Воплощенная мечта

История науки о Вселенной была бы не полна, не остановись мы на блестящем прорыве в космическое пространство, состоявшемся во второй половине 20 века. В идейном плане этот прорыв готовился давно, удивительно давно, и для нас, безусловно, интересны его истоки — все-таки приятно убедиться, что фантастика, некогда (и не так уж давно!) воспринимавшаяся как развлекательный вымысел, становится чем-то вполне реальным, свершенным, а потом — как бы само собой разумеющимся. Кроме того, появится прекрасная возможность еще раз, но под несколько иным углом зрения прокрутить ленту эволюции космических представлений.

Наши далекие предки довольно активно размышляли не только о строении неба, но и о небесных путешествиях. Подобно тому, как образ вещи склеивался в древнейших представлениях с операциями по ее изготовлению, образ той или иной области — земной или небесной — склеивался с «операцией путешествия», со средствами достижения интересующего и, разумеется, с целью такого достижения. В иные эпохи связь между землей и небом не воспринималась как нечто недоступное, скорее, это была естественная, пусть трудная, но вполне достижимая цель.

Это хорошо просматривается в картине небольшой Вселенной-капсулы, где светила карабкаются на небосвод по деревьям и тем же путем спускаются обратно. Особенно хорошо видна близость неба в австралийских мифах о Стране мертвых. Туда, в Небесный Мир (Манидьирангмад у племени гунвинггу), уходят духи умерших соплеменников, хотя варианты ухода несколько разнятся деталями. Например, у племен кулип и вотьо духи попадают на Майнабу («Бесконечную реку», то есть Млечный Путь), духи племени вурадьери устремляются на небо по веревке. У других племен духи могли уходить на острова или просто на соседние территории. Иными словами, Страна мертвых не у всех аборигенов ассоциировалась с небом — небо выступало как одна из возможных областей, примерно эквивалентная областям земным в смысле таинственности и доступности.

Некоторые духи изгонялись с неба, и люди, в тело которых они возвращались, должны были снова оживать — возможно, таким образом аборигены интерпретировали явления типа глубокого обморока. Естественно также и распространенное убеждение, что колдуны, обладающие особой магической силой, могут в любое время посетить небесный мир. Всем этим я хотел бы подчеркнуть, что на определенном и, видимо, наиболее древнем из исторически зафиксированных уровней мировосприятия путешествия на небо не представлялись чем-то принципиально недоступным — ни по средствам (деревья, веревки, шесты), ни по расстоянию (того же порядка, что и до соседних земель).

По мере формирования собственно религиозных идей небо отодвигалось все дальше, и его доступность постепенно уменьшалась, однако многие элементы «космомагических программ» сохранялись на удивление долго. В большинстве ранних религиозных систем сохранялся тот или иной канал постоянной связи между небом и землей — им могли служить гора, дерево, священный камень, храм. В характерном трехчленном делении Вселенной на небесный, земной и подземный миры всегда как-то выделялось средство связи этих миров. Это обеспечивало спуск богам и подъем людям или их душам.

Разумеется, небо, поддерживаемое 4–8 особыми столбами или великанами (вроде древнегреческого Атланта или хурритского Упеллури), не казалось таким уж недоступным. Так, по горной тропе поднялся на небосвод один из героев «Махабхараты» Юдхиштхира. В китайской поэме 4 века до н. э. «Тянь Вэнь» небо-тент крепилось веревками, веревочные крепления неба встречались и в вавилонских мифах. В древнеегипетских текстах есть варианты космического путешествия по лестнице, причем данное представление было развито весьма глубоко: небольшие лестницы — по сути, символы лестниц вкладывались даже между бинтами мумий, дабы души мертвых не испытывали транспортных трудностей. В Библии описывается видение Иакова: «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, и верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божий восходят и нисходят по ней».

Глубокая связь религиозных ритуалов с небом, с близостью к богам — для живых и мертвых — находит свое выражение в курганах. Эти земляные насыпи, распространившиеся с 4–3 тысячелетий до н. э. в Европе и потом в Азии, были предназначены в основном для захоронений (индивидуальных, а чаще коллективных) и достигали иногда 25 метров в высоту и 100 метров в поперечнике. А вот огромные насыпи в Северной Америке, так называемые маунды, служили главным образом лишь основаниями для святилищ. Самый известный из них — ступенчатый маунд Кахокиа высотой 30 метров и основанием 350X210 метров явно служил целям приближения к небу.

Наконец, великие египетские и индейские пирамиды и месопотамские зиккураты тоже несли функцию — и притом одну из важнейших! — по облегчению небесного путешествия духов и упрощению молитвенного контакта жрецов. Фактически могильно-храмовые гиганты сочетали в себе календарно-астрономические функции с религиозно-космическими программами. Наивно полагать, что тем же Хеопсом двигало лишь царское тщеславие, фараон создавал вполне реальное, с его точки зрения, средство ухода к своему божественному отцу. В гигантских постройках были заложены образы горы и лестницы — последнее особенно хорошо видно в зиккуратах и в ступенчатом (кстати, более раннем) варианте пирамид. И в этом смысле их вполне можно считать ранним взлетом космического конструирования. Именно так смотрели на свою деятельность легендарные создатели библейской Вавилонской башни: «И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли». Эти же идеи сквозь тысячелетия вошли в архитектуру храмов, в стремительный рывок ввысь куполов, колоколен и арок…

Иногда в качестве моста небо — земля использовалось какое-то временное явление, скажем, радуга, по которой любил путешествовать бог бантуязычных африканцев Ньямбе, которая служила дорогой к небу и в скандинавских мифах, или облако, упомянутое в библейской «Книге пророка Исайи»:

«Вот, Господь восседит на облаке легком и грядет в Египет».

Во многих случаях никаких особых транспортных средств воображению древних и не требовалось. Так, весьма загадочно происходит вознесение Христа в евангелиях Марка и Луки. Судя по «Деяниям апостолов», при большом стечении народа произошло следующее: «…Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их». Аналогично, непонятным способом — его можно было бы ради наукообразия именовать «космической левитацией» — вознесся к небу герой японских мифов Эно Убасоко, чудотворец, с детских лет мечтавший «летать на пятицветном облаке за краем необъятного неба». Пожалуй, древнейшее упоминание о такого рода вознесении есть в «Царском списке» (21 век до н. э.), на который ориентируются историки Месопотамии! Там сказано просто и убедительно: «Этана, пастух, поднявшийся на небо, стал царем, 1500 лет правил».

Вероятно, под влиянием наблюдения ряда «огненных явлений» — падения метеоритов, прихода комет, извержения вулканов возникли идеи о каком-то автономном космическом транспорте. По одной из версий исчезновения знаменитого Кетцалькоатля, добрый бог-покровитель индейцев нахуа и ацтеков не отплыл в иные страны, а бросился в костер и в столбе огня вознесся на небо. Являлся в огненном столбе и библейский Яхве. Разумеется, эти идеи очень часто пронизывались естественной аналогией с земным транспортом. Так, герой «Махабхарат» Арджуна (кстати, брат удачливого скалолаза Юдхиштхиры) за несколько мгновений вознесся на колеснице, посланной богом-громовержцем Индрой, так высоко в небо, что не мог уже разглядеть ни Луны, ни Солнца. Между прочим, это путешествие имело вполне практическую цель — получить у Индры сверхоружие, некие огненосные стрелы, сюжетный ход немного в духе будущих космических боевиков… В 4-й Книге Царств из Библии приводится рассказ о пророке Илие и Елисее — «Когда они шли и дорогой разговаривали, вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, и разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на небо».

Конечно, древние не могли не обратить внимания на птиц, свободно уходящих в неведомые выси. Так рождается миф о греческом герое Беллерофонте, победителе страшной Химеры, который возгордился своими подвигами и попытался вознестись к Олимпу на крылатом Пегасе. Видимо, божественному коню, отпрыску Горгоны Медузы, идея не понравилась — он сбросил седока, и тот от сильного удара впал в безумие. В общем, и в древних космических проектах не все и не всегда завершалось благополучно. В той же «Махабхарате» при восхождении по уже упоминавшейся горной тропе погибли четыре брата Юдхиштхиры (в том числе и Арджуна) — ему одному удалось дойти до цели. Образцом высокого трагизма великих проектов стал древнегреческий миф о Дедале и Икаре.

Вероятно, это первый пример создания специального устройства, которое мы воспринимаем как летательный аппарат. Великий афинский скульптор и архитектор Дедал, построив критскому царю Миносу знаменитый дворец Лабиринт, фактически оказался в положении заключенного и решил бежать с острова. Из перьев, скрепленных льняными нитями и воском, он изготовил крылья — себе и своему сыну Икару. Икар получил подробную инструкцию по безопасности полета, и они отправились в путь.

Начал тут отрок Икар веселиться отважным полетом,

От вожака отлетел, стремлением к небу влекомый,

Выше все правит свой путь.

Так описал начало дерзкой попытки мальчика Овидий в 8-й книге «Метаморфоз». По мере приближения к Солнцу воск стал таять, крылья рассыпались, и Икар рухнул в море, впоследствии названное Икарийским. Дедалу удалось долететь до Сицилии…

Во 2 веке греческий сатирик Лукиан Самосатский, которого обычно считают родоначальником космической фантастики, в своем «Правдивом повествовании» воспользовался, в общем-то, нехитрой идеей космического путешествия. Трирема, попытавшаяся выйти в Атлантику (за Геркулесовы Столбы), попадает в смерч, забрасывающий ее вверх на 3000 стадиев[97]. Но суть не в этом — важно, что после семидневного плавания по небу экипаж увидел «сияющий шарообразный остров» — Луну. Так состоялось межпланетное путешествие людей вполне в духе более поздней научной фантастики, особенно если учесть, что во дворце лунного царя герои обнаруживают удивительный оптико-акустический телескоп — особый колодец, покрытый большим зеркалом и позволяющий видеть и слышать все, что происходит на Земле, к тому же они успевают принять участие в грандиозной космической войне между Луной и Солнцем…

Дерзкая идея Лукиана долгое время — около 15 веков! — не находила прямых продолжателей. Естественные полеты в небо оказались в длительном и серьезном противоречии с церковно-аристотелевской картиной мироустройства, резко разделяющей околоземное и межпланетное пространство. Однако и в этот тяжкий для астрономии и космонавтики период происходила серьезная перестройка представлений. Практически все чины небесной христианской иерархии получили крылья. Забавно или нет, но носители непостижимо чудесных качеств — ангелы, архангелы и черти вынуждены были уподобиться птицам. Таковы просветленные и мечтательные ангелы в «Троице» Андрея Рублева, явившиеся к библейскому патриарху Аврааму как олицетворение троичности истинного бога и грядущей жертвы Христа. Таково крылатое небесное воинство, карающее грешников, в жутковатой фреске Луки Синьорелли «Гибель мира», созданной им в капелле Брицио Орвьетского собора.

Белокрылый конь Бурак уносит пророка Мухаммеда вместе с ангелом Джебраилем в исру — знаменитое ночное путешествие из Мекки в Иерусалим. Оттуда Джебраиль лично доставляет пророка на небо, непосредственно к престолу Аллаха, а заодно демонстрирует основателю ислама рай и ад. Этот мифический полет (так называемый мирадж) до сих пор отмечается как мусульманский праздник. Пожалуй, самое любопытное в исре и мирадже это фантастическая скорость — когда Мухаммед после всех приключений возвратился в Мекку, его постель не успела остыть, и даже вода не успела вылиться из опрокинутого кувшина.

Для высших небесных чинов характерный «космический транспорт» — облако или особое сияние. В сочетании этих элементов парят над верующими христианская троица (Отец, Сын и Святой Дух) и апостолы в рафаэлевском «Диспуте», одной из фресок Станцы делла Сеньятура (Зала подписи документов в Ватиканском дворце). В облаке, влекомом ангелами, возносится к парящему в вышине Господу богоматерь Мария на грандиозной семиметровой росписи главного алтаря церкви Сайта Мария деи Фрари, росписи, принадлежащей кисти Тициана. Аналогичный мотив — вознесения в облаке — виден и в «Триумфе Венеции» Паоло Веронезе, аллегорической картине в Зале Большого Совета венецианского Дворца Дожей.

Но дело не в примерах — их много. Важно, что именно в таком крылатооблачном оформлении «космический транспорт» представал в глазах широких масс верующих. Еще важнее — символический подтекст этого оформления, подтекст, с которым имела дело наиболее образованная часть средневекового общества и который бурно выплеснулся наружу в период Ренессанса. И крылья, и облака, и сияние — несколько разные, но тесно переплетенные символы святого духа, частицы запечатанной в человеке божественной души, способности к познавательному откровению, способности воспарить воображением, путешествуя во Вселенной и постигая ее тайны.

И вот, под влиянием новой социальной ситуации, новых идей в науке, технике и искусстве древнейшая мечта, как бы законсервированная в христианской образной системе, преображается. Божественная собственность на космические транспортные средства рушится вместе с хрустальными сферами, и проекты космических полетов входят в мир — уже как естественная возможность и потребность реального человека, а не исключительное право богов или духов. На волне идей Кузанца о равноправии звездных миров исподволь формируется и главная цель таких путешествий — поиск иных разумных существ, или — более общо — внеземных цивилизаций. Об этом писал и сам Кузанец в своем «Ученом незнании», писали и его последователи.

В 1610 году в «Разговоре со звездным вестником, недавно ниспосланным смертным Галилео Галилеем…» Иоганн Кеплер так выразил эти идеи: «Не могу удержаться от того, чтобы не высказать некие смелые догадки, отчасти навеянные твоими открытиями. Я не считаю более столь уж невероятной мысль о том, что не только на Луне, но даже и на Юпитере обитают живые существа, или, как забавно выразился недавно в обществе некий любитель науки, что те страны еще предстоит открыть. Стоит лишь кому-нибудь выучиться искусству летать, а недостатка в колонистах из нашего человеческого рода не будет».

Тот же Кеплер создает «Сон, или лунную астрономию», книгу с очень трудной судьбой, увидевшую свет только в 1634 году, благодаря усилиям его сына Людвига. Это очень небольшая и весьма оригинально написанная книга (примечания и приложения раз в 5 превосходят основной текст на 18 страницах) — своеобразная смесь сказочной фантастики с научной популяризацией. Во многом автобиографичный герой Кеплера Дуракот совершает путешествие на Луну с помощью некоего Демона, способного духовным усилием (как сейчас сказали бы — телекинетически!) перемещать людей в межпланетном пространстве. На самом деле этот Демон — обычная аллегория, под ним Кеплер подразумевает музу Уранию, покровительницу астрономии, то есть средство мысленно перенестись в лунный мир и оттуда на основе лучших достижений современной астрономии взглянуть на Вселенную — прием, характерный для многих последующих популяризаторов науки и фантастов.

Конкретный, хотя и весьма забавный вариант космического полета предложил английский писатель и теолог Фрэнсис Годвин (1562–1633), чья книга «Человек на Луне, или Необыкновенное путешествие, совершенное Домиником Гонсалесом, испанским искателем приключений, или Испанский посол» была опубликована посмертно в 1638 году. Герой Годвина спасается с тонущего корабля на упряжке диких лебедей, специально тренированных для дальних перелетов. Лебеди с огромной скоростью уносят его на Луну. Там герой обнаруживает высокоразвитую цивилизацию — людей ростом до 10 метров в одежде неизвестных на Земле расцветок, потомков народа, который 3077 лет назад пришел с Земли… Роман Годвина, лежащий в русле Лукиановской традиции, фактически изображает социальную утопию — мир, где царят справедливость и вечная весна, где нет убийств и обмана, прямо-таки заповедник высоких помыслов и безграничной духовности. Но, кроме того, в романе много блестящих проектов, разработкой которых научная фантастика и сама наука занимаются уже более трех веков. Так, лунная медицина позволяет восстанавливать утраченные органы, а особые камни обеспечивают невиданное техническое могущество лунной цивилизации. Камень эболюс позволяет уменьшать или увеличивать вес в зависимости от того, какой стороной он повернут, — чем не мечта об управляемой гравитации! Макробус служит сильнейшим источником света (предчувствие лазера?), а полеастус работает как универсальный термоэлемент.

Наследственный фонд идей о космических полетах, доставшийся наступающей эпохе научного мировоззрения, неплохо подытожил другой английский писатель Джон Уилкинс (1614–1672) в своей «Математической магии»: «Четыре различных способа назову я, посредством коих полет в небеса был или будет осуществлен. Два первых достигаются с помощью иных материй, остальные — с помощью нашей силы: 1. С помощью духов или ангелов. 2. С помощью птиц небесных. 3. С помощью искусственных крыльев, пристегнутых непосредственно к телу. 4. На летающих колесницах».

Итак, летающие колесницы! Ясно, что колеса не играют принципиальной роли для движения в воздухе или в космическом пространстве, но вот как обеспечить полет, как устроить двигатель для небесного экипажа?

Самое любопытное, что вещее слово было сказано почти одновременно с выходом книги Уилкинса — в 1650 году молодой француз Сирано де Бержерак Савиньен (1619–1655) завершил свой знаменитый «Иной свет, или Комическую историю о государствах и империях Луны», изданный, однако, лишь 6 лет спустя.

«Иной свет» — это, прежде всего, уникальный фейерверк фантазии, блестящей игры с мысленными конструкциями, и еще — сатиры, сатиры, беспощадно разящей всякий интеллектуальный застой. В романе Бержерака подчас не так-то легко разделить пародию на домыслы ученейших схоластов и глубокие прогнозы образованного человека, скептическую насмешку и плодотворный бунт воображения.

Сначала герой Бержерака совершает забавный пробный перелет из окрестностей Парижа в Канаду: «Я обвешался множеством склянок с росою, а солнечные лучи устремились на них столь яростно, что тепло, притягивавшее склянки, подобно тому, как оно притягивает влагу, образуя огромные тучи, подняло меня на такую высоту, что я оказался выше средней сферы». Наконец, из Канады он отправляется на Луну на аппарате, представляющем собой настоящую многоступенчатую ракету-носитель: «Как только пламя уничтожало один ряд ракет — они были расположены по шесть штук — благодаря запалу, помещенному в конце каждого ряда, загорался другой ряд; таким образом, по мере того как селитра загоралась, опасность отдалялась и вместе с тем возрастала. Наконец селитра вся сгорела, и машина перестала действовать…»

Похоже, вот он — старт ракетно-космических идей! Да, хотя об этом можно говорить лишь с известной натяжкой. Когда вышли из строя пороховые ракеты, герой Бержерака успешно завершил путешествие лишь благодаря тому, что перед полетом случайно натерся… бычьим мозгом, и луна на Ущербе, высасывая эту мазь, притянула космонавта. Ракета попала в явно гротескный ряд со склянками росы и астрологической мазью, и это недаром. Собственно говоря, пороховые ракеты были изобретены в Китае примерно в 10 веке, они использовались преимущественно для организации фейерверков и немного в военном деле (в этом плане ракетные снаряды исторически старше обычной ствольной артиллерии). Позднее ракеты попали и в Европу, но применялись опять-таки в основном в развлекательных целях.

Что же имел в виду Бержерак — забавную игрушку, что-то вроде склянки с росой, или в приведенном фрагменте заключено выношенное научно-техническое предвидение? Согласиться со вторым вариантом очень непросто, тем более что впоследствии в ряд бержераковского космического транспорта попадают птицы, на которых прибыл на Луну некий испанец[98], а потом и кое-что позабавней. Луну бержераковский герой воспринимает как рай — разумеется, с должной иронией. Соответственно подаются и некоторые поступки обитателей рая. Библейский Адам бежит оттуда на Землю, остерегаясь гнева Господня, притом оригинальным способом — за счет потери веса от воспламенения воображения, Ева — притягиваясь к Адаму, Енох возносится на Луну в дыме жертвенного костра, используя плащ для обеспечения мягкой посадки. Наконец, пророк Илия взлетает на железной телеге, подбрасывая вверх магнитное ядро, к коему телега непрерывно притягивается — совсем уж вариант в духе будущего Мюнхгаузена! Да и сам герой возвращается на Землю, будучи утащен дьяволом…

Можно долго ломать историко-научные и литературоведческие копья, но попробуем выделить главное — именно в романе Бержерака впервые — вольно или невольно — формулируется прообраз вполне реалистической космической программы, реалистической не только по целям (полет на Луну, обнаружение внеземной цивилизации), но и по средствам (многоступенчатые ракеты). Разумеется, это проект писателя, фантаста и сатирика, а не профессионального ученого, лишь контур проекта, однако контур, успешно проявленный будущим.

А будущее было не за горами. Уж Декарт рассуждал о достаточно быстром пушечном снаряде, способном не возвратиться после выстрела на Землю. В ньютоновской механике эта идея получает вполне четкое развитие. Вообразим себе пушку, стреляющую все более быстрыми снарядами, которые пролетают все большую дугу земной окружности, пока, наконец, не достигают самой пушки, облетев земной шар по окружности. Но ведь это настоящий приповерхностный спутник, и важно то, что в рамках ньютоновской механики нетрудно вычислить его минимальную скорость (1-ю космическую), как и скорость снаряда, способного уйти от Земли в межпланетное пространство (2-ю космическую). Но эти огромные — порядка 10 км/с — скорости, резко превосходящие все, что было достигнуто в артиллерийской стрельбе (не говоря уж о неспешном транспорте того времени), казались серьезнейшим, а подчас и непреодолимым препятствием для любого космического проекта. Нужен был целый комплекс открытий в математике, механике, химии — по сути, новый уровень технологической цивилизации, чтобы пройти путь от идеи пороховых ракет и общей оценки необходимых скоростей до реального запуска космического корабля…

Два с половиной века после Бержерака фантасты искали конкурентоспособные неракетные транспортные решения. В 1703 году Дэвид Рассен отправил своих героев на Луну с помощью гигантских качелей, установленных на высокой горе. Лет через 40 Эберхард Киндерман стал литературным первооткрывателем марсианской трассы, заставив взлететь корабль на вакуумной сфере.

И опять повезло социально-сатирической фантастике — в 1752 году, примерно к столетию выхода бержераковского романа, блестящий лидер французского Просветительства Франсуа-Мари Вольтер (1694–1778) выпустил в свет своего «Микромегаса». По-видимому, здесь впервые идея космических путешествий вырвалась в межзвездный и даже галактический масштаб. Вольтеровский Микромегас, существо 40-километрового роста, обладатель тысячи органов чувств, срок жизни которого доходит до 10 миллионов лет, отправляется в путешествие с родной планеты вблизи Сириуса. Способ его перемещения весьма оригинален — в какой-то степени шутка Вольтера предвосхищает перспективные идеи фантастов 20 века, ибо Микромегас «…оседлав солнечный луч, иной раз прибегнув к помощи какой-нибудь кометы, переправлялся вместе со своими слугами с планеты на планету». Так, изъездив весь Млечный Путь, он однажды оказывается на Сатурне и обнаруживает там «карликов», раз в 20 меньших его самого. Потом вместе с одним из обитателей Сатурна Микромегас устремляется к Земле, и тут новые друзья лишь с большим трудом выясняют, что планета-малютка обитаема, более того — на ней есть разумные создания…

В 19 веке Эдгар По послал Ганса Пфалля на Луну на воздушном шаре, заполненном неким таинственным газом (в 37,4 раза легче водорода), Жюль Верн выстрелил капсулой с экипажем из гигантской пушки «Колумбиады», а его соотечественник Паскаль Груссе (писатель-коммунар, печатавшийся под псевдонимом Андре Лори) решил проблему предельно изящно — его герои притянули Луну мощным магнитом[99]. Даже в 20-х годах нашего века практически одновременно со стендовыми испытаниями первых реальных ракет Андрей Платонов придумывает своеобразную центробежную пращу, развивающую до 16 тысяч оборотов в секунду, и с ее помощью гениальный неудачник инженер Крейцкопф забрасывается к Луне…

Но все средства, за исключением полушуточных бержераковских ракет, так или иначе, уходили в архив — они опровергались элементарными расчетами[100]. Впрочем, и ракета казалась ученым 19 века средством довольно фантастическим — те скорости и мощности двигателя, которые требовались для отрыва от Земли, были далеки от реальных возможностей техники. А главное, космический полет представлялся скорее результатом какого-то эффектного открытия гениального одиночки, плодом частного мастерства в духе характерного для 19 века представления об истории науки и техники, представления, возросшего на примерах открытия законов природы с помощью «мотка проволоки, веревочки и сургуча», на примерах изобретения станков и машин талантливыми умельцами. Еще не было оснований воспринять грядущий космический старт как промежуточный финиш огромной научно-технической программы, где сведены в единую систему десятки областей науки и производства, где складываются воедино усилия многотысячных коллективов. Духовная атмосфера проблемы еще определялась психологией жюльверновских героев — изобрел, построил, полетел, и по их следам шли уэллсовский физик Кейвор и толстовский инженер Лось… Поэтому, когда в 1865 году французский писатель Ашиль Эро впервые забросил космонавтов на Венеру с помощью многоступенчатой ракеты, уже вовсе не шуточной, его идея отнюдь не воспринималась как сигнал о надвигающемся прорыве в космос, прорыве, до которого тогда оставалось менее столетия.

Между тем, к последней трети 19 века естественные науки достигли достаточной зрелости, чтобы приступить к планомерной осаде проблемы полета в безвоздушном космическом пространстве. Реактивный аппарат должен был стать решающим ударным звеном в этой осаде, ибо в нем заключался единственный тип движения, не требующий опоры в окружающей среде и вообще в таковой не нуждающийся. Подъемную силу самолета или воздушного шара не создать в слишком разреженной атмосфере. Для ракеты наоборот — чем выше окружающий вакуум, тем лучше.

Видимо, первым, кто осознал это на вполне научной основе, стал замечательный русский ученый Константин Эдуардович Циолковский (1857–1935). На его долю выпала очень нелегкая судьба. В результате тяжелой болезни он с 9 лет стал глохнуть и к 14 годам практически полностью утратил слух. Весьма основательное общее и специальное физико-математическое образование Циолковский приобрел самостоятельно, и с 1880 года стал учительствовать в Калужской губернии, а позднее — в Калуге. Спектр увлечений молодого провинциального учителя поразителен — он разрабатывает основы кинетической теории газов, занимается биомеханикой и астрофизикой, предлагает проекты управляемого металлического дирижабля и поезда на воздушной подушке, обтекаемого аэроплана и аэродинамической трубы.

Но главное увлечение Циолковского, со временем превратившее его в подлинного пророка космической эры, было связано с принципом реактивного движения. Исходные шаги в этом направлении были сделаны им в 1883 году в рукописи «Свободное пространство», которую в то время так и не удалось опубликовать.

Систематическая и многоплановая работа приводит к впечатляющим результатам — в последнее десятилетие 19 века Циолковский строит теорию реактивного движения и намечает контуры реалистической программы космических исследований. Так, в изданной в 1895 году научно-фантастической книге «Грезы о Земле и Небе» он формулирует вполне оправдавшуюся впоследствии идею — на первом этапе исследований необходимо запускать искусственный спутник Земли. К фантастическому жанру Циолковский будет обращаться еще не раз, не стремясь, однако, достичь бержераковских литературных высот или жюльверновской занимательности. Для него фантастика — лишь одно из средств выразить свое видение будущего и привлечь внимание общественности к вполне научным проектам. Разумеется, искусственный спутник Земли и даже целая орбитальная станция — нечто менее впечатляющее в сравнении с полетами экипажей на Луну, Марс или далекие звезды, но суть в том, что спутники и орбитальные станции — технически необходимый этап любой реалистической программы выходы в космическое пространство. Заатмосферные баллистические броски и вывод спутников предшествуют межпланетным путешествиям подобно тому, как каботажные плавания исторически предшествовали прямому пересечению морей и плаваниям трансокеанским.

В 1903 году Циолковский публикует знаменитое «Исследование мировых пространств реактивными приборами», где дана развернутая картина космических исследований. В последующие десятилетия эта картина дополняется и уточняется — возникают проекты мощных ЖРД (жидкостных реактивных двигателей) на предельно эффективном химическом топливе, разработки конкретных проектов ракет и стационарных орбитальных станций, идеи замкнутого биологического цикла в космических кораблях и специальных систем мягкой посадки…

Уже в 20-х годах рождается расчет многоступенчатой ракеты — проект, который показал реальность достижения космических скоростей с помощью химического топлива. Именно та конструкция, которую Циолковский назвал «космическим поездом», и оказалась ключом к последующему запуску спутников и межпланетных кораблей.

Но, пожалуй, самым важным достижением Циолковского стала комплексность его программы, своеобразная космическая философия. Он впервые рассмотрел выход в космос, исходя не из любопытства одиночки или группки энтузиастов, а как крупнейшую социальную задачу, затрагивающую все человечество. Для духовно одинокого на протяжении многих десятилетий калужского учителя главное заключалось в решении земных проблем общества, и выход в космос он считал неизбежным этапом общечеловеческой эволюции, этапом, который позволит преодолеть пространственную ограниченность, грядущие демографические и экологические трудности. Ему грезилась трехмерная цивилизация, не ограниченная поверхностью земного шара, а свободно организующая все пространство Солнечной системы в обширную и обильную среду обитания. Лишь такого громадного масштаба сверхзадача способна была стимулировать устойчивый и даже нарастающий интерес общества к космическим полетам.

В этом плане можно сказать, что Циолковский творил истоки новых взаимоотношений человечества с Вселенной, истоки уже посткоперниковского мировоззрения. Большая область Вселенной — Солнечная система — начала выступать в иной ипостаси: не только как предмет визуально-астрономического изучения, но как потенциальная среда обитания, качественно отличная от той, которой человечество пользовалось на протяжении всей своей истории, среда, насыщенная искусственными конструкциями, творимая руками и разумом человека.

Именно такая точка зрения станет стартом для последней части этой книги, где нам необходимо будет разобраться в целях устремления к звездам и к поиску внеземных цивилизаций. А пока попробуем завершить краткое путешествие в историю космонавтики.

Циолковский был во многом первым, но отнюдь не единственным исследователем, обратившим внимание на возможности ракетных полетов.

Еще в 1881 году Николай Иванович Кибальчич (1853–1881), руководитель лаборатории взрывчатых веществ «Народной воли», находясь в заключении по делу об убийстве императора Александра II, разработал проект управляемого аппарата с пороховым реактивным двигателем.

В самом конце 19 века преподаватель Петербургского университета, а впоследствии заведующий кафедрой Петербургского политехнического института Иван Всеволодович Мещерский (1859–1935) построил подробную теорию движения точечного тела переменной массы[101], а Николай Иванович Тихомиров (1860–1930), в будущем один из основателей советской ракетной школы, предложил проект «самодвижущихся мин реактивного действия».

С начала 20 века к решению ракетной проблемы устремляется целое созвездие талантливых людей. В 1907 году этой проблемой увлекся американский инженер (а тогда еще студент Вустерского политехнического института) Роберт Годдард (1882–1945). Ему же в 1921 году впервые удалось осуществить стендовые испытания ЖРД на кислородно-эфирном топливе и через 5 лет провести в Вустере пробный запуск первой ЖРД-ракеты, работающей на газолине и жидком кислороде. Годдард стал своеобразным ракетным Эдисоном при жизни и по оставшимся архивным материалам на его имя было выдано 214 патентов в области ракетостроения!

Большой вклад в разработку идеи межпланетных полетов внес француз Робер Эно-Пельтри (1881–1957), создатель первого самолета-моноплана. Он первым приступил к разработке моделей оптимальных траекторий движения космического аппарата и схем испытания топливных смесей. Заглядывая в далекое будущее космонавтики, Эно-Пельтри построил теорию движения релятивистской ракеты и выдвинул идею использования ядерных двигателей.

В СССР Фридрих Артурович Цандер (1887–1933) и Сергей Павлович Королев (1906–1966) в 1931 году организуют знаменитый ГИРД — Группу по изучению реактивного движения, где проводятся успешные испытания ряда двигателей, и через 2 года стартует первая советская ЖРД-ракета ГИРД-09. В том же 1933 году ГИРД сливается с тихомировской гидродинамической лабораторией в Ракетный научно-исследовательский институт (РНИИ), организацию, заложившую глубокие теоретические и экспериментальные основы будущих советских космических программ.

В Германии начинают экспериментировать с реактивными аппаратами Герман Оберт (р. 1894), сумевший в 20-х годах независимо повторить результаты Циолковского, и Вернер фон Браун (1912–1977).

В 30-е годы проблемы создания ракет начинают переходить в более практическую плоскость. Этому в немалой степени способствовал интерес военных — реактивные снаряды стали рассматриваться как потенциально эффективное средство ведения боевых действий, идущее на смену традиционной ствольной артиллерии, или, во всяком случае, как средство, способное решать те задачи, которые не под силу артиллерии и авиации. Это не слишком приятная полоса в истории создания космической техники, но она имела место и объективно обеспечила приток в эту сферу огромных финансовых, интеллектуальных и промышленных ресурсов. Как говорится, из песни слова не выкинешь, не отбросишь и того, что первая ракета дальнего действия Фау-2 была создана Вернером фон Брауном в 1944 году в военно-исследовательском центре Пенемюнде с целью переломить ход второй мировой войны и предотвратить разгром фашистских режимов. Страшно подумать о том, что немецкие ученые-ядерщики могли проявить не меньшую патриотическую инициативу и снабдить пресловутые Фау соответствующими зарядами…

В течение первого послевоенного десятилетия были разработаны достаточно мощные двигатели, эффективные топливно-окислительные смеси и надежные системы управления. Баллистические ракеты поднялись на сотни километров, и стало ясно, что рубежи первой и второй космической скорости вполне преодолимы.

4 октября 1957 года (дата, практически совпадающая со столетием рождения Циолковского) — начало космической эры. В этот день на орбиту был выведен первый советский искусственный спутник Земли. Этот сравнительно скромный аппарат — шар радиусом 29 см и массой 83,6 кг, начиненный радиоаппаратурой и двигавшийся на высотах от 228 до 947 км, — настоящий подвиг коллектива, возглавляемого Королевым, организатором и руководителем первых советских космических программ.

Примерно через месяц на орбиту вышел второй советский ИСЗ, который стал и первым биологическим спутником — на его борту находилась собака Лайка. Это был необходимый этап для осуществления выхода человека в космическое пространство.

Этот важнейший шаг был сделан 12 апреля 1961 года, когда на орбиту ИСЗ вышел корабль «Восток-1», пилотируемый Юрием Алексеевичем Гагариным (1934–1968). За 108 минут исторического полета человечество вслед за советским космонавтом перешагнуло порог неведомого, порог древней мечты.

А 21 июля 1969 года первым ступил на поверхность Луны американский космонавт Нейл Армстронг (р. 1930), пробывший вне лунной кабины 8476 секунд — почти 2,5 часа[102].

Таковы, на мой взгляд, 4 важнейшие вехи космической эры. На самом деле и между отмеченными здесь достижениями и после них были получены замечательные результаты.

Советские и американские аппараты осуществляли посадку не только на Луне, но и на Марсе и на Венере. «Маринер-10» подходил к Меркурию, «Луна-1» стала первым искусственным спутником Солнца, «Пионер-10» прошел вблизи Юпитера и, передав на Землю важную информацию, впервые отправился в межзвездное путешествие, унося на борту золотую табличку, на которой записаны сведения о нашей планете — своеобразную визитную карточку землян, предназначенную неведомой инопланетной цивилизации. Вслед за ним устремились «Пионер-11», 1-й и 2-й «Вояджеры», чтобы собрать информацию о Юпитере, Сатурне, Уране, Нептуне и тоже унести послания землян за пределы Солнечной системы.

Недалек тот час, когда люди отправятся на ближайшие планеты. Для этого прежде всего отрабатывается длительное пребывание человека в условиях корабля и в открытом космосе. Ведь при полете, скажем, к Марсу — а он и является реальной очередной целью высадки — не отделаешься 1–2 неделями, речь пойдет о годах. Исследования, связанные с длительным пребыванием космонавтов вне Земли, активно ведутся, и их результаты — особенно это касается многомесячных работ на советских орбитальных станциях — весьма обнадеживают.

Разумеется, такая программа, как полет экипажа на Марс, не решится в ближайший год-два. Стоимость марсианского проекта раза в 3 выше, чем лунного, то есть программы высадки людей на Луну «Аполлон», стоившей порядка 30 миллиардов долларов. Не исключено, что для марсианской трассы придется ввести в действие космические корабли с ядерно-плазменными двигателями. Но так или иначе марсианский вариант может осуществиться уже на рубеже 20-21-го столетий.

Можно было бы еще многое сказать о блестящих результатах космонавтики и о дерзких проектах вполне обозримого будущего. Все это в какой-то степени укладывается в образную формулу, содержащуюся в знаменитых словах Нейла Армстронга: «На Луне мы походили на пятилетних мальчишек в кондитерской лавке. У нас разбежались глаза, надо было сделать так много». Эта формула неплохо передает ощущение колоссально расширившегося мира, ощущение людей начала космической эры.

Попробуем определить главные итоги этого раздела.

Выход в космическое пространство открыл путь к мощному рывку астрономии в новые спектральные диапазоны, к наблюдениям, которые ранее не были доступны из-за атмосферы, непроницаемой для многих типов излучения. Это уже принесло ряд выдающихся результатов — от открытия рентгеновских источников до недавнего обнаружения заплутонового кольца (вероятней всего, второго астероидного пояса Солнечной системы) с помощью инфракрасного телескопа, установленного на спутнике.

Открылся путь и к непосредственному, контактному исследованию небесных тел. Это уже оказало заметное влияние на космогонические модели и потребовало перестройки теории планет.

По значимости появление космических обсерваторий — событие не меньшего масштаба, чем создание в 17 веке обсерваторий телескопических, открывших нам совершенно новую Вселенную. Ясно, что в ближайшее время круг достижений заметно расширится. На очереди грандиозные проекты стационарных внеземных обсерваторий и телескопов с базой космического масштаба, которые позволят разглядеть тончайшие детали строения Вселенной — от планет у ближайших звезд до структуры квазаров, а главное — увидеть много неожиданного, обитающего пока в пограничье астрофизических моделей и самой смелой фантастики. Не исключено, что не столь уж далекие потомки будут с уважительным трепетом читать о тех «допотопных временах», когда телескопы были ограничены толстой земной атмосферой и люди азартно обсуждали проблему марсианских каналов, не имея возможности слетать на одну из ближайших планет и как следует покопаться на ее поверхности. Но ведь и мы, уже сделав шаг в постгалилееву эпоху, с немного ироническим сыновним почтением взираем на труды и гипотезы классиков дотелескопической астрономии… Именно эту новую эпоху пророчествовал Циолковский в 1912 году: «Только с момента применения реактивных приборов начнется новая великая эра в астрономии эпоха более пристального изучения неба».

Выход в космос заставляет по-новому взглянуть на проблему взаимодействия человека с Вселенной. Мы стоим на пороге создания искусственных конструкций космического масштаба, то есть реорганизации больших участков космического пространства по своему усмотрению. Как и во имя чего это осуществлять? Ограничится ли наша экспансия Солнечной системой или надо готовить идейную основу для прорыва в иные звездные миры? Выход в масштабы межзвездных и галактических порядков — крайне нетривиальная проблема, и на ее решение нельзя механически опрокидывать опыт освоения ближайших космических окрестностей. Даже вездесущие и всеопережающие фантасты решились повторить вольтеровские идеи совсем недавно — лишь в 1928 году («Космический жаворонок» Эдварда Смита и «Сталкивающиеся светила» Эдмонда Гамильтона).

Для того чтобы в сколь-нибудь обозримом будущем последовали и реальные попытки такого рода, нужна особая сверхзадача, скорее всего, не сводящаяся к завоеванию дополнительного жизненного пространства для землян. Станет ли такой сверхзадачей эволюционное расщепление земной цивилизации и Контакт с цивилизациями внеземными — попытка включить человечество в единую систему космической культуры?

Обсуждение этих глубоких проблем мы отложим до последних глав книги. А сейчас хотелось бы подвести некоторые итоги I части — исторического обзора взглядов на Вселенную.