Глава двадцать третья

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава двадцать третья

Уже действует сорок силикальцитных заводов. На сорока технологических линиях обычный песок и обычная известь попадают в простейшую машину — дезинтегратор: песчинки в ней разбиваются, «обнажаются», приобретают новую силу; комовая известь размалывается, и песчинки, смешиваясь с известковой пылью и водой, мчатся в формы будущих стен, перегородок, лестниц, балконов, перекрытий — словом, самых различных деталей домов. Потом формы с силикальцитной массой отправляются в печь, автоклав, и через восемь часов дом, правда, еще в разобранном виде, готов. Сорок заводов — больших и малых, кустарных и механизированных — на самых различных параллелях нашего государства. На Кольском полуострове и в Голодной степи, в бухте Находка, на Дальнем Востоке и в Ленинграде, в Караганде и Лодейном Поле, в Горьком и Риге…

В комнате Хинта на стене висит большая карта, она напоминает фронтовую карту крупного войскового штаба. Флажки, ромбы, треугольники, квадраты. Красные, синие, зеленые. Условные обозначения мощности заводов, их механизации, возможностей.

На всех флажках и знаках только одна буква «С» — силикальцит. Идет наступление — новые знаки с буквой «С» появляются на новых широтах, новые победы отмечаются на «штабной» карте.

— Как возникли эти заводы? Кто их проектировал, кто сооружал, откуда, наконец, появились деньги, машины, энергия? — спрашиваю я у Хинта.

Он подходит к карте, долго смотрит на красные линии, пересекающие ее, — маршруты поездок Хинта и его помощников — и коротко отвечает:

— Есть такая сила — человеческая инициатива. Не слышали?

— Конечно, но говорят, что у этой силы есть своя тайна, как у песчинки.

— Да, есть, — соглашается Хинт и продолжает в том же шутливом тоне: — Теперь у нас уже проникли в атомное ядро инициативы, возникла цепная реакция. Говорят, что она передается, эта цепная реакция, от сердца к сердцу. Может быть, и так. Я же считаю, что она передается от ума к уму и тщательно обходит всех дураков. Вот этот атом инициативы попал к умным людям, и они уже создали сорок силикальцитных заводов. Как будто все ясно?

— Нет, не все. Не так-то просто, даже умному человеку, соорудить завод, — возвращаю я Хинта на землю.

— В том-то и дело, — вскакивает Хинт. — Если умные люди  возьмутся, начнут действовать, деньги всегда найдутся.

Представьте себе — в городе тысячи людей мечтают о квартирах, жилищная нужда не дает покоя городскому Совету. Деньги есть, но нет строительных конструкций. Кирпич? Его теперь не очень рекомендуют, да и где его столько наберешь? Ведь строить надо много и быстро. Железобетон? Нет цемента. Во всяком случае, его не хватает всегда, хоть по цементу мы уже опередили Америку. Велика, необычайно велика потребность.

Что делать? В это время появляется статья — в Таллине какой-то чудак инженер делает прочные конструкции из песка и извести. Не хуже, а порой и лучше бетонных, но без цемента.

Сперва запрашивали меня — слышали, читали, — верно ли? Не выдумка ли? Не шутка ли?

Были недели, когда я с утра до вечера отвечал на такие запросы.

Потом появились просьбы: нельзя ли прислать чертежи? Или приехать? Иногда за просьбами следовали деньги: на проезд, суточные, даже на такси — от аэродрома до городского Совета. И, если я не приезжал, присылали в Таллин делегата, инженера. В конце концов, дезинтегратор можно изготовить в любых, даже кустарных условиях. Все приезжавшие в Таллин на опытный завод завершали путешествие по технологическому процессу одной и той же фразой: «Удивительно просто». Вот в этой простоте все дело. А когда появились силикальцитные дома, агитировать уже не надо было. Мы не успевали копировать чертежи. Иные приезжали и сами садились за копировку.

Вот она — инициатива! Что им до моих споров с Крутом, до предательства Янеса, до всего того, что изрекает Долгин. Им нужны дома — абстрактные споры их не интересуют.

Теперь вы понимаете, что дело не в деньгах и не в планах. Если, конечно, речь идет об умных людях. Вот, скажем, Средняя Азия. Пригласили нас в Голодную степь. Там лёсс. Очень умный организатор, опытный строитель Саркисов спрашивает, пригоден ли он для силикальцита. Мы проверили, убедились, что пригоден. Так в Голодной степи появились силикальцитные домики. И тем, кто в них живет, тоже нет дела до позиции Долгина, до соображений его помощников.

Правда, всё это «силикальцитное движение» не всегда поддерживалось официальным научным центром в Москве, каким тогда была Академия строительства и архитектуры СССР. Но в ту пору творческая инициатива советских людей уже начала получать горячую поддержку, люди почувствовали новый прилив сил и новые возможности, и они порою уже не считались с «монополией» научных авторитетов, если они мешали делу.

И все-таки эти самые научные боги не складывали оружие, а, наоборот, предпринимали все новые и новые атаки на силикальцит.

И, пожалуй, одна из самых яростных схваток с ними произошла в Ленинграде, в инженерно-строительном институте, куда Хинт приехал для защиты докторской диссертации.

Хинт не случайно избрал именно этот город и этот институт. Ленинград с его передовой культурой и прогрессивной инженерной мыслью, с его смелыми техническими поисками и открытиями был для Хинта символом отзывчивости, сердечности и радушия. Именно здесь, вблизи Кировского завода, возник маленький — чуть ли не один из первых — силикальцитный завод. Именно здесь собрали первые жилые кварталы из силикальцитных блоков. К тому же он хотел, чтобы его докторская диссертация была обсуждена и оценена с полной объективностью. А для этого надо было избежать того накала страстей, который мог бы возникнуть в каком-нибудь эстонском или московском институте.

И вот Хинт и Хелью Александровна приехали в Ленинград, прошли по шумным улицам и тихим набережным. И сразу же все их волнения как будто исчезли. Они показались им такими маленькими, ничтожными, малозначащими. Вечные и прекрасные ценности лежали перед ними во всем своем величии. Суровые камни веков напоминали им о поколениях, вложивших в этот бессмертный город свой труд, свою отвагу, свой пот и свою кровь, свои муки и свою славу, свой разум и свою победу. Хинт как бы терялся в этом бесконечном океане времени и труда.

И уже без волнения он вступил вместе с Хелью Александровной в многолюдную, заполненную от края до края аудиторию института.

Хинта проводили в первый ряд, и председатель ученого совета сразу же предоставил слово ученому секретарю.

Хинт услышал названия родных деревень на острове Саарема; памятные и близкие его сердцу даты — получения дипломов инженера и кандидата наук; втиснутые в холодные и равнодушные слова анкеты тяжкие периоды своей жизни.

Потом наступила тишина и какой-то очень знакомый голос спросил:

— Меня интересует — почему соискатель попал в немецкий концентрационный лагерь и как ему удалось оттуда бежать?

Хинт поднял голову, он не сразу догадался, что речь идет о нем — слово «соискатель» еще казалось непривычным. Но в этот момент он увидел в президиуме человека, который интересовался его персоной. Это был Николай Петрович Жамов, известный ученый, друг Долгина и в делах силикальцитных его полный единомышленник. Хинт сразу догадался, что Жамов представляет здесь не только себя, но и Долгина, и поэтому раздраженно ответил:

— Если бы мне не удалось бежать, то вряд ли я стоял бы теперь перед вами со своей диссертацией. Может быть, кого-нибудь это и устроило бы, но…

— Нас интересует факт, а не ваши размышления о нем, — перебил его Жамов. — Скажите нам, пожалуйста, кто помог вам бежать? Вам, одному? Что это за чудо?

— Я бежал не один, — ответил Хинт.

Он помолчал, чтобы успокоиться. Его огорчал и провокационный допрос Жамова, и то, что ему не удалось сдержать себя. Правда, он не ожидал, что защита научной диссертации начнется с разговора о фашистском лагере и его побеге. Что ж, он готов рассказывать об этом час, два, три… Он начал искать в зале Хелыо Александровну или Ванаселья — по их лицам он хотел понять, что же здесь происходит?

— Я бежал не один, — повторил Хинт, — а вместе со своим товарищем по лагерю. Разве побег из фашистского лагеря — это преступление?

— Я предпочел бы, — услышал Хинт властный голос Жамова, — чтобы соискатель не спрашивал, а отвечал.

— Готов отвечать, — очень тихо сказал Хинт.

— Так расскажите нам, пожалуйста, о вашем побеге, — настаивал тот же властный голос.

— Это обычная история, — начал Хинт, — вряд ли нужно объяснять, почему советские люди убегали из фашистских лагерей или уходили в подполье, чтобы…

— Нас интересуют не все советские люди, а вы, — услышал Хинт.

И в то же мгновение весь зал начал шуметь, грохотать, кричать:

— Позор!

— Хватит!

— Вы забыли, что теперь шестьдесят первый год!

— Это провокация!

Хинт смотрел на бушующий зал и мысленно благодарил всех за поддержку. Ему так не хотелось в этот день рассказывать о фашистской тюрьме, о побоях, пытках, о лагере смерти на торфяных болотах, о побеге — словом, обо всем, что он пережил в те тяжкие времена.

Председатель ученого совета встал и успокоил аудиторию.

— Мы собрались, — сказал он, — чтобы обсудить докторскую диссертацию Иоханнеса Александровича Хинта и определить ее место в отечественной науке, а не для того, чтобы выяснять те или иные детали биографии соискателя, которые, кстати сказать, и без того абсолютно ясны.

И пригласил Хинта на трибуну.

Но сбитый Жамовым с того спокойного состояния, в котором он находился во время прогулки по Ленинграду, Хинт говорил вяло, слишком тихо и неуверенно. Его друзья, сидевшие в зале, считали эту речь неудачной, нелогичной. «Что с ним?» — удивлялась и Хелью Александровна. Но Хинт всего этого не замечал, он говорил как будто только для того, чтобы выполнить просьбу председателя. В душе же Хинт жалел о тех трех годах, которые он посвятил докторской диссертации.

В зале явно симпатизировали Хинту. Это сразу же почувствовал Жамов. После речи Хинта он вышел к трибуне и заговорил о том уважении, которое он питает к Хинту. Потом подверг довольно объективному анализу вступительный раздел диссертации, где речь шла об истории развития науки о силикатных бетонах. И сразу же обрушился на силикальцит, считая его во многом еще несовершенным, неизученным, сомнительным камнем.

— Как можно строить дома на песке? — спросил Николай Петрович.

— Можно! — ответил с места Александр Белкин.

И когда он вышел потом на трибуну, он снова повторил эту фразу:

— Можно строить дома на песке. На том песке, который прошел через дезинтегратор. На том песке, в котором раскрыты его тайны.

Впервые Белкин сообщил о большом промышленном конвейере силикальцита, который создан на новом заводе в Лодейном Поле.

— Мы уже построили кварталы многоэтажных домов, — сказал Белкин, — и те тысячи людей, которые живут в этих домах, незримо присутствуют здесь и голосуют за докторскую диссертацию Хинта.

— И все-таки вы меня не убедили! — крикнул Жамов. — Я отдал строительному делу всю жизнь и считаю, что над силикальцитом еще надо трудиться, прежде чем он заслужит наше признание и право его автора на получение докторской степени.

— У нас есть, — сказал председатель, — сто пятьдесят письменных отзывов, и все они положительные. Нужно ли их зачитывать?

— Нужно!

— Не нужно!

— Хватит!..

Председатель не мог понять, на чем настаивает зал, и предложил:

— Я только перечислю тех, кто прислал нам отзывы.

Хинт услышал имена людей, с которыми он переписывался последние годы, которые создали маленькие кустарные заводики силикальцита. Он не обращался к ним, перед тем как ехать в Ленинград на защиту диссертации. По-видимому, и его, Хинта, судьба кого-то интересует.

Началось тайное голосование.

И, когда объявили, что за присуждение докторской степени Иоханнесу Александровичу Хинту проголосовало двадцать шесть членов ученого совета, а против только три, Хинту устроили шумную овацию.

Он спустился в зал, где в углу последнего ряда сидела Хелью Александровна.

— Чего же ты плачешь? Все хорошо, — протянул к ней руки Хинт.

Но Хелью Александровна не ответила, встала и быстро вышла из зала. Хинт пошел за нею. Он понимал, что в этих слезах были тревожные годы войны и трудные годы послевоенной жизни, годы напряжения и годы лишений, годы терпеливого ожидания и годы разочарований, вся их многотрудная жизнь.