1

В историческом очерке я указывал, что к началу XVII столетия лидерство в науке перешло к Франции. Это утверждение нуждается в разъяснении. Дело в том, что в это время страна испытывает многочисленные социальные и политические ограничения, связанные со все возрастающим упрочением абсолютизма, и этот процесс сковывает любое выражение новых идей, в равной мере в политике и науке. Если сравнивать положение во Франции и ее научные достижения с другими странами Европы, то картина будет весьма схожей, и вроде бы нет оснований считать, что Франция находится впереди. Действительно, в Италии гений Галилея еще в полном расцвете, рядом с ним выдающийся математик Кавальери, работы которого, без всякого сомнения, можно считать важным вкладом в нарождающееся исчисление бесконечно малых, в Германии — довольно многочисленная, хотя и разрозненная, группа замечательных ученых во главе с Кеплером, в Англии — Гильберт, Бэкон и Гарвей.

Тем не менее для приведенного утверждения имеются веские основания. Это, во-первых, существование особой интеллектуальной атмосферы, которая в силу политического и национального единения проявлялась во Франции повсюду, и, во-вторых, тот факт, что именно французу удалось к середине столетия создать систему натуральной философии, способную заменить старое аристотелевское представление о мироздании. И хотя Декарт большинство своих произведений создал не во Франции, а в Голландии, нет причин сомневаться в том, что истоки его великих достижений лежат во французской культуре и французской научной традиции.

Что же можно сказать об этой традиции и о той интеллектуальной атмосфере, которая сложилась во Франции (в отличие от других стран)? В каком-то смысле процесс, происходящий во Франции, был схож с тем, который имел место в Италии XVI в., когда новая наука начала возникать в кружках ученых нового толка в городских республиках и при дворах просвещенных государей, только во Франции подобные кружки возникали в домах состоятельных горожан и аристократов, которые должны были проявлять большую изобретательность в поиске защиты у властей предержащих от самих этих властей.

Необходимость в такой защите была очевидна. Абсолютизм установил неусыпный надзор за любым проявлением свободомыслия. В 1604 г. специальным декретом короля предписывалось, чтобы экземпляр каждой новой книги присылался в Королевскую библиотеку для прочтения ее чиновником, выполнявшим функции цензора, хотя так и не называвшимся. Но уже в 1623 г. была создана государственная цензура как институт: каждая новая книга должна была быть представлена в цензурную палату, которая стала контролировать всю книжную торговлю. Любой издатель, желавший продавать ту или иную книгу, должен был получить на это разрешение палаты, причем это разрешение выдавалось лишь на определенный срок. При этом введение государственной цензуры никоим образом не отменяло цензуру церковную, которая осуществлялась теологическим факультетом Сорбонны и действовала к тому времени уже около столетия. В 1629 г. во главе цензурной палаты был поставлен министр юстиции и бюрократическая процедура проверки была еще более ужесточена. Когда Декарт в 1637 г. решил опубликовать свое «Рассуждение о методе», его рукопись была затребована самим Сегиром — министром юстиции при Людовике XIII и Людовике XIV, одним из покровителей Французской академии.

Тем не менее государственный надзор за умами при всей жестокости не был вездесущим: он касался главным образом печатных изданий. Государственная полиция, к счастью, не была тогда столь многочисленна и столь изощрена, чтобы предотвратить контрабандную перепечатку и распространение запрещенных книг. Чтение рукописей и частные разговоры не преследовались, если внешне люди сохраняли видимость подчинения тем правилам, которые были установлены в государстве и обществе. Частный дом и частные собрания для французских интеллектуалов начала века стали тем центром, вокруг которого сосредоточивалась их деятельность. Такие кружки были прямыми наследниками собраний гуманистов XVI столетия, но теперь их интересы переместились от классической филологии к науке. «Достаточно взглянуть на переписку всех этих людей, чтобы увидеть, что республика писателей превратилась в республику ученых, члены которой гордились своими познаниями в математике, астрономии и музыке, а не познаниями в классической филологии и которые интересовались в первую очередь историей собственной страны, а не теологическими спорами» [1, с. 186].

Отличительной чертой французской общественной жизни начала XVII столетия была организация или, скорее, расцвет таких научных кружков. Они росли как грибы после дождя не только в самом Париже, но и в провинции: в Лиможе, Каоре, Дижоне, Провансе и в других местах. Наиболее замечателен из них кружок Никола-Клода Фабри де Пейреска, знаменитого коллекционера и ученого из Прованса. Пейреск был состоятельным человеком, и его дом в Э служил приютом для любого, кто хотел заниматься наукой. В своем доме, а также в загородном имении Пейреск хранил манускрипты, собрания монет и разных других редкостей, он устроил домашнюю обсерваторию и побуждал своих гостей к занятию астрономией. Пейреск переписывался со всей Европой, и именно в его доме нашел убежище Кампанелла, бежавший из Италии. Один из французских писателей того времени дает ему такую характеристику: «Это человек, которому нет равных в Европе по обходительности и доброте, а также по мудрости и интересу к изящным вещам и знанию всего, что происходит в мире. Нет области или крупного города, в котором у него не было бы корреспондентов и где он не знал или не обладал бы чем-нибудь замечательным и редким — посредством людей заслуженных и образованных, с которыми он обменивался письмами, или же посредством людей, которых он содержал в этих местах для этой самой цели. Таким образом, его кабинет является самым интересным в Европе, библиотека содержит как печатные издания, так и рукописи» [1, с. 189].

Деятельность Пейреска является также прекрасным примером того, как была налажена связь между учеными (и вообще людьми, которые интересовались наукой) в то время, когда еще не существовало научных журналов. Пейреск сам, можно сказать, был таким журналом, если учесть, что он переписывался с более чем 500 корреспондентами во всем мире от Алеппо и Дамаска до Гамбурга и Лондона — в то время он был одним из наиболее известных в Европе людей.

В Париже в 20—30-е годы XVII столетия существовал целый ряд замечательных обществ. Одним из них был кружок, собиравшийся ежедневно в библиотеке знаменитого историка и члена парламента Жака Огюстена де Ту. После смерти де Ту в 1617 г., согласно его завещанию, библиотека перешла к братьям дю Пюи, и потому этот кружок часто назывался Пюитанской академией. Библиотека постоянно пополнялась, и ко времени, когда братья дю Пюи стали ее владельцами, она была лучшей библиотекой Парижа, превосходя даже Королевскую библиотеку. В Пюитанской академии ежедневно не только проходили дискуссии, но и ставились эксперименты, хотя математика и астрономия не привлекали столь пристального внимания ее членов, как философия и история.

Другим важным местом собраний ученых людей был кружок Мерсенна. Монах-минорит Марен Мерсенн был большим любителем и знатоком точных наук, два раза в неделю в его келье в Пале Ройяль собирались друзья, разделявшие его увлечения, а с 30-х годов эти собрания стали еженедельными. Вскоре они приобрели большую известность, в первую очередь благодаря научному авторитету участников, а среди них можно назвать Этьена Паскаля, его сына Блеза, Дезарга, Роберваля, Гассенди и, наконец, Декарта, когда тот приехал в Париж. Кружок Мерсенна состоял более чем из 100 человек, и часто его покои в Пале Ройяль не могли вместить всех желающих. В отличие от Пюитанской академии здесь занимались в основном математическими науками, а также философией, но лишь в той мере, в какой она была непосредственно связана с математическими проблемами. Роль Мерсенна в начальном развитии научных сообществ XVII в. была уникальной: не будучи ученым высокого класса, он тем не менее был прекрасным координатором, стимулировавшим решение многих важных научных проблем и способствовавшим обмену мнениями между людьми, важность которого в ряде случаев трудно переоценить, как, например, в споре между Гассенди и Декартом.

Двойственность и конформизм, столь характерные для французских интеллектуалов XVII в. (эта ситуация также напоминает несколько более раннюю эпоху в Италии — достаточно вспомнить хитроумное лавирование, которое было свойственно Галилею) , отчетливо видны и в поведении Мерсенна. Этот умный монах внимательно следил за изменением политической ситуации в стране — решительно осудивший Кампанеллу и Галилея, он тем не менее продолжал штудировать Коперника, читать и перечитывать Галилея и после процесса 1633 г. Независимость его суждений, хотя и не высказываемая открыто, была широко известна, и это в высшей степени способствовало популярности и авторитету его кружка.

Как видим, даже в этом кратком рассказе об интеллектуальной атмосфере, существовавшей во Франции в первой половине XVII в., можно проследить основные тенденции развития общественной жизни применительно к науке. Свободомыслие, как бы оно ни ограничивалось государственными институтами, получило широкое распространение. Под свободомыслием понималась свобода творчества и высказываний по всем вопросам религиозной, политической и научной жизни, причем наука в этом процессе приобретала все более существенный вес. Может показаться, что государство как бы удовлетворялось внешними признаками послушания, не слишком заботясь (или не имея для этого возможности) о действительном завоевании умов и сердец. Важно подчеркнуть, что этот процесс приобрел национальный характер, и ему не в силах были противостоять даже те, кому принадлежала власть в стране. Кто же был организатором многочисленных кружков, насаждавших в стране свободомыслие? Это были священники, высокопоставленные государственные чиновники и лишь в последнюю очередь ученые-профессионалы. Занятие наукой было окружено атмосферой почитания, и не в малой степени в силу того, что это было одним из каналов образования национального государства.

Хотя престижность занятия наукой стояла достаточно высоко почти во всех европейских странах и почти везде ученые сталкивались с одинаковыми трудностями в поисках безопасного пристанища и возможности открытого и безопасного выражения своих мнений, в Голландии и Англии обстановка была более либеральной. Недаром француз Декарт предпочитал жить и работать в Голландии, а о Франции говорил, что он не жалеет о том, что жил там, но счастлив, что уехал оттуда, потому что во Франции наиболее заслуживающими жалости кажутся ему те, кто обнаруживает наиболее блестящие способности.

Первая половина XVII в. прошла под знаком борьбы между двумя королевскими домами — Бурбонов и Габсбургов. Еще до того как разразилась Тридцатилетняя война, католическая лига нашла себе покровителя в лице испанского короля, а Генрих IV Бурбон стал тайным союзником протестантской унии и уже намеревался было вступить в открытую борьбу против Габсбурга, когда был убит фанатичным католиком Равальяком. Сын Генриха Людовик XIII (1610—1643) вступил на трон, когда ему было всего 9 лет, и вначале казалось, что политике его отца положен конец вследствие происпанских действий его матери Марии Медичи, но с достижением королем совершеннолетия (т. е. 14 лет) все вернулось на круги своя.

В 1624 г. фактическую власть в стране взял в свои руки кардинал Ришелье, основные усилия которого были направлены на усиление абсолютизма в борьбе как против феодальной аристократии, так и против гугенотской политической организации. После взятия Ла Рошели он отменил все политические привилегии гугенотов, следовавшие из Нантского эдикта, что означало государственное объединение севера и юга Франции. Будучи в основе консерватором, Ришелье был гибким и умным политиком, сумевшим подчинить своему диктату не только «людей мантии», но и «дворянство шпаги»; ему хватило дальновидности учесть возрастающие интересы буржуазии, в отношении которой он проводил меркантилистскую политику. В международных отношениях он был продолжателем линии Генриха IV, стремясь всеми возможными способами ослабить влияние Габсбургов. Вначале он тайно помогал протестантам в Германии и других странах, а в 1635 г. Франция открыто вступила в Тридцатилетнюю войну, возглавив антигабсбургскую оппозицию. Ришелье умер в 1642 г., а Людовик XIII пережил его меньше чем на год.

Правление Людовика XIV (1643—1715) представляет собой кульминацию абсолютизма во Франции. Его крылатая фраза «Государство — это я» (L' etat с'est moi!) лучше всего выражает позицию тщеславного эгоцентризма, которая в течение полувека определяла во Франции политическую и общественную жизнь. После смерти в 1661 г. Мазарини, ученика и преемника Ришелье на посту первого министра, Людовик взял бразды правления в свои руки. Будучи в юности королем лишь номинально, он решил теперь не делить ни с кем власть, но оказался при этом достаточно осмотрительным, чтобы обзавестись надежными и талантливыми помощниками, среди которых самым выдающимся был, безусловно, Жан Батист Кольбер (1619—1683). Сын богатого купца, Кольбер быстро сделал блестящую карьеру, став при Людовике генеральным контролером финансов, т. е. фактическим руководителем финансовой политики короля. Кольбером было немало сделано для укрепления экономической мощи Франции, развития ее торговли и промышленности. Он снизил налоги на крестьянство, одновременно повысив косвенные налоги, которыми облагалась в основном городская буржуазия, кроме того, он уничтожил внутренние пошлины, значительно увеличив таможенные тарифы, стимулируя тем самым сбыт французских товаров в самой стране и их экспорт. При Кольбере государство субсидировало организацию крупных централизованных мануфактур, ставших фундаментом капиталистического производства, поощряло создание торговых компаний, строительство флота, наконец, были созданы первые французские колонии в Индии, Африке и Северной Америке.

Значительных успехов Людовик XIV добился и во внешней политике. Умело лавируя между Англией, Швецией и немецкими государствами, он сумел захватить испанские (южные) Нидерланды, Эльзас и Франш-Конте. Ко времени нимвегенского мира в 1678 г. Людовик XIV обладал самой многочисленной и наилучшим образом организованной армией в Европе, которой командовали выдающиеся полководцы. Авторитет Франции как мировой державы достиг к этому времени своего апогея.

Однако могущество Людовика сказывалось самым печальным образом на общественной жизни. Свобода мысли, справедливость и религиозная терпимость были изгнаны из страны. Решающее влияние на интеллектуальный климат приобрели иезуиты, которые использовали короля в качестве орудия самой жестокой католической реакции. В результате в 1685 г. был уничтожен Нантский эдикт, и десятки тысяч протестантов были вынуждены бежать в соседнюю Голландию, Германию или Англию.

Огромные суммы, которые тратились королем на содержание армии и двора, бесчисленные захватнические войны, в особенности война за испанское наследство, истощили и подорвали экономические ресурсы страны, так что к концу царствования Людовика XIV Франция потеряла былое могущество и уже не могла претендовать на первые роли в мировой политике.