6

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Обсуждение приливов и их роли в утверждении теории Коперника играли важнейшую, если не самую важную, роль в истории написания «Диалога». Сейчас достоверно известно, что первоначально книга имела название «Диалог об отливах и приливах на море»: рукопись именно с таким заголовком Галилей привез в Рим в 1630 г. Свидетельство этому можно найти в сохранившемся письме Никколо Риккарди, доверенного лица папы к главному инквизитору Флоренции [20, 19, с. 327]. Очевидно, по требованию церковных властей (а вполне вероятно, что рукопись Галилея подверглась переработке по прямому указанию самого Урбана VIII) следовало изменить вступление, а также порядок повествования, не говоря уже о том, что необходимо было поправить и исключить множество мелких несоответствий первоначального замысла с окончательным текстом. Тем не менее одно из таких несоответствий осталось незамеченным, и сам этот факт говорит в пользу того, что первоначальный замысел был иным. Суть неувязки заключается в следующем. В конце вступления, адресованного «благоразумному читателю», говорится, что три высокоученых синьора «приняли мудрое решение собраться как-нибудь вместе и, отрешившись от всяких других дел, заняться более последовательно рассмотрением чудес творца на небе и на земле» [16, I, с. 103]. Но поразительно, что свою первую беседу в Первый день Сальвиати начинает словами, идущими вразрез с только что процитированным высказыванием: «В заключение вчерашней нашей беседы мы решили, что нам следует сегодня рассмотреть, насколько возможно тщательнее и подробнее, существо и действительность тех естественных оснований, которые до сего времени приводились, с одной стороны, защитниками позиции Аристотеля и Птолемея, а с другой — последователями коперниковой системы» [16, I, с. 105].

Если судить по словам Сальвиати, то беседы уже велись, и на самом деле это вовсе не литературный прием, как это считают комментаторы русского перевода [16, I, с. 609]! Куда более разумно предположить, что это результат поспешной перекомпоновки книги, работы, которая наверняка имела место. Более того, вполне вероятным является предположение, что «вчерашний» день был посвящен обсуждению того, какие действия Природы являются наиболее удивительными и заслуживающими внимания; в результате собеседники остановились на явлении приливов, которое, по мысли Галилея, могло бы служить неоспоримым доводом в пользу движения Земли. Дальнейшие детальные рассуждения, составляющие содержание первых трех дней-глав печатного текста «Диалога», есть не что иное, как прелюдия к рассмотрению этого главного феномена, доказывающего истинность коперниканского учения. Недаром Сальвиати в конце Третьего дня заключает: «И так как мне кажется, что за эти три дня мы достаточно долго рассуждали о системе Вселенной, то теперь наступило время перейти к главному вопросу, с которого начались наши рассуждения: я говорю о морских приливах и отливах, причину которых, как кажется, можно с большей вероятностью отнести к движениям Земли» (курсив мой. — В. К.) [16, I, с. 506]. Следовательно, не только свидетельства современников указывают на то, что «Диалог» был первоначально задуман и написан как книга о приливах, но и сам текст переделанной книги дает этому ясное подтверждение.

Папа УРБАН VIII

С историей написания и переделки текста «Диалога» связана наиболее драматическая глава жизни Галилея, которая до сих пор представляет тайну для историков. Цепь событий, последовавших после опубликования «Диалога», общеизвестна. Галилей получил строгий приказ явиться в Рим на суд инквизиции, в результате которого его книга «Диалог» была запрещена, а сам он был приговорен к пожизненному заключению после унизительной процедуры отречения от коперниканского учения и покаяния. Все это, случившееся с Галилеем, вызывает недоумение даже с точки зрения ортодоксальной католической законности.

Во-первых, «Диалог» как таковой не мог рассматриваться в качестве предмета обвинения, потому что книга прошла тройную цензуру и получила разрешение на публикацию от всех возможных авторитетов, включая Никколо Риккарди, магистра Святейшего дворца, а, кроме того, обсуждение теории Коперника вовсе не считалось ересью. На самом деле эдикт 1616 г. не запрещал книгу Коперника «О вращении небесных сфер», в нем было четко указано, что разрешение на ее публикацию временно задержано вплоть до исправления, причем эти исправления должны были коснуться не научной сути, а теологических импликации. Обо всем этом церковные власти были прекрасно осведомлены: как сказал Урбан III флорентийскому послу в Риме Никколини, существует много католических догматов, однако неподвижность Земли в центре Вселенной не является одним из них [20, XIV, с. 391—393].

Итак, не публикация «Диалога» и не его содержание послужили действительной причиной инквизиционного процесса над Галилеем в 1633 г.; историки науки полагают, что истинной причиной был гнев папы Урбана VIII, который теперь вдруг узнал, что когда Галилей около десяти лет назад приезжал в Рим, чтобы поздравить своего старого друга Маффео, кардинала Барберини, с избранием на престол св. Петра, то Галилей был с ним недостаточно откровенен в разговорах, касавшихся теории приливов и возможной публикации книги на эту тему.

Однако более детальное рассмотрение этого вопроса нимало не проясняет дела, поскольку непонятно, что именно в поведении Галилея могло так оскорбить Урбана VIII, чтобы тот из его искреннего друга и почитателя мог превратиться во врага и преследователя. Формально, как полагают, причина папского гнева коренилась в том, что Галилей скрыл от него, что в 1616 г. генеральным комиссаром инквизиции в присутствии кардинала Беллармина и других лиц ему было предписано никогда впредь не обсуждать учение Коперника, письменно или устно, под страхом тюремного заключения. Когда в августе 1633 г., 17 лет спустя, Галилей предстал перед судом инквизиции, ему было предъявлено обвинение в нарушении именно этого предписания, а не обвинение, связанное с содержанием «Диалога» как таковым.

Современные биографы Галилея считают, что это обвинение было абсолютной неожиданностью прежде всего для папы, гнев которого, по свидетельству тосканского посла, не имел пределов. Урбан не мог простить своему старому другу не столько сам факт нарушения, сколько неискренность и утаивание столь важного происшествия, о котором, по его убеждению, Галилей обязан был ему сообщить в то время, когда вопрос о публикации «Диалога» только обсуждался, а возможно, и много раньше. Психологически такое объяснение может считаться весьма вероятным, особенно если учесть необузданный характер Урбана, который самым большим грехом считал нелояльность по отношению к себе.

Однако поведение Галилея, опять-таки психологически, совершенно несовместимо с такой версией: в то время как папа, а за ним и герцог Тосканский были буквально вне себя от ярости, Галилей оставался совершенно спокоен и как будто бы не придавал этому никакого значения. У него для этого были веские основания, и чтобы во всем этом разобраться, следует возвратиться на 20 лет назад.

Распространение учения Коперника в Италии постоянно наталкивалось на жестокое сопротивление наиболее влиятельного и вместе с тем наиболее реакционного крыла католицизма — ордена доминиканцев. В отличие от соперничавшего с ними ордена иезуитов (которые строили свою стратегию на стремлении к овладению научным знанием и на большей терпимости к новому в рамках католического вероучения) доминиканцы слепо «следовали метафизике св. Фомы и смотрели с подозрением на любое новшество, даже если оно было чисто астрономическим. Поэтому, в частности, они были так настроены против Галилея, который рассматривал теорию Коперника не только как поворотный пункт в астрономии, но и во всей новой науке. Другими словами, в период, который мы рассматриваем, доминиканцы представляли собой арьергард ультраконсервативных и реакционные элементов католицизма. И не случайно, что первые, наиболее невежественные и наиболее непримиримые противники Галилея принадлежали к этому ордену» [12, с. 76—77].

В конце октября 1612 г. доминиканец Никколо Лорини впервые выступил против Галилея и его сторонников, однако его обвинения были завуалированы и имя ученого не было названо. К тому же он вскоре прислал Галилею оправдательное письмо, в котором уверял, что против него персонально он ничего не имеет. Как показывают дальнейшие события, Лорини просто лгал, а причиной его реверансов был страх перед Галилеем, который имел могущественных покровителей как среди церковных иерархов, так и среди светских государей, и в первую очередь к нему благоволил Козимо II, «умник и практик, знавший цену Галилею» [22, с. 117]. Но с годами ситуация ухудшалась, и в 1614 г. доминиканец Томмазо Каччини выступил с новыми нападками на Галилея. Свою рождественскую проповедь, в которой он утверждал, что математика является дьявольским искусством и представляет серьезную опасность для веры, Каччини закончил словами из Деяний апостолов: «Мужи Галилейские, что вы стоите, глядя на небо?» По евангельскому преданию, с такими словами ангелы обратились к жителям Галилеи, желая внушить им, что Иисус, свидетелями вознесения которого они были, больше уже виден не будет. В проповеди Каччини эта фраза звучит каламбуром — он как бы передает сторонникам Галилея божественный наказ не предаваться еретическим занятиям астрономией.

Две недели спустя Лорини послал донос на Галилея, на этот раз прямо обвиняя Галилея в опасных заблуждениях, высказанных в письме Бенедетто Кастелли, и призывая церковные власти принять меры, чтобы «малая ошибка в начале не превратилась в большую ошибку в конце». Как только донос Лорини был получен святейшей канцелярией, немедленно началось расследование, которое проходило в обстановке строгой секретности. Первые результаты расследования говорили в пользу Галилея; в его письме Кастелли не было найдено ничего серьезного, и дело вроде бы должно было быть прекращено, однако вскоре ему был дан новый импульс: 12 марта 1615 г. сам Каччини, появился в Риме, чтобы свидетельствовать против Галилея.

К этому времени Галилей понимал всю опасность, которая ему грозила, он понимал также, что Лорини и Каччини лишь инструменты в руках большой и могущественной партии, в которой доминиканцы играют ведущую роль. Поэтому он обратился с письмом к кардиналу Дини с просьбой о поддержке со стороны иезуитов — давних соперников доминиканцев в борьбе за определяющее влияние в церкви. Борьба иезуитов и доминиканцев отражала более широкий социально-политический конфликт, связанный с противоборством Испании и Франции на международной арене. В Италии существовали две влиятельные политические партии — французская и испанская, причем с первой были связаны иезуиты, а со второй — доминиканцы. К французской партии принадлежала и аристократическая семья Барберини (а в их числе кардинал Маффео, будущий папа Урбан VIII), которые были друзьями Галилея.

Ситуация, определяемая закулисной войной, становилась все напряженнее, и Галилей в декабре 1615 г. решает отправиться в Рим, чтобы самому убедить влиятельных церковных вельмож в преимуществах коперниканской теории. Но тем временем разбирательство его дела приняло неожиданный оборот: церковники занялись не Галилеем персонально, как того желал Каччини, но самим вопросом о допустимости гелиоцентрической доктрины. В феврале 1616 г. святейшая канцелярия представила на рассмотрение теологов два суждения, относительно которых им следовало высказаться:

1) Солнце является центром мира и не участвует ни в каком местном движении;

2) Земля не является центром мира и не неподвижна, но движется как целое, а также участвует и в суточном движении.

24 февраля комиссия из одиннадцати теологов — квалификаторов инквизиции — постановила, что первое предложение является глупым, с философской точки зрения — абсурдным, а с формальной — еретическим. Относительно второго предложения было принято, что оно столь же философски абсурдно, как и первое, но с теологической точки зрения не является еретическим, а представляет собой заблуждение в вере. Ответ комиссии был на следующий день передан в святейшую канцелярию, а затем в конгрегацию индекса, в результате чего декретом 5 марта книга Коперника была «задержана» вплоть до исправления.

Такой исход событий означал явную победу реакции, но Галилей избежал открытого осуждения и запрещения каких-либо своих сочинений благодаря защите со стороны влиятельных покровителей. Тем не менее в покое его не оставили. 25 февраля 1616 г. папа Павел V приказал кардиналу Беллармину призвать к себе Галилея и увещевать его оставить осужденное теологами мнение о движении Земли и неподвижности Солнца, что тот не замедлил сделать и уже 3 марта на заседании конгрегации инквизиции сообщил, что он увещевал Галилея, который со всем согласился. Однако через некоторое время до Галилея дошли слухи о том, что он подвергался судебному преследованию со стороны инквизиции, в результате чего был принужден отречься от своих воззрений, и на него наложено церковное покаяние. Обеспокоенный Галилей тотчас обратился к Беллармину с просьбой о помощи, и кардинал в ответ прислал ему следующий документ:

«Так как мы, Роберт, кардинал Беллармин, услышали, что синьор Галилей подвергся клевете и ему приписали, что он перед нами отрекся, а также что на него было наложено спасительное покаяние, то, стремясь к засвидетельствованию истины, заявляем: вышеназванный синьор Галилей ни перед нами, ни перед кем-нибудь другим здесь в Риме, ни также, поскольку мы это знаем, в другом месте не отрекался от какого бы то ни было своего мнения или учения и на него не было возложено ни спасительного покаяния, ни чего-либо другого в этом роде; ему лишь было объявлено сделанное Господином нашим и опубликованное священной конгрегацией индекса постановление, в котором сказано, что учение, приписываемое Копернику, что Земля движется вокруг Солнца, Солнце же стоит в центре мира, не двигаясь с востока на запад, противоречит Священному писанию, поэтому его нельзя ни защищать, ни придерживаться. В свидетельство чего мы написали и подписали настоящее нашей собственной рукой 26 марта 1616 года. Вышеназванный Роберт, кардинал Беллармин» [22, с. 210].

Галилей взял с собой этот документ, уезжая во Флоренцию, хранил его в течение многих лет, а когда его в январе 1633 г. заставили отправиться в Рим, он захватил с собой копию свидетельства Беллармина, и, как выяснилось, не напрасно.

Когда Галилей прибыл в Рим; ему пришлось ждать еще два месяца, пока 12 апреля не началось слушание его дела. Это время он жил во дворце тосканского посла и был относительно спокоен. Действительно, если его вызов связан с «Диалогом», то с точки зрения закона максимум того, что могут сделать папские власти, это изъять тираж из продажи, поскольку книга прошла официальную цензуру, и автор в таком случае осужден быть не может; если же это отголоски давних лет, то у него есть оправдательное письмо Беллармина. Но того, что ему было предъявлено на первом же допросе, он никак не мог ожидать при всей своей проницательности и предусмотрительности. А случилось то, что комиссар инквизиции, доминиканец Винченцо Макулано, прочел ему текст протокола инквизиции от 26 февраля 1616 г., который гласил:

«Во дворце пресветлейшего кардинала Беллармина, именно в его приватных покоях, упомянутый пресветлейший господин кардинал, после того как был приглашен и предстал перед его светлостью вышеозначенный Галилей, и в присутствии достопочтенного брата Михаила, Ангело Сегеция де Лауда из ордена доминиканцев, генерального комиссара святого судилища, увещевал вышеназванного Галилея в ошибочности указанного мнения в том, чтобы он его оставил, и вслед за тем в моем и свидетелей присутствии, а также в присутствии того же пресветлейшего господина кардинала вышеупомянутый отец комиссар вышеупомянутому, доселе здесь же находившемуся и приглашенному Галилею предписал и повелел от собственного имени святейшего Господина нашего папы и всей конгрегации святого судилища, чтобы он от вышеупомянутого мнения, что Солнце — центр мира и неподвижно, а Земля же движется, совершенно отказался и в дальнейшем каким бы то ни было образом его не придерживался, его не преподавал и его не защищал ни устно, ни письменно, в противном случае против него будет возбуждено дело в святом судилище. С этим предписанием оный Галилей согласился и обещал повиноваться» [22, с. 126].

Кардинал БЕЛЛАРМИН

Галилей очень скоро понял, чем грозит ему этот документ. Если предположить, что все описанное в протоколе действительно имело место, то нет сомнения в том, что в «Диалоге» он «каким-то образом преподавал» коперниканскую доктрину, и нельзя сказать, что он от нее «совершенно отказался». Далее, как видно из протокола, дело не ограничивается отеческим внушением, как это следовало бы из свидетельства Беллармина, но налицо строгий приказ, приговор, грозящий в случае нарушения судом. Отсюда следует, что даже не публикация «Диалога», а само создание этой книги является сознательным нарушением приказа инквизиции, что говорит о наличии в действиях автора «злой воли» согласно теории инквизиционного судопроизводства. Обвиняемый, в действиях которого суд обнаруживает наличие злой воли, автоматически объявляется «закоренелым еретиком» и приговаривается к смерти «без пролития крови», т. е. к сожжению на костре.

Неудивительно, что Галилей был ошеломлен — его жизнь внезапно оказалась висящей на волоске, поэтому он решительно отказывается признать протокол инквизиции и в доказательство своей правоты предъявляет свидетельство Беллармина. Теперь приходит очередь инквизиторов удивляться. Подлинность свидетельства не оставляет сомнений, хотя под протоколом отсутствуют подписи присутствовавших, как того требовала официальная процедура.

Без сомнения, предусмотрительность Галилея отчасти разрушила планы обвинения, подготовленного со всей методичностью и тщательностью, — недаром Галилею пришлось ждать два месяца до начала процесса. Инквизиторы не могли и вообразить, что существует документ, подобный тому, который представил Галилей и который сводил на нет всю тщательно отработанную схему.

Дальнейший ход процесса был мучительным для Галилея и нелегким для инквизиторов. Они хорошо понимали, что неподписанный протокол не может считаться столь же доказательным, как и документ, написанный рукой Беллармина, свидетельство которого не подвергалось сомнению. С другой стороны, они уже не могли дать делу обратный ход. Все это прекрасно понимал и сам Галилей. Поэтому он вынужден был согласиться на компромисс: ссылаясь на нетвердость памяти, он признал, что все описанное в протоколе действительно могло иметь место; в свою очередь, инквизиторы не стали рассматривать Галилея «закоренелым еретиком» (что по логике вещей они должны были бы сделать), а признали его лишь «грешником, подлежащим исправлению». Такой исход дела гарантировал Галилею жизнь.

Обстоятельства появления протокола инквизиции от 26 февраля 1616 г. до сих пор неясны. Некоторые исследователи считают, что он является фальшивкой, сфабрикованной в 1632 г., а сам процесс в целом — интригой против Урбана VIII, хитроумно сплетенной испанской партией во главе с кардиналом Гаспаром Борджа, послом Испании при папском дворе и председателем судилища над Галилеем (см. [10, 22]). Однако, уже утверждает С. Дрейк, «неподписанный оригинал протокола был неоднократно подвергнут экспертами тщательному анализу; он не является подделкой, он не был сначала сфабрикован, а затем включен в архивы инквизиции, как привыкли думать некоторые» [29, с. 258]. Как же в таком случае мог появиться этот документ?

Наиболее вероятным представляется следующее объяснение. События, описанные в протоколе, действительно имели место. Комиссар инквизиции Сегицци, присутствовавший при разговоре Беллармина с Галилеем, в нарушение папского предписания прочел Галилею приказ «не придерживаться, не защищать и не преподавать учение Коперника» под страхом сурового наказания. Этот поступок инквизитора был не только бестактным по отношению к Беллармину, в доме которого все происходило, но и абсолютно незаконным. По-видимому, этот демарш и дал повод слухам, в результате которых Галилей обратился к Беллармину за защитой, и тот прислал ему оправдательное письмо. В этом письме Беллармин как бы говорил Галилею, что все сказанное комиссаром инквизиции тот не должен считать имевшим места, а принимать во внимание лишь то, что было сообщено им, кардиналом Беллармином. Галилей так и поступил. Но, к несчастью, в архивах инквизиции сохранился полный отчет о действиях Сегицци. Возможно, из-за вмешательства Беллармина он не был подписан, и Галилей надеялся, что кардинал позаботится изъять его из архивов, но последнего не произошло.

Теперь можно более определенно утверждать, что послужило причиной резкой перемены отношения Урбана VIII к Галилею: папу не столько заботила законность выдвинутого против Галилея обвинения, сколько тот факт, что Галилей скрыл от него в 1624 г., когда речь шла о замысле «Диалога», все обстоятельства разговора с кардиналом Беллармином. Косвенным подтверждением, что конфликт носил глубоко личный характер, служит то обстоятельство, что среди трех кардиналов, отказавшихся подписать приговор Галилею, был Франческо Барберини, племянник Урбана VIII и министр иностранных дел Ватикана.

Но интрига все-таки существовала. В тайной войне, которая велась между Урбаном VIII и сторонниками испанской партии, к моменту публикации «Диалога» позиции папы резко пошатнулись: союз с протестантским королем Швеции после смерти Густава-Адольфа стал бесполезным, Ришелье, его единственный могущественный единомышленник, был серьезно болен, католическая реакция торжествовала в Испании и Германии. По словам современника, «эти события не образумили, а разъярили Урбана VIII, он потерял голову и начал делать величайшие глупости» [20, XIX, с. 278].

Процесс Галилея оказался не только трагической ошибкой самого Урбана VIII: ущерб, нанесенный авторитету католической церкви в результате осуждения Галилея, был столь велик, что она теперь вряд ли могла надеяться оправиться от него.