Ю. Вебер Звездный час (Университетские страницы)

Увидев звезды, сотвори…

(Народное песнопение)

Большой двор Вильнюсского университета. Под сводами старинной аркады, обнимающей двор с трех сторон, царит тишина. Мраморные доски вдоль стен, имена, писанные золотом. Наиболее выдающиеся деятели университета, знаменитые профессора и воспитанники, — за все время его почтенного существования. Пантеон университетской памяти. Заложенный в дни недавнего празднования четырехсотлетия университета.

Солнце, совершая свой круг, обходит аркаду, высвечивая доски одну за другой. Падает луч:

МАРТИН ПОЧОБУТ

1728–1810

— Для нас незабываемая страница, — говорит мой спутник и проводник по университетским лабиринтам.

Мы прошли глубоким, как тоннель, проходом в соседний двор. Уютный малый дворик, с зеленой травкой, с плющом по стенам. Фасад здания в классическом стиле, две стройные полукруглые колонны по бокам, с куполочками сверху. Астрономические знаки, надписи-изречения на латыни. Сюда непременно приводят посетителей, гостей университета. Одно из самых его примечательных мест. «Дворик Почобута».

— Вот здесь это происходило, — обвел спутник рукой.

— Далекая история?

— Ну, как сказать… — ответил тихо. — Как взглянуть. Но посудите сами.

И я последовал его совету.

Под знаком трех букв

Он получил последнюю аудиенцию у ректора академии, последние советы и наставления. Отстоял раннюю обедню в костеле святого Яна, что высится каменным стражем над большим академическим двором. Погрузил свой багаж, и крытая колымага тронулась в путь, увозя его от дома профессоров и преподавателей, через проходные дворы, за пределы академии. Главная улица, длинная площадь рынка, старая ратуша с высокой башней и часами, еще поворот на короткую уличку, и вот уже городские ворота, с часовней Богоматери, сияющей в серебре и золоте над ними. Сойдя на землю, преклонил колено, испрашивая благословения на предпринимаемое дело.

Так молодой преподаватель греческого и латыни Виленской академии Мартин Почобут отправился майским утром 1761 года в дальнюю дорогу. Впереди — Европа, несколько стран, которые предстоит пересечь.

Невольный взгляд на город, остающийся позади. Вот через эти же ворота двести лет назад вошли в город Вильно те пятеро в одинаково темной одежде, с приходом которых все началось. Члены Ордена иезуитов, или иначе — Святого общества Иисуса. Первая группа, посланная сюда для претворения планов Ватикана в Литовском крае — распространение католической веры, захват в свои руки воспитания и образования юношества. Первая группа, из которой выросла здесь с годами иезуитская коллегия, а затем и этот бастион высшей школы за крепкими стенами — «Академия и университет Вильнензис», ставшая ныне известной во всей Европе. И все эти двести лет пребывания под неусыпным управлением ордена. Свой строгий распорядок, своя система обучения, свои уставы и запреты. Профессора, преподаватели, носящие духовные звания, доктора богословия, и многие к тому же сами члены Ордена иезуитов. И он, Мартин Почобут, преподаватель классических языков, тоже состоит в ордене.

Уже давно. С тех пор как в родном городе Гродно на высоком берегу Немана проходил начальную школу, находящуюся в руках иезуитов. Утешительные беседы наставников, внушение милости и страха божьего, молитвы, молитвы… И семнадцатилетний школьник, едва вступающий в жизнь, вступает в ряды ордена. Отчаянное сопротивление отца. Но влияние отцов-иезуитов сильнее родительской власти. По уставу ордена каждый вновь обращенный должен отречься от всех близких привязанностей, от родственных связей. Лишь одна привязанность может быть у него отныне — к своему иезуитскому братству, верность его союзу и его целям. Вся жизнь его пойдет под знаком трех условных заглавных букв, означающих: «Святое общество Иисуса».

Затем Вильно. Шесть лет в иезуитской коллегии за монастырской оградой. Догматическое богословие. Уроки древнегреческого и все той же латыни. Искусство риторики, ибо уменье говорить и доказывать считается непременной особенностью каждого деятельного члена ордена. Обнаружена у него между прочим и способность к математике, — что тоже не упускается из виду.

Вскоре он сам уже учитель классических языков в иезуитских школах Полоцка, Вильно. И проявляет себя настолько, что его посылают за границу. В Прагу, в знаменитый Пражский университет. Для совершенствования в древнегреческом… и в математике.

Профессор Степлинг, математический владыка университета, руководит его занятиями. Почобут все больше чувствует вкус к точнейшей из точных наук. Расширяет свои знания по физике. Ведут они с профессором и, можно сказать, астрономические беседы. Но академический покой нарушен. Семилетняя война, захлестнувшая Восточную Европу. Спешный отъезд из Праги, возвращение к себе в Литву.

Орден уже не оставляет собственного сына своим вниманием. Сама Виленская академия проявляет к нему интерес. Приготовлено уже новое место. Преподаватель греческого и латыни на факультете философии, — что по-прежнему считается его специальностью. Латынь… Она особо владеет его душой. Язык церкви и науки. На латыни он обращается к богу в часы молитв, на латыни познает авторов ученых сочинений, наслаждается стихом Вергилия и Горация и сам пишет стихи на латыни в полете возвышенных мыслей.

Но математические уроки в Праге, общение с профессором Степлингом заложили прочную основу. К тому времени в одном из двориков академии возникла новая постройка. Весьма примечательная по своему значению. Над старым зданием прежней коллегии возвели еще два этажа. Просторную залу с высокими окнами, с колоннами и арками между ними. Над ней — другую залу, поменьше. И две четырехугольные башни над крышей. Покрыли медными бляхами. Не все успели довести до конца, но уже ясно: здесь основана астрономическая обсерватория. Распоряжался всем профессор Фома Жебровский, который тоже когда-то занимался у Степлинга в Праге и привез оттуда убеждение в силе и важности математических наук и науки астрономической. И всячески стремился повысить их роль в академии.

Давно еще был привезен телескоп из Италии, одним из преподавателей, проходившим школу у самого Галилея. Ученики-академисты могли изучать звездное небо в эту длинную трубу. Но сколько-нибудь постоянных, серьезных наблюдений еще не велось. Теперь с начинаниями профессора Жебровского открывались новые возможности.

Сюда и зачастил преподаватель классических языков Мартин Почобут. Большая зала, превращенная в астрономический кабинет. Приборы, карты, глобусы, книги. Малая зала наверху и башни с инструментами для наблюдений. Зрительные трубы, угломерные приспособления, часы. Профессор Жебровский охотно встречал каждого, кто проявлял внимание, интерес к его заведению.

Здесь Почобут вплотную соприкоснулся с кухней астрономии. Сам пробовал обследовать небо в зрительную трубу. Различать приметные светила, планеты, фигуры созвездий. И пробовал проделывать элементарные небесные вычисления. Здесь испытал он первый восторг и какую-то манящую жуть от бездонной глубины мира, открывавшегося ему в круглое стекло увеличения. И чувство удовлетворения оттого, что в этой бездне сверканий наука ищет и находит черты какого-то порядка, нити взаимных связей.

Всякий раз наступивший час наблюдений был для него его «звездным часом».

Обсерватория построена на дары и подношения, которые орден умело извлекает отовсюду. Знатная дама Эльжбета Пузына, любящая оказывать покровительство наукам, пожертвовала на постройку. Первые зрительные трубы, кое-какие приборы поступили от богатых любителей астрономических досугов. Были к тому и причины земные. Литовский край нуждался в определении собственной географии. Огромные поместья, латифундии в руках магнатов, земельное наследование, купля и продажа, прокладка дорог… — для всего требуются карты, планы, геодезические измерения. Но основа земных измерений лежит там, в небесах. Только по небесным светилам можно вывести с достаточной научной точностью географические координаты любого земного пункта, отправные точки при составлении планов и карт — широту, долготу.

Орден как раз уловил, что требуется сейчас для хозяев земли. И завел у себя в академии этот уголок практической астрономии. Частые посещения его молодым преподавателем классических языков не остались незамеченными. На него падает выбор академического начальства. На кафедре, в обсерватории профессору нужен помощник — такой, чтобы мог и заменить профессора, если придется… Жебровский очень больной человек. Состоялось решение: отправить Мартина Почобута в европейские центры католической учености. Совершенствоваться в небесной науке, особенно в практической астрономии. Широко образован, греческий и латынь — хороший фундамент для любой науки, как член ордена весьма дисциплинирован, «достоин доверия» — формула, открывающая многие двери.

И вот он в качестве особого стипендиата Виленской академии следует в колымаге по пыльным дорогам Европы — все ближе к южным ее границам. В его дорожной суме, с которой он ни на миг не расстается, лежит наибольшая сейчас драгоценность — рекомендательные письма к ученым лицам разных стран. Все те же три заглавных буквы стоят под каждым письмом. Напоминая, что всякий член ордена оказывает другому члену ордена всемерное содействие.

Угол «фи»

Италия. Страна его любимой латыни, любимых поэтов. Колыбель католической церкви, резиденция римского папы, резиденция «черного папы» — генерала ордена…

Небо и краски Италии увидел он, добравшись на исходе третьей недели путешествия до Генуи. Широкий, сверкающий на солнце залив, силуэты кораблей и галер, крепостные стены с башнями, мраморная белизна палаццо в тенистых садах, взбирающихся террасами по склону… — все говорит о богатстве, о недавнем могуществе торговой и воинственной Генуэзской республики.

Несколько в стороне от этой пышности находит он владение иезуитской академии и, предъявив в канцелярии бумагу с рекомендациями, получает тотчас в ней пристанище. В тот же вечер он уже в обсерватории при академии и смотрит черное небо Италии с южными созвездиями, которых не увидишь в северных прибалтийских широтах. В обсерватории много такого, чего нет у них в Вильно. Успеть ознакомиться, запомнить. Долго оставаться здесь нельзя. Генуя — всего лишь промежуточный пункт для него. А главная-то цель лежит дальше, на южном побережье Франции.

Марсель. Порт, кипящий движением судов, грузовыми работами, разноязыкой речью, буйством матросских кабачков. По извилистым, не очень опрятным уличкам едет путешественник в высокую часть города, поближе к отрогам скалистых гор. И вот на удобной открытой площадке маячит небольшое строение с круглой башенкой. Известная французская обсерватория, где директор профессор Эспри Пезена. Выдающийся математик-астроном, гидрограф, отмеченный высоким званием «королевского астронома». К тому же видный член ордена. К нему-то и направлен на выучку стипендиат Виленской академии Мартин Почобут.

Профессор оказался кругленьким господином с благодушным лицом, живыми, чуть насмешливыми глазками, — не угадаешь в нем иезуита. Но к рекомендательному письму отнесся со всей серьезностью и под видом первой непринужденной беседы исподволь прощупывал приезжего вопросами — о его научных интересах, о его подготовленности и, кстати, о твердости его взглядов как члена ордена.

Пезена — знаток математики, автор сочинений по сферической тригонометрии. Астроном-наблюдатель имеет дело с недоступными объектами, до них не дотянуться с обычными измерениями. Только угол зрения, под которым видит он то или иное светило, дает отправную величину для вычислений. Основная мера здесь — угловой градус. А расстояния выражаются в угловых расстояниях. Сферическая тригонометрия и накладывает на небесную сферу разные треугольники, определяя по известной величине углов неизвестную величину сторон. Превосходный математический аппарат, работающий в руках астрономов, — им должен овладеть Мартин Почобут под руководством Эспри Пезена.

«Королевская» обсерватория в Марселе располагала набором отличных инструментов, а сам «королевский астроном» искусно владел техникой наблюдения, уверяя лукаво, что для этого достаточно иметь меткий глаз… и аккуратность.

Пезена предоставил в его распоряжение небольшую зрительную трубу. Не самой последней, совершенной конструкции, — шестнадцать футов фокусного расстояния, в ней нет еще ахроматического объектива. Но это вполне хорошая труба, представляющая небесные объекты с достаточной отчетливостью. Он сам, Пезена, пользовался ей охотно. Пусть теперь попробует Почобут для начала. И надо сказать, действительно она доставила ему немало радости.

В программе занятий был раздел, имеющий особое значение для Почобута. Определение географических координат. Собственно, ради этого его и направили сюда за тридевять земель. Профессор Пезена считался в этой области великим маэстро.

Не такое простое искусство — определить по звездам земные координаты. Оно складывалось веками. Звездочеты древности не умели, не могли определять долготу. Широту пробовал вычислять в Древнем Риме поэт Манилий, поставив на открытой площадке тонкий обелиск-гномон, отбрасывающий тень от солнца. В день весеннего или осеннего равноденствия ровно в полдень измерял он длину тени. Отношение этой длины к высоте обелиска и давало ему основу для расчета широты. Грубый способ, грубые результаты. Даже три столетия спустя патриарх поздней античной астрономии Клавдий Птолемей определял географические координаты не астрономическим путем, а собирая сведения о маршрутах купцов и путешественников: сколько времени надо проехать на коне, на колесах или на корабле от одного пункта до другого? Не лучше обстояло дело и в средние века. В пятнадцатом столетии выдающийся узбекский ученый Муххамед Улугбек, используя в своей Самаркандской обсерватории достижения астрономии мусульманского Востока, умел получать широту и долготу, дал определение географических координат для шестисот с лишним пунктов на земном шаре, в Азии, Африке, в Европе. Пример этот войдет в историю как уникальный. Еще два века спустя правительство Голландии — Генеральные штаты Нидерландов — могущественная тогда морская держава — обращается к стареющему, слепнущему Галилео Галилею с просьбой передать открытый им способ определения долготы по спутникам Юпитера. Но Галилей узник инквизиции, и по приказу из Рима генеральный инквизитор Флоренции накладывает запрет на переговоры.

Только с применением телескопа, появлением точных часов-хронометров, изданием астрономических справочников-календарей определение географических координат стало входить в практику обсерваторий. Гринвичская на Британских островах, Парижская во Франции, обсерватория Петербургской академии наук, что на Васильевском острове… Известнейшие в Европе. И все равно каждый раз такое определение воспринимается как дело особой, государственной важности. Русский царь Петр Первый, познав азбуку практической астрономии, проведя сам ряд наблюдений в обсерватории Копенгагена, предпринял в России широчайший план астрономо-геодезических работ. Снаряженные им экспедиции должны были наложить сеть географических координат по всей огромной полосе от Балтийского моря до Камчатки. Рассказ об этом Почобут слышал еще от профессора Жебровского.

А вот совсем недавно… Правительство Англии назначило крупную премию золотом тому, кто найдет наиболее удобный, верный способ определять долготу на море. И как раз накануне приезда Почобута в Марсель было объявлено, что часть премии присуждена выдающемуся математику и физику, бывшему профессору Петербургской академии наук Леонарду Эйлеру, — за его теорию движения Луны, на основе которой был разработан новый способ «по лунным расстояниям».

Пезена открывает ему, чем же теперь располагает практическая астрономия. Арсенал накопленных средств.

Определение долготы. В звездном небе, среди всех этих движений, обращений, восходов и заходов, ловят, как говорят, «физический момент», который можно с достаточной точностью наблюдать и фиксировать. Затмение Луны, прохождение Луны и звезд через небесный меридиан, покрытие какой-либо звезды Луной, затмение Солнца… — все может служить, лучше или хуже, таким моментом. Астрономы стараются его не пропустить. Нацеливают трубы со всех обсерваторий, из разных точек Земли. Но из разных точек Земли наблюдатели будут видеть этот момент в разное время. Одни раньше, другие позже. Те, что находятся восточнее, — раньше. Те, что западнее, — позже. На столько-то часов, минут, секунд. Эта разница во времени и дает нужный отсчет долготы. От одного пункта наблюдения до другого. Каждый час разницы — пятнадцать градусов долготы.

Считают, скажем, от Гринвича, как от одной из старейших обсерваторий. Точка ее принята за нуль — начало всех долгот земного шара. В одну сторону от Гринвича — долготы восточные. В другую сторону — долготы западные. Иногда считают и от какого-нибудь соседнего пункта, если долгота его уже известна. Астрономы держат общий строй. Публикуют в журналах, в календарях данные своих наблюдений. Можно сравнивать время: кто в какой час видел тот или иной «физический момент». Иногда сообщают друг другу и в письмах. Астрономия, практическая астрономия, она ведь наука круговая, артельная.

Вывести долготу по времени не так уж трудно. Куда труднее провести само наблюдение выбранного момента. Поймать его, точно зафиксировать — начало, полная стадия, конец. Учесть все сопутствующие явления и внести на них поправки. Пезена демонстрировал, какие тут тонкости.

Определение широты. Здесь уже прослеживание какой-нибудь заметной, незаходящей звезды. Геометрические построения на небесной сфере. Угол, под которым звезда видна над горизонтом, когда проходит небесный меридиан в высшей точке, — верхняя кульминация. И угол, когда она проходит меридиан в низшей точке, — нижняя кульминация. Отсюда и выводится некий средний угол «фи», выражающий значение географической широты в градусах.

Угол «фи». За ним гонялись и гоняются астрономы, желая определить место своего наблюдения на сетке земных координат. Пробует и Мартин Почобут на широте Марсельской обсерватории, помня о том, как ему понадобится находить этот угол «фи» там у себя, на широте Вильно.

Не введи меня в искушение!

Успехи, успехи… Все шире круг его астрономических знаний. И все настойчивее его сомнения. Вопросы, которых уже не избежать.

Профессор говорит: «Вводим поправку на аберрацию света». А отчего она, эта аберрация, смещение в видимом положении звезды? От движения звезды? Или оттого, что движется Земля и вместе с Землей наблюдатель?

Профессор говорит: «Направление на небесный полюс совпадает с продолжением земной оси». Ось Земли? Стало быть, ось вращения. Значит, Земля все-таки вертится!

И Мартин Почобут вступает с этими вопросами в самый омут столкновения и страстей. Столкновение двух систем мироздания, двух взглядов науки, которые, увы, давно уже стали заботой не только науки.

Система Птолемея — и противоположная ей система Коперника. Тысячелетнее безраздельное господство одной. И клеймо проклятия на другой, едва успевшей появиться. Неподвижная Земля Птолемея в центре всего мироздания, как первый акт творения. И Земля Коперника, всего лишь такая же, как и другие планеты, обращающаяся вокруг Солнца и к тому же вращающаяся еще вокруг собственной оси. Геоцентрическая система мира, выражаясь научно, или гелиоцентрическая, опрокидывающая первую.

Первая — провозглашаемая со всех кафедр университетов и академий. Получившая благословение церкви как находящаяся в согласии с тем, что говорит Библия: «В начале сотворил Бог небо и землю… День один… И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды. И увидел Бог, что это хорошо. День четвертый».

Вторая же предана церковью анафеме. Ученый трактат Николая Коперника «О круговращении небесных тел» вот уже полтораста лет как внесен в индекс запрещенных книг. Хотя сам Клавдий Птолемей сделал в своем объемистом труде краткую оговорку о том, что может быть и другая точка зрения на устройство мира, так сказать от обратного, от движения Земли, — но он, Птолемей, убежден в своей системе. А кто же в пылу заклятий и запрещений захочет об этой оговорке напомнить? Птолемея спасают от Птолемея. Печальная участь Джордано Бруно, Галилео Галилея — достаточное предупреждение.

Позднее появилась еще одна система, предложенная датским астрономом Тихо де Браге. Система-уступка. Планеты обращаются вокруг Солнца, как по Копернику. Но Солнце вместе с ними обращается вокруг центра мироздания — Земли, по Библии и Птолемею. Новейшие открытия это опровергали, и по-прежнему оставались на противоположных полюсах две противоборствующие системы — геоцентрическая и гелеоцентрическая.

Между тем Иоганн Кеплер, укрывшись за стенами старой Праги от длинной руки Ватикана, установил на основе Коперникова учения эмпирические законы движения планет относительно Солнца. В том числе и движения Земли. Уже Ньютон на Британских островах, за оборонительным рвом Ла-Манша, обобщая выводы Коперника и Кеплера, установил великий закон всемирного тяготения — основу всей небесной механики. И Джеймс Брадлей открыл уже аберрацию света, исходя из представлений о подвижности Земли… Новые времена под крышами астрономии.

Что же делать перед наступающими вопросами, перед соблазнами запрещенного знания послушному сыну ордена Мартину Почобуту? Черные списки осужденных сочинений продолжают храниться в библиотеке его академии, пополняясь все новыми именами. На каждой такой книге стоит жирно выведенная надпись латынью: «Осторожно! Еретическое!» И коль возьмешь все-таки для прочтения, сам будешь в ответе перед богом и перед людьми. А «перед людьми» — значит прежде всего перед старшими своими по ордену.

«Не введи меня в искушение!» — остается только молить Почобуту в минуты своих сомнений.

Он пробовал осторожно открыться профессору. Эспри Пезена ответил уклончиво. Для практических расчетов не так уж важно знать, что вокруг чего вертится. Важно, что есть относительное движение небесных тел, оно вносит известные отклонения, которые надо учитывать. А бездна первопричин ничего не изменит, — профессор посмотрел на него ясным взглядом.

Было понятно: не доверяет. Не надо лишних вопросов. Каждый член ордена, замечающий у другого члена ордена проявление колебаний, недостаточной твердости, должен по неписаному, но известному правилу об этом донести. Профессор доволен его успехами, проявляет к нему внимание, посвящая в технику наблюдений и технику вычислений, но никогда не касается общих вопросов мироздания. Что он сам думает о них, ученику знать вовсе необязательно. Всегда между ними сохраняется какая-то черта, которую не следует переступать. Хорошо, что профессор хоть не запрещает ему брать любую книгу, любой журнал в библиотеке и разбираться там по собственному разумению.

Мартин Почобут был предоставлен самому себе в своих сомнениях.

А назавтра его ожидал уже новый звездный час, новая серия наблюдений, вычислений, когда всякие христианские муки остаются за порогом смотровой башни.

…Известно, Ньютон был очень набожный человек. Но ни разу не поступился тем, что считал научной истиной, в угоду церковным интересам.

«Счастливы те, кто вещей познать умели причину», — пел в своих гекзаметрах Вергилий.

Красный глаз Антарес

Скоро третий год его занятиям в Марсельской обсерватории. Он уже ведет самостоятельные наблюдения, пользуясь уверенно все той же шестнадцатифутовой трубой и поражая часто профессора меткостью глаза и тем, что наблюдатели называют чувством момента.

Нелишне подумать и о том, что от Марселя не так уж далеко до столицы королевской Франции, а там, в Париже, при Военной школе состоит профессором математики и астрономии Жозеф Лаланд — звезда первой величины на горизонтах небесной науки. Неутомимый исследователь, автор известных астрономических сочинений, организатор совместных работ обсерваторий разных стран, издатель журнала «Вестник времени». В его программе наблюдений, которые он проводит с вышки своей Парижской обсерватории, всегда что-то важное для развития астрономии.

Как же не повидать Лаланда, если уж находишься здесь, во Франции? Он ведь тоже прошел ступени иезуитского воспитания и, надо надеяться, окажет посланцу Виленской академии благосклонный прием. Профессор Пезена одобрил это намерение, что же касается верности Лаланда орденским правилам, то… профессор лишь слегка усмехнулся.

Но оказалось — не так близко бывает от Марселя до Парижа. Подземный гул надвигающихся перемен сотрясает почву во Франции. Брожение умов, бунтарские настроения. Летучие памфлеты Вольтера. Сам воспитанник иезуитов, он выступает их беспощадным обличителем. «Раздавите гадину!» — призывает против засилья католического духовенства. Дидро выпускает том за томом своей «Энциклопедии» — слово философского материализма. Руссо излагает свою систему педагогики, воспитания юношества, — полная противоположность тому, что насаждают иезуиты в своих школах и коллегиях. Французское общество не желает больше мириться с постоянным вмешательством папского воинства во все стороны жизни. Волна возмущения против иезуитов поднимается в стране. И вот уже подступает к высокой площадке Марсельской обсерватории, где директором Эспри Пезена, видный слуга иезуитского ордена.

Директор спешно собирается в отъезд, куда-нибудь в безопасное место. Мартину Почобуту ничего не остается, как следовать его примеру. Перед расставанием Пезена вручает ему на память шестнадцатифутовую трубу, которая так неплохо служила в эти годы обучения. Почобут тщательно упаковывает ее в дорогу.

Но куда же? Новое прибежище находит он в общем-то совсем неподалеку, чуть вверх от Марселя по реке Рона. Та же южная Франция. Но есть там место, огражденное от общественных бурь своим особым положением. Город Авиньон. Бывший не раз за свою долгую историю местом папского престола. Когда под давлением королевской власти римские папы должны были покинуть Рим и обосноваться здесь, в отведенном им скалистом городке на юге Франции — Авиньоне. Последний раз это было четыреста лет назад, но с тех пор Авиньон по-прежнему считается папским владением. Дух католической святости неистребимо поселился в нем.

Почобут увидел крепостные стены, боевые башни, старинный папский дворец на террасе высоченной скалы. Настоящая цитадель. Множество церковных шпилей, куполов. Даже его, привыкшего к обилию костелов и монастырей у себя в Вильно, поразил многоголосый, плывущий над всем городом звон колоколов, перекликающихся с разных концов. «Звенящий город» — назвал Рабле.

Здесь он мог чувствовать себя за надежными стенами. Обширный дом иезуитской коллегии. Три знака под рекомендательными письмами действуют здесь безотказно. У коллегии своя астрономическая вышка, не очень богато обставленная, но все необходимое есть. Почобут уже извлекает из футляра зрительную трубу, подарок Пезена.

Удобный случай проверить самого себя. И он наводит трубу на эту часть неба, где, касаясь краем Млечного Пути, блистает, переливаясь разными оттенками, скопление звезд, напоминающее по силуэту ядовитого паучка южных стран. Созвездие Скорпиона. Носитель бурь и войны, считают астрологи. Символ превращения железа в золото, считают алхимики. А в центре созвездия, в самом сердце Скорпиона, горит яркая звезда. Антарес — что значит «противостоящая Марсу», по-гречески. Такой же огненно-красный глаз, как и Марс, только еще более сверкающий и могучий, глядящий оттуда, из глубины небес, на суету сует земную.

Ее-то и выбрал он для проведения самостоятельного опыта, в том, в чем особенно важно было укрепиться. Определение долготы. По способу «покрытие звезд Луной». Антарес как раз очень подходящая для этого звезда. Яркая, заметная — особенно отсюда, с южных широт наблюдения. Можно более или менее точно уловить те моменты, когда край Луны коснется звезды, ее накрывая, и когда звезда снова блеснет из-за края с другой стороны. Час, минуты, секунды. Тот «физический момент», который служит исходным показателем при определении долготы.

Он повторял и повторял наблюдения, подстерегая каждый раз встречу Луны со звездой. И был однажды такой вечер, когда Солнце еще не село за горизонт, заливая закатное небо мягким золотом. А в другой стороне небес Луна уже вступила в созвездие Скорпиона, приближаясь к его огненно-красному сердцу — Антаресу. Такая гармония мира, что перехватило даже дыхание. Испытывал ли он когда-нибудь столь сильное чувство в моменты самых торжественных молитв? Страшно помыслить!

За наслаждением красотой следовала, конечно, цепь долгих наблюдений и вычислений. Она и привела к итогу: Авиньон лежит на восточной долготе в двадцать градусов, столько-то минут, столько-то секунд. Вполне самостоятельное определение, без всякой профессорской подсказки. Подарок от него, от Почобута, этому городу, который принял его в трудный час. Ректорат коллегии взялся работу немедленно опубликовать. Первая астрономическая публикация Мартина Почобута.

Почти полгода провел он в Авиньоне, проверяя на практике свои знания, приобретенные у Пезена. Но что касается тайных сомнений, «лишних вопросов», Авиньон был менее всего тем местом, где можно было бы кому-нибудь о них сказать. Он покинул авиньонскую цитадель, увозя свои вопросы с собой. Дальнейшее путешествие по католическим центрам Италии.

Зеркальная гладь залива, город, раскинувшийся амфитеатром, шапка Везувия… Место, про которое говорят: «Взгляни на Неаполь и потом умри».

Он любовался видом Неаполя и потом… с замиранием сердца любовался тем, что увидел в местной Неаполитанской обсерватории. Новейшее превосходное оборудование, и многое — изготовления английских мастеров. Телескопы для угловых измерений, секстанты, квадранты… Если бы это было у него в академии в Вильно! Ему предоставлено испробовать наблюдения на любом инструменте.

Но был соблазн. Рядом Рим. Какое сердце истинного католика не всколыхнется при этом слове, тысячекратно повторяемом в его жизни! И сердце, не бесчувственное к явлениям искусства. Забыв как будто про свою астрономию, бродит он беспечным созерцателем по улицам, площадям, галереям «вечного города». Микеланджело, Рафаэль… Великие тени оживают перед ним. Но оживает и другое.

Площадь деи Фиори — «Площадь цветов», ласковое название. На ней был сожжен бесстрашный Джордано Бруно. Скромного изящества церковь Санта Мария. На ее ступенях павший духом Галилео Галилей должен был принести публичное покаяние в своих ученых грехах. Громада собора святого Петра, а в нем в левой части центрального нефа стоит громадное изваяние Игнатия Лойолы, основателя Ордена иезуитов. Каменно-суровое лицо смотрит строго на маленького человека, остановившегося у подножья. А за подковой двойной колоннады против собора — сады и дворцы Ватикана, резиденция папы, который правит отсюда всем католическим миром и показывается толпе в положенный час в верхнем дворцовом окошке. И неподалеку — кабинет, канцелярия генерала ордена, «черного папы», потому что в отличие от светло-серого одеяния первого папы он всегда в черном.

…Астрономия вновь призывает к себе. Ожидается солнечное затмение. Почобут спешит вернуться в Неаполь, чтобы включиться в строй наблюдателей разных стран, приготовившихся встретить затмение по всей полосе прохождения тени. Хороший повод еще раз поработать на новейших английских инструментах. Его последняя работа под небом Италии. Прощальный аккорд.

Обратный путь лежал через Флоренцию, где престарелый Галилей доживал свои последние дни под надзором инквизиции. Через Венецию, где на прекрасной площади Марка можно видеть крытый перекинутый мостик от Дворца дожей к тюрьме. «Мост вздохов», с которого осужденные бросали последний взгляд на светлый мир.

Дальше дорога на север, на Вену. Здесь остановка, чтобы посетить профессора Гелла. Известный астроном, который преданность науке сочетает с не меньшей преданностью Ордену иезуитов. Гелл просматривает его результаты наблюдения солнечного затмения и берет их для опубликования в своем ежегоднике «Венские Эфемериды». Ценные результаты. Еще одна заявка Мартина Почобута на свой голос в общем хоре европейских астрономов.

…В зимний день 1764 года подъезжает он по санному пути к городским воротам Вильно. К тем же воротам, через которые выезжал в дальнее путешествие почти четыре года назад. Перед той же часовней приносит благодарение за счастливый возврат. Но тот ли он сейчас, что был тогда, безупречный член ордена, без колебаний и сомнений?

Возок ныряет в академический двор.

Совесть каждого

С утра лекция по математике. После обеда лекция по астрономии. Таковы теперь обязанности профессора Мартина Почобута. Лекции в малой аудитории под низким сводчатым потолком, для небольшой группы студентов и, конечно, на латыни, ибо считается, что только на этом классически строгом языке может говорить высокая наука.

Главное время поглощает, конечно, обсерватория. Особенно после того, что здесь недавно случилось. «Казус белли», выражаясь латынью. Профессор Ян Накцианович, занимавший пост директора обсерватории после смерти ее основателя Жебровского, оказался не ко двору. Он не был большим знатоком астрономии, не мог наладить серьезных наблюдений. И к тому же впал в прегрешение. Ксендз по духовному званию, он был неосторожен в вопросах философии и позволил себе прельститься идеями Христиана Вольфа. Крупный немецкий ученый, автор обстоятельных сочинений по философии, психологии, этике, физике, математике оказывал сильное влияние на многие умы. У него в Марбургском университете слушал лекции Михайло Ломоносов из России и перевел в кратком изложении известную «Вольфианскую экспериментальную физику». Вольф, между прочим, создал и свое учение о нравственности, из которого следовало, что главное достоинство человека — в его личном самосовершенствовании. Вот это и вызвало негодование отцов-иезуитов. Как! Значит, не безусловное следование установлениям и канонам, а вольное разумение? Не полное подчинение сверху донизу, а совесть каждого? Угроза всему, на чем держится система ордена. Недаром учение Вольфа пришлось по вкусу таким отступникам, как Вольтер и Дидро.

В дело вмешался сам провинциат — представитель генерала ордена по Литве. Накцианович должен был прекратить чтение лекций, был отстранен от управления обсерваторией, а затем и вовсе покинул академию, Вильно. Переехал в Гродно, забросил занятия естественными науками, философией и стал преподавать только чисто церковные предметы. Искупление вины? Но какой урок! Показательный для всех урок.

Волей того же провинциата директором обсерватории был определен Мартин Почобут, облеченный доверием ордена. Совет академии присвоил ему звание профессора.

В обсерватории все оставалось примерно таким же, что и три с лишним года назад, перед его отъездом. Академическое начальство, видно, не очень-то проявляло щедрости на улучшения. Да и само помещение, несмотря на довольно импозантную парадную часть, не было еще завершено. Все требовало наведения порядка. Наладить программу наблюдений. И прежде всего осуществить то, ради чего здесь все было когда-то затеяно: определение географических координат по Литовскому краю. Обозначить точно свой научный адрес на земном шаре.

Молодой бакалавр наук, назначенный ему в помощники, оказался как нельзя кстати. Окончивший академию-университет с отличием. И весьма осведомленный в астрономии, — можно передать ему часть лекций. Аккуратный в обращении с приборами и инструментами, — может ассистировать при наблюдениях. Серьезный не по годам, исполнительный, опускающий взор в разговоре со старшими — признак хорошего иезуитского воспитания. Андрей Стрецкий — член Святого общества Иисуса.

Представляя Почобуту конспект своих первых лекций, он красочно изложил систему Птолемея. И тщательно обошел все явления, которые могли бы вызвать у слушателей ненужные вопросы. Вполне осмотрительный молодой человек. Но и Почобут согласно кивнул, просматривая конспект, не предложил что-либо изменить в этом смысле. Оба соблюдали друг перед другом «правила игры». Остальное — совесть каждого, и каждый хранил ее про себя.

В одном из шкафов в большом зале обнаружили они в темной глубине любопытную игрушку. Какой-то искусный мастер соорудил систему деревянных шариков, бегающих при вращении рукояти по проволочным кругам, — возле одного центрального шарика, самого большого. Да ведь это же Солнце с планетами! Вот и знак на большом шарике: черная точка внутри круга. Астрономический символ Солнца. А вот шарик, на котором кружок с крестиком, — Земля. Шарик такой же маленький, как и остальные планеты. И бегает он при вращении рукояти наряду с ними, по своей орбите. Земля обращается вокруг Солнца.

Внимательно осмотрели они игрушку. Пробовали приводить в движение. Модель Коперниковой системы мира. По всему — сделанная уже достаточно давно. Кому же она понадобилась, если на лекциях демонстрировать такую игрушку, конечно, не могли? Слишком было бы явным, демонстративным нарушением папских, орденских установлений. Заманчивое зрелище еретической системы. Но слово о ней все же пробивалось время от времени в академических стенах. Можно вспомнить. Еще в прошлом столетии, в самый разгар крестового похода против Коперника, профессора Андрюс Миляускас и Освальд Кригер, читавшие математику и физику, касаясь вопросов мироздания, говорили не только о великом Птолемее, но упоминали и о том, что есть и другая система, предложенная польским астрономом Николаем Коперником. Может быть, говорили о ней с осторожностью, как об одной из гипотез, но говорили. И писали в своих учебниках. А учебники издавала сама академия. «Типография Академии Общества Иисуса» — обозначалось на заглавном листе.

Чей-то недосмотр? Нет, при всех строгостях и запретах орден вынужден был здесь, в отдаленном Литовском крае, глядеть иногда сквозь пальцы на вольности некоторых профессоров. Выдающиеся профессора. Авторитет академии. Как же иначе удержать в своих руках дело высшего образования юношества? Ведь можно и растерять свое стадо. Гибкость по необходимости. А уж каждый профессор поступал «по совести каждого».

Пусть модель-игрушку и не показывали публично на лекциях. Но в своем-то тесном кругу преподавателей, ассистентов позволяли себе иногда ею забавляться. Знание для немногих.

И вот уже в недавнее время. Профессор Жебровский, создатель академической обсерватории. Он предлагал некоторым своим ученикам задачу: как объяснить по той или иной системе мира смену дня и ночи, времен года… и по системе Коперника тоже. Не отдавал ей предпочтения, но и не умалчивал о ней. Он тоже был членом ордена. А вот все же… Осмеливался преступить. Потому ли, что имел очень большой вес в академии? Или сознавал уже свой близкий конец из-за тяжелого недуга? Только ли потому…

А после него модель эта оказалась и вовсе упрятанной под запор.

Стрецкий бросил испытующий взгляд на Почобута. Тот сказал:

— Надо обтереть пыль… И поставьте обратно.

Помощник с готовностью задвинул модель вновь подальше в глубину шкафа. Каждый остался при своих мыслях.

Скорее, скорее от всего этого в башню для наблюдений!

Место под Солнцем

Итак, первейшая задача. Определение своего «научного адреса».

Долгота. Он избрал для этой цели способ «по спутникам Юпитера». Может быть, в честь Галилея, который открыл эти спутники и открыл способ определения по ним долготы. Тогда его тщетно пыталось выведать правительство Нидерландов, теперь же, спустя сотню лет, им пользуются астрономы всего мира.

Четыре спутника, четыре пятнышка, ведущие свой хоровод вокруг огромной янтарно-желтой планеты — венценосного Юпитера. Каждый из спутников периодически попадает в конус его тени. Затмение спутника. Звездные часы, по которым наблюдатели разных стран сверяют свои наземные часы. И высчитывают затем по разности времени географические долготы. Жозеф Лаланд составил на эти затмения подробное календарное расписание и поместил его в своем капитальном труде «Астрономия», ставшем настольной книгой для многих ученых. И Почобут намечает по ней сроки своего наблюдения.

Выставив зрительную трубу в распахнутое окно наблюдательной башни, сидит он ясной октябрьской ночью, холодной ночью, ожидая момента затмения спутника. Октябрь — лучший месяц для наблюдения желтой планеты.

Рядом с табуретом, на котором он сидит, высится узкий шкаф красного дерева, резной работы, с колонками по углам, а в шкафу длинный маятник с медной тарелкой на конце, мерно покачивающийся. Высокой точности часы лондонского мастера Эликота, полученные обсерваторией в дар еще при профессоре Жебровском. Дорогой, тщательно оберегаемый механизм. С его помощью Почобут фиксирует время затмения спутника — момент, когда тот вступает в конус тени Юпитера, и момент, когда выходит из тени. Не только по стрелке часов, но и по слуху, когда уже нельзя ни на миг оторваться от окуляра. Тик-так… — громко щелкает маятник. Тик-так… — ловит на слух Почобут каждую драгоценную секунду. Способ фиксации времени, называемый аудиовизуальный: слышу и вижу. Чем точнее уловлен момент, тем вернее будет расчет долготы.

Те же таблицы Лаланда дают ему возможность сравнения. От Парижа, от Гринвича… И вот результат: город Вильно лежит на восточной долготе в 25 градусов 17 минут.

Одна часть географического адреса найдена. Надо найти вторую. Кстати, можно доставить себе удовольствие разыграть эту процедуру на новеньком инструменте. В Париже по налаженным иезуитским связям был заказан угломерный инструмент — секстант. Двое профессоров, приехавших читать физику в Вильно, привезли с собой оттуда тщательно упакованный груз. Труба ахроматического телескопа, соединенная с дуговой шкалой, по которой удобно отсчитывать угол зрения на тот или иной небесный объект. Все выполнено известным мастером Каниве.

Небесным объектом была намечена сейчас Полярная звезда. Ярко сверкающая там, в хвосте Малой Медведицы, в некотором отдалении от других звездных россыпей. Всегда отчетливо различимая, особенно в ясную зимнюю ночь. Первейшая путеводная точка в небе для всех скитальцев по белу свету. Найти Полярную — значит уже не заблудиться. Звезда надежды! Такой она была сейчас и для него, Мартина Почобута, в решении поставленной задачи.

Полярная почти совпадает с воображаемым полюсом мира на небесной сфере. На нее удобно наводить телескоп, как на полюс, — с допустимой погрешностью. А высота полюса над горизонтом и дает по шкале секстанта как раз искомый угол «фи» — широту того пункта, откуда ведется наблюдение. Вторая часть всякого географического адреса.

В студеную январскую ночь, когда даже раскаленная жаровня, поставленная в башне, едва согревает руки, наводит и наводит он дуло секстанта на Полярную. Стараясь повысить каждый раз точность прицела и выводя затем среднематематическое значение «фи» из серии угловых показаний. Ближе, возможно ближе к истинному.

Он получает: наиболее вероятный угол «фи» равен 54 градусам 41 минуте 2 секундам северной широты.

Столица Литовского края — город Вильно обрел наконец свой точный географический адрес. Отправная точка для всех измерений литовской земли. Происходит и встречное обогащение между небом и Землей. Звезды дают возможность измерять на Земле. А меридиан, проведенный через точку найденной долготы, дает возможность определить положение небесных светил — их координаты. Так обсерватория в Вильно, найдя свое «место под Солнцем», получила право занять и свое место в ряду других известных, признанных обсерваторий. Гринвичская, Парижская, Петербургская… и теперь еще Виленская.

…Немного позднее проделал он и другой опыт, весьма существенный для Литовского края. Во Франции ввели новую меру длины — фут. А в Литве издавна принят за единицу литовский локоть. Две страны, все больше развивающие друг с другом торговые, культурные связи, — а кто знает вполне достоверно, в каком соотношении находятся локоть и фут?

Мастер Каниве изготовил в Париже одну из первых копий образцового фута для отсылки в Вильно. В городской ратуше Вильно под надзором магистрата хранится железная полоса — эталон литовского локтя. Почобут и Стрецкий провели их строгое сравнение друг с другом на опытном столе. Дважды проверяли. И оба раза получили один и тот же результат: литовский локоть совершенно равен двум парижским футам.

«Число и мера — первый мост от народа к народу», — говорили еще пифагорейцы.

…Король Станислав-Август Понятовский пожаловал Мартину Почобуту звание «королевский астроном» — и признание его заслуг. Академическая обсерватория в Вильно получила наименование «королевская».

Мирный договор

Близкая к нам Луна. Бледный фонарь, висящий над головой. Первая ступенька в бездонный космос. А сколько в ней загадок, в этой Луне, в ее движениях, в ее поведении среди других небесных тел.

Самые великие посвящали ей свои труды. Кеплер, Галилей, Ньютон разрабатывали механику ее движений. И целая плеяда исследователей дополняла и развивала теорию Луны новыми выводами и положениями. И, конечно, такой первостепенный вопрос, как лунные затмения. Три небесных тела — Земля, Луна и Солнце — должны оказаться в своем круговороте на одной прямой и так, что Земля загораживает Луну от Солнца, накрывая ее своей тенью. Какие же зависимости тут надо найти, чтобы можно было предсказать затмение Луны, его характер, сроки? Задача, всегда волнующая науку небесной механики. И занимающая сейчас Мартина Почобута, «королевского астронома», сидящего у себя за столом вычислений в обсерватории Вильно.

Причудливый рисунок вычерчивает Луна в мировом пространстве. Ее обращение вокруг Земли — не просто по кругу, а по вытянутому эллипсу, ось которого совершает еще небольшое круговое движение. Поэтому Луна в разное время находится на разном расстоянии от Земли и видна под разными углами зрения. К тому же, следуя за Землей, описывает она особую кривую по отношению к Солнцу, и лунная орбита проходит в другой плоскости, чем орбита Земли, — обе плоскости пересекаются под углом, который тоже со временем меняет свою величину. И еще собственные вращательные движения Луны. И еще тяготение других планет… Не один десяток всевозможных движений числится за Луной. Запутанный клубок условий, который надо размотать, протянув путь математических расчетов, чтобы сказать: вот когда будет то положение трех тел на одной прямой, которое и приводит к лунному затмению.

Две доски, обтянутые кожей, обнимают этот том, как плотно закрытые дверцы. Не так уж много страниц между ними, но они содержат текст, совершивший один из величайших переворотов в науке: Исаак Ньютон, «Математические начала натуральной философии». Основа всей теории движения небесных тел. Том, отпечатанный и переплетенный в кожу не где-нибудь, а здесь, в самой академии, в соседнем дворике, где за окошками старого дома тихо работает какой уже век собственная академическая типография, ставящая на своих изданиях все тот же знак Святого общества Иисуса. Ученые иезуиты приложили к Ньютону свое обширное предисловие с отрицанием всего того, на чем возводилось здание его теории — духа и буквы учения Коперника. Так, считалось, еще допустимо заглядывать в этот том для негласного ознакомления. А сейчас Мартин Почобут извлек его из шкафа и перенес на свой стол, приступив к «лунной задаче». Нет, не ради предисловия, не сверяться с ним. А ради того, чтобы сверять все по Ньютону.

Многолетние наблюдения за Луной, справочники, таблицы… Только опираясь на широкий круг сведений, добытых другими, можно сделать и какие-то собственные выводы.

Довольно давние таблицы Джованни Кассини, первого директора Парижской обсерватории, известного тем, что установил три приближенных закона либрации Луны — периодических колебаний в ее вращении. Лунные таблицы Никола Лакайля, французского астронома, который своими исключительно строгими измерениями дал возможность установить точное значение параллакса Луны — важную угловую величину, зависящую от вращения Земли и от движения Луны вокруг Земли. Таблицы досточтимого доктора Джеймса Брадлея, директора Гринвича, открывшего аберрацию света. Таблицы Клода Клеро, французского математика, получившего премию Петербургской академии наук за блестящий мемуар с теоретическим обоснованием методов вычисления места Луны для любого времени. «Эфемериды» и таблицы господина Лаланда, а также уже знакомого Гелла из Вены. Таблицы Тобиаса Майера из Геттингена. Ежегодник «Боннские Эфемериды»… Именитая международная компания, можно сказать, собиралась у него за столом в Вильно, обсуждая вопросы лунных затмений. Результаты наблюдений. Методы расчетов.

Изучая, анализируя, сопоставляя накопленный материал своих «собеседников», их выводы, выстраивал он столбцы подсчетов. Привлекая в ход вычисления все, что знала астрономия его времени. Параллакс, аберрация света, расширение земной тени, тяготение небесных тел… И еще явление прецессии, — Земля вращается как волчок, и ось ее вращения движется по круговому конусу под влиянием Солнца и Луны. Не надо только пытать его прямым вопросом: «Ага, все-таки вертится?» Оставим ему говорить языком научных терминов. И может быть, прятаться за ними.

Цифры, полученные после всех вычислений за его столом, — часы, минуты, секунды; градусы, минуты, секунды — сказали: затмение Луны должно произойти 24 февраля наступающего 1766 года. В Париже оно начнется в 6 часов 35 минут и 48,04 секунды. А в Вильно — в 8 часов 9 минут и 13,04 секунды. Будет длиться два часа с лишним (минуты, секунды). Будет неполным, — лишь такой-то сектор Луны закроется земной тенью. Затем пересчет сроков затмения и для Варшавы, и для Кракова, и для Гданьска.

Свои расчеты изложил он в виде краткого мемуара. Пунктуально перечислил все источники и труды, на которые опирался. Не забыл ни одного имени из тех «собеседников», что собирались все эти месяцы за его круглым столом лунной темы. Воздал должное теории Ньютона, называя ее «небесной физикой». Только одного имени не упомянул он в трактате. Коперник, идеи которого, система которого лежит в основе всего того, что знает современная астрономия с ее новейшими методами и достижениями. Пусть кто знает все это, тот знает, но запретное имя не должно открыто звучать. Мемуар пойдет в академическую типографию, а там никогда не дремлет всевидящее око ордена. Так, ему казалось, он заключает мирный договор между своей наукой и своей церковью. Если он вообще возможен, такой «мирный договор».

«Исчисление затмения Луны, имеющего быть 24 февраля 1766 года» — тоненькая тетрадочка в несколько страниц. Отпечатанная на латыни, потом на французском. Разосланная поспешной почтой по адресам обсерваторий Европы. И еще всем его живым «собеседникам», и господину Лаланду в Париж, и профессору Геллу в Вену.

…Было ожидание. Подтвердится или не подтвердится?

Ожидание, когда Почобут и Стрецкий отсчитывали часы, минуты, секунды, уставившись в небо. Сияла полная Луна, освещая крыши старого Вильно в белых снегах, накладывая призрачные тени. Только в полнолуние может произойти затмение. Маятник Эликота отстукивает последние мгновения… И вдруг что-то происходит с левого края Луны, какое-то помутнение, еще темнее, словно кто-то отщипнул от этого светлого края узенькую полоску. Первое касание земной тени. Начало затмения. Подтвердилось!

Подтвердилось по всем указанным в его «Исчислении» пунктам. Начало, медиум, величина сектора покрытия, конец.

И еще более томительное ожидание. Пока не стали приходить отклики из других обсерваторий, от тех, кому был послан мемуар. Подтвердилось! Почобут с помощником, конечно, могли бы торжествовать успех. Но между ними не принято было шумное проявление чувств. Каждый молча занимался своим делом, — и журналы наблюдений обсерватории пополнялись все новыми и новыми данными.

А мир астрономов еще раз убедился, что в Литовском крае, в городе Вильно, работает серьезный наблюдатель-исследователь.

«Мыслящий тростник»

Его «королевская» обсерватория. Большой зал, над ним зал поменьше. Колонны, арки, лепные украшения. Красиво. Но оборудование, приборы и инструменты… Как все это не по-королевски! Особенно в сравнении с тем, что видел в Марселе, в Италии. Пожалуй, только секстант Каниве, с которым он выходил на Полярную для определения широты, отвечает нужным требованиям. Остальное — в общем-то вчерашний день, любительский уровень, как было еще при профессоре Жебровском, собиравшем от даяний местных богачей. Для практических занятий со студентами — еще как-нибудь. Но для серьезных наблюдений, — прости меня, Урания, богиня астрономии!

В парадном одеянии, в шапочке доктора наук является он на прием у княгини Эльжбеты Пузыны. Когда-то она пожертвовала на первое устройство обсерватории. Может, еще не изменила своей благосклонности?

Княгиня слушает внимательно ученого посетителя с энергичным, волевым лицом, его убежденную речь. Развитие академической обсерватории, поднятие научного авторитета… Но и то обстоятельство, что перед ней «королевский астроном», имеет тоже свой вес. И благородная дама, прекрасно разбирающаяся в практических делах, дает согласие выделить довольно ощутимый капитал, доходы с которого можно пустить на дело астрономическое.

Почобут вновь собирается в дальний путь. За оружием для обсерватории, какое считает самым необходимым. Академические заботы можно оставить на Андрея Стрецкого. Тот уж, кажется, не допустит никаких промахов.

Сборы недолгие. В последние дни он часто беседует с архитектором Кнакфусом. Молодой, но уже достаточно известный строитель в Вильно и в Литве. Вместе обходят помещения, и залы, и башни. Собираясь в отъезд, Почобут хочет знать, что придется делать здесь, какие переустройства, когда он вернется.

На этот раз путь его лежал по другим широтам Европы. Через Польшу, в портовый город Гданьск, по волнам Балтики, к берегам Датского королевства… Сколько возможностей по пути утолить собственное любопытство, жажду впечатлений, — и не скажем, что праздных.

Датская столица Копенгаген. Морской международный перекресток. Столичный университет, еще более старинный, на целый век, чем академия в Вильно. А главная-то приманка — рядом в море на маленьком острове, где двести лет назад Тихо де Браге возвел свою обсерваторию, похожую на крепостной замок и названную в честь богини астрономии Ураниборг. Оснастил превосходными инструментами, изготовленными по его собственным рисункам. Первое в Европе сооружение, предназначенное специально для астрономических наблюдений. Не было еще зрительных труб, телескопов, но Браге определял положение небесных светил невооруженным глазом с небывалой до того точностью. Двадцать один год постоянных наблюдений. Громадный накопленный материал. Ураниборг стал «столицей астрономии» своего времени.

Остров в море не оградил от врагов, от преследований. У Браге был нелегкий характер. Великий астроном должен был отсюда бежать, захватив с собой самое ценное, что у него было, — таблицы своих многолетних наблюдений. На основе этих таблиц Иоганн Кеплер и вывел впоследствии законы движения планет, утверждающие систему мира Коперника. Сам Браге, как известно, не разделял этой системы, пытался создать нечто среднее между Птолемеем и Коперником — тоже по-своему заключить «мирный договор». Увы, мир не пришел на поля астрономии. Компромиссная попытка Тихо де Браге не была принята ни той, ни другой стороной и осталась бесплодной. Не напоминание ли кому-то? И простим великому наблюдателю его неудачную теоретическую попытку.

После ухода Браге молчание поселилось на этом острове, среди его каменных стен, подтачиваемых временем. Печать запустения на всем. Печальное место. Священное место.

Отсюда снова на континент. Огромный город-порт Гамбург под всеми флагами — главный перевалочный пункт для заокеанских товаров. Вольный город Бремен, славящийся своими искусными мастерами и уличными музыкантами. Здесь, в старом квартале ремесленников, наблюдает он работу мастеров по отделке каменных плит для строительства. Наблюдает с тем большим вниманием, что помнит свои беседы в Вильно с архитектором Кнакфусом.

И вот уже дороги Голландии, машущие ему крыльями ветряных мельниц. Амстердам, Лейден… В Лейденском университете у профессора Мушенбрука можно лицезреть последнее чудо — «лейденскую банку», которая способна накапливать электрические заряды. Какой бы эффект произвела она в аудитории академии в Вильно!

Но надо спешить дальше, к цели всего путешествия, в Англию, на Британские острова. Отплытие из Роттердама. Все же в последний час успевает он найти уличку, дом, где, по рассказам, родился и провел юность Эразм Роттердамский. Тихий замкнутый дворик, стены кирпично-бурого цвета. Вон то окошко, забранное решеткой. Когда Мартин Почобут еще совершенствовался по математике у профессора Степлинга в Праге, случалось ему почитывать украдкой «Похвалу глупости» Эразма. Странное, смешанное чувство при этом. Книга, вызывающая уже более двух веков ярость одних и восхищение других. Осмеяние схоластов от науки, лицемерия духовенства и придворных. Эразм писал свое сочинение как пародию на панегирик — на те восхваления властителей мира сего, в которых заставляли упражняться воспитанников иезуитских коллегий. И Почобута заставляли. А все же всякий раз, читая эту книгу, ловил себя на том, что не может не улыбнуться на блестящее остроумие автора. Да простит ему бог!

Эразм тоже любил латынь, говорил и сочинял на латыни, превосходно знал греческий. И тоже преподавал эти языки. Что-то было в этом сходстве, что еще более толкало прийти сюда и взглянуть на старое окошко, забранное решеткой.

Наконец Британские острова. Ошеломляющий размах королевской столицы. Лондон. И рядом другая столица, переместившаяся сюда спустя столетие после Браге, — столица астрономии Гринвич. Гринвичская обсерватория, от которой отсчитываются теперь все меридианы земного шара. Свои коронованные особы, своя освященная традициями история. Ньютон, Галлей. Знатный ряд современных исследователей: Флемстед, Брадлей, Маскелайн… А также созвездие прославленных мастеров — создателей астрономических инструментов и приборов, имена которых блистают наравне с громкими именами ученых. Рамсден, Доллонд, Шелтон… Почобут на всех имел свои виды.

Английские коллеги оказывают ему любезное внимание. Первый виленский астроном, появившийся на островах. О нем уже кое-что известно: определение координат Вильно, прогноз затмения Луны. Директор Гринвича Невиль Маскелайн открывает ему многие двери — кабинеты, павильоны, смотровые башни с раздвижными куполами. Солидная обстановка, новейшее оборудование, чем директор сдержанно гордится. Попутно упоминает страницы истории Гринвича. Основана почти сто лет назад ради нужд британского флота: поставлять сведения о положении небесных светил, ориентиров во время плавания. Со временем более широкие исследования. В этом кабинете работал сэр Исаак Ньютон. Здесь проводил свои наблюдения комет Эдмунд Галлей. Обсерваторию посещал, приехав в Англию, русский царь Петр. Беседовал с Галлеем, и есть основания утверждать, что и с самим Ньютоном. Царь Петр прожектировал тогда постановку астрономического дела в России. Почобут заметил в ответ, что примерно в те же годы в Вильно в академической типографии был напечатан курс астрономии профессора академии Альберта Дыблинского, — и царь Петр повелел перевести эту книгу на русский, дабы распространить в России как учебник. Оба согласились: да, удивительный был царь!

«Умей слушать другого, это всегда может быть полезно», — использовал в английских встречах Мартин Почобут старое правило, внушаемое в иезуитских школах. И так к себе расположил, что довольно скоро был введен в «святая святых» — в тесный замкнутый круг именитых мастеров инструментов. Большой мастер соглашается делать не для всякого. Мастерская Джесси Рамсдена, мастерская Питера Доллонда… Им не надо было долго приглядываться к приезжему, чтобы убедиться: сделанная ими вещь попадет не в пустые руки. Он смог заказать у них все, что считал нужным для своей обсерватории. Телескопы с ахроматической оптикой, объективы особой обработки. Приспособления с предметным микрометром для точной наводки. Теодолит непременно с двумя трубами и буссолью. Ему нужна полуденная труба. Ему нужен зенитный сектор… Только жесткий счет червонцев, лежащих в его дорожном ларце, мог ограничить этот безудержный аппетит на новые приобретения.

Было еще тайное желание. Заполучить большой стенной квадрант для точных угловых измерений в небесах — подобный тому, что видел в одном из павильонов Гринвича. Но куда поместить у себя в академии такую махину? Потребовалось бы совсем особое помещение. (Архитектор Кнакфус как бы погрозил ему пальцем из Вильно.) Пришлось удовольствоваться квадрантом малым, всего двухфутовым.

Так или иначе самое необходимое было заказано. Можно быть уверенным: будет исполнено в срок, исполнено в наилучшем виде. Слово мастера здесь прочнее всяких ручательств.

Почти полгода провел он на Британских островах. Был еще в Ричмонде, где находится тоже «королевская» обсерватория. Кембридж и Оксфорд с их университетскими обсерваториями. Всюду следовал своему правилу: больше увидеть, больше узнать.

Обратный путь. Выбрал его таким, чтобы непременно попасть в Париж. Там же Лаланд! Пять лет назад не удалось до него добраться — пришлось уходить из Марселя в другую сторону. С тех пор имя Лаланда стало еще более притягательным. Новые глубокие исследования, объединяющие усилия астрономов разных стран. И среди них такое, что особенно побуждало с ним встретиться.

Лаланд оповестил ученый мир о том, что вскоре должно совершиться прохождение Венеры по диску Солнца. Явление, само по себе уже вызывающее всеобщий интерес. Но возлагалась также надежда, что оно позволит осуществить и большой космический опыт: установить более точно расстояние от Земли до Солнца. Лаланд рассчитал срок прохождения — 3 июня. Наметил наиболее благоприятные точки на земном шаре, откуда лучше всего будет производить наблюдения. Составил и отпечатал такую карту, разослал ее по многим обсерваториям. А в газетах и журналах опубликовал свои советы-инструкции. Воистину собиратель астрономического воинства!

Почобуту, конечно, не терпелось принять участие в этом «фестивале 3 июня». И обсудить все с самим Лаландом. Теперь ведь только переправиться через бурный по весенней поре Ла-Манш — а там прямиком на Париж.

Он так спешил поскорее на эту встречу, на один из парижских холмов, где стояла обсерватория Лаланда, что даже не воспринимал из окна кареты легкую, изящную прелесть французской столицы, особенно разительную после строгой, чинной красоты Лондона.

Жозеф Лаланд с первых же слов установил простой, дружественный тон общения, нисколько не рисуясь своей известностью. Директор одной обсерватории принимает директора другой обсерватории. Расспрашивал о Вильно, об академии. Прочитав рекомендательное письмо с тремя условными буквами, лишь неопределенно улыбнулся. И тут же перевел разговор на астрономические темы.

Все прояснилось во время вечерней трапезы. Почобут, став перед столом, сложив ладони, проговорил привычное благодарение деве Марии. Хозяин вежливо ждал, тоже стоя, чуть склонив голову, но молитвы не произнес. На вопросительный взгляд Почобута только сказал:

— Я уважаю ваше верование, ваши убеждения.

Явный призыв больше этого не касаться.

Что же касается астрономии, вопросов текущих наблюдений, тут они сразу нашли общий язык. Лаланд поддержал его намерение вступить в круг участников «фестиваля 3 июня». Расстелил свою карту с намеченными пунктами наблюдения, и оба пришли к выводу, что Почобуту лучше всего было бы отправиться к тому дню в Эстляндию, в Ревель — от Вильно не так далеко — и оттуда следить за прохождением Венеры с какого-нибудь возвышенного прибрежного места. Неплохой повод для начала их сотрудничества.

Осмотр обсерватории тотчас убедил, в каких более скромных условиях работает знаменитый астроном в сравнении с тем, чем располагают там, в Гринвиче, английские коллеги. Удивительно, как удается Лаланду при всем этом достигать таких блестящих, значительных результатов. Уменье? Талант? Он не носил звания «королевского астронома» и, видимо, не пользовался особой королевской милостью. То ли от высочайшего невнимания. То ли… Может быть, здесь, во Франции, подверженной всяким брожениям, перестают уже нуждаться в подобной чести?

Почувствовав в госте истинную жилку звездочета, Лаланд предложил ему «сыграть в четыре руки». Почобут так истосковался по наблюдениям за время своего длительного путешествия! И они провели несколько восхитительных ночей, сидя рядом на табуретах перед двумя телескопами, определяя по выбору положение небесных светил, их азимут, высоту и сравнивая затем свои результаты. Лаланд был азартный наблюдатель и ревниво воспринимал малейшее преимущество своего партнера. А виленский гость нисколько не собирался уступать в меткости глаза и точности отсчетов именитому хозяину. Соперничество, в котором можно было узнать друг друга как следует.

Тогда Лаланд и заговорил с ним о Меркурии. Красноватая планета, самая малая, как считалось, в солнечной системе и самая близкая к Солнцу. Ей посвятил он многолетние неустанные наблюдения. Пять сочинений по теории Меркурия, об особенностях его движений. Вся история изучения планеты за многие века, начиная еще с великих греков — Аристотеля и Птолемея, вплоть до последних дней. Лаланд составил подробные таблицы на Меркурия, распространил среди астрономов — с тем чтобы они проверяли и дополняли его выводы. А теперь он угощал виленского гостя своей планетой, показывая ее на заре перед восходом Солнца. С явным намерением и его вовлечь в число ее постоянных поклонников. Они уже рассуждают о том, чем мог бы Почобут, вернувшись в Вильно, пополнить общую «копилку Меркурия».

Взаимное доверие между ними росло. И все же Почобут как бы исподтишка приглядывался к нему. Подвергались одинаково воспитанию в иезуитской школе. Груз отеческой заботы ордена, который уже не оставляет своих питомцев, Почобут ощущает неотвратимо каждый день, каждый час. А что же он, Лаланд? Неужели для него все это прошло так бесследно?

…Блез Паскаль. «Письма к провинциалу» — прочитал заглавие. И по привычке оглянулся, не смотрит ли кто за ним. Трижды проклятая, запрещенная книжка. Никто в коллегиях и университетах ордена не может безнаказанно даже подержать ее в руках. Одно из самых опасных орудий слова, бичующее порядки ордена, политику и мораль отцов-иезуитов. Сто лет, как ходит явно или тайно по свету, переведенная с французского на многие языки. Здесь у Лаланда в обсерватории стоит в открытую на полке. Не сам ли случай?

И на первых же страницах: «У них настолько хорошее о себе мнение, что они считают полезным и как бы необходимым для блага религии, чтобы их влияние распространилось повсюду, и они могли бы управлять всякой совестью».

Религиозный философ, выдающийся математик и физик Блез Паскаль писал эти письма, «летучие листки», скрываясь от преследований, скитаясь по гостиницам под чужим именем. Иезуиты в то время не боялись никого, а их боялись все.

«Насилие пытается подавить истину. Все старания насилия не могут ослабить истины, а только служат к ее возвышению».

Вероятно, следовало бы захлопнуть книжку, отвернуться. Но бросились строчки:

«Напрасно было также с вашей стороны испрашивать в Риме декрет об осуждении Галилея относительно движения Земли. Не этим будет доказано, что она стоит неподвижно; если бы имелись несомненные наблюдения, которые доказали бы, что именно она-то и вращается, то все люди в мире не помешали бы ей вращаться и себе — вращаться вместе с ней».

Несомненные наблюдения… Блез Паскаль о них еще не знал, но с какой силой предугадывал! А теперь-то вся астрономия знает, и он, Почобут, увы, тоже знает. Боже, дай сил быть всегда верным истине!

В последнем письме Паскаль говорил о тех, кто подвергается гонениям со стороны иезуитов и кто покорно склоняет голову: «Их терпение меня изумляет… Что касается меня, я не считаю возможным следовать их примеру».

Это писал одинокий, хилый, слабый здоровьем человек, который, по собственному признанию, «не помнил ни одного дня без боли». Почобут закрыл и поставил обратно книгу, будто в чем-то виноватый. «Мыслящий тростник» — называл Паскаль человека.

…Приятное известие дошло до Парижа. Мартин Почобут избран членом Лондонского Королевского общества. И первым, кто искренне его поздравил, был Жозеф Лаланд. Теперь, когда они беседуют друг с другом в глубоких кожаных креслах или сидят рядом на смотровой башне перед телескопом, — сидят рядом, работают двое английских академиков.

…Дорожная карета выезжает за ограду обсерватории. Жозеф Лаланд машет ему со ступенек. Обратный путь в Вильно.

Символы над окнами

Разгар переустройства, подготовка обсерватории к тому, чтобы принять и разместить оборудование, заказанное в Англии. Архитектор Кнакфус снова становился неотлучным советчиком, распорядителем всех строительных работ.

В толстых стенах пробиваются прорези, в которые, как в крепостные амбразуры, должны глядеть дула телескопов и труб. В потолке верхней залы — большое отверстие в виде эллипса для зенитного сектора. Закладываются прочные фундаменты, устанавливаются массивные тумбы под инструменты, чтобы им было покойно… Стук, грохот, пыль ворвались в стены обсерватории, где полагается обычно невозмутимая тишина. Волей-неволей приходилось откладывать проведение регулярных наблюдений.

Лишь однажды позволил себе Почобут покинуть строительную суету и отлучиться из Вильно. Приближался день 3 июня. Сколько наблюдателей повсюду были уже готовы встретить прохождение Венеры по диску Солнца!

Упаковав любимую старую зрительную трубу, секундный маятник, отправился он в сопровождении Стрецкого в эстляндский приморский город Ревель. Там облюбовали они место на Вышгороде, на открытой площадке одной из старинных крепостных башен по прозвищу Большой Герман, откуда открывается вид на весь город, на порт, на залив и на высокое чистое небо. Оно было действительно чистым, когда они расположились со всей своей аппаратурой на площадке, ожидая час прохождения.

Но какой удар! В самый решающий момент вдруг потянуло с моря, сгустилась облачность, заморосило, — ничего уже не разглядеть. Балтийское небо, капризное и неверное, сыграло над ними злую шутку. Напрасно молить господа бога, деву Марию расчистить небеса. Погода, увы, не подвластна всевышним, — как знает отлично и сам Почобут, проводя на своей обсерватории постоянные метеорологические наблюдения. Оставалось только собрать инструменты и отправиться восвояси.

Надо было пережить неудачу. И не было чем скрасить ее, каким-нибудь другим, интересным, серьезным наблюдением. Приходилось ждать еще месяцы и месяцы, чтобы привести обсерваторию в надлежащее состояние. Стали прибывать заказанные инструменты. Их установка тоже нескорая процедура. А в других обсерваториях недоумевают: почему молчит обсерватория в Вильно?

Наконец-то! В залах и башнях наступила опять звездная пора. Долгожданный час. Архитектор Кнакфус наводит еще кое-какую наружную косметику здания, а здесь, на смотровых площадках, где все приведено в готовность, — скорей, скорей за работу с новыми инструментами. Наверстывать упущенное. Обсерватории Европы вновь получают «признаки жизни» из Вильно.

Стрецкий ведет больше текущие наблюдения. Почобут оставил за собой, как собственную привилегию, изучение Меркурия. Серия исследований по обширной программе, намеченной вместе с Лаландом. Циркуляция планеты возле Солнца. То восхождение справа, как утренняя звезда. То слева, как звезда вечерняя. Каждый раз, приближаясь к светилу, Меркурий исчезает в его лучах, а затем появляется с другой стороны. Так и кажется, что он ходит вокруг Солнца, ходит по кругу, а Почобут смотрит за этим с Земли, с еще большего круга. В новейший ахроматический телескоп отчетливо различаются разные фазы Меркурия, подобные фазам Луны. Длинный список угловых расстояний отражает все зафиксированные положения Меркурия. Есть о чем сообщить Лаланду!

Тот отвечает: «Я счастлив убедиться, что Вы сделали несколько наблюдений Меркурия. Если Вы их сможете рассчитать и сравнить с моими таблицами, я буду рад новому подтверждению моих наблюдений и моих расчетов, которые потребовали много труда».

Не жалея труда, Почобут производит кропотливый расчет, тщательное сравнение и с радостью убеждается, что у него нет расхождений с Лаландом. Между Парижем и Вильно протягивается нить постоянного общения друг с другом. Меркурий — вестник богов в крылатых сандалиях, ставший покровителем их переписки.

Архитектор Кнакфус заканчивал свою «косметику». Директор обсерватории Мартин Почобут распорядился: украсить обновленный фасад здания астрономическими знаками. Изобразить над окнами большой залы символы планет. По три с каждой стороны, а посередине, над центральным окном, — золотой диск с лучами. Солнце! Солнце в центре планетной семьи. А Земля, кружочек с крестиком, — сбоку, в ряду других. И об этом как бы оповещается с высоты обсерватории.

Почобут, Почобут! Разве ты забыл, что ты не только ученый, но и раб божий? И не думаешь о возможных последствиях такого поступка?

Возможно, что-нибудь и последовало бы, если бы не события, грянувшие вскоре как гром небесный.

На перепутье

Папа Климент XIV издал буллу об упразднении Ордена иезуитов. Всеобщее возмущение против них не только во Франции, но и в других католических странах достигло такого накала, что сама римская церковь должна была пресечь непомерное засилье собственного святого воинства. Булла 1773 года.

В Вильно ее провозгласил с амвона Кафедрального собора епископ Игнатий Массальский, а за ним и ксендзы в своих костелах. Только в костеле святого Яна, что стоит над Большим двором академии, не спешили громогласно объявить папский декрет. Орден получил костел в дар от короля еще с самого начала для своей коллегии, для академии-университета, придал ему более пышный вид в духе затейливого барокко, — в нем совершались ежедневные молитвы, произносились яростные проповеди против всех неверных, в нем и настоятель и все служители были членами ордена. Так что же теперь читать собственный приговор!

Но уже последовали королевский указ, постановление сейма о передаче Виленской академии-университета, как и всех иезуитских школ в Польше и Литве, — в ведение светской власти. Учреждена особая Эдукационная комиссия, которая будет теперь перестраивать систему образования, обновлять программы, состав профессуры и преподавателей. Изгонять иезуитский дух.

А что же с профессором Мартином Почобутом, видным членом Ордена иезуитов? Что будет с академической обсерваторией? Он подает «на высочайшее» в тревоге о том, как бы в общей ломке не пострадало то, что уже создано. Просит не отрывать его от астрономии.

Король Станислав-Август Понятовский помнит заслуги профессора. И помнит, что тот все-таки «королевский астроном». Высочайший указ выдает как бы охранную грамоту: оставить обсерваторию под руководством директора ее Мартина Почобута. Дело как будто спасено.

Почобут в свою очередь не остается в долгу перед королевской особой. Обследуя небо в сильный ахроматический телескоп, разглядел он в космической глубине между созвездиями Орла и Знаменосца некое сочетание звезд, напоминающее фигуру молодого бычка. Неизвестное еще созвездие, которое не обозначено ни в каких каталогах. Спешное сообщение об этом Лаланду. Тот, разумеется, взволновался, просил немедля прислать точные координаты, рисунок созвездия, чтобы опубликовать в текущих «Эфемеридах». Почобуту как автору открытия предоставлялось право дать новому созвездию название. И он назвал в честь своего покровителя «Телец Понятовского».

Король, конечно, понял всю любезность этого жеста и в ответ приказал выбить в честь астронома золотую медаль с изображением его профиля и символов его учености: небесный глобус, карта солнечной системы, книга, зрительная труба.

Кажется, астроном Почобут мог спокойно продолжать свои астрономические занятия.

Но ему оказывается не только высочайшая милость, а еще и высокое, весьма обременительное доверие. Его вводят в состав Эдукационной комиссии. Видный член ордена должен искоренять наследие ордена. Он сам все время на перепутье — и такое еще испытание. Перестройка академии — долгий, мучительный процесс. Противоборство интересов, противоборство сил. И что бы ни предпринял он в своем новом положении, все равно подвергается обвинениям и с той и с другой стороны. Традиционная профессура видит в нем притеснителя своих же. Наиболее рьяные реформаторы в комиссии подозревают его в намерении защищать старое, тормозить ход преобразований. А ему кажется, что он всего лишь ограждает от слишком поспешных, непродуманных шагов. Как бы не выплеснуть и то ценное, что было накоплено за два века в этих стенах! Что же, опять ищет возможность «мирного договора»?

…У Почобута на квартире в доме профессоров — двое посетителей. Доверенные бывшего провинциата, лишенного ныне власти всем распоряжаться, но продолжающего подспудно действовать. Почобуту излагается в осторожной форме план задуманной акции. Все средства академии, принадлежавшие ордену, все доходы от богатых земельных владений иезуитов перевести разными путями в тайные фонды — до лучших времен. Он, Почобут, влиятельный член Эдукационной комиссии, мог бы во многом этому плану способствовать.

А как же академия? Лишить ее материальной основы? Обречь на бедное состояние?.. Нет, это противно его натуре. Все дело просвещения в крае пострадает. Доверенные лица так и не получили от него согласия. Сын науки поборол в нем другие чувства. Но он ничего и не сделал, чтобы в корне пресечь этот план. Отошел как бы в сторону. План потерпел поражение и без его вмешательства.

Но были вопросы, в которых он проявлял всю твердость и настойчивость. Нужды его обсерватории. Еще многое надо, чтобы поставить дело как следует. Мечта о большом квадранте тоже не угасает. Он просит, требует от комиссии выделения на обсерваторию новых средств. Ну да, преследует личные интересы! — пускают в ход языки.

— Если комиссия так обеднела, — отвечает он громко, — мне остается только предложить мой собственный кошелек. Я готов внести десять тысяч злотых.

Комиссия постановляет отпустить на обсерваторию две тысячи. Такова уж особая арифметика у тех, кто финансирует науку.

Он спешно собирает Стрецкого в отъезд. В Париж, в Лондон — по проторенной уже тропе к знакомым астрономам, к мастерам инструментов. Разумеется, одно из важнейших поручений — заказать в Лондоне у мастера Рамсдена большой стенной квадрант. Путь-дорога, Андрей!

Усталым шагом поднимается Почобут к себе в обсерваторию.

Вверх по лесенке

Как только было получено известие, что мастер Рамсден согласился изготовить большой квадрант, началась подготовка к его приему. Куда поместить, как закрепить на стене?.. Архитектор Кнакфус снова обследует вместе с Почобутом этажи обсерватории.

Подходящего помещения не было. Надо создать какое-то особое. Но наращивать здание еще вверх невозможно. Так же и в сторону — справа и слева вплотную примыкают другие дома академии. Что же придумать?

И они придумали. Этакая строительная уловка. К южному фасаду здания, что выходит на маленький обсерваторский дворик, прислонить по всей высоте от низа до крыши нечто вроде прямоугольной коробки. И в ней оборудовать все, что нужно для наблюдений, и там же поселить подобающим образом его величество большой квадрант.

Сооружение такой пристройки позволяло решить и самую важную задачу: как подвесить квадрант. Большой квадрант не только большой, но и высокоточный инструмент. Очень чувствительный к малейшим помехам — толчкам, сотрясениям. Ему нужна вполне надежная опора. «Невозмутимо спокойная стена», как выразился Почобут.

Он вспоминает то, что видел несколько лет назад во время своего путешествия. Вольный город Бремен. Квартал бременских мастеров. Изготовление каменных плит искусной отделки. Вот что сейчас нужно! И в Бремен посылается человек, с подробным описанием того, что нужно сейчас для обсерватории в Вильно.

А во дворике академии раздается уже стук строительных работ. Только ночью, когда все затихает, честной народ уже спит, а для астрономов наступает «рабочий день», — можно урвать какой-то звездный час-другой для наблюдений. И немного забыть про земные хлопоты. О занятиях со студентами, с ассистентами, о передрягах реорганизации, о страстях на комиссии… Сокровенный час.

…После долгого отсутствия, как показалось Почобуту, вернулся Андрей Стрецкий. Ему-то пребывание за границей не показалось столь долгим. Обилие впечатлений, встреч. И самое сильное — общение с Лаландом. Тот отметил астрономическое рвение виленского академиста и называл его весьма любезно профессором. Надо сказать, Стрецкий выполнил свою миссию с толком. Привез письмо Почобуту. В нем Лаланд хвалил его помощника. А в конце писал: «Если бы во Франции питали такой же интерес к астрономии, то я не был бы занят бесплодными просьбами о квадранте. Помощников я имею только тех, которых беру за свой счет. Вы гораздо счастливее меня, потому что Вам их дают. У Вас есть своя типография, а я не могу найти издателя, который бы напечатал мои труды. В Вашу честь выбивают медали, а я терплю только придирки…»

Вот, оказывается, какой может быть оборотная сторона широкой славы. Но если бы Лаланд знал, как и ему, Почобуту, приходится иногда отстаивать здесь у себя интересы астрономии! Даже новое почетное назначение и то ведь словно норовит отнять от его науки.

Мартин Почобут объявлен ректором академии-университета. Вернее, той новой высшей школы, в которую они должны превратиться после преобразований. Может быть, он как-нибудь и уклонился бы от такой чести, если бы не шла речь о судьбе академии. Дом родной! И сразу он оказался в водовороте самых тяжких дел.

Были разные проекты и планы преобразования. Новая система обучения, введение новых, современных дисциплин, повышение роли естественных и точных наук. Обещающие планы, которые нужно проводить в жизнь.

Но были намерения и совершенно другого рода. В Эдукационной комиссии воспылали личные, местные, национальные страсти. Образовалась сильная «краковская» партия, которая дала волю старым ревнивым чувствам. Академия в Кракове — и академия в Вильно. Вечно настороженное внимание друг к другу, к успехам и авторитету другого. В недрах «краковской партии» и родилась идея: сохранить университетское образование только в Кракове. А в Вильно упразднить. Краков — вторая столица Речи Посполитой, оплот, хранитель наиболее коренных национальных устоев. А Вильно в их глазах — всего лишь город Литовского края. Зачем здесь университет? Ну, в крайнем случае какой-нибудь лицей, среднее учебное заведение несколько повышенного типа… И уже составлен в таком духе проект, его собираются представить на усмотрение сейма. Угроза самому существованию высшей школы в Литве. Ректор Почобут может вот-вот оказаться капитаном корабля, идущего ко дну.

Что же это? Перечеркнуть вдруг все, что создавалось столетиями, росло, переживало свои болезни, и все-таки стояло, и стало таким, что любой профессор в Европе не сочтет себе в обиду быть приглашенным прочитать курс в Вильно… У Почобута не было колебаний. Он едет в Варшаву. Обивает ходатаем придворные пороги. «Королевский астроном», кавалер золотой королевской медали. Едет не раз. Отправляется в Гродно, где заседает сейм. И там выступает перед всем собранием, торжественный, в ректорской мантии, с ректорской цепью на шее. Держит горячую речь, взывающую к разуму и справедливости, построенную по всем правилам элоквенции, какой обучали в иезуитских коллегиях.

Правое дело одерживает верх. Сейм выносит постановление: сохранить в городе Вильно высшую школу — университет. Присвоить наименование: «Главная школа Великого княжества Литовского», может быть хоть в этом названии сделав уступку самолюбию краковчан.

Победа литовского просвещения, победа Почобута… Но когда он вернулся из Гродно, поднялся в обсерваторию, Андрей Стрецкий увидел, как изменился, как постарел сразу учитель.

И отдыха после сражения не было. Ректорские обязанности требовали немедленного решения множества дел. Не говоря уже о строительных заботах в обсерватории, о преподавании на кафедре.

Стрецкий представил ему новый план своих лекций. Пункт девятый программы: «Законы движения первичных планет вокруг Солнца и вторичных — вокруг их первичных».

Как изменился его помощник под влиянием всех перемен! И после того, как побывал у астрономов Англии, Франции, у Лаланда.

Следующий пункт: «О планетных теориях, уравнениях Кеплера, кои могут быть разобраны не иначе как на основе предварительного ознакомления с движением Земли».

Все сказано. Учение Коперника, явно проступающее за весьма прозрачными выражениями. И это тот Стрецкий, который пришел к нему пятнадцать лет назад, ревностный член ордена, пекущийся о неукоснительном соблюдении уставов и запретов. Что же от того праведного сына осталось?

Ни одного упоминания имени Коперника он в плане не нашел. Вот что еще осталось! И не видит ли Почобут сейчас в своем помощнике отражение того, что происходило и происходит с ним самим?

— Достаньте, пожалуйста, ту механическую игрушку, — сказал Почобут.

Стрецкий с готовностью, даже как-то поспешно исполнил его просьбу. Извлек из глубины шкафа модель солнечной системы. Они поставили ее на видном месте в зале астрономического кабинета. Наглядное учебное пособие.

А то, что не сказал еще в своей программе Андрей Стрецкий, сказал в своей ректорской речи перед собранием профессоров и студентов Мартин Почобут. Сказал о Копернике и назвал его великим.

…Необычайное волнение на строительной площадке обсерватории. Прибыл груз из Бремена. Тяжелый, связанный в огромные пакеты. Его везли морем до Клайпеды, оттуда, перевалив на баржу, через огромный как море Куршский залив, речной дорогой по Неману, по Вилии до самого Вильно и здесь к причалу неподалеку от университета. Затем уже конной тягой до обсерваторского дворика.

Каменные плиты, из которых должна быть сложена опорная стена для большого квадранта. Плотный белый песчаник, тщательно, гладко отесанный. Одна плита подогнана к другой. Прислана также деревянная модель стены и к ней инструкция: порядок соединения плит.

Похваливая аккуратную работу бременских мастеров, виленские строители принялись складывать стену. Ее возвели от глубокого фундамента до крыши через все этажи внутри той самой «коробки», что придумали Почобут с Кнакфусом. Совершенно самостоятельно стоящая автономная стена, не связанная с наружными стенами и потому не реагирующая на их сотрясения. Вполне надежная стена. Уникальная стена. На нее приходили смотреть многие. Она разделила «коробку» пристройки на две половины — два маленьких рабочих зала, две смотровые площадки. А по бокам пристройки возвели две круглые башни в виде толстых колонн, с куполами из жести. И устроили так, что купол можно раздвигать как ставни, открывая обзор в небо, — подобно тому, что в Гринвиче.

Внутри каждой колонны выложили винтовую каменную лестницу, совсем узенькую, крутую, как на колокольне. Но по ней Почобут может подниматься прямо из своего кабинета наверх, на смотровую площадку под самый купол, минуя длинные парадные лестницы и переходы. Вот только открыть дверцу в нише кабинета.

Получен и большой квадрант. В солидной упаковке со всякими прокладками и подстилками. При нем сопроводительное письмо ректора Гринвича Невиля Маскелайна о том, что он самолично проверял все ответственные части квадранта и не нашел в них ни малейшей погрешности. Мастер Рамсден и в этот раз оказался на высоте.

Когда квадрант был собран и его распяли на бременской стене, все присутствующие здесь, на смотровой площадке, застыли в оцепенении, глядя на это медное, слегка поблескивающее великолепие с раздвижной трубой, дуговой шкалой, с нониусными делениями для точной наводки. Невозможно оторваться!

Не терпелось, конечно, испробовать этот царственный инструмент. Был бы только в звездном небе сейчас какой-нибудь достойный объект. Такой объект как раз предполагался. Лаланд сообщил недавно: по его вычислениям, между 8 августа и 25 сентября должно произойти очередное прохождение Меркурия по диску Солнца. «Я настоятельно прошу Вас и дорогого Стрецкого тщательно наблюдать прохождение в его видимых удалениях — афелии и перигелии. А после сравнения с Солнцем и со звездами тотчас отправить мне эти наблюдения. Они редки и важны. Изыскания, которые я только что сделал по теории Меркурия, заставляют меня ожидать их с нетерпением».

Все полтора месяца, указанные в письме Лаланда, следили они неотступно за медленным ходом Меркурия. Сколько же раз взбирался ради этого Почобут из своего кабинета на верхотуру по крутой винтовой лесенке внутри колонны, испытывая затем невыразимую сладость работы на таком превосходном, зорком и точном инструменте, как большой квадрант. Уступить место Стрецкому соглашался он лишь тогда, когда зрение, немолодое уже зрение, слишком утомлялось и глаз терял обычную меткость.

Сто двадцать наблюдений за этот срок. Все данные по всем моментам прохождения планеты, и в афелии и в перигелии, отосланы немедленно в Париж Лаланду для сравнения с его данными. Под этим перекрестным огнем Меркурий выдал еще несколько тайн своего движения по орбите. Лаланд смог внести значительные усовершенствования в свои таблицы, а наблюдения Почобута опубликовал в астрономических «Мемуарах». И сделал доклад в Парижской академии наук, подчеркивая существенный вклад виленского астронома.

Фасад новой пристройки-коробки, выходящий во дворик, архитектор Кнакфус украсил лепными деталями, триглифом с изображением знаков Зодиака, а круглые башенки по бокам приобрели вид изящных колонн дорического ордера. Образчик легкого классического стиля среди старых домов иезуитской академии. Если хотите, символ ее преобразования в школу нового типа. Этот маленький замкнутый дворик обсерватории, дворик с тремя задумчивыми кленами, с ковровым плющом по стенам, с зеленой травкой под ногами стал на долгие времена любимым местом для многих, когда душа просит «тихой минуты».

Мартин Почобут был так воодушевлен этой строительной удачей, успехом своих наблюдений на большом квадранте, что вспомнил увлечение молодых лет и сочинил на возвышенной латыни:

Это дом Урании!

Удалитесь, мирские заботы!

Здесь исчезает низменная Земля,

Отсюда идут к звездам!

Золотом написанные слова на мраморной доске между двумя колоннами-башенками.

…Весть из Франции. Профессор Мартин Почобут избран членом-корреспондентом Парижской академии наук.

«Невозможно, ваше величество!»

Мирские заботы не хотели удаляться прочь. Ни в какой башне не укрыться от событий, потрясающих целые народы.

Революция во Франции. Шум и ярость свободы. Казнь короля и королевы. Разгул безбожия… И — бог ты мой! — Жозеф Лаланд приветствует переворот и близок с теми, «кто сидит на левых скамьях». И как ученый не видит в этой буре ни малейшего ущерба для своих занятий. Напротив, пишет счастливый: «Я только что установил свой большой стенной квадрант на север (наконец-то удалось приобрести!), чтобы наблюдать северные звезды». Предпринимает огромную работу: определить положение сотен, тысяч звезд, создавая редчайшей ценности звездный каталог.

События во Франции эхом отозвались в Польше, в Литве. Восстание Костюшки. Совет народных депутатов в Вильно, городская народная гвардия, которой командует… И кто же! Профессор университета, выдающийся зодчий, создатель кафедрального собора Стуока-Гуцявичус, которого он, Мартин Почобут, так жаловал своим ректорским расположением.

Возмездие. Третий раздел Польши. Литва, ее большая часть вместе с Вильно, отходит в состав Российской империи. Новый прибой перемен бьет в стены Виленского университета. Мощь огромного государства несет большие надежды. Но воля всемогущих может вдруг принести совсем другое. Ректору Почобуту суждено было в этом убедиться.

Молодой русский император Павел I осматривает свою западную провинцию. Посещает Вильно и, конечно, Главную литовскую школу-университет. Быстрый, порывистый, опережая сопровождающих, взбегает он, звеня шпорами, по ступеням парадной лестницы обсерватории. Вступил в большую белую залу. Ему навстречу, отделившись от шеренги ассистентов и служителей, шагнул Мартин Почобут и произнес на французском приветственную речь. Павел слушал его, озирая с любопытством зал. Колонны, балюстраду, белый портал в противоположном конце с фигурами богинь — покровительниц науки и астрономии, ряды шкафов, картины, портреты на стенах…

— Салон! Какой салон! — вдруг радостно воскликнул он. И даже чуть шаркнул по гладкому блестящему полу, выстланному квадратными плитами шведского камня.

Императору многое понравилось в университете. Дворики, аудитории, кабинеты… Но он приехал сюда уже с определенной идеей. И высказал ее Мартину Почобуту в его ректорском кабинете, когда они остались в кругу немногих избранных лиц. Надо восстановить прежнюю академию, вернуть под начало Ордена иезуитов.

Почобут молчал, склонив голову. Наконец с трудом ответил:

— Это невозможно, ваше величество.

Все замерли. Возразить императору, который не терпит ни малейшего духа прекословия! Но бог спас своего заблудшего сына, Мартина Почобута. Павел был сегодня на редкость в радужном настроении. Он с удивлением уставился круглыми навыкате глазами на этого старого, почтенного человека с орденской лентой через плечо, стоящего перед ним, и весело спросил:

— Это почему же, господин прелат? Вы, кажется, сами того же прихода… Экс-иезуит! — подчеркнул язвительно.

Меняясь в лице, Почобут все же повторил:

— Ваше величество, невозможно вернуть к прошлому. Его уже нет. Ломать дважды, ваше величество…

— Страхи, монсиньор! — небрежно махнул Павел. — Ордена нет, но орден есть! Мы уж божьей милостью позаботимся.

И в сопровождении свиты покинул университет.

Прихоть самодержца? Не совсем. Еще покойная матушка императрица Екатерина II переписывалась с Вольтером, страстным противником иезуитов, и она же давала в России иезуитам приют. В самое грозное для них время. Булла папы римского об упразднении ордена не имела силы в православной России. Павел действовал с еще большим рвением, всячески способствуя иезуитам. Все годится, что может служить хоть каким-то лишним заслоном от революционной смуты, распространяющейся по Европе. К тому же у Павла были свои представления о безграничности монаршей власти, стоящей даже над церковью. Он обратился к папе с посланием — отменить запрещение ордена.

Ну, а на примере Виленской академии можно было подтвердить независимость, могущество русской короны. Так что у Павла был свой резон к упрямству.

В Вильно появляется известный иезуит Габриель Грубер. Облеченный большими полномочиями. Подготавливать возвращение Главной школы-университета в прежнее академическое русло. Все возражения, все доводы Почобута, ученых ударяются в глухую стену железной исполнительности. Грубер озабочен лишь тем, в какой последовательности может осуществляться передача. Мартин Почобут должен будет как ректор скреплять все это своим именем.

Беда одна не приходит. Тяжко болен Стрецкий. Нет надежды. В предсмертной тоске бредит о наблюдениях двойных звезд, беспокоится, что не успел их закончить. Верный помощник, товарищ по звездному часу. Тридцать лет рядом в этих стенах — становления обсерватории, переустройств, борения с обстоятельствами… и борения с самим собой.

Время идет, и не видно никакой возможности изменить что-либо в судьбе университета. Одни лишь попытки замедлить хотя бы наступление ломки. А сил и без того остается немного. Почобут подает прошение об отставке с поста ректора, ссылаясь на свои годы и на плохое здоровье. Отставка его принимается, за ним остается кафедра астрономии и руководство обсерваторией.

Как будто снят тяжелый крест.

Он велит закладывать карету. И отправляется в путь. По той же дороге, по которой ехал когда-то молодым стипендиатом за новой наукой, полный радужных ожиданий. На юг, в Италию. Что-то теперь его там ожидает?

Вероятно, только отчаяние заставило пуститься на такое предприятие. Ехать в Рим, в Ватикан, чтобы искать там защиты от притязаний недавнего римского воинства. Ордена нет, но орден есть. Где-то рядом с резиденцией папы продолжает гнездиться канцелярия Генерала, откуда негласно тянутся многие нити. Прелата Почобута принимают почтительно, отдавая дань его известности. Он предстает перед самим Генералом. Его внимательно выслушивают… и ничего не говорят в ответ. Отработанная форма отказа. Под конец ему делают предложение: он может быть возведен в сан епископа. Понятно, с какой целью.

— Я не церковнослужитель, я ученый, — отвечает Почобут.

И на том откланялся.

Провалившаяся миссия. Вернувшись в Вильно, почувствовал, как он изнурен и действительно стар. А Габриель Грубер проводит тщательную опись всего университетского имущества, интересуется составом профессоров и преподавателей. Готовит, готовит роковой переход. Новый ректор Иероним Стройновский, уважаемый профессор права и политической экономии, должен давать ему отчет.

Стройновский тоже было отважился на отчаянный шаг. Подал императору Павлу петицию с многочисленными подписями — нижайшая просьба изменить свое высочайшее решение. Но Павел был уже в другом настроении и в ответ велел посадить докучливого ректора на месяц в карцер, «на хлеб и воду».

Тревожно в университете, тревожно в обсерватории. Что будет здесь с наукой астрономией, если совершится возврат к прошлому? «На круги своя» — в горьком значении. Нет Стрецкого. А кто же вместо него? Кто бы мог разделить ношу времени? И взять многое на себя, что нужно по кафедре, по текущим наблюдениям. Кто из молодых, которые, как писал Лаланд, «могут видеть лучше, чем мы»?

Краков. Там, в Краковской академии, преподает молодой ученый Ян Снядецкий. Философ, математик, занимающийся естественными науками, особенно астрономией. Они познакомились еще в самый разгар борьбы Почобута с «краковской партией» за сохранение высшей школы в Литве. Ян Снядецкий, хоть и сам из Кракова, был одним из немногих, кто понимал Почобута, принял его сторону. С тех пор между ними завязалась переписка. Стараниями Снядецкого в Кракове была открыта недавно тоже академическая обсерватория, и они обменивались наблюдениями. Вот о ком думал Почобут. Была уверенность, что Снядецкий ответит согласием, если ему предложить переехать в Вильно, работать вместе.

Но… Молодой ученый никогда не скрывал от него, что в области космологии целиком разделяет Коперниково учение, руководствуется законами Кеплера, идеями новейшей английской астрономии. И всюду, где можно, выступает их приверженцем. В последние годы это уже не могло смущать Почобута. Но теперь… Если все вернется «на круги своя». Вправе ли он тогда звать к себе? И что еще ответит тогда молодой ученый?..

В полном бессилии что-либо изменить бродит старый астроном одиноко по залам обсерватории.

…Есть все-таки суд божий! Дворцовый переворот в Петербурге, убийство Павла, на престол всходит Александр I. Новые веяния нового правления. Радужные планы распространения просвещения в стране. Новый царский указ: Главную литовскую школу именовать впредь Виленским императорским университетом. Отныне вся мощь великого государства будет служить порукой его процветания.

Иезуит Габриель Грубер исчезает с виленского горизонта.

Профессора облачаются в форму, положенную в российских университетах.

У Почобута в обсерватории работает новый старший астроном-наблюдатель, доктор математических и астрономических наук Ян Снядецкий. Правая рука. Читает лекции о новейших идеях в астрономии.

В чем же главная вера?

Как ни трудно уже всходить каждый раз по крутой винтовой лесенке на башню, он упрямо лезет наверх. Ах эта неотступная боль в суставах! Вероятно, от вечного сидения холодными ночами на смотровой площадке. Он сердится, когда Ян Снядецкий пытается помочь, поддержать или — того хуже — предлагает подняться через удобный парадный вход. Этим восхождением «по винтовой» Почобут пытается доказать, что он все еще по-прежнему на звездном посту. Неслабеющая жажда наблюдений.

А наблюдения были захватывающими. Год назад итальянский астроном Джованни Пиаци из Палермо, обследуя небо, обнаружил в сильную трубу, что в промежутке между Марсом и Юпитером обращается вокруг Солнца неизвестное небесное тело. По характеру его движения можно было заключить, что это какая-то маленькая планета, которую раньше никто не приметил. Открытие! Пиаци назвал планету Церерой — богиней земледелия и плодородия у древних греков. Он наблюдал ее в течение полутора месяцев. Но, заболев, прервал наблюдения. А планетка тем временем исчезла с небесного горизонта. Едва открытая, она вновь как бы улизнула из поля зрения.

Как же ее снова найти, если она не плод воображения пылкого звездочета? Вопрос, волнующий многих. Им загорелся и Карл Гаусс, великий математик, директор обсерватории в Геттингене. Решая эту задачу, он разработал даже специальный метод, позволяющий определять эллиптические орбиты, по которым, как известно, обращаются планеты вокруг Солнца. И вычислил будущие положения новой планетки на небесной сфере. По вычислениям выходило: Церера, если она есть, должна появиться для земных наблюдателей примерно через год. Назначенный срок приближался.

Множество телескопов из разных точек Земли уставились в промежуток неба между Марсом и Юпитером, подстерегая возможное появление заблудшей планетки.

Великий Гаусс подтвердил великую силу математики. Третьего апреля, как и предполагал геттингенский профессор, виленский профессор Мартин Почобут поймал светящуюся точку планеты-путешественницы. В том самом участке неба. Поймали ее и другие.

Так каждую ночь в течение всего апреля выходил он на свидание с этой точечкой, прослеживал ее движение среди звезд, определяя небесные координаты.

Никто, конечно, не подсчитывал, сколько для этого ступеней он должен был одолеть вверх и вниз. Но он дал расчет движения Цереры за эти двадцать пять дней апреля. Таблица, выведенная четким, каллиграфическим почерком.

Церера заняла свое место в солнечной системе. Как займет потом и следующая обнаруженная малая планета — Паллада. А за ней и третья, и четвертая — Юнона и Веста… Целый рой небесных карликов, получивших со временем общее родовое прозвище астероидов. И он, Почобут, был действующим лицом у этого начала новой страницы астрономии.

Университету нанес визит академик Севергин из Петербургской академии наук. Крупный химик, знаток минералогии. Он внимательно осматривал кабинеты, лаборатории, коллекции. И всюду старался отметить, что бы можно было еще улучшить. В чем оказать университету помощь. Русские ученые понимали это как общее дело с учеными Литвы.

Особо сильное впечатление произвела на него обсерватория. Обстановка, налаженный порядок, обилие работ. Правда, он нашел, что место для обсерватории было выбрано не совсем удачно, среди городских построек, в соседстве с костелами и монастырями, которые могут мешать круговому обзору, будущему развитию обсерватории.

Почобут предложил установить между Петербургом и Вильно постоянный обмен метеорологическими сведениями, угадывая за этим создание единой службы погоды. На прощание он вручил Севергину таблицу своих наблюдений Цереры — для передачи петербургским коллегам.

Севергин сделал сообщение о своей поездке на общем собрании Петербургской академии. О Виленском университете сказал в заключение: «Желательно для успехов разума человеческого, чтобы сие заведение могло прийти еще в лучшее состояние». Много говорил о Почобуте. Форум академиков с благодарностью принял его подношение — таблицу Цереры — и его идею «обмена погодой».

В одной из зал Петербургской академии положена на бархате под стеклом золотая медаль с портретом Мартина Почобута.

…Его лицо уже мало похоже на то энергичное, красивое, что было отчеканено на золотой медали. Дряхлеющий человек с глубокими морщинами. Когда он не в силах подняться наверх — сидит внизу у себя в директорском кабинете, занятый решением любопытного исторического ребуса.

Перед ним на столе развернутая полоса изображений. Человеческие фигурки, животные, предметы, значки. Череда символов, над смыслом которых бьются многие ученые головы.

В недавнем походе Наполеона в Египет с его войсками следовал ученый путешественник Франсуа Денон. Разведчик культуры при грабительской армии. На левом берегу Нила, неподалеку от древних Фив, в пустынной местности Дендеры предстали перед взорами отряда французов дивные руины храма — осколок древнеегипетского царства. Храм Гатор. «Художественное произведение, соединяющее в себе египетскую серьезность с греческой грацией», — записал в путевую тетрадку Франсуа Денон. Залы, коридоры, лестницы, кладовые, святилища. Здесь-то в большой зале с остатками колоннады увидел он на стенах и потолке художественную роспись с фигурами людей и животных, с символическими знаками.

Денон зарисовал ленту изображений. Что же она означает? Да ведь это же символы древней астрономии, символы созвездий, по которым проходит эклиптика — видимый годичный путь Солнца! Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион… Знаки Зодиака. То был зал астрономии, где древние звездочеты хранили свои наблюдения, устраивали мистерии в честь бога богов Озириса, процессии в день Нового года.

Тотчас же возник вопрос: а когда же все это было нарисовано? Какую эпоху и какие астрономические представления отражает эта роспись? Воображение ученых было так возбуждено, что различные объяснения древности Зодиака в Дендерах породили уже огромную литературу. Большинство исследователей заключило: около десяти тысяч лет назад. Иные считали, и еще старше.

Так ли? — усомнился Почобут. И надо сказать, что в этом сомнении была доля и его христианских чувств. Библейская хронология не признает столь долгой человеческой истории и насчитывает от сотворения мира не более нескольких тысяч лет. Голос собственной веры нашептывал Почобуту-ученому желание все самому проверить. Ему удалось получить копию стенной росписи в Дендерах. И теперь он решает этот ребус изображений.

У астрономов есть свой способ исчисления времени, когда речь идет о веках и тысячелетиях. Явление прецессии дает к этому ключ. Солнце, совершая свой годичный путь по дороге созвездий Зодиака, оказывается последовательно то против одного созвездия, то против другого. Но и звездное небо не остается для земных наблюдений неподвижным. Земля вращается, и ось ее вращения описывает подобно волчку круговой конус в пространстве. Движение, идущее навстречу движению Солнца. Прецессия! Крайне медленное это взаимное движение. За 72 года всего на один угловой градус. За шесть тысяч лет все небо повернется почти на четверть оборота. А полный оборот произойдет за 26 тысяч лет. И все же это постоянное движение. Оно-то и позволяет выводить хронологию.

Своеобразной стрелкой при этом может служить, скажем, день равноденствия, когда продолжительность дня и ночи одинакова. Против какого Зодиака находится Солнце в этот день? Астрономы сейчас говорят: «Мы находимся в созвездии Рыбы…» Но две тысячи лет назад могли говорить: «Мы находимся в созвездии Овна». Из-за прецессии день весеннего равноденствия смещается относительно созвездий, наступая все раньше и раньше. «Предварение равноденствия». За две тысячи лет должно переместиться от Овна до Рыб.

Этой шкалой времени пользовались исследователи, пытаясь установить давность Зодиака в Дендерах. Художники, естественно, изображали на стене то, что видели тогда звездочеты на небе. Потому исследователи искали среди символов росписи тот, который мог бы означать равноденствие. Искали, с каким же символом созвездия он связан. Все дело в том, чтобы правильно расшифровать язык древних знаков, понять значение их чередований. Остальное довершает математика. Расчеты и показывали: десять тысяч лет назад. А то и больше.

Почобут сам все проверяет. Производит свою расшифровку, ищет свое толкование места и порядка символов. Изучает уровень астрономических знаний древних египтян. Более поздние античные описания неба. Старинные звездные атласы. И выстраивает свою логику объяснений. Он приходит, например, к убеждению, что день равноденствия обозначался на росписи не ладонью с пятью пальцами, как принимали многие. Это должно скорее соответствовать солнцестоянию. А день равноденствия — другой символ. Тоже несколько похожий на ладошку, но как бы юную, маленькую и нежную. Воплощение весны. Он обращает также внимание на роль женской фигуры с пшеничным колосом в руках. Дева плодородия. Символ, имеющий особое значение.

Так ведет он постепенно цепь рассуждений, которая приводит к другому расчету. И у него получается. Возраст дендерского Зодиака всего лишь в пределах между 638 и 533 годами до рождества Христова. Математически среднее — 585. Значит, чуть более двух тысяч лет назад. Это уже совсем другая эпоха, чем утверждает большинство авторов. Уже не древний Египет, а позднее эллинистическое время, наука Птолемеев. Время частичных перестроек храма по греческому образцу, что отметил еще в своей тетрадке Франсуа Денон. И время новой росписи на стенах.

Он глядит на свой итог вычислений — и, надо сознаться, испытывает чувство двойного удовлетворения. Его вывод ученого оказался на сей раз в согласии с его христианской добродетелью.

Но… Опять «но»! Он опирался в своем исследовании на явление прецессии. Вращение Земли. А что же на этот счет говорит его христианская добродетель? Он сам себя должен все время допрашивать. Уйти некуда.

Мемуар «О давности Зодиака в Дендерах» Мартина Почобута вызвал разное к себе отношение. Кто-то с ним согласился. Кто-то счел его доводы малоубедительными. А нашлись и такие, что и вовсе отозвались: это он ловко подстроил свой расчет, чтобы сохранить церковную хронологию. Ну да, католический дух, иезуитские корни…

Как мало надо было знать Мартина Почобута, чтобы бросить такое подозрение! Он мог уступить грубой силе, умолчать перед ней о научной истине. Но сознательно искажать, подстраивать научный вывод… Не приведи господи!

Истина. В том-то и была его главная вера.

…Во Франции Жозеф Лаланд участвует в составлении «Словаря безбожников». Многие явления, считавшиеся божественными, получают под его пером простое и ясное научное объяснение. Жозеф, Жозеф, если бы ты знал, в каких мучительных противоречиях живет твой старый друг Мартин Почобут!

Небо без звезд

Комета! К нам летит комета! — известие, которое вряд ли кого может оставить равнодушным. Смятение чувств, ожидание чего-то, великих бед, а может, и нечаянной радости. Само предупреждение свыше.

А для астрономов — небесное тело, вестник далеких звездных миров, залетевший в нашу солнечную систему, лавирующий между силами тяготения, описывая свои растянутые эллипсы или параболы и даже гиперболы, уносящие комету от солнца к солнцу, от одних звезд к другим. Светящийся клубок, распушивший светящийся, слегка изогнутый шлейф. Есть отчего смутиться человеческой душе.

Помнится история, разыгравшаяся во Франции лет двадцать назад. В небесах появилась комета. Жозеф Лаланд должен был прочесть доклад о ней на публичном заседании Парижской академии наук. В нем говорилось, что, подходя близко к Земле, комета может вызвать в атмосфере и на море некоторые возмущения. Расторопные журналисты поспешили оповестить об этом в газетах. Что поднялось! Паника в стране — всемирная катастрофа! Набожные люди бросились к архиепископу парижскому с просьбами объявить молебствие о спасении. Дом Лаланда подвергся осаде встревоженной толпы, требующей разъяснений. Лаланд должен был спешно опубликовать свой доклад, приведя пример для всеобщего успокоения: три года назад комета столкнулась со спутниками Юпитера… И спутники остались невредимы, а комета, напротив, сама уничтожилась, рассеялась при столкновении, — так тонка, воздушна ее материя.

Вольтер, конечно, не замедлил воспользоваться этой историей, чтобы еще раз осмеять невежество и суеверие обывателей. Необразованных… и «образованных». И все же всякий раз появление новой кометы — событие.

Почобут лежал больной в доме для престарелых профессоров, куда он перебрался в последний год, передав руководство обсерваторией Яну Снядецкому. Получив известие о приближении кометы, заставил себя встать. Его везут в коляске к университету, в обсерваторский дворик. Ян Снядецкий и младший наблюдатель подхватывают под руки и почти вносят наверх, на смотровую площадку, — увы, по официальной широкой лестнице. Укладывают на пол на тюфячок, подперев голову подушками. Прилаживают низко над ним на треноге зрительную трубу, чтобы он мог смотреть, не поднимаясь. Его старую, первую, любимую трубу. Раздвигают ставни.

Так наблюдает он появившуюся комету, лежа, напрягая последние силы. И радость, почти детская радость освещает его морщинистое лицо. Еще один его звездный час!

Наконец, откинув голову на подушки, тихо сказал:

— Это за мной…

Когда его свели вниз, невольно потянулся к своему директорскому кабинету. К его бывшему кабинету. Медленно оглядел с порога. Большой письменный стол, за которым уже не он работает. Две малозаметные дверцы в стене, ведущие на узкие винтовые лестницы, по которым ему уже не подниматься. За стеклом в шкафу — длинная шеренга толстых томов с одинаковыми корешками: журналы наблюдений Виленской обсерватории. За все годы, что был он здесь наблюдателем и директором. Тридцать с лишним томов. Неплохое наследие. Сейчас к этому прибавится еще одна страница, увы, не им написанная. Прохождение кометы. Октябрь 1807 год.

Слабо кивнул и повернулся.

…В его квартиру в доме для престарых профессоров стали наведываться молчаливые фигуры в скромной темной одежде. Такие чуют всегда, где может быть жертва. О чем говорят там, за закрытой дверью?

Его одолевают гнетущие мысли. Он слишком стар, немощен, на пороге уже восьмидесяти. Негоден больше к научной деятельности. Вероятно, он всем уже в тягость. Страшат перемены, которые он не может принять. Жозеф Лаланд прислал признание: «Зрелища неба кажутся нам доказательством существования бога. Так я думал в 19 лет. Сегодня я вижу только материю и движение». А он, Почобут, не в состоянии ему на это ответить. Да и что ответить?

Он объявляет о своем решении. Вероятно, принятое не без помощи тех молчаливых посетителей. Удалиться от соблазнов мира сего. В тихое уединенное место. За пределами Литовского края, за Двиной, лежит небольшое селение Динабург, или иначе — Даугавпилс. Там в монастырских стенах Орден иезуитов все еще держит одну из своих сохранившихся коллегий. Туда и решил он укрыться на последний покой. Переезд, похожий на бегство.

Решение, которое удивило одних, огорчило других и вызвало радость злорадства у третьих. Экс-иезуит возвращается в прежнее лоно!

После попыток отговорить от этого шага Ян Снядецкий провожает сам своего учителя. По дороге пришлось сделать на два дня остановку в каком-то хуторе — так плохо стало беглецу. Но он настаивает следовать дальше. Наконец Динабург, и монастырские ворота поглотили королевского астронома Мартина Почобута.

Но уж такую ли безгласную жертву получили отцы-иезуиты? Едва оправившись от переживаний переезда, он уже диктует проект новой системы преподавания в школах, которая отвечала бы больше, по его мнению, потребностям жизни. Предлагает испробовать эту систему в здешней коллегии. Увы, он пишет с горечью Яну Снядецкому: иезуиты отвергли этот план. Его последняя размолвка с отцами ордена. В утешение он пробует снова писать в одиночестве стихи на латыни.

Дальше уже ничего не было. Сводчатый потолок его кельи навис над ним небосводом без звезд.

— Вы и теперь думаете, что это всего лишь далекое прошлое? — спросил мой спутник.

Нет, так я не думаю. Почобут против Почобута. Соблазны «мирного договора»… Солнце совершает свой вечный круг.