Примесь (автор Ольга Краплак)

В расщелине между обветренных холмов чернел зев шахты. Деревянные перекрытия опасно кренились. Петр, волоча тяжелую кирку, спускался в душный, знакомый мрак. Искромсанные зеленоватые стены источали густой кровавый смрад, который больно царапал горло. В конце каменного коридора в густой чернильной тени кто-то замер, опустив кирку, и хищно уставился на Петра.

Блеклая, невидящая рожа со страшными глазами, словно впитавшими гнилой зеленый цвет породы. И белесые губы неестественно дернулись в подобии ухмылки.

Петр узнал этого человека. Его звали Семен. Неделю назад было объявлено, что он, заключенный номер две тысячи сто тридцать шесть, скончался в лазарете.

Со странным равнодушием Петр наблюдал, как мертвый Семен медленно поднимает кирку и ее острый клюв впивается в камень.

Глядя перед собой в совершенном молчании, Петр всю долгую смену в каменном мешке молился богу, в которого не верил, чтобы ему позволили завтра перевестись в сушилку.

***

По неровной стенке палаты лагерного барака упорно карабкался тонконогий паучок. Вот он вступил в яркий лунный квадрат, вот он на мгновение скрылся в крестовидной тени решетки, прокрался по краю светлого блика и пропал совсем в темноте. «Удивительно, что даже здесь есть законные обитатели, в этой чертовой мертвой земле», — отметил Петр, чувствовавший крайнюю чужеродность человека среди каменных дальневосточных пустошей, где он уже который месяц отбывал наказание вместе с неполной тысячей таких же несчастных.

Казалось, некая недобрая сила нарочно вытравила из этих сизых холмов живое, цветное, понятное сердцу. Одни голодающие пауки остались, да бледный бархатный мох ютился в щелях острых камней. Однако безжизненный край таил в себе опасную тайну. В бесплодных недрах скрывались богатые залежи урана, словно проклятый клад, ждущий злодейских рук. Всего пару лет назад разведка Дальстроя открыла здесь рудники, и невеселые вереницы заключенных были отправлены сюда со всех концов страны.

Самым крупным рудником считался Бутугычаг, в этом мрачном месте с непроизносимым именем трудились и находили свою не самую лучшую смерть несколько сотен заключенных. Год назад чуть севернее Бутугычага нашли еще одно месторождение, зловеще названное Чертовой Пастью. Помельче, но зато руда здесь чище. В эту самую Чертову Пасть и был направлен Петр. Житье здесь оказалось легче и сытнее, чем везде, но слухи об этих местах ходили до того жуткие, что бывалые зеки, повидавшие множество оттенков человеческих страданий, предпочитали погибнуть от пули конвоя, чем стать узниками этого нехорошего места. Петр же был скептиком (вероятно, потому и получил политическую статью), не верил всяким лагерным россказням полубезумных зеков, сам напросился в Чертову Пасть, соблазненный хорошей кормежкой. И теперь, в горькой тишине бессонной ночи, проклинал свою природную недоверчивость и глупое желание сытой жизни.

Утром нестерпимо заболела голова, словно внутри вдруг вылупился злой птенец и теперь противными коготками выцарапывался из черепа. Петр, морщась от настырной боли, выбрался из барака в немилосердную ветреную серость. Его товарищи, почти неразличимые в своих вылинявших робах, пошатываясь, двинулись шеренгой в столовую. Петр встретился взглядом с товарищем по сушилке, номером две тысячи сто семьдесят пятым, сухо кивнул и тут же согнулся пополам от неожиданно яркой вспышки боли. Жестокая птица наконец вырвалась из черепа, и его сознание как будто раскололось надвое, превратив самого Петра в отстраненного наблюдателя собственной муки. К его корчившемуся на обледеневшей скале телу подбежал надзиратель и почти заботливо склонился над ним. Кто-то послал за доктором. Петр с высоты далекого свинцового неба видел, как в кольцо обступивших его заключенных вошел высокий человек в белом халате с торопливо наброшенным сверху бушлатом, поднял его тело за плечи и потащил к лазарету. Затем Петр рухнул в милосердную черноту.

Очнулся он в палате без окон, тускло освещенной желтой лампой, в непривычном одиночестве и тепле. Попробовал приподняться с койки, но мир вокруг тошнотворно покачнулся, и багровая волна боли ударила в затылок. Петр глядел в тоскливый потолок палаты, шли часы, из коридора раздавались чьи-то приглушенные стоны, боязливые перешептывания медсестер с неразличимым и потому зловещим смыслом. Наконец Петр услышал уверенные шаги, металлический звон ключей, дверь в его палату отворилась, и из тени коридора в палату вошел врач.

? Как ваше самочувствие, Петр Иванович? ? В мягких интонациях врача была искренняя участливость, столь необычная для лагерного обитателя. Тонкая кожа, почти такая же белая, как безупречной чистоты ткань халата, и умные птичьи глаза. Странный он был, врач Юдин, и говорили о нем разное. Он был прислан совсем недавно, и его прибытие зловещим образом совпало с участившимися случаями смертей в Чертовой Пасти. То ли сам доктор в своем неусыпно охраняемом лазарете людей изводил, то ли послан в это злополучное место в качестве святого спасителя по распоряжению руководства ? все могло быть, одно Петр наверняка знал: никто из лазарета никогда не возвращался. Кроме Семена-мертвеца, который тогда в шахте… померещился.

? Да как вам сказать, доктор. ? Петр вздохнул. ? Помираю вот помаленечку. ? В голосе слышались какие-то тревожные тонкие свисты. Впрочем, здешняя едкая пыль именно так и начинала убивать, медленно превращая легкие в кровоточащую ветошь.

? Ну что вы, Петр Иванович, вы еще меня переживете. ? На скорбном лице доктора мелькнула задумчивая улыбка, будто он по-настоящему верил в эту вежливую ложь. ? Дайте-ка я взгляну на вас поближе.

Доктор наклонился к самому лицу Петра и неприятными холодными пальцами отодвинул веко, что-то там в глазу рассмотрел нехорошее.

? Скажите, друг мой, вы хорошо спали в последнее время? Не бывает ли у вас… скажем так, странных видений?

Петр вздрогнул. Он никому не рассказывал про ту смену с мертвым товарищем, скажут — тронулся совсем, еще насильно в чертов лазарет сошлют на опыты во славу отечественной медицины. В общем, пошел Петр вечером к надзирателю, наплел что-то про добавочный паек в сушилке, который бы ему ох как не помешал, ну и перевели его из шахты. Там, в этой самой сушилке, всегда людей не хватало, уж больно скоро тамошние работники уходили на покой.

? Ну, по правде сказать, сплю я и вправду неважнецки. Да и кто здесь вообще хорошо спит? Чертова дыра!.. Небось вы, доктор, и сами-то полуночничаете? Чай, не дом отдыха.

? Верно говорите, место недоброе. И все-таки вспомните, вы когда в последний раз засыпали?

Петр задумался. Странно, он и вправду не мог вспомнить точно, когда в последний раз спал. До того однообразны дни… Вышел в седую рань, получил паек, поплелся на работу, сделал норму, вот и все события. Только мучительные приступы кашля становились все дольше и тревожнее, да пыльная роба висела на плечах все свободнее.

? Вроде бы вчера спал, ? зачем-то соврал Петр. ? Сон еще видел.

? Какой сон?

? Да вам, поди, расскажи, ? хихикнул Петр. ? Амурный сон был, про бабу, значит. Была у меня одна на воле, как бишь ее звали… ? и тут он запнулся и умоляюще посмотрел на доктора, как будто тот обязательно должен был знать заветное имя неведомой дамочки.

? Про бабу — это, конечно, хорошо… ? смущенно произнес доктор Юдин, глядя куда-то в угол. ? Ладно, Петр Иванович, отдыхайте. Я позже вас еще проведаю. ? Доктор повернулся к двери и шагнул к двери.

? Доктор! — окликнул его Петр. ? Что, лекарства нынче по партбилету выдают? Не будете меня порошками своими пичкать? А то, знаете ли, испорчу вам статистику смертности, хе-хе…

Юдин, не удостоив растерянно улыбающегося Петра ответом, вышел в коридор, запер дверь. Щелкнул выключатель, и Петр остался в оглушительной темноте.

? Сволочь, ? прошипел он и тихо заплакал.

Потянулись невыносимые черные часы, пустые, больные, беспокойные.

Утром отворилась дверь, и желтый квадрат света лег на неподвижное, остывшее тело заключенного номер тысяча сто девятнадцать, Петра Ивановича Матвеева. Крепкие руки медбратьев выволокли до странности легкий труп в коридор, бросили на каталку и торжественно покатили в анатомический кабинет доктора Юдина.

***

В беспощадном стальном свете северного полдня тело, бесстыдно распростертое на широком столе, казалось особенно уродливым; белое, словно вываренное в кипятке, холодно блестящее трупной испариной. Шея, запястья и щиколотки были накрепко примотаны ремнями к специальным креплениям. Положено было давно приступить к вскрытию, но врач медлил, он замер в кресле и внимательно наблюдал, как постепенно меняется оттенок кожи, становясь из мраморного фиолетоватым, как еще четче проступают крепкие кости голодавшего тела, как медленно приоткрываются сухие губы с чернильной кромкой. В неприятно длинных пальцах он теребил плохо набитую папироску, и табачный сор падал на колени. Доктор Юдин ждал.

И вот едва заметно вздрогнула грудная клетка. Затем еще раз, уже совершенно отчетливо. Юдин немедленно склонился над телом, едва дыша. Веки трупа дернулись, и мертвец бессмысленно уставился на Юдина малахитовыми глазами, неживыми, словно нарисованными.

? Итак, Петр Иванович, надеюсь, сегодня вам удалось поспать?

Из мертвого горла выходил страшный неестественный свист, будто из поломанной флейты. Из носа брызнуло что-то багровое и вязкое. Юдин брезгливо отпрянул.

? Бедный мой друг, что же мне теперь с тобой делать. ? С этими словами доктор вынул из нижнего ящика стола небольшой серебристый молоточек, похожий на уменьшенную копию шахтерской кирки. Опасливо приблизился к хрипящему телу. Крепко охватил сильной ладонью непослушную бритую голову. ? Спокойно, Петр Иванович, спокойно. ? Сверкающее острие хирургического молоточка нацелилось в лоб и вонзилось в центральную точку с мерзким звоном треснувшей чашки. Тело робко дернулось, и голова с бескровной ранкой безвольно склонилась в сторону. — Вот и все, ? прошептал Юдин, глядя на вымытые ледяным светом холмы за окном.

***

Замысловатый узор клеточных структур мозга пациента в подсвеченном поле микроскопа напоминал изысканно сложную работу абстракциониста. Но никто из этих презираемых представителей дегенеративного антисоветского искусства не способен был вложить в свое полотно столь зловещий смысл. Бесчисленные розовые проводки нервных клеток были опутаны тоненькими едко-зелеными хлыстиками. Покрутив колесико увеличения, доктор разглядывал, как беспокойные изумрудные чешуйки все еще продолжают живое копошение, пожирая друг друга и тут же производя новых пожирателей.

Странные «воскрешения» начались в Чертовой Пасти, когда в рацион работников сушилки решено было включить порцию молока, следуя опыту соседей из Бутугычага. Вечно недокормленные зеки радостно потянулись из пыльной шахты в сушильный цех, надеясь хоть отожраться хорошенько перед тем, как всю душу свою с кровавой слюной выкашляешь. Да и работа проще — помешивай тихонько урановый концентрат, никаких норм выполнять не надо, шесть часов — и ты почти свободный человек. Все шло неплохо, но затем сушильщики начали жаловаться на бессонницу, головную боль, радужка их зрачков приобретала неестественный изумрудный оттенок, временами пугая ночью соседа по койке бледным кошачьим отблеском. Они сидели, сгорбившись, хмурые и злые, на длинной лавке в столовой, вяло ковырялись в жестяной тарелке с противной серой пшенкой и меняли свою драгоценную порцию молока на сигареты. А через пару недель их, воющих от боли, приносили в лазарет, где они мучительно подыхали в течение суток.

Обычно лагерный врач тотчас делал вскрытие, без особой тщательности, почти не разглядывая скучный внутренний мир покойника. Потом дежурные надсмотрщики без всяких церемоний хоронили заключенного в неглубокой могиле, отмечая ее небольшим деревянным столбиком с прибитой консервной крышкой, на которой был кое-как нацарапан номер. Но однажды дежурный врач то ли по недосмотру, то ли просто из ленивого равнодушия оставил очередного мертвеца на столе в прозекторской больше, чем на сутки. Когда спохватились, мертвый сушильщик, поблескивая своими страшными глазищами в сумеречной полутьме, сидел на залитом бурой кровью и формальдегидом полу, среди осколков расколоченных стеклянных шкафчиков и различных банок, и мерно покачивался. Тогдашний доктор, тщедушный старичок-ученый из репрессированных, когда увидал эту несуразную, противоестественную картину, тут же и умер.

Растерянный начальник лагеря отправил в главное управление паническую записку, в ответ на которую и был в Чертову Пасть послан доктор Юдин, не склонный к истерике нейробиолог из самого Института высшей нервной деятельности Академии наук СССР. Задачей доктора Юдина было пресечь суеверные слухи о бродящих по лагерному лазарету мертвецах, порочащие нерушимую рациональность строителей коммунизма, всесторонне изучить загадочную болезнь в рядах заключенных и составить доклад руководству о целесообразности дальнейшей разработки уранового месторождения в этих неспокойных краях. Все-таки смертность уж слишком высока, даже если сравнить с тем же Бутугычагом. Не то чтобы руководство хотело проявить себя милосердным, но тратить понапрасну вагоны кормежки для тех, кто и года не протянет, — слишком расточительно.

Конечно, доктор Юдин весьма скептически отнесся к своему назначению. Его, видного специалиста, пусть и нелюбимого начальством за излишнюю инициативность, из-за глупых перепуганных зеков шлют в какую-то отвратительную Чертову Пасть, глотать урановую пыль. Безутешный доктор и не рассчитывал, что, прибыв на место, станет свидетелем исключительного феномена, способного перевернуть ход научной мысли любого биолога.

«Феномены» один за другим поступали в лазарет, зеленоглазые, истощенные, смертельно перепуганные. Около двенадцати часов спустя после своей страшной гибели они обретали некое подобие жизни, сначала хрипели и корчились, временами разрывая связывавшие их конечности ремни, но затем становились спокойными и тихими. Одного из них, показавшегося Юдину самым крепким из «воскрешенных», решили в качестве эксперимента отправить на добычу в рудник, упрятав его в самый дальний забой. На удивление, «воскрешенный» даже умудрился сделать дневную норму в срок. Тогда доктор мрачно отметил, что страх заключенного перед наказанием за невыполнение плана добычи оказался сильнее даже самой смерти.

На вскрытии оказывалось, что ткани мозга у всех поражены неким странным микроорганизмом, чем-то вроде спорыньи, но гораздо более кровожадным и хитро устроенным. Его присутствие объясняло невыносимую головную боль, которая и приводила к скорой смерти. Кроме того, плесень продолжала свое существование после смерти носителя, невероятным образом воссоздавая функции сожранных нейронов, оттого трупы и оживали на время. Конечно, посмертие длилось недолго, мышцы начинали гнить и рваться, силы неровного сердечного ритма не хватало, чтобы разгонять наполовину свернувшуюся кровь по умирающим сосудам, и «воскрешенный» вскорости окончательно утрачивал все жизненные функции.

Перед захоронением доктор для последующих исследований вскрывал черепную коробку и вынимал мозг, похожий своим сизо-зеленоватым цветом на подгнившую пшенку. Головы, после вскрытия напоминавшие супницу с круглой крышечкой, хоронили отдельно от тела, и было в этом что-то до ужаса суеверное и неправильное, однако доктор не вмешивался, пусть дежурные надсмотрщики хоть этим чудным ритуалом утешаются.

В кабинете Юдина на полках покоилась уже целая коллекция разнокалиберных мозгов в пузатых банках, каждая — пронумерована, описана и опечатана. Даже в формальдегидном растворе живучая спорынья продолжала свой рост и размножение, заставляя доктора задаваться неуютным вопросом: что, если разум все еще обитает в этой оболочке, хоть тело и отнято? Однажды, проведя бессонную ночь в таких тревожных раздумьях, он распечатал банки и утопил их никак не желающее умирать содержимое в серной кислоте, которой на руднике было в избытке: она применялась для окисления уранового концентрата. Черт с ними, этими проклятыми образцами тканей. Все равно каждую неделю приносят новых смертников, кому интересно будет — пусть сам сюда приезжает и тычет своим пинцетом в зеленые мозги хоть до смерти.

Теперь одно мучило Юдина. Откуда эта мерзость взялась, почему только здесь обнаружилась, отчего именно сейчас проявила свое ужасное свойство? Тщательно проверили пищеблок, обнаружив только тайно приворовывающих поваров, которые немедленно пополнили ряды печальных шахтеров, но никакой заразы не нашли.

Юдин получил на днях результат лабораторного анализа образцов местной породы. Если геологоразведчики вычисляли процент содержания ценных для промышленности металлов, то Юдин послал образцы в лабораторию Института эпидемиологии, вдруг в этих желтоватых камнях спит та хворь. И он оказался прав: в породе обнаружилась биологически активная примесь, тихо дремавшее миллионы лет зло, наконец дождавшееся своего освободителя.

Но почему воскресали только сушильщики? Казалось бы, самые сытые и беспечальные люди на руднике, им бы жить да жить, пользу Родине приносить. Притащили Юдину перепуганного, бледного до синевы шахтера из самых первых. В зрачках, если внимательно приглядеться, нашлись тонкие изумрудные точки. Плохо дело. Кашляет страшно, с характерным посвистом, видать, не жилец уже. Однако спит хорошо, головными болями не мучается. Через пару недель кровь горлом пошла, и отмучился паренек. Однако помер с концами, без посмертных инцидентов. Вскрыли череп. На первый взгляд ткани чисты, никаких видимых очагов поражения. Юдин на всякий случай проверил под микроскопом тонкий срез. Одинокие споры все же сумели угнездиться, но вырасти, к счастью, не смогли отчего-то. Вероятно, не хватало им для роста и процветания пищи…

Конечно! Питание. Сушильщики, в отличие от немощного обитателя рудника, питались просто замечательно. Даже молоко за особую вредность получали. В последние свои дни, конечно, аппетита у них совсем никакого не было, но оно и не удивительно с такой изнуряющей болью и бессонницей. Для верности на месяц назначили шахтерам двойной паек с ежедневной порцией молока. Скоро те послушно захворали, скончались и пополнили ряды «воскресших».

Доктор Юдин был счастлив: научная, никакая не мистическая, а вполне материальная разгадка найдена. Теперь осталось только написать отчет. А затем навсегда покинуть этот безрадостный ад.

***

«Уважаемый доктор Юдин, мы благодарим Вас за столь блестяще проделанную работу и будем рекомендовать Вас к получению Ленинской премии за Ваши выдающиеся достижения в нейробиологии, которые позволят нам сделать огромный шаг на тернистом пути…» ? Доктор пролистывал дежурные славословия в письме из Главного Управления. Сейчас его интересовало только одно: дата. Его немногочисленные вещи уже давно были собраны в небольшой потрепанный чемодан, и он с мучительным нетерпением ждал, когда же его отправят домой, где час смерти пусть и неминуем, но окончателен для каждого.

«Мы ознакомились с вашими доводами касательно целесообразности сокращения пайка для работников сушильного цеха и полном исключении молочных продуктов из рациона во избежание развития патологического состояния. Однако, приняв во внимание ценное свойство открытого Вами микроорганизма (возвращение пациента к жизни, после которого тот в питании и отдыхе не нуждается вовсе), мы решили паек оставить для сушильщиков прежним, а также сделать его общей нормой для всех работников лагеря. Мы вынуждены приказать Вам остаться главным врачом лазарета рудника Чертова Пасть и усовершенствовать методы продления посмертного существования работников, для чего вам будут высланы все необходимые материалы и оборудование…»

Доктор Юдин, не веря, перечитывал последние строки, все еще надеясь, что это его расстроенное воображение искажает смысл прочитанного. Или просто этот равнодушный канцелярский слог столь витиеват и уродлив, что сперва он что-то неправильно понял.

Нет. Все он понял верно.

Родине важна каждая трудовая единица. Нет достойнее участи, чем трудиться на благо Родины. Посвятить Ей, жестокой госпоже, каждое мгновение своей жизни.

И смерти.

Три гордых профиля Ленина укоризненно глядели с почтовых марок разорванного конверта. В дверь кабинета постучался часовой.

? Там к вам нового принесли! Куда его тащить только? Все палаты заняты.

? В прозекторской положите, ? ответил доктор.