лоскуток к его месту на одеяле. В тот момент, когда я увидел незнакомку танцующей, ритм музыки показался мне ритмом швейной машинки, с помощью которой кто-то веселый и энергичный взялся намертво пристрочить меня к табурету. Я по-настояшему ощутил себя старым.

О да, я многие годы танцевал на клавишах, в вихре слов и идей, танцевал на всплесках смеха своих читателей, на эмоциях тех, кто слушал мои стихи, на нервах тех, кто сам танцевал под мои песни. Но я так давно, а может, и вовсе никогда не танцевал по- настоящему — телом. Рита любила сравнивать знакомых со зверями, и когда я однажды спросил ее, кто я, она сказала: «А ты, Викки — Все-Звери». Но вот где было настоящее Все-Звери, в танце этой рыжей в черном — она оборачивалась то кошкой, то чайкой, то коброй, то веткой дерева на ветру; толпа танцующих росла, и какой-то парень вылез на середину, где кружилась рыжая, но рядом с ней выглядел как деревянный клоун, и она отвернулась — белые танцевать не умеют, говорила Паула с жутким испанским акцентом, она-то уж точно никогда не видала такого, такое видал разве что чешский мастер на все руки Альфонс Муха, но и его самый быстрый на свете карандаш ухватил лишь момент, когда она взлетает на цыпочки и вот-вот взлетит еще выше, вслед за пламенными языками волос — миг, о который ломаются карандаши всех художников мира и всех поэтов, а она лишь хохочет и летит дальше, вот-те и языковый барьер, филолог фигов, watch your vowels, преподаватель: бретелька с плеча — придыхание, росчерк в воздухе краем юбки против часовой стрелки, говори-говори-заговаривай, качайся- кружись, еще оборот — и круг танцующих двинулся в противоположную сторону, перешел в «паровозик», остальные стали пристраиваться, длинная сороконожка ходила петлями между столами, задние тянулись схватить рыжую за руки, звали ее в «паровозик», но она легко уворачивалась, не изменяя рисунка танца, — удивительно было, как она все это видит, ведь огненная копна волос разметалась так, что казалось, у танцующей вовсе нет глаз.

Музыка оборвалась резко, заиграло что-то спокойное. Народ разбредался к своим столикам, одна пара осталась танцевать медленный танец. Я повернулся к стойке и попросил пива. Пока в полунаполненной кружке отстаивалась пена, бармен прокатил через кассовый аппарат мою личку, снимая нужную сумму, потом долил пива и передал кружку мне. Я с удовольствием ощутил холодную поверхность стекла… и понял, что совершил ошибку. Не нужно было брать пиво, нужно было пригласить рыжую танцевать! Оборачиваясь в зал, я уже знал, что опоздал. Там, где лежал пару минут назад ее плащ, теперь тускло блестела черная, отполированная множеством заднии пустая скамейка. Сегодня мне больше ловить нечего, грустно подумал я. И был не прав.

Когда я вернулся домой, в интерьере комнаты обнаружились яркие изменения. Аура орхидеи, которую я опять забыл отключить от лаптопа, переливалась синим вихрями, словно в огне газовой горелки. Новая почта. И не маленькая реплика, а приличное письмо. Я лег на пол перед «сонькой» и открыл почтовое окно.

От: Орлеанская

Тема; Сказка

Дата: 7 марта 2018 г. 23:55

Продолжение следует.