Подвиг

Расследования Александра Пересвета

Преподобный Сергий Радонежский и герой Куликовской битвы Александр Пересвет прочно связаны друг с другом преданием, согласно которому троицкий игумен послал на битву с Мамаем двух братьев-иноков. Один из них, Пересвет, и открыл своим поединком историческое сражение 8 сентября 1380 года на Куликовом поле. Этот момент сражения стал в дальнейшем как бы центральным событием битвы и даже своего рода символом победы Руси над Золотой Ордой, торжеством «честного креста» над «неверными». Однако «стоп-кадр», запечатленный художником В.М. Васнецовым, вызывает множество недоуменных вопросов.

Как мог принимать участие в сражении монах, отринув данные им при постриге обеты?

Почему о встрече Дмитрия Ивановича с Сергием не сообщает ни одна летопись, а имя героя-чернеца отсутствует в синодиках Троице-Сергиевой лавры так же, как и его брата Ослеби?

И наконец, не означает ли это, что участие знаменитого подвижника русской Церкви в событиях 1380 года, как и подвиг Пересвета, – не более чем благочестивая легенда?

Чтобы попытаться ответить, нужно заново пересмотреть все, что нам известно о Пересвете и Ослебе.

Историческая традиция рисует события следующим образом. Московское войско и дружины союзных князей собрались в Коломне 15 августа 1380 года. Три дня спустя, 18 августа, Дмитрий Иванович с князьями и боярами посетил обитель преподобного Сергия, получил благословение на битву, а в помощь – двух иноков, братьев Пересвета и Ослебю. 20 августа он уже был в Коломне (то есть преодолел за сутки около двухсот километров пути от Троицкой обители до берега Оки, что нереально), потому что утром того же дня войска выступили из города, 24-го перешли Оку возле Лопасни, а 5 сентября вышли к верховьям Дона. Простояв на берегу Дона около двух суток, 7 сентября войска форсировали реку и к вечеру того же дня вышли к речке Непрядве, за которой и было решено дать сражение Мамаю. На следующее утро, перед битвой, к Дмитрию пришел посланец троицкого настоятеля с благословенной просфорой и «грамоткой», после чего была одержана полная победа над ордынцами. Что касается Пересвета и его брата Ослеби, то, согласно распространенному преданию, оба они погибли в битве и были вместе похоронены в Москве, на территории Старо-Симонова монастыря.

* * *

О событиях 1380 года мы знаем по четырем произведениям. Это так называемая «Летописная повесть», «Житие Сергия Радонежского», «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище». Начнем с «Летописной повести», дошедшей до нас в двух редакциях – краткой и пространной.

Краткая редакция «Летописной повести» появилась до 1409 года, но даже в переработанном к середине XV века варианте этого текста нет и намека на поединок Пересвета с ордынским богатырем. Имя же Гересветаупомянуто не в рассказе о битве, а только в перечне погибших князей и бояр, причем последним.

В пространной редакции «Летописной повести» мы находим много новых сведений о Куликовской битве: точные календарные даты, сообщение, что на помощь московскому князю пришли два сына литовского князя Ольгерда, Андрей и Дмитрий, князья брянский и трубчевский, «со всеми своими мужи», и что московского князя благословил не Сергий, а коломенский епископ Герасим. Именно поэтому троицкий игумен послал московскому князю вдогонку грамоту с благословением, которую тот и получил за два дня до Рождества Богородицы, то есть 5 или б сентября, когда войско встало на берегу Дона в раздумье перед дальнейшим шагом.

О поединке перед сражением пространная повесть также ничего не говорит. Только в конце, в перечне павших (но опять на последнем месте), возникает имя Александра Пересвета, причем здесь он впервые назван «бывшим боярином брянским».

Вторым по значимости источником о событиях 1380 года является «Житие преподобного Сергия Радонежского», созданное Епифанием Премудрым и к середине XV века переработанное Пахомием Сербом. Из него можно понять, что к Сергию «однажды» приехал Дмитрий Иванович и начал жаловаться на угрозы со стороны Мамая. Игумен благословил князя на битву, а Дмитрий обещал в случае победы построить монастырь. Так был основан монастырь на Дубенке в память Успения Пресвятой Богородицы. Вот и все. Ни о каких иноках, посланных с князем, ни одна из версий жития не упоминает. Но когда они виделись? В текстах жития об этом не говорится. Считалось, что обращение московского князя к троицкому игумену произошло накануне битвы на Дону. Однако, как выяснил В.А. Кучкин, монастырь этот основан не в память Рождества Богородицы, приходящегося на день победы на Дону, то есть 8 сентября, а в память Успения Богородицы, которое отмечается 15 августа, и построен за год до Куликовской битвы! Загадка легко разрешается, если вспомнить, что первый разгром ордынских войск произошел на реке Воже 11 августа 1378 года, за три дня до праздника Успения Богородицы. И значит, Дубенский монастырь явился памятником не Куликовской битвы, а предшествующей, с которой и был связан приезд Дмитрия к Сергию.

Тогда этот визит был вызван крайней необходимостью. Военное выступление против ордынцев требовало разрешения клубка сложнейших проблем, которые могли вызвать весьма нежелательные для Москвы последствия. Впервые московский князь выступал против своего сюзерена, которому приносил присягу на верность, и освободить его от нее могла только Церковь, ибо он целовал крест Орде; впервые без предупреждения и договоренности он вторгался со своим войском на территорию дружественного Москве Рязанского княжества, что могло привести к долгому размирью и даже к совместному выступлению рязанского князя против Москвы в союзе с ее многочисленными врагами. Дмитрий просто не мог предпринять эти шаги, не обратившись за благословением к своему крестному отцу, каким являлся Сергий Радонежский, причем не один, а вместе со всей своей «думой».

В августе же 1380 на поездку к Троице уже не оставалось времени. Поэтому рассказ о присылке Сергием благословляющей «грамоты» вдогонку князю при отсутствии личного свидания представляется вполне вероятным фактом.

Следует ли из этого, что Пересвет и Ослебя являются мифом? Не будем спешить с выводами, потому что уже четверть века спустя после работы Пахомия Серба существовало произведение, в котором Пересвет и Ослебя названы и выступают одними из главных действующих лиц. Это – «Задонщина», поэтическое описание Куликовской победы.

«И ПРИИДЕ КНЯЗЬ ВЕЛИКИЙ ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ 3 БРАТОМ СО КНЯЗЕМ ВЛАДИМИРОМ АНДРЕЕВИЧЕМ В ТОЙ ДЕНЬ КО ОТЦУ СВОЕМУ ПРЕОСВЯЩЕННОМУ КИПРИЯНУ МИТРОПОЛИТУ». СТОЯЩИЙ СПРАВА МИТРОПОЛИТ КИПРИАН БЛАГОСЛОВЛЯЕТ КНЯЗЕЙ ДМИТРИЯ И ВЛАДИМИРА И ИХ СВИТУ. КНЯЗЬЯ В КОРОНАХ ПРОСТИРАЮТ РУКИ К КИПРИАНУ. ЛИЦЕВАЯ РУКОПИСЬXVII ВЕКА ИЗ СОБРАНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО ИСТ0РИЧЕСКГО МУЗЕЯ

СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИИ. ШИТЫЙ ПОКРОВ. 1420-Е ГОДЫ. ДЕТАЛЬ. ТРОИЦЕ- СЕРГИЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ФРАГМЕНТ МИНИАТЮРЫ С ИЗОБРАЖЕНИЕМ ПЕРЕСВЕТА. ЛИЦЕВОЙ СВОД XVI ВЕКА. ДРЕВНИЙ ЛЕТОПИСЕЦ

Но вот что замечательно: «Задонщина» тоже не знает нм о каком поединке Пересвета, а в ее древнейшем списке ни Пересвет, ни Ослебя не имеют никаких признаков иноков. Больше того, вместе с ними на поле боя оказывается сын Ослеби и племянник Пересвета Яков. Все трое предстают здесь воинами, облаченными отнюдь не в «манатьи» и «куколи», а в дорогой ратный доспех, которым Пересвет, не скрывая этого, щеголяет.

Получается, что в середине XV века никто еще не подозревал Сергия Радонежского в подготовке победы на Куликовом поле, что для нас чуть ли не аксиома. И аксиома эта имеет свое основание – «Сказание о Мамаевом побоище».

«Сказание» это наполнено чудовищными анахронизмами. Союзником Мамая, например, оказывается не Ягайло, а Ольгерд, хотя этот старый враг Москвы умер тремя годами ранее; Дмитрия Ивановича на битву благословляет митрополит Киприан, находившийся тогда в изгнании в Киеве, а вместо епископа Герасима войска в Коломне напутствует епископ Геронтий, занимавший коломенскую кафедру с 1453 по 1473 год, то есть почти сто лет спустя после описываемых событий. Ошибочны или фантастичны оказываются и действующие лица, число которых в различных редакциях «Сказания» возрастает от столетия к столетию.

Но именно в «Сказании» и заключен весь материал, которым пользуются историки и писатели, настаивающие на свидании преподобного Сергия с Дмитрием Ивановичем перед Куликовской битвой и на посылке с князем войнов-иноков.

Согласно «Сказанию», назначив день сбора войска в Коломне, Дмитрий Иванович с двоюродным братом и «со всеми князи» отправился к Троице, где прослушал литургию, вкусил монастырской трапезы, получил благословение Сергия и испросил у него двух иноков – Пересвета и Ослебю, «которых ранее знал как опытных военачальников и богатырей». Вызвав иноков, преподобный «повелел им вместо золоченых шлемов возлагать на себя схиму с нашитым крестом».

Посланец троицкого игумена появляется в стане московских войск только перед самым началом сражения с письмом («книгами») и освященной просфорой («богородичным хлебом») как последним напутствием на ратный подвиг.

Приход этого безымянного посланца становится как бы увертюрой к последующему единоборству Пересвета, который видит выезжающего из рядов ордынцев «злого печенега». Названный в тексте полным именем, Александр Пересвет просит прощения у своего брата Ослеби, после чего вступает в единоборство и погибает.

Об Ослебе никаких новых данных варианты редакций «Сказания» не содержат, а о Пересвете сказано, что выехал он на поединок из полка Владимира Всеволодовича (Всеволожского), с которым выступал вместе Андрей Ольгердович, а в распространенной редакции он назван еще и «чернецом любочениным»,то есть происходящим из города Любеч. Впервые из «Сказания» мы узнаем и о его противнике, называемом то «Челубеем», то «Таврулом»,то«Темир-Мурзой». Вот, собственно, почти весь комплекс сведений о герое Куликовской битвы, каким располагает историк.

В «Задонщине», в древнейшем списке из Кирилло-Белозерского монастыря 70-80-х годов XV века, говорится: «Хоробрый Пересвет поскакивает на своем вещем сивце, свистом и поля перегороди, а ркучи таково слово: «Лучше бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели нам от поганых положенным пасти».

Иначе этот сюжет предстает в списке Ундольского XVII века. «Пересвета чернеца бряньского боярина на суженое место привели. И рече Пересвет чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лутчи бы нам понятым быть, нежели полоненым от поганых татар». Но «Задонщина» тоже не знает ни о каком поединке.

* * *

И получается, что, с одной стороны, исследователь не может пожаловаться на скудость материала, а с другой – материал-то противоречивый или заведомо ложный. Остается единственный путь: собирая по крохам, постараться восстановить биографии Пересвета и Ослеби. Пока можно сказать с определенностью, что Александр Пересвет был человеком военным, «бывшим брянским боярином», выходцем из черниговского города Любеча. Но вот под какими именами нам известны Пересвет и Ослебя, под крестильными, мирскими или под иноческими, принятыми по постриге?

Если в отношении Пересвета решить эту загадку практически невозможно, то с Ослебей дело обстоит иначе. Вопреки легенде, полагающей гибель обоих братьев в битве на Дону, похоже, что Ослебя не погиб в сражении. Как выяснил в свое время С.К. Шамбинаго, спустя десять с лишним лет после Куликовской битвы Андрей Ослебя был жив и состоял в чине боярина при дворе митрополита Киприана, к тому времени переселившегося в Москву. Постриг под именем И Родиона он принял пять – семь лет спустя, поскольку в Московском летописном своде конце XV века под 1398 годом сказано, что великий князь Василий Дмитриевич (сын Дмитрия Донского) послал в Царьград, осаждавшийся турками, «много серебра в милостыню (патриарху. – А.Н.) с черньцомъ Родионом Ослебятемъ, иже преже быль боярин Любутьскы».

Эти факты рассеивают все неясности в вопросе о происхождении как Андрея Ослеби,так и его брата, объясняя появление указания на их «чернечество» и происхождение эпитета «любочанин», который означал не черниговский Любеч, а брянский Любутск.

В XIV веке город Любутск входил в состав владений князя Дмитрия Ольге рдовича. Переход его на службу к Москве определил и судьбу братьев, последовавших за сюзереном. Этим и только этим обстоятельством определялось их появление в составе княжеской дружины, возглавлявшей передовой полк на Куликовом поле и принявшей на себя первый удар ордынцев. Тогда становится понятно и присутствие здесь сына Ослеби Якова, погибшего вместе со своим дядей Александром Пересветом, и отсутствие имени Пересвета в официальном московском синодике, поскольку для Москвы он был «чужим» не только по происхождению, но и, так сказать, по юрисдикции.

Не отсюда ли идет и легенда, спутавшая Якова Ослебетина с его отцом, о захоронении героев Куликовской битвы на территории Симонова монастыря в склепе, который мог служить временной усыпальницей для Пересвета и его племянника в ожидании перенесения их праха на родовое кладбище в Любутске?

Подтверждением вывода о брянском происхождении Пересвета могут служить разыскания А.А. Зимина в связи с родословием известного Ивана Пересветова, который в челобитной Ивану IV именовал Александра Пересвета и Андрея Ослебю«своими пращурами».

И тот факт, что Андрей Ослебя принял постриг с именем Иродион почти два десятилетия спустя после Куликовской битвы, позволяет говорить, что его брат, брянский боярин Александр Пересвет тоже не был монахом.

Но почему именно этот брянский боярин оказался связан преданием с именем преподобного Сергия и его обителью в повествовании о Куликовской битве?

Разгадка, как я считаю, напрямую связана с приходом на Дон посланца троицкого игумена. Теперь, когда мы знаем, что личной встречи князя с Преподобным перед битвой не было, версия о заочном благословении кажется единственно достоверной.

Но кто был этим посланцем? Кому мог вручить троицкий игумен свое письмо и просфору для великого князя? Кто мог не только разыскать, но и догнать войско, спешно идущее на битву? Именно в этих вопросах и заключена разгадка Пересвета, потому что посланцем Сергия мог быть… только он. И интересно, что по одной из существующих легенд посыльным прямо назван… инок Александр Пересвет. Факт этот опирается не только на предание, но и на комплекс историко-архитектурных памятников, ныне совершенно забытых.

Если Пересвету в «Сказании» отведено значительное место/ то судьба Ослеби остается неизвестной. Он как бы случайная фигура, статист, оттеняющий подвиг своего брата и не имеющий своей роли в происходящих событиях. Таким же видим его и в «Задонщине», откуда он и «пришел» в «Сказание».

* * *

Надо сказать, что Куликово поле находится в стороне от обычного пути ордынских набегов, в местности, крайне неудобной для продвижения больших людских масс. Татарская «сакма», по которой обычно двигались ордынцы с юга, пролегала по водоразделу между Доном и рекой Воронеж примерно в сорока километрах к востоку от Куликова поля. Именно здесь, неподалеку от города Скопина, вплоть до двадцатых годов нашего века существовал мужской Дмитриевский Ряжский монастырь с двумя храмами – великомученика Димитрия и Сергия Радонежского, основанный московским князем в ознаменование своей победы на Дону и в память о полученном от Сергия благословении. На этом месте, согласно преданию, нагнал московское войско инок Александр Пересвет и передал «грамотку» от троицкого игумена и просфору.

А главной реликвией, сохранявшейся в монастыре, стал костыль из яблоневого дерева, с которым сюда шел Пересвет. Этот «посох Пересвета» и сейчас хранится в «особой кладовой» Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника за № 3888. Конечно, подобная реликвия не доказательство, тем более что это не дорожный посох (который не был нужен Пересвету), а именно костыль, опора для раненого или искалеченного человека, никогда не принадлежавший историческому Пересвету, если только не предположить, что в битве он был не убит, а только смертельно ранен и какое-то время пользовался этой палкой. Но последнее принадлежит уже к области домыслов, тогда как единственное рациональное зерно легенды – встреча московского князя и Пересвета на берегах речки Верды – находит себе не только «археологическое», но и логическое подтверждение.

Действительно, костыль – не дорожный посох, Пересвет – не инок, однако основание Дмитриевского монастыря московским князем в Рязанском княжестве (на чужой земле!), притом с храмами, исключающими какое-либо иное объяснение, кроме связи с битвой на Дону, – аргумент достаточно убедительный.

Сам выбор места заставляет думать, что с ним связано какое-то важное событие кампании 1380 года, освященное именем Сергия Радонежского. А из всего, что нам известно, единственной причиной могло быть получение от него письма, которое, судя по всему, совпало с еще одним немаловажным событием похода – обнаружением противника.

Почти во всех памятниках «куликовского цикла» отмечена двухдневная заминка – остановка войска около Дона без указания, где это произошло. Принятым в современной историографии маршрутом из Коломны на устье Лопасни через Оку и далее на юг, к устью Непрядвы, Дмитрий идти не мог по двум причинам.

Во-первых, маршрут обычных набегов ордынцев на Москву и Рязань шел восточнее, по высокому левобережью Дона на Переяславль Рязанский и на Коломну. Именно так в 1378 году шел на Москву Бегич, разбитый наголову русскими войсками. А задачей московских воевод было как можно раньше встать на пути ордынцев, перегородив им дорогу на самых далеких рубежах.

ПЕРЕПРАВА ВОЙСКА МОСКОВСКОГО ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ДМИТРИЯ ИВАНОВИЧА ЧЕРЕЗ ДОН. ЛИЦЕВОЙ СВОД XVI ВЕКА. ДРЕВНИЙ ЛЕТОПИСЕЦ

РУССКОЕ ВОЙСКО ВО ГЛАВЕ С КНЯЗЕМ ДМИТРИЕМ ИВАНОВИЧЕМ ВЫЕЗЖАЕТ НА КУЛИКОВО ПОЛЕ. «КНЯЗЬ ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ ВЫЕДЕСАМ ИС ПОЛКУ С ПАЛИЦАЮ ЖЕЛЕЗНАЮ»

Во-вторых, именно здесь, в районе нынешнего Скопина, должен был остановиться московский князь, получивший первоначальное известие, что Мамай кочует в верховьях реки Цны. Вот почему можно утверждать, что двухдневная задержка была вызвана растерянностью москвичей, когда, пройдя южнее обычных застав между Чюром и Михайловом, они не встретили Мамая. Если бы они с ним разминулись и Мамай оказался в тылу русского войска, ему была бы открыта дорога к незащищенной Москве.

И только к началу третьего дня местоположение Мамая, ожидавшего подхода Ягайло, было обнаружено на правобережье Дона. Следовало срочно форсировать Дон и отсекать Мамая от спешившего к нему великого князя литовского. В этот момент и появился посланец троицкого игумена.

И вот что любопытно: он знал, где следует искать великого князя. Можно думать, что этот район был изначально назначен для сбора запаздывавших подкреплений, и промедли Дмитрий еще немного, Мамай сам вышел бы сюда с правобережья Дона, но уже с Ягайло. Одновременность двух радостных известий — письма Сергия и возвращения разведки – могла вызвать благодарственный молебен и заронить мысль об основании монастыря в случае победы.

Если принять версию о ставке московского князя на месте будущего Дмитриевского монастыря 5 сентября 1380 года (за два дня до праздника Рождества Богородицы), то последующее время оказывается достаточным для перехода к Дону, переправы через него и выхода к Непрядве. Здесь время и расстояние на местности совпадают с теми, что указаны в пространной «Летописной повести». Другое дело, мог ли быть Пересвет посланцем Сергия Радонежского, если он не был иноком Троицкого монастыря? Полагаю, что мог.

Напомню, что по приезде из Трубчевска (захваченного у Ягайло московским князем вместе с городом Стародубом) в Москву с семьей и дружиной князь Дмитрий Ольгердович получил «в кормление» город Переславль Залесский. Переславский полк в Куликовской битве возглавлял воевода Андрей Серкизович. Но кто передал туда эту весть? Дмитрий Ольгердович со своей дружиной находился при московском князе, так что эту миссию должен был выполнить кто-то из его доверенных людей. Для поездки Пересвета в Переславль было достаточно причин: он мог сопровождать туда семью князя, поехать за переславским полком и так далее. Наконец, при получении известия о сборе войск Пересвет просто мог находиться в Переславле, откуда поспешил с полком на Дон.

ПЕРЕД СРАЖЕНИЕМ НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ СОБРАЛИСЬ СТАИ ВОЛКОВ. «МНОЗИ ВОЛ ЦЫ ПРИИДОША НА МЕСТО, ВЫЮЩА БЕСПРЕСТАНИ ДЕНЬ И НОЩ»

ВОЕВОДА ДМИТРИЙ ВОЛЫНЕЦ, ПРИПАВ К ЗЕМЛЕ УХОМ, СЛУШАЕТ ПРИМЕТУ ОБ ИСХОДЕ БУДУЩЕЙ БИТВЫ. «ДМИТРИИ ВОЛЫНЕЦ… СНИДЕ САМ С КОНЯ ДОЛОЙ, ПАДЕ НА ЗЕМЛЮ НА ДЕСНОЕ УХО» (ДЕСНОЕ- ПРАВОЕ)

Не будем гадать, какая из этих причин сыграла свою роль. Важно установить, что именно в это время брянский боярин Александр Пересвет с наибольшей вероятностью мог ехать из Переславля «в действующую армию». Его путь лежал мимо обители преподобного Сергия, где он должен был заночевать и встретиться с настоятелем, который вряд ли отказался от возможности послать своему «крестнику», князю московскому, благословляющее письмо и освященную просфору к грядущему празднику Рождества Богородицы.

Думаю, что это единственное возможное объяснение того факта, что именно Пересвет оказался столь тесно связан исторической традицией с преподобным Сергием, а ратный подвиг брянского боярина приобрел поистине эпические размеры. Такое объяснение делает понятными и колебания редакторов повествования о Куликовской битве между «иноком», «чернецом» и «боярином», поскольку, следуя логике, кого как не инока своей обители Сергий мог послать к великому князю? И кто, как не инок, мог совершить действительно эпический подвиг освобождения Русской земли, причем не от простого ордынца, а вообще от «басурманина»?

Здесь мы подходим к решению последней загадки Пересвета – к его единоборству, о котором нам известно только по «Сказанию о Мамаевом побоище».

* * *

Уже в краткой «Летописной повести» перечислены народы войска Мамая, участвовавшие в походе, – «татары» и «половцы», к которым присоединены наемники из «фрязей, черкасов и ясов». Пространная повесть прибавляет к ним «бессерменов, арменов и буртасов», именуя само войско то «татарским», то «половецким», но обычно здесь нет «печенегов».

Между тем основным населением Золотой Орды и главной силой ее войска были не татары, а половцы, населявшие южнорусские степи до прихода монголов. Об этом часто забывают даже историки, полагая, что половцы были уничтожены татаро-монголами. На самом деле, они не только остались, но очень скоро ассимилировали остатки своих завоевателей: уже к концу XIII века официальным языком Золотой Орды стал половецкий (тюркский) язык. Как сейчас выясняется, основная масса половцев до прихода монголов была христианской, и она осталась такой даже после того, как государственной религией ордынцев стал ислам. Если имя несет в себе определенную вероисповедную информацию, то Мамай был половцем и происходил из христианской семьи: его правильное имя – Маммий – есть в православных святцах. Вот почему не анахронизмом, а точным отражением исторической действительности следует считать сообщение «Сказания», что московский князь, отправляя разведчиков, послал с ними толмачей, знающих «язык половецкий».

Автор «Сказания» использовал тот хронологический пласт русских летописных сводов, где находятся упоминания о единоборствах, – Мстислава с касожским князем Редедею и безымянного юноши-кожемяки с печенегом. Последний выходит из полков печенежских «превелик зело и страшен». Именно так рисует противника Пересвета и «Сказание»: «…выеде злой печенег… подобен бо древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его». Когда юноша-кожемяка «удави печенега», то «воскликоша русь», бросившись на врагов. То же самое происходит и при поединке Пересвета с «печенегом» на поле Куликовом.

Параллели, сходные имена и сравнения приоткрывают нам ассоциации, о которых средневековый автор заботился больше, чем об исторической достоверности.

На территории Старо-Симонова монастыря в Москве есть склеп, в котором, по преданию, похоронены оба брата. В.Л. Егоров, исследовавший его, доказал безусловную невозможность его принадлежности братьям. Андрей Ослеби не погиб в сражении.

Однако реален ли поединок?

Насколько мне известно, этот сюжет «Сказания» никто из исследователей не подвергал сомнению, называя «традиционным», хотя на протяжении долгой военной истории Руси наши летописи не знают ни одного случая поединка перед битвой, кроме тех, что мы находим в «Повести временных лет», – кожемяки с печенегом и Мстислава с Редедей, одинаково принадлежащих литературе.

Только человек, далекий от реальности, может предположить, что войско, подогреваемое еще с вечера к предстоящему сражению, разгоняющееся, чтобы как можно сильнее обрушиться на стремящегося к нему противника, может вдруг остановиться в двух десятках шагов от врага и спокойно ожидать сначала вызова поединщиков, затем их приготовления к бою и, наконец, исхода самой схватки. Но дело даже не в этом. Восточные хроники и европейские путешественники, оставившие записки о монголах и ордынцах, согласно показывают: не только поединки, но и какое бы то ни было индивидуальное проявление в бою было у тех и других категорически запрещено. На войско противника обрушивался стремительный удар конной лавы, предваряемый дождем стрел, а если натиск был остановлен, лава откатывалась, перестраивалась и повторяла атаку. Особенно строго ордынские военачальники следили, чтобы никто не разрывал строя и не вырывался из него. Виновных, пусть даже показавших чудеса доблести, ожидала смертная казнь. Дисциплина, превращавшая людей в «колесики и винтики» единого механизма, была куда важнее, чем случайный успех.

К слову сказать, русские войска терпели поражения от татаро-монголов, а затем от ордынцев до тех пор, пока вели бой отдельными княжескими отрядами, которые нападавшие вырубали поодиночке. Для того чтобы появился первый успех, русская армия должна была перенять стратегию и тактику своих противников. Похоже, к этой мысли первым пришел самый удачливый воевода Дмитрия Ивановича, которого великий князь даже женил на своей родной сестре, – Дмитрий Михайлович Боброк (Волынский). Победы на Боже, а затем на Дону как нельзя лучше свидетельствуют об этом. Такой вывод подтверждает и краткая «Летописная повесть», рассказывая о сражении: «И ту исполчишася обои и устремишася на бой, и соступишася обои, и бысть на долже часе брань крепка зело и сеча зла…» Поэтому, когда в пространной «Летописной повести» (не говоря уже о «Сказании») мы обнаруживаем постепенность развития событий, следует помнить, что перед нами не историческое свидетельство, а литературный сюжет, развертываемый по законам нарастания эмоционального воздействия на читателей и слушателей.

Описание поединка Пересвета с ордынским богатырем точно так же, как введение в круг действующих лиц отсутствующего митрополита Киприана, Сергия Радонежского, уже умершего Ольгерда, новгородских полков, архиепископа Евфимия и т.д., для читателей и слушателей «Сказания» было не ложью, не выдумкой автора, а естественной героизацией своего национального прошлого, к тому времени настолько забытого, что подобные анахронизмы просто не замечались. Для читателей XVI и XVII веков все эти люди были «современниками», подобно тому как в современники когда- нибудь будут зачислять Екатерину II, Наполеона, Пушкина и Чернышевского.

Поэтому появление (в «Сказании») перед Пересветом «печенега», единственного известного летописи и фольклору противника-поединщика, не должно вызывать удивления. Русский богатырь, по воле автора облаченный в схиму с крестом, просто не мог вступить в борьбу с обыкновенным ордынцем. Слившись в народном сознании с порождениями русского эпоса, Пересвет должен был победить такого же эпического противника, каким рисовался и он сам!

В этом нетрудно убедиться, обратившись к именам в различных редакциях и вариантах «Сказания»: «Теми р-Мурза», то есть Темир-Аксак (Тамерлан), «Таврул» (согласно летописи, один из сподвижников Батыя, захваченный в 1240 году под стенами Киева), наконец «Челубей», то есть Челяби-эмир, сын султана Мурада I, взявший в 1393 году Тырново, столицу Второго Болгарского царства. Другими словами, все три имени принадлежат «врагам рода христианского», против которых на Куликовом поле в лице Пересвета, согласно подтексту «Сказания», выступает даже не московский князь, а сама Русская православная церковь…

Вот и открылась нам яркая, как вспышка костра, жизнь до того ничем не примечательного брянского боярина. Выехав на Русь со своим князем Дмитрием Ольгердовичем, волею судеб Александр Пересвет оказался тем избранником, который вошел в историю России в ореоле святого подвига и рыцарской славы. Он не был причислен Церковью к лику святых, был поначалу даже забыт, как забыта его могила, затерявшаяся среди множества могил других замечательных людей… Но вот прошли столетия, и «грамотка», посланная Сергием Радонежским с ним на Дон, помогла нам за литературным образом увидеть живого человека.

Волшебный фонарь