Священная догма

По правде говоря, этические суждения не всегда легко отделить от фактологических утверждений. Религии имеют упрямую тенденцию превращать фактологические утверждения в этические суждения, создавая серьезную путаницу и напуская тумана там, где дебаты были бы достаточно простыми. Например, фактологическое утверждение «Бог написал Библию» очень часто преобразуется в этическую директиву «вы должны верить, что Бог написал Библию». Так вера в это утверждение становится добродетелью, а сомнение в нем – страшным грехом.

И наоборот, в этических суждениях часто спрятаны фактологические утверждения, о которых поборники нравственности не удосуживаются упоминать, поскольку считают их безусловно доказанными. Так, в этическом суждении «человеческая жизнь священна» (чего наука не может проверить) может быть скрыто фактологическое утверждение «человеческая душа бессмертна» (с чем наука готова полемизировать). И когда американские националисты заявляют: «Американская нация превыше всего», – это, казалось бы, этическое суждение на самом деле основывается на фактологическом утверждении типа «Америка была форпостом большинства нравственных, научных и экономических достижений последних нескольких веков». Если научному анализу притязание американской нации на верховенство не поддается, то, развернув скрытое в нем утверждение, мы очень даже можем проверить, действительно ли США внесли столь непропорционально огромный вклад в нравственный, научный и экономический прогресс человечества.

Это привело некоторых философов, в частности Сэма Харриса, к убеждению, что наука способна решить любую нравственную дилемму, так как в глубине человеческих ценностей всегда заключены какие-то фактологические утверждения. Харрис считает, что для всех людей существует одна наивысшая ценность – минимум горя и максимум счастья, – а потому все этические разногласия сводятся к фактологическому обоснованию наиболее эффективного пути к максимальному счастью[142]. Исламские фундаменталисты ищут счастья на небесах; либералы верят, что человек тем счастливее, чем больше у него свободы; германские нацисты тешат себя мыслью, что всем будет лучше, если распоряжаться планетой позволят Берлину. По теории Харриса, между исламистами, либералами и нацистами нет этического спора; у них есть фактологическое расхождение во взглядах на пути достижения этой общей цели.

Но даже если Харрис прав и все человечество грезит о счастье, его догадка практически неприменима в решении этических споров, поскольку у нас отсутствует научное определение измерения счастья. Вернемся к электростанции «Три ущелья». Положим, мы соглашаемся с тем, что конечная цель проекта – сделать мир счастливее, но как можно сказать, чт? сделает его более счастливым: производство дешевой электроэнергии или сохранение традиционных жизненных укладов и спасение уникального речного дельфина? Не разгадав загадку сознания, мы не найдем универсального измерителя счастья и горя и не научимся сопоставлять счастье и горе разных индивидов, а тем более разных видов. Сколько генерируется единиц счастья, когда миллиард китайцев наслаждается дешевым электричеством? Сколько вырабатывается единиц горя, когда с лица земли исчезает целый вид речных дельфинов? И вообще, являются ли счастье и горе математическими категориями, поддающимися сложению и вычитанию? Лакомиться мороженым приятно; встретить любовь гораздо приятнее. Можно ли съесть достаточно мороженого, чтобы количество полученного от этого удовольствия сравнялось с тем, что получаешь от любви?

То-то и оно: хотя наука способна привнести в этические споры гораздо больше, чем мы обычно думаем, есть черта, которую она не в состоянии перейти, по крайней мере пока. Без направляющей руки какой-либо религии невозможно функционирование масштабных социальных структур. Даже университеты и лаборатории нуждаются в религиозной поддержке. Религия дает этическое оправдание научным исследованиям и взамен получает право влиять на научные планы и использование научных открытий. Историю науки не понять вне ее связи с религиозными верованиями. Ученые редко обращают внимание на этот факт, но научная революция началась в одном из самых догматичных, нетерпимых и клерикализованных обществ в истории.