Глава 19. Прожить и выжить.

Снова пружинистая почва под ногами, маячащий в периферийном зрении доктор с посохом, словно мудрый старец со своим учеником. Я поймал себя на мысли, что в чем-то так и есть и мысленно же усмехнулся. Вообще, мое внутреннее состояние было лучше внешнего. Мы брели сквозь волглый густой воздух, вокруг жужжала еще не ушедшая в спячку мошкара, недовольная химическими познаниями Костомарова, создавшего отпугивающее средство. Repellent. По-русски, интересно, как называется?

Я осознал, что устал. Устал за все эти дни прогулок, беготни, калейдоскопа событий и вечно роящихся в голове мыслей. Азарт, защита моего сознания со дня, когда я решился на поездку в Россию, таял, обнажая суровую реальность. Организму надоело питаться консервами и вяленым мясом, которым угощал доктор. Тело мечтало о горячей ванне, глаза хотели видеть автомобили, магазины и людей. Хотя в Америке сейчас возле магазинов гораздо больше озлобленных безработицей людей, чем счастливых покупателей. Еще эти деревья, бесконечный лес. Куда ни глянь, в землю натыканы стволы, словно идешь внутри гигантской щетки для волос. Костомаров ни разу не просил об отдыхе, но когда я видел, что он замедляется, то останавливался, без лишних вопросов и комментариев. Небо грозно порыкивало на нас, чтобы мы побыстрее убирались с его взора. Корней Аристархович исподлобья поглядывал на бегущие за горизонт облака.

– Думаю стоит поискать какое-то убежище, – выдал он наконец, после очередного обмена взглядами с тучами.

– Есть вероятность попасть под дождь?

Док кивнул:

– Поищем укромное местечко. Промокнуть очень нежелательно, как и отсыреть. Попробуем разместиться под крупным деревом. Возможно, придется развести костер. Прошлой ночью было холодно, но по крайней мере не так мокро.

Это, пускай и предостережение, немного разбавило мое угнетенное настроение. Я нашел раскидистый дуб и удовлетворительный кивок Костомарова был прекрасной наградой моему самомнению. В рюкзаке нашелся кусок тонкого брезента, купленный мною и потом забытый. Док срубил несколько хороших шестов и я, вспоминая картинки из брошюр, натянул ткань под углом, создавая переднюю стену нашего импровизированного шалаша. Также моей задачей стало притаскивание запаса дров к костру, который готовил к быстрому воспламенению Костомаров.

Мы закончили очень вовремя, так как на лицо прилетело несколько капель, звук ветра изменился, словно на небе включили повышенные обороты на вентиляторе. Вещи были уложены поближе к мощному стволу дуба, на него же оперлись наши спины, когда дождь наконец-то пролился. Первое время мне все очень нравилось: с шумом с неба падали струи воды, обновляя лесные краски, журча где-то в траве. Ловко разожженный Костомаровым огонь включил первобытные инстинкты – было очень уютно, словно я сидел в мягком кресле на нашей домашней веранде, а не под многолетним деревом в середине огромного лесного мира. Я не смог удержаться и сфотографировал доктора, сидящего у костра. В этой композиции была какая-то природная мощь.

Вместе с Корнеем Аристарховичем мы сварили некое подобие супа, кинув в котел быстрорастворимый порошок с какими-то щепками, привезенный мною (и обещавший, если закрыть глаза, вкус домашней стряпни) и немного сушеных ингредиентов за авторством доктора. Было вкусно. То ли реклама не врала, то ли хитрый производитель представлял себе условия, в которых человек будет питаться отходами с лесопилки в красивом пакете, и они покажутся ему шедевром.

– Я думаю, нам стоит устроить дежурство у костра, – сказал док после нашего неторопливого ужина. – Дождь все еще идет и тепло нам очень важно.

– Хорошая идея, – откликнулся я. – Если хотите, то давайте я первый, а Вы отдохните сколько вам нужно.

– А я как раз предлагаю обратное, – запротестовал Корней Аристархович. – Вы и так выполнили немало работы. И, не сочтите за насмешку, вам ведь такой туризм в новинку.

Странно, наверное, смотрелись два человека не самого свежего вида, интеллигентно спорящих возле костра.

– Хорошо, док, уговорили, – мне и вправду очень хотелось поваляться. – Но я вам передам оружие.

Брови доктора поползли вверх.

– Против сна, – с улыбкой уточнил я и потянулся за рюкзаком. – Вот держите. Кофе. Колумбийский. С сахаром. А вот еще кстати и сливки есть.

Костомаров медленно взял блестящие пакетики, поднес их к лицу, внимательно рассматривая, словно что-то невиданное.

– Знаете Митт, – проговорил он, продолжая гипнотизировать сублимированный напиток. – Когда я учился в университете и сразу после выпуска, я любил ходить в одну кофейню на Адмиралтейской. Там были огромные окна и высокие стулья. Сидишь и смотришь как течет поток людей. Кто-то посмотрит на тебя, такого важного господина, а ты тут же прикидываешься таким независимым, таким невозмутимым и серьезным. Ты буквально внедряешься в мысли этого поглазевшего на тебя человека, видишь себя со стороны и хочется выглядеть эффектно.

Сегодня в его, или даже своих, глазах ты задумчивый господин, погруженный в свои думы, завтра – уставший матерый доктор, проведший десяток операций, пришедший глотнуть вместе с кофием уличного воздуха. В третий день – веселый беззаботный парень, немного растрепанный, изящно, само собой растрепанный, по последней моде и с огоньком в глазах. Поэт может или писатель. И вот я всегда заказывал кофе по-турецки. Его подавали в маленьких таких чашечках, на пару глотков. Брал бывало и пирожные, но съедал их как-то опасливо что ли. Ведь если я буду делать это явно, то рассыплется мой идеальный образ серьезного господина. Серьезный господин он аккуратно держит чашку указательным и большим пальцем или же крутит ее в задумчивости перед собой, в крайнем случае обнимает ладонями, задумавшись. Самое интересное в том, что я любил чай гораздо больше кофе, но, когда подходил официант с напомаженными волосами и некой надменностью во взгляде, мой язык помимо воли заказывал кофе. Заказывал свой образ.

Я молчал, слушая огонь и воду. Чужие воспоминания тоже трогают душу.

– Когда произошла…перемена в моей жизни, – док кисло усмехнулся, продолжая смотреть перед собой, – я стал много работать и был рад самому простому чаю, пускай даже без сахара. Тогда же мне страшно захотелось кофе. Искал, узнавал – без толку. А как же хотелось. Без зрителей, без вычурного интерьера. Только я, чашка и горячий напиток в ней.

Он не рассказывал мне это, когда мы проводили наши утренние собрания. Я не мог для себя определить, как реагировать на такое сближение. Одолевала внутренняя стеснительность, боязнь ляпнуть что-то невпопад. Как итог, я кивал словно китайский болванчик, молящийся горящему костру.

– У Вас, надеюсь, подобных проблем не было? – он повернул ко мне голову и насмешки в его взгляде не было ни капли. – Я немного слышал о Вашей стране, о ваших врачах в частности. Все под очень разными политическими соусами.

Почему-то вопрос о твоей стране от иностранца часто вводит тебя в ступор, хотя является по сути легким. Ну расскажи, как и что, но нет, взвешиваешь что-то, выбираешь. Словно пишешь свой личный краткий вариант истории.

– Да Вы знаете…, – я не знал, как начать свой рассказ. – Если просто выйти и окинуть взглядом улицы, то вроде бы все и в порядке. Машины едут, рестораны работают, на пирсе толпится народ. В парке дают представления… Но если пройтись по всем этим местам, то видно хмурые лица, уходящие в землю взгляды.

Сначала я буквально выдавливал из себя слова, но с каждой новой фразой они лились все свободнее:

– В стране – Великая Депрессия. Тысячи, да какие тысячи – миллионы людей без работы. В порту дерутся за возможность поработать день грузчиком. Дерутся в прямом смысле, причем еще не зная, за какие деньги они готовы бить друг друга. Многим людям просто нечего есть, они продают вещи, точнее сказать, обменивают на еду, с покупателями сейчас туго. Писали даже о случаях самоубийства тех, кто отчаялся накормить себя. Или детей, – я смотрел в землю, словно ища там что-то, так было легче. – В городе есть пункты помощи, там можно поесть или взять немного угля для отопления. Но также можно пройтись мимо красивых ресторанов и в них не будет пусто. Там сидят люди, между столами снуют официанты, разнося заказы.

– Резкий контраст всегда тяжело переживается, – философски заметил Костомаров.

– Да, оно то может и так, но вот только… – я глубоко вдохнул. – Мой отец – издатель. Крупный издатель. Крутится в высшем обществе города, штата. Да и во всей Америке в своей области не последний человек. Он не ходил в клубы и прочие места после начала депрессии. Старался как мог сохранить рабочие места. Он, конечно, ничего в деталях не рассказывал, но домой приходил хмурый, расстроенный. Бывало, что и раздраженный. Как-то он подъехал к нашему дому на машине, вылезал, доставая с пассажирского сидения свой портфель. В то же время по улице шел куда-то мужчина. Эдакий классический образчик того времени – старое пальто с поднятым воротником, стоптанные туфли и небритое лицо. Он остановился и ожег отца и машину таким ненавистным взглядом, что казалось можно плавить металл. В какой-то момент я даже испугался, что этот тип набросится на папу. После этого мне стало не то, чтобы страшно, но стыдно что ли ходить по улицам. Я не нуждался в работе или хотя бы пище как многие, но и не собирался сидеть обсуждать ситуацию, попивая шампанское. Словно я какое-то божество, где-то над этим миром и все эти неурядицы и людские судьбы меня не касаются. Я не знал, как помочь всем нуждающимся людям и, если честно, то ничего не делал. Но я искренне сопереживал им, насколько это возможно. Я очень хотел видеть вокруг себя живых неугнетенных людей, спешащих на работу, обсуждающих бейсбол, идущих за покупками. Так совпало, что возникла вся эта идея с поездкой и я решил…уехать.

– Сменить обстановку, – уточнил доктор. – Отличное решение, Митт. Очень правильное.

Больше он не сказал ничего. Мы просто помолчали обо всем, что было сказано и парадоксально – молчание было самым чувственным моментом беседы.

Я устроился на ночлег и стоило теплу обволочь мое тело, как я отрубился.