Глава 1
Глава 1
И В ШУТКУ, И ВСЕРЬЕЗ
ЦУНАМИ
Чудеса и впрямь случаются во все времена, даже в области медицины. Полтора года Берг боролся за жизнь. Смерть отступила. После трехстороннего инфаркта, поразившего его 20 июня 1956 года в поезде на пути из Ленинграда в Москву, проходят многие и многие страшные месяцы. Июнь, июль, август — Кремлевская больница. Сентябрь, октябрь, ноябрь — санаторий Барвиха. Потом Луцино, дача под Звенигородом. Он все еще очень плох. В середине 1957 года Берга по его ходатайству освобождают от обязанностей заместителя министра обороны СССР.
Снова больница — Кунцево, снова санаторий — Узкое. Когда я познакомилась с ним в октябре 1958 года, это был больной печальный старик. Одинокий — дома трагедия, и он остается совсем один в большой пустой квартире. Без планов — какие планы, когда жизнь держится на уколах. Без надежды — какие надежды, если уже никогда не сможешь работать… Болезнь нашептывала, что в шестьдесят пять лет нереально делать серьезные прогнозы на будущее…
Если бы ему тогда сказали, что через год он будет в эпицентре борьбы за советскую кибернетику; что через три года — 14 июня 1961 года в возрасте 68 лет скажет «здравствуй» своей новорожденной дочурке Риточке; а в семьдесят станет Героем Социалистического Труда, вряд ли бы он в это поверил…
Не поверил бы? Но почему на столике у его кровати все множатся и множатся книги? Почему дежурной сестре приходится силой и хитростью изымать у строптивого больного тетрадки, журналы, прятать очки и авторучку? Темы бесед с врачами все дальше отходят от инфарктных: они спорят о каких-то живых автоматах, сравнивают схемы нервной системы и телефонных станций. Если заглянуть в тогдашние записи Берга, сразу вспомнится его дневник военных и послевоенных лет: в них то же напряжение духовной жизни, та же страсть, та же целеустремленность, только теперь точка притяжения мыслей Берга иная. Не радиолокация, пропитавшая прежние страницы, а нечто другое, имеющее странное и мало кому знакомое тогда название.
…Радиотехника, которая в двадцатых-тридцатых годах показала себя как блестящее средство связи, а в начале сороковых, во время Отечественной войны, — как первоклассное боевое оружие, к концу сороковых годов переходит в стадию почти буйного, феерического цветения. Она дает неожиданный выход в виде электронных вычислительных машин, продукта человеческого мозга столь дерзкого, что их стали возводить в ранг «искусственного мозга». И вокруг нового порождения радиоэлектроники разгорелась такая борьба, что волей-неволей электронные вычислительные машины стали боевым идеологическим оружием.
Людям свойственно увлекаться. Эта черта присуща нам так же, как способность мыслить и трудиться. И не удивительно, что рождение электронных вычислительных машин воспламенило фантазию не только обывателей, но и литераторов и ученых.
Газеты, журналы и книги всего мира запестрели всевозможными прогнозами о благах, которые несет человеку «электронный мозг», и об опасностях, таящихся в его потенциальной мощи…
Я оттолкнусь от собственных воспоминаний, от своей первой встречи с новой наукой и своего впечатления. Оно не многим отличалось и от впечатлений обывателя (потому что в тот день в первый раз в жизни я услышала о кибернетике), и от восприятия инженера, так как я уже была студенткой радиотехнического факультета и мне было легче многих понять суть услышанного.
Это было в начале пятидесятых годов в Центральном доме Красной Армии, где происходила очередная научная сессия Общества радиотехники и электросвязи имени Попова. Среди многочисленных докладов числился один с коротким названием «Кибернетика». Автор доклада — известный чешский академик, математик и философ Э. Кольман.
Доклад произвел потрясающее впечатление. Это были какие-то фантастические предсказания, почти мистические откровения. Поражало и построение доклада. Как будто на ваших глазах докладчик брал в руки яблоко, очищал его и… под кожурой обнаруживался цыпленок. Ученый говорил о хорошо известных аудитории вещах — электронике, автоматике, математике, о законах, управляющих работой машин. Но вдруг как-то оказывалось, что вы начинали за всем этим видеть и ощущать, как живет человеческий организм, как мыслит мозг! По тем временам это были почти кощунственные сопоставления, но красивые, заманчивые аналогии и прогнозы сразу брали вас в плен. Не удивительно, что кибернетика не вошла — ворвалась в эпоху.
Но самое поразительное состояло в том, что докладчик говорил не о каких-то необыкновенных, неизвестных еще человечеству открытиях, а о весьма тривиальных явлениях. В основе всех достижений кибернетики лежали обычные детальки, знакомые каждому технику из мастерской по ремонту радиоаппаратуры, — электронная лампа, индуктивность, конденсатор и сопротивление. Это они в начале века удивили ученых своей способностью рождать радиоволны и с их помощью служить средством связи. Это они, вернее — целый коллектив этих деталей, собранных в сложные схемы, сделали радиолокатор способным за много километров «увидеть» вражеский самолет или корабль, сообщить о его местонахождении и осуществить затем управление артиллерийским огнем, уничтожавшим эти корабли или самолеты. И вот в сороковых годах эти самые тривиальные детали продемонстрировали еще одну сторону своей, возможно неисчерпаемой, натуры. Множество таких контуров собранных вместе еще более изысканным образом, чем в радиолокаторе, могло уподобиться ячейкам человеческого мозга. Уподобиться в том смысле, что эти простенькие радиотехнические элементы могли проводить сложные вычислительные работы, брать на себя часть задач, свойственных до того лишь человеческому мозгу: делать выводы, переводить с одного языка на другой, анализировать сложные ситуации, прогнозировать будущее…
Согласитесь — с этим поначалу трудно примириться! Трудно поверить! Простейшие детали, организованные в огромные коллективы, названные электронными вычислительными машинами, оказались способными не только делать вычисления, но управлять чуть ли не чем угодно: самолетом, поездом, плавкой в доменной печи, цехом, заводом…
Первые шаги этих машин нагнетали удивление, страх и сенсацию.
Вот сухие факты:
1949 год. Нефтеперерабатывающий завод полностью управляется электронной машиной…
1950 год. Электронная машина управляет металлорежущим станком, изготавливающим сложные детали не по чертежам, а прямо по результатам расчета, который выполняет она же сама…
1953 год. Электронная машина пилотирует самолет по сложной траектории, представляющей собой неправильный четырехугольник. Машина управляет полетом более плавно и точно, чем летчик.
1954 год. Машина переводит отдельные, специально составленные фразы с русского языка на английский.
1955 год. Электронная машина переводит с английского языка на русский отрывки из книги по математике…
1956 год. Электронная машина виртуозно играет в «крестики нолики». Она обязательно выигрывает, если ей принадлежит первый ход…
1956 год. Электронная машина сочинила классическую сюиту в трех частях для струнного квартета.
1956 год. Кибернетический автомат, заменяющий и стенографистку и машинистку, выдает напечатанный текст речи оратора…
Мировая печать как могла раздувала одну сенсацию за другой. Это были почти такие же ошеломляющие сообщения, как последующие объявления ТАСС о запусках советских спутников и космических ракет. В то время такими ракетами были электронные вычислительные машины.
Сколько шума было поднято в зарубежной печати вокруг необычного приема, который устроили в Париже редакции двух журналов для участников Международной технической конференции! У входа гостей встречал не организатор приема, как обычно, а робот-автомат. Гость вручал ему свой пригласительный билет, и автомат громким голосом объявлял его имя и фамилию. В то же мгновение камеры телевизионных установок, нацеленные на пришедшего, передавали его изображение на нескольких экранах телевизоров в зале.
Угощали здесь тоже автоматы. Одни из них подавали бутер-броды и закуски, другие — напитки. Автоматическим виночерпиям приходилось довольно трудно: им нужно было менять состав коктейлей в зависимости от того, кто подходил к ним, мужчина или женщина. Однако механические официанты справлялись со своими обязанностями недурно…
За рубежом кибернетика сразу же приобрела шумную популярность. Она стала модой — немного пугающей, но очень притягательной. Некоторые художники, чтобы не отстать от времени, организовали нечто вроде «кибернетического» направления в искусстве. Даже церковь считала себя не вправе плестись в хвосте, и участники конгресса по кибернетике, происходившего в Бельгии, в Намюре, имели случай выслушать напутствия католической церкви.
Кибернетика стала даже пособницей рекламы. «Моды
1987 года, предсказанные роботом!» — кричало со своих страниц известное иллюстрированное издание. Сотрудники редакции американского журнала поручили вычислительной машине «Univac» определить женские моды на 1987 год. Ровно через
40 минут машина выдала результат — обобщенное описание характеристик женского платья. Вот оно: линии стиля ампир, идущие спереди назад на манер греческой одежды. Дневные платья длиннее, чем вечерние…
И писатели, конечно, дали волю своему воображению.
Однако кибернетические машины не внушали им оптимизма. Они не скупились на черные краски, описывали трагическую картину будущего человечества и предостерегали от общества мыслящих автоматов. Человека, говорили они, вытеснят машины. Наступит эра стальных людей…
Эта перспектива напугала даже создателя кибернетики Норберта Винера. Он задумался над средневековой легендой, рассказывающей, как живший во времена Рудольфа II пражский раввин Лев бен Бецалель создал Голема — глиняного раба, дровосека и водоноса. Вкладывая ему в рот записку с кабалистическим именем божьим, он оживлял его. Но однажды раввин ушел, позабыв вынуть записку, и Голем разрубил всю обстановку и затопил жилище. Потоп угрожал всей окрестности, пока сам раввин не уничтожил Голема.
Что, если кибернетические машины взбунтуются против человека?
Как показывают последние главы романа Винера «Искуситель», автор, вероятно, был бы не прочь уничтожить Голема, порожденного им самим. Но, создавая его, он не помышлял ни о какой сенсации. Все было очень просто, и в его исследованиях еще не возникло ни одного намека на приближение научного цунами…
ПРИ ЧЕМ ТУТ БОГ!
Летом 1946 года Винер был приглашен во Францию, в город Нанси, на математическую конференцию. По дороге он остановился в Англии, посетил своих коллег в Национальной физической лаборатории в Теддингтоне, в Лондонском, Кембриджском и Манчестерском университетах. И тут он впервые узнал, что в Манчестерском университете готовятся приступить к работам с быстродействующими вычислительными машинами. А в Национальной физической лаборатории еще мало кому известный Тьюринг развивает идеи, объединяющие воедино математическую логику и электронику. Винер с удивлением обнаружил, что здесь занимаются как раз тем, над чем он не раз думал и к чему привели его собственные работы. В голове его зрела мысль о книге, рассказывающей об общности законов, действующих в области автоматического регулирования, организации производства и в нервной системе. Винер даже договорился об издании такой книги с парижским издателем Фейманом из фирмы «Герман и К°».
Вернувшись в Америку, Винер приступил к работе над книгой. Но с первых шагов натолкнулся на трудность — как назвать предмет, о котором он хочет писать? Речь будет идти о заводах-автоматах с разветвленной системой контроля, регулирования и управления. По этой сложной «нервной» сети, немногим менее сложной, чем нервная система, осуществляющая связи внутри живого организма и его связь с внешней средой, будут циркулировать потоки сообщений о работе отдельных частей громоздкого аппарата.
Чтобы подобрать название новой науке, Винер стал по традиции искать какое-нибудь греческое слово, имеющее смысл «передающий сообщение». Сначала ему на ум пришло слово «angelos». Но на английском языке «angel» значит «ангел», «посланник богов». Это никак не подходило. Бог здесь был ни при чем. Какое же еще слово может подойти? И тут Винеру попалось слово «куbernetes», пришедшее, как он считал, из голландского языка и обозначающее «штурман».
Но и в голландском языке это слово было гостем. Задолго до нашей эры древние греки для навигации пользовались гребными и парусными судами. В те времена не было ни карт, ни компасов, ни лоций, ни точных часов, ни астрономических приборов для определения места вне видимости берегов — словом, не было ничего того, чем пользуются для навигации в наши дни. Гребцами были невольники. Вот и вся техника. Управлять такими кораблями, в особенности в свежую погоду и в открытом море, было настоящим искусством. Моряк по-гречески «наутес», командир корабля, от слова «хипер» — над, сверх — «хипернаутес», искусство кораблевождения «хипернаутика». Так в результате языковых мутаций и получилось слово «кибернетика». Отсюда же французское слово «гувернай» — руль. Даже наши предки в царской России называли правителей крупных областей губернаторами и эти области губерниями. Вряд ли они подозревали, что это искаженное греческое слово. Интересно, что слово «кибернетика», которое прозвучало как совершенно незнакомое, было давно хорошо известно ученым. Этим словом пользовался Платон. Его использовал французский физик Ампер, занимавшийся классификацией наук. Его применял и английский физик Максвелл в своем известном труде об автоматическом управлении. Но ни Норберт Винер, ни его друзья, работавшие над сложными проблемами автоматического управления, сопровождения и поражения воздушных целей, назвав новую науку об управлении и связи кибернетикой, не знали, что этот термин уже употреблялся в науке.
Так или иначе, но в 1948 году в парижском издательстве появилась книга под странным названием «Кибернетика».
Ни Винер, ни его издатель не возлагали особых надежд на эту книгу. Они были поражены, когда она стала научным бестселлером! Книга мгновенно разошлась. Имя Винера стало известным далеко за пределами научной среды. На него посыпались приглашения прочесть лекции, написать еще брошюры и книги о кибернетике, его приглашали в разные страны. Правда, этот энтузиазм внезапно был поприглушен. Сигналом послужил инцидент в Испании. Когда там поняли, что идеи кибернетики распространяются на социальные отношения людей, Винеру запретили читать лекции по-испански, только по-французски, чтобы его поняло как можно меньше людей. А все потому, что он не ограничивал рамки кибернетики лишь техникой.
Человеческое общество Винер неожиданно сравнивал с мостом. Если мост закрепить намертво, то его конструкция будет испытывать внутренние напряжения. Такой мост недолговечен. Только благодаря тому, что мост — сооружение не вполне жесткое, следовательно, имеющее очень многие степени свободы, нагрузка равномерно распределяется между его элементами и мост может выдержать огромные тяжести и толчки. Человеческое общество состоит из индивидуумов, связанных друг с другом многообразными зависимостями. Жесткая организация общества — тирания — гибельна для него. Людям нельзя навязывать надуманные отношения.
Винер в своей автобиографической книге признается, что «никто из нас, включая и меня, не мог представить себе, какое волнение эти идеи вызовут, появившись в печати». Его намерения, казалось, были весьма скромными.
«Моя первая задача, — писал он, — была вполне конкретна и довольно ограничена. Мне хотелось рассказать о новой теории информации, созданной Шенноном и мной, и о новой теории прогнозирования, основы которой были заложены довоенной работой Колмогорова и моими исследованиями, касающимися учета будущего движения самолета при зенитной стрельбе. Кроме того, я хотел, чтобы представители более широких слоев обратили внимание на множество аналогий между человеческой нервной системой, с одной стороны, и вычислительными машинами и системами автоматического регулирования — с другой».
То, что внес в науку Винер, оказалось куда более серьезным. Слишком большой эрудицией и кругозором обладал незаурядный ученый, чтобы ограничиться решением частной задачи. И он выдает себя, говоря: «Почти с самого начала мне стало ясно, что новые концепции связи и управления влекут за собой новое понимание человека и человеческих знаний о вселенной и обществе».
НАЧАЛО
Идеи кибернетики быстро распространились. Еще далеко в будущем оставались задачи управления заводом-автоматом и тем более человеческим обществом, но теория уже начала возводить фундамент для практики. Вначале ученые пробовали решать частные вопросы передачи информации (информация является цементом, скрепляющим и общество, и организм), вопросы связи, вопросы предопределенных реакций или реакций, вызванных обстановкой.
Кибернетика, как любая область науки, не могла родиться сразу. Она, как ребенок, проходила сложный утробный период. И если за рубежом успехи ее раздувались раньше, чем она того заслужила, если ее сделали предметом острого любопытства, когда она была еще в пеленках, то у нас некоторые ученые считали, что такой науки не существует, даже тогда, когда она стала уже невестой на выданье. Хуже того, прелестную девушку многие хотели представить бабой-ягой. Некоторые считали кибернетику чуть ли не посягательством на диалектический материализм.
По неведению или в силу ограниченности, но некоторые наши ученые, не разобравшись в существе работ Винера, поспешили объявить кибернетику реакционной наукой. Интерес, даже простой интерес к ней вызывал ожесточенные нападки. Среди собранных Бергом материалов по кибернетике, которых у него множество, есть одна подборка, пользующаяся его особой симпатией. Листая ее, он лукаво усмехается — грозится когда-нибудь издать ее. Для назидания. На папке этикетка: «Антикибернетика». Удивительное, уникальное собрание. Это вырезки и выписки из статей.
Здесь же листок, на котором Берг оставил свои беглые комментарии. Это был 1955 год, Берг еще не выступал в печати по вопросам кибернетики, но изучал ее возможности в тех областях, которыми он ведал, будучи заместителем министра обороны СССР. Он, как всегда, читал все, что мог достать по интересующему его вопросу. Большинство статей были зарубежными, но те, что появлялись у нас, вызывали его особый интерес. Вот отрывистые, характерные для Берга колючие замечания, возникавшие у него при чтении статей:
«Теперь кибернетика оказалась пус тоцветом, да еще пустоцветом выросшим на живом древе современной науки. Это на основе-то реальных научно-технических успехов! Ничего себе пустоцвет… Винер и его “команда”. Деятель из МГУ высмеивает “искусственный мозг”, “думающие машины”, “обучающиеся машины”… Вспоминает ЧЕЛОВЕКА-МАШИНУ Ламетри. Кибернетика якобы играет роль маскировки современного идеализма и поповщины и помогает им в борьбе против материализма в науке.
Еще “мысль”: “Первая промышленная революция означала потерю ценности человеческой руки из-за конкуренции машин. Современная промышленная революция обесценит человеческий мозг…”
Когда-то Кант требовал от науки, чтобы она давала ответ не на вопрос ПОЧЕМУ, а только на вопрос КАК. По-моему, это глупость. Наука должна прежде всего собрать информацию об изучаемой области, которая характеризуется наличием общих признаков, внутренних и внешних связей. Ответить на вопрос: что имеется, дать описание, классификацию, систему (ихтиология изучает рыб, орнитология — птиц и т. д.); КАКИМ закономерностям подчиняются происходящие процессы, явления (вероятно, это и есть ответ на вопрос “почему”: потому, что существует закон природы… “Как” — следуя этому закону). Дальше: для человека всегда возникает утилитарная сторона — нельзя ли с пользой для себя употребить эти предметы, вещи, законы, направить ход событий в желательную для человека сторону. Не изменять законы природы, а использовать их — вот научная логика.
Поэтому вопросы должны быть иными: что имеется — как организовано — как развивается. С точки зрения кибернетики — как управляется, для какой цели развивается… Значит, пути научного поиска направлены к выявлению состава предмета, структуры, закономерности процессов, возможности использования человеком. Найти закономерности — это, по-моему, установить причинные связи. Это, конечно, не определение, а некая ориентация. Закономерности отвечают на вопрос как, причинные связи на вопрос почему. Наука изучает состав, организацию (структуру и функции) целого и его элементов, их взаимосвязи, взаимодействие, взаимозависимости — это все относится к организации. В динамических системах закономерности развития: причинные связи, вернее причинно-следственные связи. Состав — Организация — Закономерности — Причинные связи — Возможность использования. Отсюда вытекает универсальная возможность осуществить нужную замкнутую цепочку в любой деятельности: сигнал — расчет — приказ.
Кибернетика подводит строгую количественную базу, исключающую разнобой в действиях, под многие области науки, бывшие ранее описательными.
А эти умники пишут: “Кибернетика ведет к ФИДЕИЗМУ… Если машину построил человек, то организм построил бог…” Боже ты мой!
“Социологическая теория кибернетиков направлена против исторического материализма”.
“Таковы некоторые черты кибернетики — псевдонауки, исполняющей роль верной служанки империалистической реакции”. Ужас какой-то».
Казалось бы, несколько невежественных статей не делают погоды. Но беда в том, что они создали неблагоприятный фон для новой науки. Приняв на веру то, что говорилось в упомянутых статьях, одни ученые не дали себе труда составить собственное мнение, другие сделали чужое мнение своим. В результате кибернетика даже не попала в число необходимых и важнейших понятий, которые собраны в Большой Советской Энциклопедии! В 20-м томе БСЭ, подписанном к печати в 1953 году (то есть через пять лет после опубликования работ Винера) и содержащем россыпи понятий на букву «К», есть «катафалк», «Кибела» – безвестная фригийская богиня, «кибитка», а «кибернетики» нет! Между прочим, когда я написала об этом в одной из статей в «Литературной газете», то получила письмо от заместителя председателя научного совета издательства «Советская энциклопедия». Его, конечно, не могла не волновать столь неприятная ситуация. В письме он объясняет мне тогдашнее положение дел.
«С удовольствием прочел я Вашу статью в “Литературной газете”. И по моему мнению и по мнению товарищей, статья получилась интересная, содержательная, — пишет он. — Хочу “придраться” к одному месту. Верно, что в 20-м томе БСЭ нет слова “кибернетика”. К сожалению, в этом нашло отражение тогдашнее отношение наших ученых к кибернетике. Но все-таки мы исправили эту ошибку еще в рамках Большой Советской Энциклопедии. В 39-м томе БСЭ, подписанном к печати 1 марта 1956 г., в статье “Соединенные Штаты Америки” (стр. 630), мы добрым словом помянули кибернетику, “созданную американским математиком Винером”. В 40-м томе, подписанном к печати в ноябре 1957 г., помещена большая статья “Сообщений теория”. Хотя в ней стыдливо обходится слово «кибернетика», но вся статья, по сути дела, о кибернетике. И наконец, в 51-м томе БСЭ, подписанном к печати в апреле 1958 года, помещена обстоятельная статья академика Колмогорова, которая прямо называется “Кибернетика”».
Письмо кончалось фразой:
«Я бы не стал Вам об этом писать, если бы Вы сами не пытались в статье оправдать нас и найти косвенное восполнение допущенных нами пробелов в статье “Штурманская служба”…»
Действительно, свой промах энциклопедия исправляет самым неожиданным образом. Однако тем, что задачи штурманского дела, по сути, повторяют задачи кибернетики, лишь подчеркивается, насколько удачным, органичным оказалось название «кибернетика» для науки об управлении.
В числе признаков штурманского дела энциклопедия указывает: подготовка личного состава, приборов и оборудования; изучение района действий, подготовка расчетов, необходимых для принятия решений и составления штурманского плана; осуществление его путем комплексного применения всех методов точной навигации.
Те же самые задачи ставит перед собой и кибернетика. И они возникают не только перед штурманами, но перед всеми людьми, управляющими сложной машиной, технологическим процессом или народным хозяйством. Нет, Берг не мог пройти мимо кибернетики — этого неожиданного сплава радиоэлектроники и штурманского дела. Я хочу подчеркнуть, что для Берга увлечение кибернетикой оказалось неизбежным, логичным, вытекающим из всех его вкусов и наклонностей. Вопрос «Почему он, собственно, занимается кибернетикой?» его просто изумляет. А вопрос этот ему задают частенько, особенно журналисты. Его мохнатые брови ползут вверх. Он недоуменно отвечает вопросом на вопрос:
— А как может быть иначе? Это так естественно…
Берг возглавил созданный в Академии наук Совет по кибернетике. Это было для него естественным не только потому, что он был подготовлен к новой роли опытом моряка и ученого, тем, что он одновременно штурман и радиоинженер. Кибернетика близка его натуре труженика и борца. С кибернетикой он снова оказался в бою. Да, в мирный 1959 год, когда он возглавил Совет по кибернетике, он снова был на передовой. Как когда-то на подводной лодке, он маневрирует среди «минных заграждений». Ибо каким иным словом можно назвать те опасности, сквозь которые пробивался корабль «Кибернетика»?
Забегая вперед, скажу, что наши ученые в кратчайший срок наверстали упущенное и вывели советскую кибернетику на ведущее место в мире. Верно, что при создании Совета кибернетика еще была в зачатке (для того Совет и был создан, чтобы бороться за нее, чтобы рассеять туман недоверия, чтобы организовать научно-исследовательские институты, воспитать кадры).
Но сказать, что в это время кибернетикой у нас не занимались, — это значит впасть в грубую и непростительную ошибку.
Несмотря на заградительный огонь, советская кибернетика упорно пробивала себе путь. Научную мысль остановить трудно. У настоящего ученого, если у него возникла новая идея или если он узнал о новой идее своего коллеги, отечественного или зарубежного, неизбежно возникнет потребность испытать, проверить ее: экспериментом ли, теоретическим ли расчетом, мнением товарища. Для науки не существует преград. В то самое время, когда в журналах появлялись статейки, собранные Бергом в «Антикибернетике», в десятках наших научно-исследовательских институтов кибернетика рождалась и воплощалась в реальные приборы и машины.
Она не могла не заявить о себе, как только ученый задумывался о проблемах автоматического управления в любом объекте: будь то машина или живой организм. Словом, кибернетика жила, несмотря на недоверие и замалчивание.
РОДНИКИ
Я снова хочу оттолкнуться от собственных впечатлений.
Как-то я пришла по заданию «Огонька» в один научно-исследовательский институт. Вхожу в лабораторию. В комнате царит полумрак. Казалось, в ней никого нет. Я сделала несколько шагов и, вскрикнув, остановилась. Из-за стола с шипением подползало ко мне что-то серое. Услышав мой крик, оно остановилось. Через несколько секунд оно снова зашипело, двинулось вперед и вдруг начало поворачиваться, описывая на полу круг. Закончив круг и так же монотонно шипя, оно поползло вперед и затем снова пошло по кругу. Отступив, я открыла дверь в светлый коридор, и тут странное животное — я не сомневалась, что это было живое существо, – оборвало незаконченный круг и двинулось прямо на меня…
— Куда же вы? — раздался голос из комнаты.
И я и мой преследователь остановились.
— Ведь с ней-то вы и хотели познакомиться? — С этими словами, еле сдерживая смех, из угла комнаты вышел высокий молодой человек, которого я сначала не заметила.
— Мне позвонили, что вы придете, и вот я тренировал «черепаху»… — уже открыто смеясь, добавил он.
Так я познакомилась с удивительным кибернетическим животным и с одним из его творцов, Александром Михайловичем Петровским.
«Черепаха» эта действительно походила на живую, хоть и была примитивной коробочкой, начиненной реле, лампочками, фотоэлементами, микрофонами, аккумуляторами. Она бегала в лаборатории Института автоматики и телемеханики Академии наук. Бегала, обходила препятствия, замирала при хлопке, словно испугавшись, отыскивала лампу, спрятанную за диваном. Она ловко имитировала некоторые условные рефлексы, свойственные животным, и даже обучалась несложным командам.
Дрессировка? Это, пожалуй, преувеличение, но близкое к истине. Петровский, выждав момент, когда «черепаха» терпеливо обходила его ногу, тыкаясь в нее и словно соображая, «куда пойти», хлопнул в ладоши.
И «черепаха» это запомнила!.. Конечно, не с первого и даже не со второго раза, но запомнила! И у нее выработался «условный рефлекс» на хлопок. Она «поняла», что хлопок следовал тогда, когда она обходила препятствие, и теперь, вместо того чтобы замереть, «притворившись мертвой», как она это делала раньше, черепаха воспринимала хлопок как сигнал к тому, что надо обойти невидимое препятствие. Она вела себя как павловская собака. Если собака во время каждого кормления слышала удар гонга, то слюна у нее начинала выделяться не только при виде пищи, но и при звуке гонга. Подобный рефлекс Петровский смоделировал у своей черепахи. Я видела черепаху… да, это было летом пятьдесят седьмого. А за несколько лет до того подобных черепах начал строить английский ученый Грей Уолтер. Его черепахи имитировали чувство голода. Когда аккумуляторы, приводящие их в движение, начинали истощаться, черепахи стремились к специальному месту «кормления», где поглощали электричество до тех пор, пока их аккумуляторы не заряжались.
Приблизительно в это же время отец кибернетики Норберт Винер развлекался конструированием «мотыльков», автоматически летящих на свет.
А вскоре ученые услышали о знаменитой железной мыши Шеннона, которая в поисках «сала» — магнита — в первый раз тщательно обыскивала сложный лабиринт, а после нескольких попыток сразу кидалась к «салу» по самому кратчайшему пути. Она запоминала его в результате нескольких поисков. Затем родилась забавная семейка электронных «лис» — брат и сестра Джоб и Барбара, которые играли, выделывали всякие акробатические номера, отдыхали, нежничали. А вскоре появилась электронная «поэтесса» Каллиопа, умеющая сочинять поэмы, рисовать, составлять узоры для византийских ковров….
Все эти творения ученых были прямыми потомками ленинградского механического пса, сделанного еще в 1929 году талантливым советским ученым Г.И. Бабатом, и французской собаки-робота с Парижской радиовыставки. Француженка забавляла публику тем, что резво бегала за тем, кто брал в руки фонарь, но лаяла и отворачивалась, если фонарь подносили к ее носу. Этот электронный пес должен был поехать на Нью-Йоркскую выставку, но в 1939 году трагически погиб.
Он был раздавлен автомобилем, привлекшем его внимание фарами.
«Лисы», «мыши», «черепахи» — игрушки, забавные и смешные. И не очень сложные. Вскоре вслед за учеными начали делать своих «черепах» студенты Московского инженернофизического института и даже школьники. И они вовсе не копировали известные конструкции, а вносили в них кое-что новое. Они научили двух «черепах» играть в футбол, и те забавно гоняли мячик и подражали многим смешным повадкам животных.
Да, это были игрушки, но ученые уже тогда рассматривали их как прообразы будущих, «умных» машин.
— А почему бы, — говорил мечтательно Петровский, — не послать мою «черепаху», ну, конечно, более совершенной конструкции, на Марс или на Луну? Она не заблудится, она прекрасно ориентируется. И если в задачу маленькой «черепахи» входит лишь поиск света, задачу большой «черепахи» можно усложнить. Она, безусловно, выполнит все то, чему мы научим ее на Земле. Исследует ландшафт, соберет коллекцию минералов, возьмет пробу почвы.
Уже тогда многие ученые начали всерьез задумываться над более сложными проблемами. Если существует «черепаха», то отчего нельзя попытаться создать автоматическую транспортную или сельскохозяйственную машину с «разумным» поведением? Или почему не могут быть разработаны новые автоматические регуляторы производственных процессов, учитывающие течение процесса, приспосабливающиеся к изменениям качества сырья, реагирующие на износ инструмента, то есть все более полно облегчающие труд человека?
— С помощью механизмов, аналогичных «черепахе», — фантазировал Петровский, — может быть создан автоматический диспетчер аэропорта. Такая машина, получая сведения о самолетах, идущих на посадку, в первую очередь пропустит на посадочную полосу те из них, на борту которых находится больной или подходит к концу горючее. В случае получения сигналов аварии машина-диспетчер направит самолет на запасную посадочную площадку.
По такому же принципу может работать и машина-диспетчер на железной дороге! — Александр Михайлович думал вслух, а я строчила в своем блокноте. — При формировании составов на узловых станциях прибор будет учитывать не только время прибытия вагонов, но и характер грузов. Скоропортящиеся и срочные грузы он будет пропускать в первую очередь. Это не только улучшит использование подвижного состава и ускорит доставку важных грузов, но и упростит работу сцепщиков и диспетчера.
Да и на почте такой автомат незаменим! Ведь он может при сортировке почты принимать во внимание не только расписание всех поездов и самолетов, но и количество корреспонденции и ее срочность. В памяти автомата-сортировщика будет запечатлена вся географическая карта страны, и он сможет мгновенно наметить самый простой и самый скорый маршрут.
Мечтая о диспетчере-автомате, Петровский в то время еще не знал, сколь трудна задача, решаемая диспетчером. Понадобилось почти десять лет, чтобы ученые поняли, что для ее решения нужно не только создать несравненно более мощные и быстродействующие электронные машины, но и развить совсем новый раздел кибернетики — эвристическое программирование, цель которого научить машину подражать мыслительной деятельности человека, сообщить ей элементы интуиции.
Таких машин тогда еще не было, а об эвристическом программировании никто не задумывался, но в том же институте, где бегала «черепаха», уже создавалась машина, решавшая задачу, похожую на ту, что поставил перед своей «мышью» Шеннон.
Это была очень простая комбинация реле, которые в случае необходимости оставались включенными определенное время и тем самым «запоминали» решение задачи. Та машина, которую я тогда видела, была, в сущности, еще моделью. Но стоило ее конструктору Иванову нажать какую-то кнопку, после нескольких мгновений, за которые в машине происходило что-то таинственное, на экране вдруг возникал светящийся след молнии. Иванов расплывался в улыбке. Когда спустя минуту он снова включал прибор и молния снова повторяла свой маршрут, улыбка становилась еще шире.
— Запомнила, — торжествовал он, — запомнила задание.
А потом он повторял сеанс, меняя задание, и молния — это был след «мыши», пробирающейся из исходной точки в ту клеточку лабиринта, где ее ждало «сало», — меняла свой маршрут.
В приборе, разумеется, не было никакой мыши, но был лабиринт электрических проводов. И когда Иванов нажимал кнопку, в схеме происходили тысячи всяких включений, отключений, переключений, и в результате электрическому току открывался один-единственный путь. Эта схема обладала тем свойством, что на некоторое время это состояние переключателей и реле запоминалось. Если Иванов снова включал прибор, нажимая на ту же конечную кнопку — прежнюю цель, ток снова шел прежним путем. Если эта кнопка не нажималась более долгое время, реле размагничивались, забывали, как они были соединены в прошлый раз. Из этой модели родились новые типы современных автоматических телефонных станций.
А тогда Иванов, как и Петровский, тоже мечтал вслух:
— Вы представляете, как будет работать автомат, созданный по такому принципу, скажем, для библиографических целей, автомат-библиограф? В таком автомате «сало» — это одна из ячеек, в которых хранятся библиографические карточки по определенным разделам науки, техники, искусства. Причем крупные разделы будут подразделяться на мелкие. Те, в свою очередь, будут разбиты на более мелкие, образуя как бы лабиринт поиска. Получив запрос о требуемой литературе, автомат-библиограф, как «мышь», прощупает все разделы-ячейки своей «памяти», пока не найдет «сало». То есть пока не нащупает требуемый раздел. Тогда он выдаст нужные сведения. При повторных запросах он будет делать это много скорее, чем в первый раз. То же относится и к новым АТС. Часто вызываемые номера будут соединяться очень быстро. АТС будет помнить кратчайший путь к ним. Но если этих вызовов долгое время не будет, они забудутся и придется снова учить АТС вызывать нужный номер самым коротким путем, не плутая в лабиринте всей сложной и разветвленной сети абонентов.
Самое обидное, что все эти машины и многие другие могли появиться гораздо раньше! Их рождение задержалось из-за дезорганизации, которую вносили в дело невежды. Невежды всегда высказываются первыми — ведь им не нужно время для того, чтобы подумать. У нас, к сожалению, тогда еще мало кто представлял себе истинное значение кибернетики. Одни еще вообще не слышали о ней, другие отмахивались, некоторые даже писали разгромные статьи. И нашим ученым пришлось преодолеть не только естественные преграды, которые ставила перед ними сама наука, но преграды искусственные, ненужные, отвлекающие. Тем большая им честь и хвала, так как они перешагнули и через эти преграды и сегодня шагают в ногу с учеными других стран, а часто и впереди них…
В середине пятидесятых годов у нас появилось несколько электронных вычислительных машин. Они были не очень-то надежными, не очень быстродействующими, но уже помогали в сложных математических расчетах, применялись в некоторых системах управления промышленными объектами. Вероятно, многие помнят, как нарасхват были газеты и журналы с любыми сообщениями на эти темы; какие аудитории собирали конференции, стыдливо именовавшиеся конференциями по электронной вычислительной технике, — кибернетическими их тогда еще не рисковали называть; как жадно слушали доклады Ляпунова, Панова, Шура-Бура, Гутенмахера и других наших первых кибернетиков — каждый раз они сообщали о новых достижениях «умных» машин, о новых устройствах «памяти», более емких, быстродействующих.
Но это еще не было победой, это были единичные успехи. Прогресс в масштабах страны не приходит сам собой. Новые результаты могут быть получены отдельными учеными, одной или несколькими лабораториями. Но чтобы наука стала основой промышленности, государственной мощи, кто-то должен собрать отдельные успехи воедино, все усилия в одно целенаправленное действие, в единый кулак. Ведь даже река, выворачивающая с корнем вековые дубы, прокладывающая путь сквозь горы, рождается из отдельных родников, из многих бессильных капель.
НАСТУПЛЕНИЕ
Разрозненные усилия отдельных ученых и небольших коллективов давали свои плоды. И настал момент, когда ученым стало ясно, что без координации работ в этой области, без должного руководства двигаться дальше невозможно. Тогда-то в Академии наук СССР и собрался президиум и постановил создать Научный совет по кибернетике, которому надлежит руководить всеми работами в этой области в Советском Союзе. Председателем Совета назначили академика Берга.
С чего ему надо было начинать? Да с того же, с чего он начинал, вооружая Советский флот новыми системами радиосвязи, — с выработки программы действия, с организации специальных заводов и институтов, с подготовки кадров. С чего еще надо было начинать? Да с того же, с чего начинал Берг в борьбе за радиолокацию, — с интенсивной, умной, увлекательной пропаганды значения и возможностей новой науки, с изыскания средств на ее развитие, борьбы с умалчиванием мировых достижений — страусовой тактикой, ведущей не к пользе, а ко вреду.
Для этого надо было внимательно и беспристрастно разобраться в том, что происходило в мире в области кибернетики — прогрессивного и регрессивного, полезного и вредного, что можно применить у нас, а что необходимо отбросить. А уж потом предстояло переубедить ученых, сомневающихся в полезности новой отрасли знания, и направить их усилия в общее русло на благо отечественной науки. Главное — надо было понять истоки заблуждений, причины непонимания.
Казалось, организовать работу Совета по кибернетике для Берга не сложная задача, все помнили его деятельность в Совете по радиолокации и пышный расцвет радиолокационной промышленности. Но поговорку «история повторяется» здесь нельзя принять за основу. В некоторых отношениях и сама проблема, и общая ситуация оказались более сложными. Новая наука вторгалась во многие области, не подготовленные к восприятию ее идей и методов. А ломать рутину всегда нелегко.
Лишь вначале Совет мог обойтись аппаратом из нескольких человек — председатель и три помощника, все на общественных началах. Потом он начал дробиться на секции, как стала делиться на отдельные разделы сама кибернетика. Совет превратился в содружество многих советов.
По своей сложности кибернетика оставила далеко позади радиолокацию. Она оказалась сгустком проблем, букетом разных наук, хоть и объединенных одной идеей. Это наука об управлении, но управлении в самом широком смысле слова: и в технике, и в медицине, и в педагогике — словом, в живой и неживой природе.
Ее недаром называют синтетической наукой. Она вскрывает общие законы в самых несхожих между собой областях природы и человеческого общества. Она оказалась буквально всеобъемлющей, и в круг интересов Берга неожиданно для него ворвались биология и химия, геология и хирургия, педагогика и философия, медицина и филология. Для работы в Совете Берг привлек ведущих специалистов самых различных областей науки, но ему, как председателю, обязанному руководить, направлять, увязывать их работу, потребовались титанические усилия по изучению очень далеких от радиотехники областей знаний. Он глубоко, со свойственной ему энергией и добросовестностью, изучает проблемы, возникающие перед новой наукой, определяет важнейшие направления, помогает преодолевать трудности.
Уже через год после начала работы Совета в журнале «Вопросы философии» (1960 год, № 5) появляется статья Берга «О некоторых проблемах кибернетики». Четко и ясно Берг определяет новую науку как прогрессивную, разъясняет смысл общих проблем управления в живой и неживой природе, намечает пути управления системами машин, производственными процессами, которые имеют место при воздействии человека на материю, на человеческое общество, на процессы, протекающие в живой природе. И уже в этой статье выделяются три направления развития кибернетики: кибернетики технической, гуманитарной и теоретической. И, наконец, Берг пытается решить важнейший вопрос о взаимоотношениях человека и машины. Никакой мистики, никаких кривотолков — только наука и трезвый взгляд на прогресс, который несет с собой кибернетика.
«Роль автоматизации сводится к частичной замене человеческого труда, — пишет Аксель Иванович, — но конечный эффект от применения новой техники и автоматизации зависит от того, насколько умело человек ее использует. Кибернетика, ставя своей задачей повышение эффективности деятельности человека в тех случаях, когда ему необходимо осуществить управление, отнюдь не исключает человека с его знаниями, способностями, фантазией, переживаниями и побуждениями… Новая техника повышает эффективность человеческой деятельности, механизмы и автоматы служат человеку, а не он им».
Тогда эти четкие высказывания, кажущиеся сегодня обыденными и тривиальными, были важными и, главное, своевременными тезисами, открывавшими зеленый свет кибернетике, работам, которые необходимо было форсировать, чтобы не отстать от времени, чтобы отразить последние нападки на кибернетику, чтобы прекратить лжетолкование этой науки, продолжавшее проявлять себя, несмотря на то, что здравый смысл начинал торжествовать.
Берг тщательно следит за «кибернетической струей» в периодической литературе и старается поддержать прогрессивные работы и прекратить поток некомпетентных выступлений. Он намечает план наступления кибернетики широким фронтом.
Берг пишет статью за статьей. В них он развивает и обосновывает справедливость идеи об общности законов управления в разных сферах человеческой деятельности.
Развернутый доклад под названием «Кибернетика и научно-технический прогресс», прочтенный Бергом в 1962 году на сессии АН СССР, явился одновременно и отчетом Совета за прошедшие три года, и программой дальнейших действий Совета по кибернетике.
— Когда был создан Совет по кибернетике, — говорил Берг в докладе, — в СССР все еще продолжали звучать отдельные голоса скептиков. Судьба кибернетики в этом отношении похожа на судьбу новых идей в области квантовой механики, теории относительности, закона эквивалентности энергии и массы и др. Но времена меняются. Новое всегда рождается и укрепляется в борьбе со старым. Выбор тут ясен: либо вперед с новым и прогрессивным, либо в мусорный ящик истории. Это совершенно ясно сказано в новой Программе партии, хотя и другими словами.