Буддийские мотивы в творчестве Джайшанкара Прасада

Октябрина Федоровна не занималась современной литературой хинди, однако имела адекватное представление о ней. Много лет назад, когда я начала изучать поэтическое направление чхаявад и пришла к ней посоветоваться по некоторым философским вопросам, без тени сомнения она сказала: «Ну что ж, чхаявад — это то единственное, чем стоит заниматься в литературе хинди XX в.», и не ошиблась. Чхаявад и его великие поэты, поначалу враждебно встреченные индийской критикой, сейчас отнесены к «золотому фонду» индийской словесности.

Направление чхаявад представляет собой медитативную лирику, поэтический мир которой конструируется на основных категориях и философемах школы адвайта-веданта, истолкованных в духе индуистской философии XIX-XX вв. Элементы традиционного канона, будь то образ, поэтическая или эстетическая категория, в изобилии присутствующие в поэзии этого направления, создавали в чхаяваде новый «неоиндуистский» контекст. Впервые в истории индийской словесности поэт освобождался от жесткого диктата средневекового канона, доселе непререкаемого, и выражал свой душевный мир, тем самым осуществив в истории поэтической мысли принципиальный поворот от Средневековья к Новому времени. Отныне поэт писал от себя лично о том, как он воспринимает и чувствует мир, хотя и языком традиционных образов и понятий.

Джайшанкар Прасад (1889-1937)— ведущий чхаявадист, по существу, создатель чхаявада, был убежденным адвайтином; тема единства сущего, рассмотренная им на всех уровнях — философском, бытовом, эстетическом, была его главной темой. Однако буддизм, особенно фи1у-ра императора Ашоки (III в. до н.э.), времена, когда брахманизм и буд-

© Вишневская Н.А., 2006 дизм «менялись местами», несомненно, привлекали его внимание, и в частности понятия нирвана, шунъята, сансара.

Судьбам буддизма в Индии Прасад посвятил несколько произведений. Это прежде всего исторический роман «Иравати» (Iravatl), действие которого происходит в «смутные» времена правления последнего императора из династии Маурья — похотливого и фанатичного (как это видел Прасад) буддиста Брихаспатимитры, который в отличие от своего великого и веротерпимого предка Ашоки запрещал индусские богослужения, а знаменитую храмовую танцовщицу Иравати сослал в нищенствующий буддийский монастырь, запретив ей танцевать. Прасада занимали судьбы простых людей в годы великих смут и исторических переворотов.

Ашоке посвящены две новеллы Прасада: «Ашока» (Asoka, сборник «Тень»— Chaya) и «Колонна императора» (CakravartT ka stambh, сборник «Отзвук» — PratidhvanT), русский перевод которой мы предлагаем читателю в конце статьи.

Особый интерес вызывает небольшая поэма Прасада «Размышления Ашоки» (или «Сомнения Ашоки» — Asoka kl cinta), в примечании к которой сказано: «Увидев жестокое человекоубийство, сопровождавшее победу над Калингой, душа императора уязвилась». Поэма представляет собой раздумья императора Ашоки после его сокрушительной и кровавой победы над провинцией Калинга. Известно, что именно после жестокой войны с этой провинцией Ашока принял буддизм, придав ему статус государственной религии.

Приводим подстрочный перевод поэмы¹:

Горит мотылек жизни,

Сколько же их

Тех мгновенных искр-мотыльков?

Алчность вздыбила огненный чуб —_:

Это юность свой багрянец явила миру!

Но ее горение не принесло упоения. Отчего?

Гордая глава Магадхи Пала к ногам победителя.

Отчего же снова слышится Бередящее душу эхо рыданий?

Оно позорит победу.

Жадные мечи,

Их острые клинки,

Сокрушительные удары,

Пронзительные клики

Сбросили сегодня корону Калинги.

Что за власть принесла эту победу?

О! Это власть человека!

Она как былинку подняла тяжелую гору,

Тень которой на два дня скрыла землю.

Но опять засияли солнце и луна².

То великий обман злой силы:

Когда пьешь вино Бестелесного³,

Возникает опасное воодушевление.

Человеку кажется — в душе его расцветает счастье,

И он не отличает победу от поражения.

Кто дал знак

Бездумно срывать короны,

Топтать победные гирлянды,

Слушать бренности песнь

И всадником не двигаться далее?

То мадхушала⁴ славы Пробудив безумие,

То падая, то поднимаясь,

Подливая в чашу вино.

Движет этот сиюминутный пир!

В черных локонах,

В пьяных, смиренных очах истома,

Но вдруг сверкнут алмазы Страстных, алчущих счастья желаний

На гребне мгновенной, неверной волны.

Но вот в обезлюдевшей шала славы

Смолкнут колокольчики порванных ножных браслетов,

Заснет прекрасное дитя,

Расплескав чашу счастья,

Умолкнет вина, но барабан,...

В этом небе голубой печали

Счастье подобно молнии. Сверкнет порою в море бед —-Долга разлука перед новой встречей.

В этом лесу пустынных миражей

Она мелькает, как резвая лань души.

Капля за каплей,

Очи реки наполняя,

Льются слезы.

Но мгновенно может высохнуть влага.

Наполненным остается лишь колчан смерти.

Боль — это слабая душа,

Спектакль страданий тела.

Так пульсирует Сущее:

То лишь перемены в спектакле.

С каких же пор живет это дурное представление!

Каруна⁵ поет свою печальную песнь,

Ветер несет ее,

Г рустнеет Заря,

Желтеет ее лик,

И сумерки тают в медвяно-желтых красивых тонах.

Является прекрасный луч солнца,

Протягивая шелковую нить, —

И глаз оживает,

Сомнения затихают.

Птицы, спящие до поры, пробуждаются.

Мгновенная встреча

Вновь пробилась сквозь долгую разлуку

И настанет тот единственный рассвет,

Когда цветок рождается из праха.

Как удается ему быть таким прекрасным?

О израненные ноги сансары,

Что бредет шатаясь!

О приложи к ним, Боже, благовонную мазь!

Рассыпь нежные лепестки на ее пути!

Овей ее сладостным дуновением весеннего ветра!

Горит земля, вселенная страдает,

Несчастья всюду.

Шипы везде,

В огне песчаная дорога.

То течет волна печали.

Горит жизни мотылек.

Поэма написана в чхаявадском стиле: санскритизованным языком, с использованием полисемантичной, абстрактной лексики, с предпочтением неясного синтаксиса и лишенных формальных показателей грамматических форм. Все это набрасывает некую «дымку неясности», способствуя свободной интерпретации текста. Главное здесь — поток сознания, поток чувств, воплощение одной из основных идей чхаявада — темы единства сущего как нерасторжимости горя и счастья, жизни и смерти, вечности этого двуединства, а посему тщеты достижения безоблачного счастья и благополучия на земле, его призрачность, его иллюзорность. Лишь «бездумная, наивная, несведущая юность, оседлавшая облака и льющая вино весны на весь мир» (курсив мой. — Н.В.), до поры не знает, что «весна чревата листопадом». Все это клишированные образы чхаявада, нашедшие определенное место и в поэме об Ашоке.

Но о Будде Прасад мог писать и в ином стиле, что ярко проявилось в двух стихотворениях из цикла «Волна» (Lahar).

Они написаны просто, заданная неясность отсутствует совершенно. В одном из этих стихотворений речь идет о реальной роще, расположенной на «тихом болотистом берегу Варуны», где текут ручьи, расцветают лотосы. Слово чхая («тень»), которое в чхаявадской поэзии обычно выступает в сочетаниях типа «тень жизни», «тенистый путь, на котором нет отдыха», «тень майи» и т.п., здесь значит просто «тень от дерева» («в ласковой тени дерева велась умная беседа»). Если в других стихах «течь» или «струиться» мог румянец Зари, то здесь мирно и просто «течет нежный ручей». Порядок слов не нарушается, послелоги опускаются редко, неличные формы глагола почти не употребляются. Чхаявадскую «игру теней» заменяют конкретные события из жизни Будды.

Приведем подстрочный перевод стихотворения⁶.

О тихий болотистый берег Варуны!

О любовь к отсутствию желаний у подвижника!

Отдых от вечных забот, о роща — жилище риши!

Краткое спасение от бренности мира, густая роща лиан, деревьев и цветов! В молчании твоих хижин свершается чистое дело —

Чистое соединение неба и земли, о чем поет сансара.

О тихий, болотистый берег Варуны!

О любовь к отсутствию желаний у подвижника!

В твоих рощах бывали увлеченные философские беседы О рождении богов, о снах неба.

В ласковой тени дерева велась умная беседа О том, какую часть возьмет разум, каково право сердца.

О тихий болотистый берег Варуны!

О любовь к отсутствию желаний у подвижника!

Оставив земные наслаждения, богатство и столь трудно достижимую

любовь возлюбленной, Полное нежности сердце отца, ребяческую ласку сына,

Определяя первопричину несчастий, освобождая души,

Ведя лесные разговоры, сам Будда пришел к твоим вратам.

О тихий болотистый берег Варуны !

О любовь к отсутствию желаний у подвижника!

Прохладный поток воды освобождения успокоил пламя мира.

Чтобы сокрушить бремя мрака несчастий быстрый Амитабх —

неземной муж,

Став богом, воззвал к страждущим, тревожным душам:

«Вы сами можете сломать узы бытия, у вас есть на то полное право!

О тихий болотистый берег Варуны!

О любовь к отсутствию желаний у подвижника!

Оставьте прямолинейность жизни, изберите нейтральный путь,

Он принесет гибель всем несчастьям, и вы это сделаете сами» —

Так прозвучал победный клич гуманности вселенной,

В нем слышался голос Всевышнего!

О тихий болотистый берег Варуны!

О любовь к отсутствию желаний у подвижника!

Ты счастлива, что несешь миру это великое слово,

Ты богатеешь, подав его вечной земле.

И сегодня слышен отзвук того слова, что прозвучало столетия назад,

Отзываясь на него, радуется вселенная.

В поэзии Прасад обычно занят делами духовными и душевными, в прозе — как бы жизнью мирской, но глубокий сюжет и поэзии и прозы всегда един — человеческая личность, смысл существования, великая гармония жизни и смерти.

Приведем небольшую новеллу из сборника «Отзвук» (Pratidhvani), чрезвычайно характерную в этом смысле. Она называется «Колонна императора» (CakravartI ka stambh)⁷.

— Кто ее построил? Как это сделали, баба? Что там написано? — теребила старого монаха Сарлия.

Старик задумчиво глядел, как пасутся овцы. Печальный покров сумерек накрывал зеленый холм, возвышавшийся на берегу реки, и он являлся взору в новых красках. Овцы неторопливо бродили по склонам холма, как бы рисуя извилистые линии.

Сарлия потянула монаха за руку и снова показала на колонну, стараясь привлечь его внимание.

Старик вздохнул:

— Давно, давно, дочка, эту колонну велел построить великий император Ашока. По его приказу на ней высекли правила веры и доброго поведения. Император «Любимец богов»⁸ не думал, что люди станут почитать их как слово Божье. Но так было. Потом пришли фанатики и осквернили святое место. Теперь с опаской заглядывает сюда какой-нибудь странствующий монах, да и то редко.

Старик печально умолк и стал глядеть, как опускается синий вечер. Сарлия пристроилась рядом. Страж закона лев⁹, восседавший на вершине колонны, медленно таял в вечерней полумгле.

Неожиданно появилась какая-то благочестивая семья. Зажглись светильники у ветхой ступы. Гирлянды огней, благовония, священные цветы — и вмиг засияло все, как прежде. Душа Сарлии встрепенулась. Она то и дело обращалась взором к старому монаху, в глазах которого стояли слезы. С умилением в сердце они оба присоединились к паломникам и почтили в той ступе бога.

Вдруг в благостную тишину ворвался цокот копыт. И страх простер свою тьму над молящимися. Всадники! С факелами и саблями наголо! В ужасе звезды закрыли глаза. Со слезами взмолились облака, но не вняли им жестокие воины — разрушили светильники, связали «идолопоклонников» и повели их на суд за противление приказу. Сарлию схватили тоже.

— О воины! — обратился к ним монах. — Есть ли у вас вера?

— Самая лучшая! Ислам!

— И она не велит вам быть милосердными?

Ответа не последовало.

— Ты называешь верой то, что не знает милосердия?

— Почему же, — сказал другой воин. — Быть милосердным учит и наша вера. Так повелел Пророк! Ты стар, над тобой можно сжалиться. Отпусти его!

Старика отпустили.

— О нет! Лучше возьми меня, но их освободи. Тот, кто приказал высечь на этой колонне указ быть милосердным ко всему живому, был императором страны, которую ты завоевал. Он покорил многие народы, но прозрел. Ты, наверное, тоже мечтаешь стать императором, отчего же нет в тебе милосердия, как в нем?

— Что болтает этот помешанный, — заговорил первый воин. — Ты лучше запомни, старик, твой минарет, в котором ты чтишь идола, должен рухнуть!

— Баба! Нас уводят, — подала голос Сарлия.

— Я бессилен, — отозвался монах. — Нет мощи в старых руках. Положись на милость Божью, девочка. Он учит нас — горняя встреча уготована разлученным.

Процессия насилия двинулась. Не достало в камне силы воплем смягчить души жестоких воинов. Но зарыдали облака, видя их беззвучные стенания. Засверкала молния, грозно зарокотал гром. Насильники кинулись искать укрытия, но поздно. Ослепительно сверкнула молния, и в тот же миг грянул сокрушительный удар грома.

Молния расколола колонну, и она рухнула, не вынеся зрелища, открывшегося ей. Не стало ни узников, ни палачей...

Почти сто лет назад умер Джайшанкар Прасад. Мир с тех пор внешне неузнаваемо переменился, однако проблемы, поставленные индийским писателем, в нашем «новом мире» оказались поразительно актуальными. Так же воюют друг с другом фанатики разных конфессий, так же страдает простой человек от голода, войн и стихийных бедствий. Спасение видится в милосердии, терпимости, доброте и душевном взаимопонимании. Этому учил Джайшанкар.

Примечания

¹ Prasad Jayasankar. Lahar. Ilahabad, 1965, с. 46-50.

² Здесь Прасад обращается к известному эпизоду мифа о Кришне-Гиридхаре (Городержце): спасая жителей деревни от смертоносного ливня, Кришна поднял гору и держал ее, как зонт, на вытянутой руке.

³ Бестелесный — одно из эпитетов-имен Камы — бога страсти и любви.

⁴ Мадхушала — букв, «медвяный дом» (madhu «мед», Sala «дом, помещение, зал»). В литературе, особенно в поэзии, воспринимается как некий дом соблазнов, дом удовольствий.

⁵ Каруна (Karuna) — букв, «сочувствие, печаль». В поэзии — образ прекрасной женщины, являющейся персонификацией сострадания и печали.

⁶ Prasad Jayasankar. Lahar, с. 12-13.

⁷ Prasad Jay asankar. Pratidhvani. Ilahabad, 1955, c. 52-54. В рассказе речь идет о колонне, воздвигнутой императором Ашокой (III в. до н.э.). «Прозрение Ашоки», Т.е. принятие им буддизма и, как следствие этого акта, отказ от войн, проповедь нравственного долга и принципов праведной жизни — один из распространенных сюжетов в индийской литературе. Знаменитые «эдикты Ашоки», содержащие доктрины буддизма и события истории, высекались по его приказу на скалах, в пещерах и на специально воздвигаемых колоннах. Обломки этих колонн обнаруживают в разных частях Индии и сегодня.

⁸ «Любимец богов» — букв, «приятный богам» (санскр. devanampriya, у Пра-сада — devapriya); почетный титул, присвоенный Ашоке.

⁹ Недалеко от Бенареса была обнаружена так называемая львиная капитель одной из колонн Ашоки. Скульптурное изображение трехликого сидящего на пьедестале льва стало символом Северной Индии. Изображение деталей львиной капители вошло в иконографию герба и флага Индии.

А.М. Дубянский