Глава 4

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 4

ГРОЗОВАЯ ВЕСНА

ТАЛИСМАН

В день окончания Морского корпуса и производства Акселя в корабельные гардемарины Елизавета Камилловна передала ему наследственную реликвию: описание вошедшего в историю героического перехода русских войск через замерзший Кваркен. Если вы помните, этот документ занимал в семье Бергов особое место: дед Акселя подарил его своему сыну Иоганну в день производства его в офицеры в 1851 году. И теперь Елизавета Камилловна по завещанию покойного мужа передает драгоценный талисман своему сыну в столь же знаменательный день в мае 1914 года.

В наше несентиментальное время это кажется маловажным и даже несколько смешным — ну кто теперь придает большое значение легенде, бумажке? — но для Акселя это явилось важным событием. Он стал взрослым и понимал цену мужества, символ которого получал от своего предка генерала Берга, принимавшего участие в этом походе. Во всяком случае, старинный документ он воспринял как эстафету поколений и решил пронести ее через всю жизнь.

Молодой Берг, готовясь выполнить свой долг, твердо решает быть достойным своего имени. Вот почему в один из последних мирных вечеров перед уходом в действующий флот он с волнением перечитывает неприхотливый рассказ о далекой войне между Россией и Швецией, исход которой был обеспечен героизмом русских солдат.

«Произошло это в Ботническом заливе, который, расширяясь постепенно в обе стороны при своем начале у Оландских островов, сужается между финским городом Ваазои и шведским городом Умео и образует пролив шириною около ста верст, называемый Кваркеном. В середине его находится несколько групп островов, состоящих по большей части из необитаемых, неприступных скал. Летом пролив Кваркен — вследствие множества отмелей и неровностей своего грунта — опасен для судоходства; зимой он полностью замерзает и таким образом связывает оба противоположных берега. Однако этот зимний путь крайне труден и опасен. Большие щели во льду и открытые места, припорошенные снегом, угрожают своими замаскированными пропастями. Часто внезапная буря разрушает ненадежный мост и выгоняет лед в открытое море.

До того как генерал Барклай-де-Толли принял командование Ваазским корпусом, его предшественник генерал-лейтенант князь Голицын приказал десяти специально отобранным донским казакам перейти через Кваркен, чтобы собрать сведения о неприятеле. Преодолев все трудности, казаки перешли пешком по льду на остров Гадден, напали неожиданно ночью 15-го февраля на шведский пикет, взяли его в плен и вернулись с донесением о том, что переход целого армейского корпуса с багажом и артиллерией невозможен. Это соответствовало также мнению шведов и финнов». Хотя Финляндия была в основном покорена на протяжении февраля 1808 года, мир с Швецией заключен не был и Швеция не признавала отхода Финляндии к России.

Главная надежда была на переход через Кваркен как самый неожиданный для врагов. Но князь Голицын, командовавший Ваазским корпусом, доложил императору Александру I, что переход невозможен. Назначенный вместо Голицына Барклай-де-Толли также писал в донесении о невозможности перейти зимний Кваркен. На донесение Барклая от 23 февраля 1809 года ответил военный министр Аракчеев: «Генерал с Вашими талантами не нуждается в инструкциях. В данный момент я хотел бы быть на Вашем месте. Министров имеется много, а переход через Кваркен может быть выполнен только Барклаем-де-Толли».

И хоть Аксель Берг еще не знал, что ему предстоит воевать недалеко от этих мест, он был захвачен драматическим сплетением обстоятельств, столкновением долга и невозможности его выполнить.

Что он почувствует перед лицом опасности? Как поведет себя при обстоятельствах, требующих от человека особых качеств, «прыжка» над собственными возможностями? В подобную острейшую коллизию он и вглядывался жадными глазами.

«Диспозиция Барклая-де-Толли перед переходом через Ботнический залив была следующей, — читал гардемарин Берг в бумаге деда. — Войска были разделены между двумя подразделениями. Первым командовал полковник Филиппов, вторым генерал-майор Берг. У него под началом были гренадерские и мушкетерские полки, двести казаков и шесть пушек.

Отобранные подразделения собрались на Кваркенких островах и стали ожидать обеспечения и продовольствия. 7 марта они провели в биваке на необитаемом острове Вальгрунд на расстоянии двадцати верст от берега. Видны были только безграничная снежная пустыня и гранитные скалы Эйланда. Все казалось могильным камнем вымерзшей природы. Не было ни малейших признаков жизни, не было ни деревьев, ни кустов, ничто не нарушало однообразия безнадежной пустыни. Зима господствовала со всеми своими ужасами. Войска должны были терпеть мороз без огня и палаток. 8 марта в 5 часов утра все войска, расположенные на острове Вальгрунд, пошли в ледовый поход. Первое подразделение впереди, во втором — с генералом Бергом находился сам Барклай-де-Толли. Далее следовали артиллерия и резервы.

При первых шагах по промерзшему морю выявились казавшиеся непреодолимыми трудности. Сильный шторм, бушевавший зимою, переломал лед на Кваркене и нагромоздил торосы. Издали эти ледяные горы представляли необычную картину: казалось, что большие морские волны замерзли на лету. Трудности продвижения возрастали с каждым шагом.

То приходилось влезать на ледяные горы, то надо было огибать их стороной, то предстояло выкарабкиваться из глубокого снега, покрывавшего лед. Воины, утомленные и вспотевшие, несмотря на жестокий мороз, с трудом передвигались, а сильный ветер с севера перехватывал дыхание и сковывал тело и душу, вызывая опасения, что он превратится в ураган и переломает лед под ногами.

Наконец после утомительного двенадцатичасового перехода корпус Барклая-де-Толли дошел до прибрежных шведских островов.

Решено было напасть на Умео с двух сторон. Первая колонна получила приказ продвигаться прямым путем к берегу, вступить там в бой с неприятелем, отвлечь его внимание и, не давая решающего сражения, оттянуть время до прихода второй колонны.

И вот в полночь вторая колонна, во главе которой находились Барклай-де-Толли и Берг, начала поход к городу. Все трудности, которые солдаты пережили до того, казались игрой по сравнению с тем, что их ждало теперь. Без всяких признаков дорог, в глубоком снегу, в мороз, русские войска преодолели десять миль за восемнадцать часов. Когда они дошли до устья реки Умео, утомленные солдаты почти не могли двигаться. В этих условиях было невозможно что-либо предпринять, и войска расположились на бивак на льду, на расстоянии всего нескольких верст от неприятеля. Из нескольких кораблей, зимовавших в устье реки, два были разломаны на дрова, и солдаты вновь ожили, согревшись у огня, явившегося величайшей роскошью. В тот же вечер войска вступили в бой…»

Русские победили.

Эта победа была обеспечена героизмом солдат и неожиданностью нападения. Войска Барклая-де-Толли с триумфом вступили в город, в стенах которого впервые в истории появились неприятельские знамена.

На протяжении двух суток русские войска прошли около ста верст по нехоженым путям, в условиях сильного мороза, через лед и глубокий снег и своим неожиданным появлением завоевали целую провинцию. Шведы открыто признали, что они ошибались в своих стратегических расчетах, считая совершенно невозможным осуществить переход через Кваркен.

Не стилистические красоты этого документа привлекают внимание, а то значение, которое он сыграл в формировании личности Берга. Видно, и Александр Берг, переписавший его для Иоганна Берга, и Иоганн Берг, оставивший его для сына, и Елизавета Камилловна, сберегшая его, придавали этой бумаге особое значение, находя в ней огромную эмоциональную силу.

Героическое прошлое народа стало для Берга опорой при вступлении в самостоятельную жизнь.

Допустимо ли, что в спешке жизни мы иногда забываем о своих предках, об их делах, может быть, не столь героических, как Кваркенский поход, но тоже, возможно, немаловажных для воспитания патриотизма, честности и долга? Зачастую хозяин собаки знает ее родословную лучше, чем свою собственную. Мы обычно отмахиваемся от своих предков, хоть они и могли бы помочь нам лучше понять самих себя. Ведь хорошие наклонности не поселяются в человеке сами собой. Их надо воспитать в себе, поверив тем, кто имел эти качества, почувствовав желание им подражать, брать с них пример.

ПЕРВАЯ ДРОЖЬ СЕРДЦА

Размышляя о начальной поре жизни Берга, приходишь к выводу, что ему очень повезло. Повезло потому, что его воспитанием в детстве занимались бережно и тонко: мать, отец, дед и в некотором смысле даже отдаленные предки. Он учился в хороших школах, немало из них вынес не только в области знаний, но и в нравственном отношении. Ему повезло и в юности – на него влияла, а значит, воспитывала, молодая женщина, его подруга, женщина, чье душевное изящество оставило в его жизни неизгладимый след.

Покинем замерзший Кваркен, забудем на время, что наш герой собирается на войну, и отправимся в Петербург. После ледяных скал и буйного ветра Кваркена нас ослепляют теплота и уют дома, в который мы вошли. В нем гремит музыка, окна ярко освещены. В танце мчатся пары. Среди них и наш герой. Он в парадной гардемаринской форме, в белых замшевых перчатках. Он не может справиться с улыбкой и счастливым блеском глаз — в его объятиях танцует очаровательная блондинка с огромными серыми глазами и припухшим, словно бы заплаканным ртом. Впрочем, это сравнение сейчас не годится, слезам здесь не место, они, увы, появятся в дальнейшем.

Сейчас она возбуждена и нескрываемо счастлива. Это жених и невеста, Аксель Берг и Нора Бетлингк.

Аксель познакомился с семьей Бетлингков у родственников по линии деда. С 1908 года дом Бетлингков — чуть ли не единственный, где постоянно бывал наш гардемарин.

Мать с сестрами к тому времени уже жили в другом городе, дед совсем постарел, и ладить с ним было трудно. Правда, несколько раз в году у него собирались все родственники. На Новый год Аксель обычно привозил ему поздравительное стихотворение на английском, немецком или французском языке — дед получал в этот день пятьдесят четыре стихотворения — от каждого внука. Детская дружба с дедом постепенно выродилась в весьма формальные взаимоотношения. Зато семья Бетлингков занимала в сердце Берга все большее и большее место. Постепенно она стала его опорой. Его очень привлекала царившая там обстановка. Бетлингки и дома были всегда заняты. Кто-то рисовал, кто-то импровизировал. Иногда Аксель, Нора и ее отец устраивали камерные концерты. Нора и отец сменяли друг друга у рояля, Аксель оставался верен своему Гварнери. Мать вязала или шила. Часто Бетлингк рассказывал о случаях из своей врачебной практики. В дальнейшем, когда Берг стал членом семьи, он тоже включился в дружеский обмен впечатлениями, рассказывал о своих плаваниях, о новой технике, и это вызывало неизменный интерес. Хотя все члены этой семьи были очень далеки от моря и кораблей, круг интересов их был широк.

Зимой в доме Бетлингков раз в месяц устраивались званые вечера. Молодежь танцевала или разыгрывала спектакли, старшие, возбужденные хаосом в стране, обсуждали политические проблемы.

Это была очень благоприятная среда для формирования человека, и Берг навсегда остался благодарен Бетлингкам за тот мир чувств, который они щедро открыли ему и куда ввели его. Обстановка в семье Бетлингков привлекала юношу еще и тем, что она напоминала детство, уют берговского дома при жизни отца, чего он затем надолго был лишен. Здесь верили в то, чему его с детства учила Елизавета Камилловна, была та же атмосфера взаимопонимания и дружбы.

«ГОРЮ И НЕ СГОРАЮ»

Трудно даже сказать, кто сначала привлек внимание Акселя: Нора или ее отец, известный петербургский терапевт Рудольф Ричардович Бетлингк.

Бетлингк работал главным врачом страхового общества «Саламандра», крупнейшего в России, того весьма знаменитого общества, девиз которого — «Горю и не сгораю» — прославил его, во всяком случае, сделал героем не одного фельетона. Но ничего юмористического в деятельности этого заведения не было. Оно имело даже несколько мрачный характер — страхование имущества и жизни при пожарах и прочих несчастиях. В области страховки недвижимости применялись старые методы, оправдывавшие себя веками, но при страховании человеческих жизней «Саламандра» стояла на позициях самой передовой науки.

Обществу было необходимо знать, какова вероятность того, что, застраховав жизнь клиента, оно получит прибыль. Обязанностью доктора Бетлингка было определять, как долго клиент будет финансировать общество на этом свете, и он строил свои прогнозы на математической основе.

Нет, он не имел дела с интегралами, дифференциалами, рядами Фурье и биномом Ньютона. Но он великолепно владел теорией вероятностей и статистикой, той частью математики, которая была и остается королевой страхового дела и многих других областей прикладной науки.

Как ни странно, но именно Рудольф Ричардович, доктор медицины, впервые по-настоящему открыл Бергу красоту и мощь теории вероятностей и статистики.

— Мы с вами коллеги, молодой человек, — говорил Бетлингк своему новому знакомому, — каждый шаг моряка и врача основан на теории вероятностей, вы согласны?

Юный моряк поначалу только хлопал глазами.

— Ну как же, — уверял его этот изящный человек в чеховских очках, элегантный и вылощенный, — как же, посудите сами: стрельба, навигация, астрономические наблюдения, съемка местности, наконец, определение своего места в море – это же все сплошная теория вероятностей. Как вы определяете, скажем, вероятность попадания снаряда в цель? Да почти так же, как поступаем мы, когда хотим узнать, как скоро смерть заденет своей косой пациента. Какова вероятность попадания в цель ее смертоносного оружия? Я исследую больного, его здоровье, образ жизни, изучаю характер деятельности, свойства натуры, вкусы и склонности. Учитывая все это, можно вполне точно прогнозировать жизнь человека.

Берг стал с удовольствием помогать доктору в его чуть ли не детективных исследованиях. Изучая истории болезней клиентов, они оба впадали в азарт и спорили до хрипоты. Беспристрастная математика их мирила. Как часто Берг будет вспоминать доктора через сорок лет, когда увлечется кибернетикой, математической основой которой являются теория вероятностей и некоторые разделы статистики.

Дружба с доктором будет крепнуть по мере того, как юноша превратится в мужчину, и продлится до самой смерти отца Норы. Жизнь этого человека трагически оборвется в 68 лет, и вряд ли он мог предсказать себе, что умрет полным инвалидом. Только любовь семьи спасет его от сумасшедшего дома.

Но в ту пору, когда с ним познакомился Берг, он был веселым здоровяком, увлекающимся лыжами, теннисом, греблей. Его окружал ореол героя русско-японской войны. Он отличился на фронте как военный хирург. В Куоккале, где у доктора была дача, его любила вся молодежь, и он был вдохновителем лодочных гонок и устроителем домашних спектаклей, далеких прогулок и пикников.

Рудольф Ричардович обладал необычайной широтой интересов. Он знал иностранные языки, много читал, был знаком с интересными людьми: писателями, художниками, учеными — клиентура у него была обширная. Кроме того, доктор Бетлингк работал врачом Мариинского театра, так что среди его пациентов и друзей были многие известные в то время артисты. С некоторыми из них Аксель Берг познакомился у доктора, о других доктор ему рассказывал.

Его домашний кабинет гипнотизировал Берга. В этой комнате он вместо стен видел почти сплошные книжные шкафы. Какие там стояли книги! Вольтер, Дидро, Руссо – в подлиннике, вся русская классика, многие книги с автографами. В простенках между книжными полками висели картины, почти все — кисти современников и большинство подарки авторов. На изящных тумбочках стояли многочисленные скульптурные работы, многие из них — дело рук самого доктора, увлечение скульптурой он считал своим хобби. Правда, тогда это слово еще не вошло в моду, поэтому он пользовался другим, называя себя скульптором-дилетантом.

От Бетлингков Берг уносил редчайшие книги, которых, конечно, не было в библиотеке Морского корпуса, хотя она славилась как одна из лучших в Петербурге, и, возвращая их доктору, обсуждал с ним самые различные вопросы, начиная от правил игры в теннис до этических проблем войны и служения человечеству. Они много говорили о смысле жизни, о роли искусства, о ценности самовоспитания. Буквально с первого дня знакомства, кроме общих интересов, у них появилось и яблоко раздора: это был вопрос о врожденном превосходстве одних людей над другими.

— Но, мой юный друг, — горячился доктор, — вы же не можете отрицать роли врожденных способностей, наследственности?

Эта тема очень возбуждала доктора, и его плохая русская речь с акцентом прибалтийского немца становилась еще более причудливой, чем обычно.

— Могу, — спокойно возражал Аксель, — человек сумеет достичь всего, если захочет и проявит настойчивость.

— Вы преувеличиваете, мон шер, преувеличиваете, — доктор снисходительно похлопывал юношу по плечу, — нельзя, знаете, du mutest dir zu viel zu, как это по-русски, ну, слишком многое берешь на себя, что ли. Из ничтожества нельзя сделать человека, уверяю вас. Возьмите нашу Сашу. Мы забрали ее, сироту, из детского приюта. Она воспитывалась в тех же условиях, что и Нора. Мы учили ее, и что же? Полная неспособность. И кто она фактически? Подруга Норы? Компаньонка? Прислуга? Уверяю вас, мы любим ее как дочь и не жалели денег на образование. Мы старались… Но эта вечная, welt-schmertz, как это — мировая скорбь…

Доктор своей эластичной походкой мерил обширный кабинет, уставленный редкой мебелью и антикварными вещицами.

— Плохо старались, — начинал возбуждаться и гардемарин, впрочем, его волнение не выдавал ни голос, ни цвет лица, только все больше набухали настороженностью веки и сужались глаза, что всегда будет характерным признаком его внутреннего смятения. — Желания к самоусовершенствованию вы ей не привили, может быть, вы и приглашали к ней тех же педагогов, что и к Норе, но у нее, возможно, не было стимула. К чему вы ее готовили? Ведь она понимала, что никогда не займет в обществе того положения, что ваша дочь.

У нее не было уверенности в своих силах, а как раз этого вы в ней и не укрепили…

— Вы преувеличиваете, поверьте, мой друг… вы… вы, как бы сказать, излишне усложняете потенциальный интеллект Сашеньки. Она милая, симпатичная девушка, но, простите меня, parvenu, как говорят французы, у нее отсутствует врожденное благородство, присущее вам и Норе…

— Но никакого врожденного благородства не существует, профессор, человек сам способен развить в себе нужные черты характера, волю, мужество…

— Не всегда мы добиваемся, чего хотим. В жизни всякое бывает…

Если бы доктор знал, какое горькое пророчество таят его слова!

Самосовершенствование уже тогда было коньком юного Берга. Это прекрасно иллюстрировала его тетрадка — афоризмы о долге, о честности, о таланте. Доктор никогда не видел этой тетради и не знал, что юноша много размышляет над вопросами самосовершенствования и самовоспитания, и ему казалось, что он спорит только потому, что во все времена молодость не любила соглашаться со старостью, не доверяла ей и всегда хотела повернуть жизнь по-своему.

Часто к спору присоединялся кто-нибудь из гостей: знаменитый астроном Глазенап или ближайшие друзья доктора, братья Струве, тоже астрономы, из семьи, насчитывающей три поколения астрономов. Одни поддерживали хозяина дома, другие — юного моряка.

Время двигалось к обеду. Бетлингк поглядывал на часы. Сейчас раздастся стук в дверь — Нора придет звать их к столу.

НОРА

Нору он полюбил не сразу, возможно, года через три после знакомства. Несомненно, она привлекла его внимание, но он не сумел понять новое чувство, и оно исподволь зрело в сердце мальчика. С доктором все было ясно. Это первая настоящая мужская дружба с ее спорами, приобщением к жизни взрослых людей. А вот с Норой — все было загадкой.

Хотя что удивительного было в том, что первая девушка, которую Аксель встретил на своем пути после затворнической жизни в Кадетском и Морском корпусах, где он не видел ни одной женщины, а от сестер давно отвык, первая, и к тому же хорошенькая, поразила его воображение? Впрочем, Нора производила впечатление не только на неоперившихся юнцов. В доме Бетлингков всегда бывало много молодежи. Там проводили вечера двоюродные братья и сестры, товарищи Норы по музыкальной школе, по школе изобразительных искусств, молодые актеры Мариинского театра. Это был открытый гостеприимный дом, и многие из гостей приходили отнюдь не ради доктора. Они приходили к Норе, и некоторые из них предлагали ей не только билеты в театр и на вернисажи, но и свои сердца.

Берг не мог дарить Норе дорогие подарки. Большая часть его карманных денег уходила, как мы знаем, на чистку белых перчаток. У него было другое оружие: прямота, решительность, мужество, столь привлекательное для молодых девушек.

Все было решено между ними, когда Берг перешел в третью роту Морского корпуса. В этот год он принес две присяги — отечеству и подруге.

По мере того как Аксель «врастал» в семью Бетлингков, он все более понимал, что Нора превосходный товарищ. С ней не менее интересно, чем с доктором. Пожалуй, даже приятнее, она не подавляла его своей ученостью, устоявшимися взглядами, она сама переживала период исканий. Дружба с Норой была даже полнее, чем дружба с доктором. Нора не только обогащала друга своими интересами, но жадно впитывала в себя его открытия, его удивление.

Они вместе мечтали о будущем.

— Ты обязательно станешь адмиралом, — говорила Нора, и что-то в ее взгляде, какая-то смесь ожидания, приказания, восхищения, заклинания заставляла его поверить в то, что в другие минуты показалось бы несбыточным и самонадеянным. Но с Норой это виделось само собой разумеющимся.

— Конечно, конечно, — соглашался Аксель, и взгляд этой девушки снова включал в нем тот праздник, который он впервые почувствовал тогда, в детстве, в обжигающих волнах Балтики.

— А ты станешь знаменитой пианисткой, — говорил он, чувствуя в себе потребность одарить и ее щедрым будущим.

— Нет, наверно, художницей, — задумчиво возражала Нора, и какое-то беспокойство пробегало по ее лицу.

«Она боится, что не выздоровеет и не сможет играть!» — догадывался Аксель, и ему становилось нестерпимо больно, и он подыскивал какую-нибудь шутку, чтобы отвлечь ее от черных мыслей, от несчастья, которое в семнадцать лет надолго приковало ее к постели.

— Ты будешь писать море и корабли, — говорил он. — Но ведь ты не умеешь отличить рей от лееров и думаешь, что брам-стеньга это то же, что бром с валерьянкой.

— Я научусь, — смеялась Нора, — сегодня же начну изучать морской словарь. Клянусь фок-мачтой!

Нора была талантлива.

Учась одновременно в Петришуле, в музыкальной и художественной школах, она еще изучала несколько языков и вполне владела ими. Она считала, что человек должен знать все — просто недопустимо, если что-то остается за бортом жизни. Она чувствовала себя уверенно лишь тогда, когда находила ответ на каждый свой вопрос. Жизнь бедна, если в ней есть хоть малейший пробел. Поэтому она жадно читала, ее влекли книги по искусству, по истории цивилизации, о путешествиях, но прежде всего о музыке — она с детства поняла, что искусство и музыка будут ее основным делом.

Но случилось так, что хроническая болезнь сердца часто приковывала ее к постели, и она не могла удовлетворить свою жажду к путешествиям иначе, чем через книги. Она не унывала, знала, что и Жюль Верн никогда никуда не ездил и весь мир видел лишь сквозь стены своего кабинета. Но это не помешало ему разглядеть его лучше многих.

Лежа в постели, она сохраняла прежний режим дня: два часа на языки — английский, французский, немецкий; четыре часа на рисование, не менее четырех — чтение. А как только удавалось встать, она стремилась к роялю и играла, играла, играла. Конечно, не так как до болезни, по семь-восемь часов, а хотя бы понемногу, по нескольку раз в день, вопреки запрету врачей, несмотря на упреки матери и отца. В те дни, когда приходил Аксель, она старалась не играть без него, экономя силы, — в эти дни они разучивали какой-нибудь дуэт для скрипки с фортепьяно.

Но если были силы, она большую часть дня рисовала: всех и все. Всех, кто заходил проведать ее. Она писала превосходные портреты, которые после окончания художественного училища открыли ей двери в Академию художеств, в класс знаменитого портретиста Кардовского. Она рисовала и то, что рождало ее воображение, тогда ее рисунок терял конкретность и становился воздушным и причудливым, а краски фантастически неуловимыми. Было что-то в этих легких мазках и сиренево-голубовато-розовых тонах от Дюлага, от его необыкновенных иллюстраций к «Тысяча и одной ночи», сюжет которых, переплетаясь с сюжетами Жюля Верна, и рождал особый стиль рисунков Норы.

Она увлекалась и живописью по фарфору. Этому ее научила Елизавета Камилловна, с которой она познакомилась в ту пору, когда мать Акселя еще жила в Петербурге. С этой тонкой работой может справиться только очень аккуратный человек, терпеливый художник с особым чувством колорита. Чтобы краски на фарфоре сохранились, изделия надо обжигать, а это связано со специфической трудностью. При обжиге цвета красок существенно изменяются. И, накладывая их, художник должен воспринимать не исходный цвет, а тот, пока невидимый, но единственно нужный. Это целая наука. Ее в совершенстве знала Елизавета Камилловна, и этим увлеклась Нора. После отъезда Елизаветы Камилловны они продолжали поддерживать связь через Акселя, писали друг другу письма, обменивались работами. Мало что сохранилось у Акселя из работ Норы, но одна миниатюра, портрет ребенка на фарфоре, всегда стояла у него на письменном столе. Трудно представить себе, как ухитрился он пронести столь хрупкий черепок через долгую и сложную жизнь… более полувека этот сувенир неизменно был рядом с ним.

Увлекалась Нора в ту пору и поэзией. Так как сутолока повседневной жизни теперь не съедала ее времени, она заново открыла для себя Гейне и Гёте, с упоением читала «Путешествие на Гарц», «Манфреда», «Дон-Жуана» и поражалась притягательной силе и причудливо-соблазнительным образам, которых никогда не встречала в обыденной жизни. А Ростан с его принцессой Грёзой, а Суламифь… Они переносили ее в мир мечты, романтики. В душе Норы созревало какое-то особое ощущение красоты и прелести, преклонение перед силой человеческого воображения, которое из хаоса окружающих звуков и красок складывает удивительную сказку музыки, поэзии, живописи.

И когда приходил Аксель, они не успевали пересказать друг другу все вновь открытое ими за несколько дней. Нора не только делилась с ним тем, что узнала, о чем думала, не только отстаивала полюбившихся ей немецких поэтов от неприязни, возникшей у него по милости Бурей, но с жадным любопытством слушала его: он был из другого мира, реального, волнующего, где действующими лицами были море, загадочные шхуны, дредноуты, линкоры, крейсеры; она героически пыталась научиться различать их хотя бы по картинкам. Если позволяло здоровье, она сопровождала Акселя в Морской музей, и он показывал ей этот мир, которым увлекался в полную силу восемнадцати лет. Они часами простаивали в порту, там можно было увидеть корабли всех стран, и Нора с удовольствием пополняла свое морское образование. Вот только плавать она не умела и как огня боялась воды. Но, преодолевая страх, выходила с Акселем на яхте в залив.

И когда ее бесстрашный рулевой, по-прежнему без рифов в сильный ветер, чуть ли не клал яхту набок, Нора от ужаса становилась зеленой, а глаза ее округлялись, как у птицы. Однако она не жаловалась и стоически продолжала готовить себя к роли жены моряка.

Объяснение состоялось на четвертом году знакомства у Крестовского острова, после одной из морских прогулок. Отважный моряк хотел выбрать местом признания яхту, но вовремя одумался: на яхте у Норы вряд ли хватило бы сил выслушать и понять его. На яхте она могла решать только один вопрос: утонут они или нет? Поэтому признание в любви состоялось не в столь романтическом месте, зато в более надежном: по дороге домой на конке (проезд три копейки в один конец).

Нора объявила о своем решении Бетлингкам, Аксель написал матери и сестрам; родители удивились этому событию меньше, чем сами его герои, — этого, как видно, ждали давно. Детей благословили. Нора и Аксель стали женихом и невестой.

Я смотрю на фотографию Норы, и мне понятен выбор Берга. Нору не назовешь красавицей, но у нее лицо, которое не может не привлечь внимания, не возбудить интерес. Это лицо думающего человека, лицо умной, обаятельной женщины. Это глаза, заглядывающие в душу, они говорят о тонкой, впечатлительной, эмоциональной натуре. С фотографии она смотрит так, как редко смотрят в объектив: без позы, сквозь аппарат, прямо в душу зрителю или куда-то вдаль, где в облаке времени поджидает ее печаль. И она знала о своей грустной судьбе, это видно на всех ее фотографиях — вот она опустила на колени вязанье и приподняла округлое женственно-мягкое лицо в пушистом ореоле волос, уголки губ чуть опущены, рот обиженного ребенка; вот она в белом летнем платье, может быть на яхте, ветер треплет ее волосы, она вся пронизана солнцем, но не радостью. Чуть запрокинула голову и к чему-то прислушивается — может быть, она слышит первые тревожные звуки? Это весна пятнадцатого года, муж уходит в боевое плавание…

ВОЕННАЯ СВАДЬБА

В первый период войны Берг служил младшим штурманом на «Цесаревиче». Ему было обидно. Обидно, что не удалось заграничное плавание, обидно, что попал на «Цесаревич», старый корабль, поврежденный еще в русско-японскую войну, когда японцы без объявления войны атаковали нашу эскадру в Порт-Артуре. В первом же бою «Цесаревичу» всадили торпеду. После окончания войны «Цесаревич» перевели на Балтийское море, и к тому времени, когда Берг пришел на него, ветеран имел за плечами много лет верной службы. Хорошо, что он не попал в первые ожесточенные бои, они могли оказаться для него последними.

Бергу так хотелось попасть на один из современных кораблей — тогда появились корабли типа дредноут, красавцы с двенадцатидюймовыми пушками. К этому времени они вступили в строй на Балтийском флоте. Некоторые из них покроют себя славой во время революции и, получив новые имена — «Марат», «Октябрьская революция», много лет послужат Советам.

Весной 1915 года «Цесаревич» и другие большие корабли ушли в Оландские шхеры, те самые шхеры, которые вдоль и поперек исследовал молодой штурман «Цесаревича» еще в детские и юношеские годы. Здесь шла настороженная война нервов. Немцы пытались просочиться в Финский залив, а «Цесаревич» и другие корабли этому мешали. На одном из скалистых островов были установлены четырнадцатидюймовые пушки. Они прикрывали внезапные вылазки и поспешные отходы русских кораблей.

Из шхер корабли выходили в море и преграждали врагу путь к Петрограду и другим русским портам. (В одном из походов «Цесаревич» получил новое повреждение.)

Зимой война на море затихала и корабли ремонтировались. В это зимнее затишье некоторые офицеры даже получали отпуска и возвращались домой к почти мирной жизни.

И, как ни странно, в это тревожное военное время игрались многочисленные свадьбы. Такова ироническая логика событий. Война приводит к ряду неизбежных последствий. Во время войны люди гибнут, а уцелевшие спешат жениться. Во время войны рождается мало детей зато после войны рождаемость значительно больше, чем в обычное время.

Если рассматривать Первую мировую войну глазами нашего героя, она была богата событиями. В конце четырнадцатого года, когда Берг плавал на «Цесаревиче», умер

89-летний Антонио Бертольди. Флот стоял в бездействии в Гельсингфорсе и Ревеле, и Аксель получил разрешение выехать на несколько дней в Петроград, чтобы отдать последний долг деду. За эти несколько дней Берг успел побывать не только на похоронах деда, но и на собственной свадьбе.

Представьте себе молодого офицера на боевом корабле в период военного затишья. Впереди полная неизвестность, скорее всего смерть, или увечье, или госпиталь. Те, кто имел семьи, старались получить отпуск и провести его с семьей. Другие заводили любовниц или шатались по кабакам. Бергу был двадцать один год, когда он зимой четырнадцатого прибыл в военный Петроград. Здесь его ждала невеста. Конечно, молодые люди не хотели рисковать. Они поговорили с родителями, и свадьба состоялась.

Несколько дней отпуска прошли как один час. Аксель вернулся на корабль, Нора осталась одна. Казалось нелепым бросить семью, ехать в чужой город, чтобы жить там без мужа. Ведь она едва ходила. При ее сердце любое заболевание могло дать осложнение, и с ней все время должен был кто-то быть. Но она стремилась ближе к Акселю, пренебрегая удобствами и рискуя здоровьем.

Постепенно жизнь налаживалась. В Гельсингфорс приехали Бетлингки, привезли Сашу, наняли для молодых квартиру. Гельсингфорс уже в ту пору был культурным и приятным городом. У Бергов оказалась уютная квартира из четырех комнат в новом доме. В доме работал специальный дровяной лифт — редкая в то время роскошь. Нора окунулась в свои обязанности хозяйки и постепенно повеселела. Около нее была Саша, которая всю жизнь провела близ Норы.

С детства и до конца, когда они обе в 1942 году погибли от голода в блокированном Ленинграде.

Зимы пятнадцатого и шестнадцатого годов «Цесаревич» отстаивался в Гельсингфорсе, и Берг каждый вечер бывал дома. Текла почти мирная жизнь, и хаос первых дней их супружества обернулся семейным счастьем. Нора даже поступила в школу рисования и музыки. Знакомых у молодой четы здесь почти не было, и она в ожидании мужа много играла и рисовала. И чувствовала она себя в эти военные зимы гораздо лучше. Тяжелым периодом была только весна и лето пятнадцатого года, когда «Цесаревич» ушел в боевое плавание и до глубокой осени Нора не знала, жив ли муж.