Глава 5

Глава 5

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

ПРАВЫ ЛИ ЙОГИ!

Мальчишка, чтобы сделать снежную бабу, скатал в ладонях маленький комок снега, бросил его на землю, покатил, и комочек стал расти, наслаиваясь новыми снежными пластами. Катить его труднее и труднее… Мальчишка вытирает варежкой разгоряченное лицо, сдвигает на затылок шапку, ему жарко, тяжело, но в его воображении уже готово прекрасное творение, и он не остановится, пока не осуществит затею…

Почему-то именно этот образ возникает у меня, когда я представляю научный путь Берга от радиотехники — маленького «комочка» – к кибернетике, наслоившей на нее пласты новых проблем.

Откуда у Берга берется столько сил, чтобы катить этот ком, в чем секрет успеха разнообразной деятельности? Как ему удается зажечь общим интересом сотни людей разных специальностей, помочь понять друг друга, как удается самому зажечься столькими желаниями.

Дело ли в глубокой эрудиции, в том, что, много читая по интересующим его вопросам, он в курсе самых современных научных веяний, в удивительном ли таланте увлекать людей, в особом ли личном обаянии? А может быть, в особенностях биографии, сложившейся так, что он точно знает нужды различных отраслей науки, техники и народного хозяйства?

А возможно, в том, что он не отгораживает себя от людей, от хлопот, от волнений?

К нему стекаются тысячи писем, в них идеи. От старого вечного двигателя до «исправленной» теории относительности.

К нему устремляются сотни изобретателей, он всегда нагружен чьей-то заботой, очередным непонятым открытием. Берг не иронизирует над одержимыми; и если те предлагают чушь — так и скажет: чушь; если найдет ошибку — поможет исправить; если обнаружит перспективу — скажет: это важно, будем драться вместе.

Сотрудники Берга знают десятки случаев, когда он дал путевку в жизнь замечательным работам.

Радиоинженер с рижского завода ВЭФ изобрел аппарат для дробления камней в мочеточниках. Этот прибор мог избавить тысячи людей от жестокой операции — он безболезненно дробит камни ударными волнами, порождаемыми серией электрических разрядов. За создание подобного аппарата американцы объявили большую премию. Но никто в мире не мог его сделать.

А Лео Розе, заболев и корчась от боли, которую причиняли ему эти самые камни, изобрел. Но несколько лет плутал в ведомственных джунглях и никак не мог добиться выпуска своего аппарата. Розе был в отчаянии. Однажды кто-то из друзей посоветовал: поезжай в Москву к Бергу…

Все вышло как в сказке: сегодня этот аппарат — гордость медицинской промышленности.

Так приехал к Бергу из Томска Евгений Фиалко с новой идеей. В начале сороковых годов он, студент МАИ, рассчитал одну из новых радиолокационных станций и защищал эту тему как свой дипломный проект. Берг, узнав об этом, приехал на защиту — такое значение придавал он тогда каждой новой работе по радиолокации. А потом Фиалко, уже доцент Томского университета, разработал особый метод радиолокационного обнаружения метеоров и приехал за поддержкой к Бергу. Их деловая дружба продолжалась всю жизнь. Таких примеров уйма.

К Бергу можно прийти не только на работу, но и домой и рассказать о своей идее, он не отмахнется.

По каким только вопросам не обращаются к нему!

Недавно дома у Берга происходило обсуждение работы одного физика о влиянии электрического и магнитного полей Земли на организм человека. Этот вопрос древний и до сих пор до конца не понятый. Над ним думали даже йоги, на эту тему немало написано в йоговском трактате о здоровье. Они уверяют, что человек нанес себе большой вред тем, что стал носить обувь и одежду, нарушая естественный контакт с электромагнитным полем Земли.

Берг очень тепло отнесся к молодому ученому и обещал всячески содействовать его работе. Слушая их, я недоумевала: почему это интересует Берга? Почему он этим занимается, не бережет своего времени? Мои вопросы, видно, задели его — через несколько дней от него пришло такое письмо:

«Что касается помощи работе над проблемами влияния электростатического и магнитного полей на человека, дело обстоит так. Этим я занимаюсь с 1944 года, когда выяснилось, что рентгеновские лучи экранов радиолокаторов портят здоровье персонала ПВО на радиолокационных станциях. Этот вопрос привлекает сейчас всеобщее внимание, частично в связи с космическими полетами (ведь космонавт работает и живет в очень интенсивном радиационном поле), а также потому, что в санаториях и больницах установлено вредное влияние на организм человека резких изменений магнитных полей в период грозы. В такие моменты увеличивается число инфарктов, приступов стенокардии. Это интересная область соприкосновения физики и биологии, и этим мне приходится заниматься уже много, много лет. Я обязательно буду продолжать эту работу.

Я не жалею, что в свое время помог Розе, Фиалко и еще десяткам и сотням дельных людей, и предполагаю эту “бесполезную” работу продолжать до конца дней своих…

Вы спрашиваете — почему я считаю свою помощь и использование своего влияния и авторитета в некоторых случаях важнее работы над какой-нибудь (!) монографией? Во-первых, потому, что я никогда не писал “каких-нибудь” монографий, а во-вторых, потому, что я уже три года усердно и усидчиво пишу монографию, или, вернее, полиграфию, или книгу под названием “Педагогика и кибернетика”».

Такая отповедь, несомненно, заслужена… Кто бывал с Бергом в его многочисленных, частых поездках по московским предприятиям и в другие города, видел, как его там ждут, как много зависит от помощи, энергии, активности этого человека.

Вот Берг в клинике академика Бакулева. Ему показывают больного, который пережил свою смерть.

Это старик, но у него крепкий вид. Он по профессии инженер-приборостроитель. Хирург слегка прикоснулся пальцами к его груди, и под кожей выступили контуры небольшого постороннего предмета.

— Что это?

— Стимулятор сердца! — торжествуя, пояснил хирург. — Я вам расскажу историю болезни этого человека. Несколько лет назад у него начало сильно сдавать сердце. Пульс становился реже и реже, появились перебои, отеки ног и легких, отказалась работать печень. Из-за недостаточности питания кислородом и изменения обмена крови перестали работать и другие органы.

В очень тяжелом состоянии, близкого к смерти больного привезли сюда. И ему была сделана тогда еще совсем необычная операция: под кожу вшили маленький, величиной со спичечную коробочку, прибор. Да-да, его-то вы и нащупали. Это миниатюрный электронный генератор, вырабатывающий 60 импульсов в минуту. С такой же частотой, как известно, работает и нормальное сердце. И вот импульсы от генератора по двум проводам подаются прямо в больное сердце, как бы подталкивают его. Сердцу ничего не остается делать, как принять заданный ему режим. Работа сердца сразу восстановилась. Организм стал получать нужное количество кислорода, отеки прекратились, и человек, приговоренный к смерти, ожил!

Больного спросили, очень ли мешает ему прибор.

— Нисколько, — улыбнулся он, — я его не чувствую. Он нашел свое место и меня совсем не беспокоит. Я работаю, бодр, чувствую себя на седьмом небе.

В той же комнате находились еще два пациента после такой же операции. Один — колхозник, с очень тяжелой формой ревматизма суставов и сердца. Второй — шофер из далекого совхоза Северной Сибири. Оба вернулись в клинику для обследования и наблюдения.

В то время когда Берг знакомился с достижениями этой удивительной клиники, обладателей новых стимуляторов сердца было 36! А всего аналогичных операций было сделано 48 — это было в начале шестьдесят пятого года.

— Просто чудо какое-то! — восторгался Берг. — Это же потрясающая вещь! Ведь эти парни, которых мы видели, в общем-то пожилые люди, им за пятьдесят. И все тридцать шесть человек — бывшие смертники! Да, я согласен, тридцать шесть спасенных — это еще мало. Но завтра будет сто пятьдесят, потом тысяча.

И он не ошибся. В 1965 году по постановлению правительства у нас начался серийный выпуск стимуляторов сердца.

Экспериментальные работы, начатые Бабским и его сотрудниками, продолжаются многими коллективами. Теперь уже выпускаются стимуляторы не с постоянной, а с изменяющейся частотой. (Ведь человеческое сердце никогда не работает с постоянной частотой. Вы поднимаетесь по лестнице, и сердцебиение учащается. Вы спите — пульс становится реже. Сердце автоматически меняет режим своей работы в зависимости от потребностей организма. Конструкторы стараются это учесть.)

Не потерял Берг веры в эти приборы и не допустил прекращения их выпуска даже тогда, когда у многих опустились руки, — первые операции не всегда были удачны, люди умирали. Причем умирали главным образом не на операционном столе, а когда их жизнь казалась уже вне опасности. Сначала стимуляторы оставляли снаружи, их не вживляли под кожу. Туда шли лишь два проводника от прибора. И эти два электрода служили канализаторами инфекции. Теперь с этим покончено. Конструкция стимуляторов усовершенствована.

И вот промышленность выпускает волшебные приборы — один из них я держала в руках и поражалась его изяществу. Он очень легок, около ста граммов. Само радиотехническое устройство занимает малую часть, остальное — аккумулятор. Проводнички, ведущие к сердцу, теперь делаются не в виде жестких проволочек, как в первых образцах, а в виде пружинок. Поэтому при дыхании и других деформациях тела они не ломаются, а гибко растягиваются и сжимаются. Не менее важно, что срок службы стимуляторов измеряется годами. Прибор содержит миниатюрный выпрямитель и микроантенну. В результате аккумулятор может заряжаться от внешнего источника бесконтактным способом.

— Но какое отношение к Совету по кибернетике имеет стимулятор сердца?

— Ну, это дело взгляда, — отвечает Берг.

— Хорошо, пусть стимулятор сердца можно считать прибором, управляющим работой сердца, а пилюли для желудка – радиозонды? Это что?

— Типичное управление сбором информации. Когда кибернетическая машина управляет цехом или заводом, вас не удивляет, что надо обеспечить ее информацией об управляемом объекте?

— Конечно, нет, прежде чем управлять, надо изучить объект.

— Вот именно. А чтобы лечить, чтобы управлять ходом выздоровления больного, разве не надо изучить его, собрать информацию о работе его органов, о результатах лечения тем или иным препаратом?

Берг активно курирует эти работы. И в этот раз он, собственно, приехал не на экскурсию. Врачи клиники Бакулева вызвали его, чтобы посоветоваться относительно просьбы американского художника Рокуэлла Кента. Оказывается, будучи в Москве, он познакомился с советскими стимуляторами сердца. Кенту за восемьдесят, у него очень больное сердце. После возвращения в Америку состояние его здоровья ухудшилось, и он прислал письмо с просьбой выслать ему наш стимулятор. Ему выслали, он ответил благодарственным письмом. Кент писал, что показал стимулятор американским врачам, и те нашли его конструкцию более удачной, чем американская. (Я заметила: «Ну, наверно, для него постарались сделать как следует». На что Берг возразил: «Нет, ему послали серийный экземпляр, промышленный».) Кроме того, писал Кент, операция, которую делают американские врачи, более сложна. Он спрашивал, не может ли кто-нибудь из наших врачей приехать и сделать ему операцию?

Оказывается, с работами американцев в области сердечной хирургии Берг знаком давно: он выздоравливал от инфаркта, когда случился первый инфаркт у Эйзенхауэра. Берга лечили принятым у нас способом — покоем и лекарствами, а Эйзенхауэру сделали операцию — американцы оперируют инфаркты. Они вырезают пораженную инфарктом ткань и затем края раны сшивают. Потом формируется шов. Шов на сердце.

— А что лучше?

— Я тоже тогда этим заинтересовался, читал все, что доставал, советовался с врачами. Оба способа хуже. Жить с мозолью на сердце или без нее — не ясно, что лучше. Ясно, что лучше не иметь инфаркта.

— Надо меньше волноваться.

— Меньше волноваться! Вы знаете, сколько усилий стоило пробить дорогу этим стимуляторам, поставить эксперимент, поручить изготовление самым лучшим приборостроительным заводам?

— Почему же самым лучшим?

— Потому, что только они, с их аппаратурой и высокой культурой производства могут изготовить столь тонкий и точный прибор. И стимуляторы и радиозонды для исследования желудка и пищевода почти ювелирные устройства. Радиозонды, созданные Е.Б. Бабским, А.М. Сориным и их сотрудниками, исследуемый больной глотает в виде пилюль. Их делает один из лучших радиотехнических заводов. Когда-то это был маленький захудалый завод, занимался какой-то ерундой, а в свое время, не помню уже точно когда, я переквалифицировал его в радиолокационный, и он стал великолепным огромным заводом, выпускающим всякие серьезные вещи. Чтобы включить им в план такие фитюльки, как радиозонды, пришлось немало повоевать. А кустарно такие приборы делать нельзя. Иначе получилось бы, как с одним прибором для диагностики рака, который задуман был еще лет двадцать назад, но так до сих пор не только не внедрен, но и не доработан. Нужная точность не достигнута, так что не проверен сам принцип, положенный в основу предложенного метода.

— Почему?

— Да потому, что сначала долго спорили, судили и рядили, правильная ли идея положена в основу прибора? Автор утверждал, что при раке меняется состав крови, и в частности диэлектрическая постоянная крови, величину которой легко измерить нехитрым радиотехническим методом. Пока спорили, автор умер, потом некоторое количество приборов все-таки сделали, но так плохо, как делают сейчас обычные термометры: торчат за окном три термометра и на всех трех — разная температура.

А ведь вопрос серьезный — прибор должен поставить диагноз: есть у больного рак или нет. Приборы получились плохие, и дальнейший их выпуск оказался бессмысленным.

— Тогда надо было передать их изготовление другому заводу!

— Так и будет. Но деньги затрачены, идея скомпрометирована, и легче начать сначала что-либо другое, чем пробивать дальше неудачно начатое дело. А ведь это рак, проблема первостепенной важности! Но пока что в области диагностики больше кустарничества, чем науки.

— Но почему же, а диагностика рака на М-20? Это же замечательно! Для этой универсальной электронной машины врачи разработали программу, которая учитывает свой предыдущий опыт и сопоставляет сегодняшний диагноз с тем, который был поставлен ею по тем же признакам раньше. С каждым новым больным ее память обогащается, врачебный опыт растет, она ставит все более точный диагноз. По определенным сочетаниям признаков она каждый следующий раз с большим основанием ставит правильный диагноз. Учитывает все более тонкие признаки. Ведь это совершенная машина, она учится, накапливает опыт и становится все более квалифицированной.

— Да, это очень серьезная работа и перспективная, но и она не имеет должного размаха и развивать ее тоже стоит немало сил. Одни работы более прогрессивны, другие менее, но все это пока очень примитивно, а рак в наше время — это бич номер один.

Я этому уделяю очень много внимания и времени. Вот завтра по этому же делу еду в Ленинград.

БИЧ НОМЕР ОДИН

Берга пригласили в одну из крупных больниц проконсультировать работу по раннему диагностированию рака. Об этом приборе Аксель Иванович уже слышал раньше и теперь рвался его увидеть.

В тот день с утра он был на конференции, потом в каком-то институте, вечером ему предстояло выступить в Ленинградском доме ученых, а в два он поехал в больницу. Его сопровождала конструктор прибора, давняя его знакомая. Ехали очень далеко, мимо Крестовского острова, загородными красивейшими местами — березовые рощи, какие-то особенно уютные лесные уголки. Берг не мог оторваться от окна, его встречала молодость.

— А мы на вас обижены, Аксель Иванович, — прервала молчание его спутница. — В прошлом году мы с вами договорились, что документацию прибора пошлем вам. Она давно послана, мы ждем вашей помощи, а вы не отвечаете.

Берг, только что безмятежно любовавшийся видами, мгновенно вскипел!

— Но я ни-че-го не получал! Это просто безобразие, я не знаю, что делать. Я же не справляюсь с целыми тюками информации, которая ко мне поступает. Это, наверно, опять завалялось в канцелярии!

Берга невероятно бесит всякая необязательность, неаккуратность в делах ли, в быту. Хотя в домашнем кабинете у него целое книгохранилище — материалы и книги сложены не только в книжных шкафах, но и на диване, стульях, занимают целые углы, но все нужное он извлекает мгновенно. Он скрупулезно аккуратен и в обещаниях, и в работе, и в одежде. Один из его учеников, Иван Николаевич Виноградский, теперь тоже педагог, рассказывает, что в те времена, когда Берг преподавал в Военно-морской академии, он носил в портфеле одну правую перчатку. И надевал ее, когда писал на доске мелом. Но это не вызывало иронии. Берга уважали. Один из студентов, Тихон Попов, который обожал Берга и старался, видимо, привлечь его внимание, задавая во время лекций уйму вопросов, тоже завел себе такую перчатку. Ни то, ни другое начинание не увенчалось успехом. Вопросы в конце концов вывели Берга из себя, а когда Тихон нацепил перчатку, товарищи подняли его на смех и прозвали «маленьким Бергом».

Вот и теперь, когда он столкнулся с проявлением неаккуратности в работе, с тем, что не выполнил обещание, хотя и не по своей вине, он очень расстроился.

— Прибор чрезвычайно важный, его надо делать, и как можно быстрее!

…Войдя в маленькую комнату, где стоял прибор, женщина-конструктор, таинственно подмигнув, постучала по стене:

— Слышите?

Раздался глухой звук. Она отколупнула кусочек — под слоем бумаги оказался не то войлок, не то шерстяная ткань. Берг с большим вниманием разглядывал странные стены.

— Когда прибор работает, ни один звук не должен мешать ему, ведь он исследует шумы в легких. Больной дышит: вдох — выдох, вдох — выдох, и осциллограф фиксирует шумы дыхания. Анализ этих звуков помогает установить характер заболевания. Помещение поэтому должно быть особенно звуконепроницаемо — как радиостудия. Сюда не должно проникать ни малейшего шороха.

Но нам такой комнаты не дают — вот мы и обили эту контрабандой… Только, пожалуйста, — женщина перешла на заговорщический шепот, — не говорите об этом начальству, нам влетит. Мы только вам открыли секрет.

Берг с неподдельным интересом рассматривал детали прибора и кипу осциллограмм, снятых при обследовании сотни больных. Иногда разговор принимал сугубо научный характер — решались какие-то спорные моменты, потом научные термины сменялись земными, слышалось: деньги, накладные расходы. Сыпались жалобы: эту деталь нигде не закажешь, статистику исследований трудно набирать — прибор один; приходится использовать устаревшие блоки — нет новых деталей; некому обрабатывать осциллограммы — для этого нет людей, приходится давать работу на сторону, исполнители делают ее после рабочего дня. И все кончалось просьбами — помогите деталями, штатами, советом, авторитетом. Ведь прибор нужен людям!

— Работаем на личном обаянии, — печально сетовала женщина-конструктор.

— Вот какие трудные условия, — добавил со вздохом один из врачей.

— И все-таки, — ответил им Берг, — вы работаете в замечательных условиях — у вас дружный коллектив. Вы помогаете и понимаете друг друга. Совсем иное случилось с инженером Розе из Риги, который изобрел прибор для дробления камней в мочеточниках. Хоть прибор спас многих больных, позволив врачам обойтись без сложной полостной операции, он долго не мог найти себе путь в серийное производство. То министерство сомневалось в его работе, то уролог, которому Розе отдал свой прибор для испытания в клинике, хотел присвоить авторство.

И там надо было бороться не так за науку, как за справедливость.

В другом корпусе этой больницы Бергу показали еще несколько новых приборов. Особое внимание привлек один из них — электрокардиограф для ранней диагностики сердечно-сосудистых заболеваний. Берг видел аппарат впервые, долго говорил с его создателями, рассматривал схемы, просил при нем обследовать несколько больных, чтобы понаблюдать прибор в работе. И сразу схватил его изюминку, то, что делает прибор особенно ценным и нужным. Этот прибор способен предсказывать будущую болезнь сердца, он улавливает ее приближение раньше самого больного. Такой аппарат привозят на завод, в колхоз, куда-нибудь в отдаленный район, где связаться с врачом не так-то просто, и за час-другой электрокардиограф новой конструкции обследует сотни здоровых людей. Вернее, часть из них действительно здорова, и прибор это подтверждает, но вдруг лампочка с индексом «плохо» начинает тревожно мигать. Это значит, обследуемый человек должен срочно лечь в больницу на обследование.

— Вы себя считали здоровым? — спрашивает его врач.

— Да, в общем-то да, — как правило, отвечает «подозреваемый», — но в последнее время иногда начал уставать, одышка. Только внимания не обращал. Все, знаете, некогда…

— Вот это-то самое важное, — доволен Берг, — лечить, когда еще можно радикально исправить дело, а не после того, как функциональные расстройства сердечной деятельности перешли в органические. Профилактика — что может быть важнее? Чем я должен вам помочь?..

Так прошло несколько часов, а беседа продолжалась. Все, кто был с Бергом, устали от обилия впечатлений. А Берг! Для него это не экскурсия, а работа.

Нет такого прибора в области медицинской электроники, за которым он не наблюдал бы с самого зарождения идеи. О любом из них он может дать самую исчерпывающую информацию.

Вот почему, когда на заседаниях Академии наук обсуждаются результаты новых исследований, член двух отделений, отделения механики и процессов управления и отделения общей физики и астрономии, академик Берг всегда в курсе самых мельчайших подробностей.

Вот почему, когда в издательствах или редакциях журналов идет обсуждение новых тем, статей, книг, для члена многих редколлегий Берга эти новинки давно уж не новы, он ознакомился с ними гораздо раньше, при посещении лабораторий и конструкторских бюро, на конференциях и заседаниях Совета.

Все давно привыкли и к тому, что он часто говорит: «Я знаю эту работу», — и дает такие подробные объяснения, будто сам участвовал в ее выполнении.

И это касается всех аспектов радиотехники, кибернетики, всех приборов, идей, которые входят в сферу его интересов.

Но теперь Берг особенно охотно ездит на те предприятия, где делаются медицинские радиоприборы. Электроника в медицине — это его особенно нежное увлечение. И началось оно много лет назад.

По инициативе и при участии Берга профессор И.В. Бренев создал весьма полезный прибор. Он нашел широкое применение во время войны с белофиннами, спасая обмороженных от ампутаций, а в тяжелых случаях и от возможной смерти. Идея заключалась в применении УВЧ для прогрева расположенных внутри тела необмороженных тканей, с тем, чтобы выделяющееся в них тепло постепенно отогревало замерзшие внешние ткани при одновременном восстановлении кровообращения.

Об одном из самых первых берговских медицинских приборов вспоминал недавно в своем письме Бергу ленинградский профессор Фаворский: «Вспоминаю, как на заре своей молодости Вы лечились в физиотерапевтическом отделении Ленинградского морского госпиталя от хронической болезни подводников — радикулита. По выздоровлении Вы преподнесли отделению аппарат диатермии, сделанный по Вашему распоряжению в мастерских. По тому времени этот аппарат был чудом».

Возможности электроники с тех пор, конечно, неизмеримо расширились. Но одиночки здесь уже бессильны. Для изготовления современных приборов одной мастерской не обойдешься. Нужны заводы со сложным и тонким оборудованием, специальные конструкторские бюро, научно-исследовательские институты, где мысли, идеи превращаются в конкретные приборы.

Нужны люди с особыми научными стремлениями и склонностями, которые были бы не только инженерами-электротехниками, но и специалистами в области медицины, биологии, физиологии. Нужна колоссальная организаторская сила, чтобы привести в движение такой механизм. Естественно, Берг не мог остаться в стороне.

В 1956 году, лежа в больнице с инфарктом, он на себе остро ощутил беспомощность медицины, и у него было много времени, чтобы всесторонне оценить возможности электроники в медицине. Он ознакомился с положением дел в этой области, привлек много энтузиастов, и дело пошло. В 1959 году уже можно было созвать первую Всесоюзную конференцию по применениям средств радио в медицине, подвести первые итоги, наметить дальнейшие цели и пути осуществления задуманной Бергом многолетней программы радиовооружения всех областей медицины.

Это было событие в научной среде. Конференция собрала огромное количество радиоспециалистов и медиков. По счастливой для меня случайности я присутствовала на ней как корреспондент «Известий». Я должна была написать отчет о конференции.

— Знаете, — предложил Берг, — давайте напишем эту статью вместе, нам необходимо привлечь к конференции особое внимание общественности.

Все, о чем мы писали в 1959 году в статье «Электроника в медицине» как о будущем, стало настоящим. Теперь в любой поликлинике, в любом врачебном кабинете вы встречаетесь с теми или иными электронными приборами — их выпускает наша промышленность.

Электроника в медицине сегодня — это электроэнцефалографы для исследования состояния мозга, электрокардиографы для контроля работы сердца, это миниатюрные радиозонды, которые больной глотает как пилюлю и та передает из желудка данные о составе желудочного сока. Электроника в медицине — это диагностические машины, которые в своей электронной памяти хранят симптомы многих болезней и помогают врачу установить диагноз. Электроника в медицине — это целая армия приборов и методов, без которой современная медицина невозможна. Но радиовооружение медицины, конечно, на этом не остановилось. Оно продолжается. Остановиться оно уже не может и проводится дружным коллективом ученых и врачей.

КОМПЛИМЕНТ XX ВЕКА

«Пробивной человек» — этот комплимент, рожденный XX веком, подмял под себя комплименты французского галантного происхождения.

Берг всю жизнь «пробивает». Пробивание стало его обязанностью. В одном случае мешает бюрократизм, в другом – скептицизм, в третьем — кажущаяся очевидность.

Как раз с последним Берг столкнулся в борьбе за надежность, эту вечную, но полностью осознанную лишь недавно характеристику любого изделия. Надежность долгое время казалась синонимом качества, но это далеко не так.

— Вопрос о надежности, высоком качестве выпускаемой продукции — самый важный из всех вопросов технического прогресса, — говорил он в одном из выступлений на эту тему. — Без его решения не может быть никакой речи об улучшении управления народным хозяйством и сложными динамическими процессами, с которыми мы имеем дело в промышленности, на транспорте, в связи, в военной технике…

Кибернетика, кибернетические машины — все это может оказаться пустой затеей, болтовней, если «думающие» машины не сумеют думать. Да что говорить о таких высоких материях!

Надежность должна считаться не менее важным показателем, чем экономичность любых машин и изделий, от особо важных до самых будничных. Представьте себе шофера, бедующего на северной трассе, машина которого испортилась, не проработав нормы. Груз не доставлен вовремя, что тянет за собой длинную цепь простоев и убытков. Машину нужно буксировать до мастерских, а это при тамошних расстояниях стоит не малого. Хорошо, если не пострадают при этом люди. А какие убытки мы терпим из-за ненадежности бытовых приборов — радиоаппаратуры, пылесосов, электрополотеров и многого другого, без чего немыслима жизнь современного человека! Затраты на оборудование и содержание многочисленных мастерских гарантийного ремонта соизмеримы со стоимостью иного завода, а чем измерить моральный ущерб, затрату сил и времени владельцев дефектных приборов?

— И, несмотря на жизненную важность первоклассного изготовления приборов, вопрос качества и надежности — наше больное место, и это надо коренным образом менять, ликвидировать раз и навсегда, — в волнении убеждал аудиторию Берг, а все переглядывались: чего, мол, тут не понимать? В чем здесь проблема? Конечно, надо делать хорошие приборы, а не плохие. Это ясно, чего тут волноваться.

В этом волнении — весь Берг. Многие понимают, но продолжают спокойно заниматься своими повседневными делами. Для него понять — значит начать действовать еще в одном направлении. И безотлагательно.

Во-первых, надо изменить поверхностное отношение к вопросу надежности. Доказать, что он только кажется элементарным (мол, захотим, и будем делать надежные приборы), на самом деле все не так просто. Хотя бы по двум причинам. Первая — машину изготовляет человек. И не один, а целый коллектив.

И в этом — неизбежный источник брака.

Статистика утверждает, что 50 процентов неполадок в современном сложном производстве — по вине человека (новая грань проблемы «человек — машина»!).

Пятьдесят процентов! Та часть этих процентов, которая произошла из-за плохого самочувствия рабочего — это еще понятно и оправдано. Но остальные? Те дефекты, что появились из-за халатности, недобросовестности?

— Они недостойны нас, — с гневом говорит Берг и своей важнейшей обязанностью считает пропаганду добросовестного отношения к делу.

Борьба за надежность становится на несколько лет самой активной сферой его деятельности. Он одним из первых в Советском Союзе ставит эту задачу не на уровень лозунговой борьбы, а на высоту первостепенной проблемы. Он не только выступает, пишет статьи, он организует Научный совет по надежности.

В Совете по кибернетике он добавляет секцию надежности и начинает кампанию за совершенно новый подход к оценке продукции. Во главу угла ставится не вал, не процент, а качество. Бездефектное изготовление, сдача продукции по первому предъявлению, без единого замечания, вот знамя, которое поднял Берг.

Кстати, надежность и долговечность машин — это тоже не синонимы. Совсем не всегда нужно добиваться, чтобы машина была «ноской», долговечной — при современных темпах прогресса станки, агрегаты, машины часто устаревают морально быстрее, чем физически. И невыгодно делать их на века. Тут нужно чувство меры, учет экономических и иных факторов.

И вот от проблемы добросовестности пора перейти к проблеме, ей сопутствующей. Вернее, ко второй причине того, почему вопрос надежности не так прост, как кажется с первого взгляда. Если даже предположить, что все рабочие завода, выпускающие электронные машины, будут сплошь ангелами и никто из них не допустит ни процента брака, если даже руководство заводом будет тщательно придерживаться технологии производства – надежную продукцию им все равно выпустить не удастся.

Не удастся до тех пор, пока они не овладеют наукой надежности. А это настоящая, серьезная наука, которой недавно не существовало и которую многие ученые пока упрощают или пренебрегают ею. Берг показывает сомневающимся переводные книги по надежности — они пестрят формулами, графиками, диаграммами, они написаны на основе самой современной математики.

— Я же говорю, это сложнейшая наука, а ею, как это ни парадоксально, еще слишком мало занимаются. Многие не считают ее настоящей наукой, и мы выбрасываем миллионы в мусорную корзину, — говорит Берг.

Помню одну из его лекций на эту тему. Он приводил такие примеры, такие парадоксы, что аудитория разражалась смехом, пожалуй, чаще, чем на иной кинокомедии. И действительно, указ Петра, который Берг где-то раздобыл для этого случая, великолепен:

«Повелеваю хозяина Тульской оружейной фабрики Корнилу Белоглаза бить кнутом и сослать в работы в монастырь, понеже он, подлец, осмелился войску государеву продавать негодные пищали и фузеи.

Старшину олдермана Флора Фукса бить кнутом и сослать в Азов, пусть не ставит клейма на плохие ружья.

Приказываю ружейной канцелярии из Петербурга переехать в Тулу и денно и нощно блюсти исправность ружей. Пусть дьяки и подьячие смотрят, как олдерман клейма ставит, буде сомнение возьмет, самим проверять и смотром и стрельбою. А два ружья каждый месяц стрелять, пока не испортятся.

Буде заминка в войске приключится, особливо при сражении, по недогляду дьяков и подьячих, бить оных кнутами нещадно по оголенному месту: Хозяину — 25 кнутов и пени по червонцу за ружье, старшего олдермана — бить до бесчувствия, старшего дьяка — отдать в унтер-офицеры. Дьяка — отдать в писари. Подьячего — лишить воскресной чарки сроком на один год.

Новому хозяину ружейной фабрики Демидову повелеваю

построить дьякам и подьячим избы, дабы не хуже хозяйской

были. Будет хуже, пусть Демидов не обижается, повелю живота лишить.

Петр».

— Коротко и ясно! Надо бы принять такой приказ на вооружение, — резюмирует Берг, — ей-ей. Чуть подправить орфографию, а смысл оставить. Человечество что-то размякло за последние века. Ведь еще в Древнем Вавилоне действовал закон: если архитектор построил ненадежное здание — его казнили. А если оно обвалилось и были жертвы — казнили всех членов семьи архитектора.

Ну, разумеется, наш адмирал не так уж кровожаден. Это он для красного словца и для иллюстративности. Он любит сочные примеры, он наслаждается симпатией слушателей, он незаметно вербует самых горячих энтузиастов, его речь — пастушья флейта.

Берг всегда понятен, доступен, мысль его работает четко и ясно, язык отточен. Держит себя так доверительно, так подкупающе просто, так заинтересованно, что не увлечься тем, чем увлечен он, просто невозможно. Он одержим делом, и это захватывает.

После него выступал еще один оратор, говорил, в сущности, очень важные вещи, но как? Его доклад был настолько скучен, схематичен, что смысл сказанного просачивался сквозь сознание присутствующих, как вода сквозь песок — без следа.

Только что солидные люди в зале по-детски смеялись и по-мальчишески озорно выражали свое полное согласие:

— А ведь точно. Молодец!

И вот они уже зевают и поглядывают на часы.

Берг не боится называть вещи своими именами и пользуется выражениями от довольно безобидных: «Где я, на заседании или в сумасшедшем доме?», или: «Да он же круглый идиот. Его надо отстранить», до куда более резких. И убежден, что это не только не вредит делу, но помогает! Помогает потому, что нельзя быть беззубым, вялым там, где требуется полное напряжение сил, полная отдача, где речь идет о престиже нашего государства, его безопасности. А надежность, высокое качество электронных машин, автоматических систем, самолетов, космических ракет и всяческих приборов — тот Рубикон, через который необходимо перейти, чтобы попасть в коммунистическое будущее.

О проблеме надежности Берг думал с тех пор, когда в подводном плавании на собственном опыте испытал все коварство неисправно работающих приборов. Он помнит все врущие лаги, компасы, все бессонные ночи над составлением таблиц девиации магнитных компасов, он знает, как учесть, предвидеть ошибку в конструкции приборов или их вынужденное вранье в окружении магнитных полей корабля.

СИЛА ЖЕЛАНИЯ

Один из старых друзей Берга, теперь видный ученый, узнав о моем намерении писать о Берге книгу, сказал:

— Только не делайте из Берга кабинетного ученого. Это будет самой досадной ошибкой. И имейте в виду, он обладает уникальным свойством — никогда никого не боялся.

Как видно, одно свойство характера вытекает из другого.

Сидел бы Берг тихонько в своем кабинете, писал бы учебники и монографии, как было бы хорошо и удобно. И ему и некоторым другим. Никаких тебе споров, ругани, беготни. А новое, как известно, рождается под грохот рушащегося старого. «Невинное» же упорство в обеспечении надежности, это, как, впрочем, не всем известно, новые заводы, изменение технологии, переучивание кадров, повышение ответственности, лишние неприятности, новые затраты, потеря премиальных. Если даже крупные ученые зачастую не видят в этом смысла, чего же ожидать от работников главка, у которых из-за шума, поднятого Бергом, срываются налаженные планы, у директоров не выходит вал, у рабочих повышенный на первых порах процент брака и невыполнение плана и т. д. и т. д. И надо действительно крепко верить, очень хотеть, быть по-настоящему коммунистом, чтобы, невзирая на лица и никого не боясь, добиваться, доказывать, ругаться и вдалбливать — это нужно, нужно, нужно!

А потом — бессонные ночи. Нембутал и валидол. Все-таки за плечами более семи с половиной десятков лет. Сотрудники сначала очень пугались, когда Берг вдруг вытаскивал из нагрудного кармашка маленькую коробочку и, не прерывая заседания, сосал таблетку валидола.

— Ну что вы, — удивлялся он их совету пойти отдохнуть. –

Я в день иногда штук десять уничтожаю.

В сильный мороз, даже на маленьком расстоянии от дома до Совета по кибернетике ему приходится несколько раз останавливаться и принимать нитроглицерин — болит сердце.

Но каким-то таинственным образом он заставляет и больное сердце подчиняться своим желаниям и напряженному ритму жизни.

Ранней весной, когда снег лежал упорной ледяной массой, не желая таять под прямыми лучами солнца, Берги и их друзья двумя семействами отправились снимать дачу. Доехать до самой дачи на машине не удалось, иначе пришлось бы вытаскивать ее трактором. Пошли пешком. Берг и его друг ушли вперед. Пройдут, постоят, Берг задыхался. Это был первый выезд после нескольких месяцев в больнице. Сильная одышка, желтоватый цвет лица. Потолстел чуть, но это не придавало ему здорового вида. Нет, ему еще было не по себе.

— Как сердце, Аксель Иванович? Что говорят врачи?

Он покосился назад.

— Что сердце, ничего. Врачи говорят, на два-три года еще хватит. Честно говоря, работает скверно. Ненадежно.

Так они шли, то бодро вперед, заговорившись, то останавливаясь. Когда пришли к даче, оказалось, что хозяин ее, хоть и обещал, дорожку не расчистил. Пройти в дом нельзя. Снег по пояс. Повел он гостей с тылу через соседский двор, но и там не лучше, снегу не меньше, да еще надо лезть через забор. Раиса Павловна, жена Берга, с дочкой Риточкой задержались — посмотреть на кур и взбеленившегося сторожевого пса, а когда подошли к забору, то увидели такую картину. Хозяин сооружал что-то вроде навесного моста. А Берг… Да где же Берг? А Берг, не дожидаясь, уже перелез через забор и, увидев, что вход в дом безнадежно завален, притащил лестницу, влез в окно и кричит оттуда:

— Идите, идите, сейчас я вас всех втащу сюда.

И пока все вламывались в дом таким не очень привычным способом, жена смотрела на него и удивлялась: где же усталость в глазах, где желтизна и отечность?

Он был свеж, энергичен, щеки разрумянились, глаза помолодели.

Может быть, в этой способности увлекаться — секрет его длинного делового века, его плотного трудового дня? В работе он по-прежнему с пяти утра до позднего вечера. Редкая неделя выпадает без вечерних выступлений. Как выстаивает он по полтора-два часа на трибуне после полного рабочего дня? И ведь говорит не просто спокойным голосом, себе под нос, запивая слова сладким чаем. Нет, каждое слово — это призыв, это убеждение, это гнев, это боль, это надежда. И всегда это борьба.

И хоть бы раз в его руках мелькнула бумажка, шпаргалка.

«Указываю господам сенаторам речь держать в Присутствии не по писаному, а только словами, дабы дурь каждого виднее была». Этот указ Петра Первого он обожает.

Кроме докладов, которые Берг делает сам, он просматривает массу докладов, статей, диссертаций, книг своих сотрудников. Пишет статьи и книги, редактирует несколько журналов, сборник «Наука и человечество» о важнейших достижениях науки, который издается на многих языках. Статьи идут со всего света. И Берг находит время читать каждую из них. Не раз он собирался бросить это дело — загрузка слишком велика, но не может.

— Это так интересно, — как бы извиняясь перед самим собой, говорит он, — я в курсе всех достижений мировой науки и узнаю об этом из первых рук, переписываясь со многими учеными из разных стран. Мне это очень нужно для основной работы.

Поэтому я не в силах расстаться со сборником.

Он, в качестве одного из двух главных редакторов, участвовал в составлении энциклопедии «Автоматизация производства и промышленная электроника». Редактирует сборник «Кибернетика, мышление, жизнь», написал книги «Кибернетика и надежность», «Кибернетика — наука об оптимальном управлении».

С Кольманом редактировал книгу «О возможном и невозможном в кибернетике». А сколько предисловий, послесловий, статей в газетах, журналах! Эти — настоящая кибернетическая энциклопедия, получившая резонанс во всем мире.

Когда из-за чрезмерной нагрузки сердце вспоминает об инфаркте и Берг заболевает, друзья уговаривают его бросить работу и переселиться за город — пора писать мемуары. В конце концов может он позволить себе на старости лет пожить спокойно?

Куда там! В его лексиконе и намека нет на слова «покой» и «пенсия».

АНТР НУ

Берг добился в жизни того, о чем даже не мечтал, и дал науке столько, сколько не всегда дают несколько человек, вместе взятых. Кибернетика шагает с гордо поднятой головой, ее уже не остановить. И в личной жизни наконец-то покой, счастье, уют, все это напоминает атмосферу детских лет в Оренбурге, когда мир и согласие, дружба и взаимопонимание семьи Бергов формировали характер и склонности маленького Акселя и создавали для него идеал семьи. Что-то очень похожее царит сейчас в доме Берга, какие-то моменты перекликаются с лучшими моментами жизни, с тем, о чем ему мечталось на протяжении трех четвертей века.

У Берга особая тяга к контакту со школьниками. Едет ли он в командировку, отдыхает ли в санатории или на даче, он обязательно заходит в школы, связывается с учителями, расспрашивает об учебных делах, беседует с ребятами и рассказывает им о достижениях радиоэлектроники, кибернетики, о прогрессе науки и техники. Он с острым любопытством присматривается к складу ума юных, к их задаткам, потребностям. Иногда эти контакты мимолетны, и Берг больше не возвращается в эти школы, иногда встреча перерастает в дружбу.

Иногда посещения школ кончаются звонком в Министерство просвещения или Академию педагогических наук — Берг хлопочет об оборудовании для физических и химических кабинетов, сообщает о нехватке учебников, просит выделить больше тетрадей или учебных пособии.

Во время посещений школ он непременно интересуется, как поставлено в школах музыкальное образование. Он помнит, какое наслаждение в молодости приносила ему игра на скрипке, и считает, что тягу к музыке надо у ребят всячески поощрять — занятия музыкой выравнивают характер, воспитывают терпение и трудолюбие и, конечно, повышают культуру человека. Годы не погасили страсть Берга к музыке. Хоть сам он давно не играет — с тех пор, как на подводной лодке в 1921 году ему оторвало фалангу пальца, — музыка по-прежнему влечет его. В какие бы города ни забрасывали его научные командировки, а ездит он непрестанно, обязательно пойдет в концерт. В его пристрастии к музыке тех композиторов, которых он любил в детстве и юности, полностью сказывается принцип единства противоположностей. Насколько он чувствует и тотчас подхватывает все новое в науке, так старомоден он в сфере искусства. Умиротворение, самозабвение по-прежнему приносят Чайковский, Бетховен, Шуберт, Шопен. Символизм, аллегоричность он не принимает. Люди должны быть искренни. И внимательны друг к другу, к своему делу, — считает академик.

Он просто не представляет, что можно кривить душой, обмануть, что люди могут быть нечестны, и каждый раз, когда с этим сталкивается (а сталкивается он с этим довольно-таки часто), бывает удивлен до предела. В 75 лет непорядочность людей его искренне изумляет! Уверенность в честности вошла в него с детства — и так и осталась, не деформированная временем. И надо сказать, что это ему не приносит пользы. Он не допускает, не предполагает коварства. Войти к нему в доверие ничего не стоит. Это результат какого-то редкого сочетания детскости и порядочности. И как часто он сам сожалеет о своей близорукости…

…Воскресенье. Утро. Это утро не отличается от большинства других. Только война и болезнь мешали ему отдавать утренние часы наиболее срочным и ответственным задачам.

И в этот день, пока домашние спали, а телефон молчал, Берг успел (три часа — очень большое время, если использовать его рационально) закончить рукопись брошюры о надежности и составить тезисы доклада о задачах в области автоматизации сбора и обработки научной информации. Еще полчаса, пока квартира оживает, хлопают двери и звенит посуда, посвящены систематизации бумаг и книг. Всю корреспонденцию и рукописи он с завидной аккуратностью, распределяет по папкам, так что они всегда под рукой, хотя папки и громоздятся угрожающими штабелями.

Книги он безжалостно сортирует на три категории. Лишь немногие попадают в шкафы его кабинетов дома или в Совете. Книжный поток слишком велик. Большинство после беглого просмотра он передает в библиотеку. Пусть они там послужат людям. Книги слишком ценный капитал, чтобы мертвым грузом лежать в шкафах. Они, как деньги, приносят пользу только в процессе обращения. Ведь и деньги, лежа в сейфах, не дают прибыли, а отсутствие прибыли — это, по существу, убыток. Дома или в служебном кабинете Берг держит только те книги, которые могут потребоваться неоднократно. Те, поиск которых в библиотеке приводит к недопустимой потере времени, только мешает работе, нарушая ее ритм…

Я свято чту Лактанца,

пусть он и отрицал

шарообразность Земли,

и святого Августина, который

признавал шарообразность Земли,

но отрицал существование антиподов.

Я уважаю и современное

официальное мнение, которое

допускает, что Земля весьма мала

по сравнению со Вселенной, но отрицает

ее движение. Однако самое

святое для меня — правда.

И. Кеплер