В XVI-XVII вв.

ОБЩЕСТВО БАКОНГО КАК КЛАССОВОЕ ОБЩЕСТВО

Вопрос об уровне общественного развития у народов доколониальной Африки — одна из наиболее трудных и важных проблем исторического прошлого континента. Не разрешив ее, нельзя правильно оценить место и роль Африки в мировой истории.

Однако решить эту большую общую проблему можно только на базе конкретных исследований по вопросу об уровне развития общественных отношений того или иного народа в доколониальной Африке. Именно в этом заключается и основная задача нашей работы. Что представляло собой общество баконго в XV— XVII вв.? Каковы его основные «характеристики», позволяющие определить уровень общественного развития баконго?

В марксистской историографии нет ни одной работы, затрагивающей эту проблематику. В работах буржуазных историков-африканистов сталкиваются мнения самые противоречивые. Чтобы не быть .голословными, приведем некоторые из них. Один из английских ученых начала XX в., Льюис, писал: «Здесь нет поземельных законов и соответственно нет и крупного частного землевладения ( no landlordism)... и первое лицо, выбравшее кусок земли и пометившее его своей мотыгой, занимает его, пока использует; никаких рент или налогов не требовали» Примерно такое же мнение высказал спустя 50 лет другой английский ученый—Боксер: «Человеческий резервуар, откуда португальцы черпали рабов в Конго и Анголе, был населен народами банту, находившимися на рудиментарной ступени цивилизации... Племенные обычаи и законы регулировали их повседневную жизнь, многие проступки были наказуемы пытками, смертью или рабством. Власть племенных вождей (называемых в Анголе соба или сова) была очень велика и в некоторых случаях абсолютна»^{1208 1209}.

225

Бельгийский ученый ван Винг, не стремясь дать дефиниций общественного строя баконго, подмечает две характерные черты: в основе деления на провинции в государстве Конго лежал принцип заселения’страны родственными родовыми группами, образовавшими разные племена баконго; общество баконго имело> ярко выраженную иерархическую структуру, причем «...вассалитет всех ступеней выражался главным образом налогом»¹²¹⁰. И, наконец, бельгийский ученый Симар — крупнейший знаток истории Конго — пишет, что не следует думать, будто вычурные титулы— граф, маркиз, князь — в приложении к туземным вождям всего лишь фантазия, вымышленная португальцами. «В действительности,— утверждает он, — эти последние нашли в Конго достаточно развитую общественную организацию и иерархию должностных лиц, которая в известной мере соответствовала их собственной национальной иерархии. Не удивительно, что они их (эти две линии иерархии) смешали»¹²¹¹.

Итак, с одной стороны, мнение о крайней примитивности общества баконго, где нет якобы ни поземельных прав, ни соответствующего им поземельного обложения; с другой — мнение о достаточно высоком уровне развития общества баконго, так что современные европейцы могли (и делали это) сопоставлять его с европейским обществом XV—XVI вв. Кто из ученых прав? Где лежит истина? Каждый из цитированных нами исследователей опирался на определенную совокупность фактов, интерпретируя их, однако, очень произвольно. Отметим, что существует много причин для такого широкого толкования истории Конго. Одна из важнейших — особый характер наших источников. Прежде всего мы здесь сталкиваемся с относительным обилием (в сравнении, конечно, с другими африканскими странами!) информации, но исходящей от европейцев-наблюдателей. Европейцы, как правило, подходили в оценке общества баконго, отправляясь от привычных им норм и представлений позднего европейского средневековья. Можно ли, как это делает Симар, почти ставить знак равенства между общественными отношениями Португалии XV—XVII вв. и общественными отношениями в Конго? Полагаем, что нет! А между тем даже самые внимательные наблюдатели, такие, как Джироламо да Монтесарчио, Кадорнега и др., подмечая иной раз черты неповторимого своеобразия в организации баконго, неизбежно пытались их втиснуть в рамки привычного. Точно следуя за авторами «Сообщений», исследователь может проглядеть нечто очень важное, отличающее общество баконго от современного этим авторам европейского общества. Вместе с тем и очень точное описание жизни знати, а главным образом их крещеных королей, в быту которых было достаточно сильно европейское влияние, создает неожиданные трудности для исследователя: Ой зачастую стоит перед почти полной невозможностью отделить эти внешние формы от их содержания. Наконец, последнее и самое важное: особый характер наших источников не позволяет нам проследить развитие общества баконго; не дает нам возможности уяснить, что и как изменялось в этом обществе на протяжении тех столетий, историю которых мы изучаем.

Несомненно одно: в конце XV в. португальцы познакомились в Конго с обществом, уже пережившим период доклассового строя, с обществом, в котором классовые противоречия настоятельно потребовали создания государства как «аппарата насилия одного класса над другим». К этой мысли нас непосредственно подводит анализ форм государственного устройства.

Характерно, что предания относят возникновение государства Конго и его расцвет ко времени, предшествовавшему приходу португальцев в страну. Стало быть, источники XVI—XVII вв. рисуют нам классовое общество баконго, прошедшее уже многовековой путь развития. Однако ответить на вопрос, каков был этот путь,— дело совсем не простое. Обычно анализ общественных отношений в классовых формациях легче всего начинать с анализа классовой структуры. Деление на классы или сословия, связанные с определенными формами собственности на средства производства, — наиболее зримое, лежащее на поверхности явлений выражение внутренних процессов. При изучении общества баконго такой путь отпадает: анализ классовой структуры здесь осложняется нечеткостью, размытостью границ между общественными группами. В основе этого явления лежит живучесть институтов родо-племенного строя. Нам придется вернуться к этому вопросу особо. Здесь же отметим, что поразительная живучесть этих институтов, начиная -с периода становления классового общества и на протяжении многих веков, вплоть до самого недавнего прошлого, когда в стране баконго появляются отчетливые ростки капиталистических отношений, составляет одну из наиболее своеобразных и характерных черт развития общественных отношений не только в изучаемой нами стране, но и вообще у всех народов Африки к югу от Сахары.

Тем не менее в обществе баконго в изучаемое нами время можно более или менее отчетливо выделить три общественные группы: знать, простой народ и рабы. Европейцы-наблюдатели пытались как-то охарактеризовать каждую из этих групп. Так, Брас Корреа, один из португальцев, проведших всю жизнь на службе у королей Конго, в начале XVII в. писал, что «король повелел созвать на 10 сентября народ, с приказом явиться одетыми в праздничные одежды и грандам, и знати, и плебеям»¹²¹². Характерно при этом, что и Брас Корреа и другие авторы не включают рабов в состав народа баконго; они стояли особняком в обществе.

Итак, Брас Корреа делит народ Конто на три группы: вельмож, рядовую знать и простолюдинов. Кавацци же считает, что свободное население включает две группы: «Мунеси-конги называют горожан-негров города Конго; и мобати — тех, кто живет в деревне и которых рассматривают лишь как простых крестьян»¹²¹³. Мунеси-конги бесконечно презирают какую бы то ни было работу, проводят жизнь в праздности. За них по дому и хозяйству все делают их рабы. Лишь некоторые из мунеси-конги занимаются почетными ремеслами, например производством гканей «импульчи» или циновок, работами -по дереву и пр. Но и они всю черную работу перекладывают на плечи рабов¹²¹⁴. Можно предположить, что словом мунеси-конги Кавацци называл все население столицы (исключая, конечно, рабов). Так ли это? По-видимому, здесь допущена неточность. Среди жителей столицы были и «плебеи». Однако тут встает новый вопрос: если занятия ремеслами являлись привилегией знати, то каковы были занятия простого народа? По материалам, собранным Даппером, горожане посвящают себя преимущественно торговле, причем главное место здесь занимает работорговля¹²¹⁵. И здесь названо такое занятие, которому простой человек не может себя посвятить и в силу положения и в силу недостатка средств. С другой стороны, термином мунеси-конги опять-таки не исчерпывается и представление о всей знати государства Конго: в каждой провинции был свой центр, свой двор, вокруг которого группировалась знать.

Таким образом, ясно видя, что общество баконго состояло из нескольких групп, резко отличающихся по образу жизни и по характеру занятий, европейцы либо не в состоянии дать более или менее исчерпывающего определения состава каждой из групп, либо просто и не задаются этой целью. Отсюда неясность в терминологии, создающая излишние трудности ib исследовании классовой структуры.

Если судить, отправляясь от простейшего (и в силу одного этого — весьма неточного) деления на знать, простой народ и рабов, Конго XV—XVII вв. можно отнести к числу рабовладельческих государств. Лишь кропотливый анализ производственных отношений поможет нам разобраться в вопросе об уровне развития общества баконго. Ограничившись пока указанным выше простейшим делением общества баконго, постараемся уяснить себе, какова роль каждой из этих социальных групп, каковы отношения собственности внутри каждой группы и взаимоотношения между группами.

Для понимания сущности общественных отношений, сложив* шихся в государстве Конго, очень важно понять, что представляла собой знать баконго. Некоторых сторон этого вопроса мы касались, говоря о власти королей Конго, об административноуправленческой иерархии и многом другом. Здесь мы попытаемся охарактеризовать положение и место отдельных групп знати и показать ту роль, которую она играла в обществе баконго.

Итак, какие общественные группы включала знать баконго? Как мы уже упоминали, Брас Корреа пишет о «грандах» и знати, различая в правящем слое две группы¹²¹⁶. На наш взгляд, сюда можно включить еще одну группу — родовую верхушку, «местные власти», занимающую промежуточное положение между знатью и народом. Каков состав каждой из этих групп? Более или менее четко документы позволяют выделить «грандов» — высшую знать. Это — представители королевского рода, правители провинций и областей государства, причем многие из них были связаны узами свойства (правители Мбатта) или родства (правители Нсунди) с королевской семьей. Это правители тех территориальных единиц, на которые делились провинции, по терминологии португальцев — сеньорий или маркизатов. Кроме того, к высшей знати относились и все лица, обслуживающие короля.

Со времени проникновения португальцев в Конго высшая знать восприняла много из придворных нровов и обычаев португальского двора. Она была единственным слоем общества баконго, испытавшим сильное, но поверхностное влияние португальцев и европейской культуры. Это сказывалось прежде всего в том, что высшая знать присваивала себе пышную тиТулатуру, португальские имена и фамилии. Помимо титула, связанного с правами на управление определенной провинцией (герцог Мбам-ба, граф Сойо и т. д.) ^{1217 1218}, многие гранды носили звучные португальские (или латинские) фамилии: граф Лакрима Кристи, князь да Силва Силварум и т. д. ^п.

Основная привилегия высшей знати — ее права на пользование и управление более или менее обширными территориями. Титулы знати были всегда связаны с правом на часть доходов с земли и с властью над населением управляемых областей. Кроме того, только гранды имели право держать неограниченное количество голов скота, а главное — крупный рогатый скот¹²¹⁹.

Общественные функции высшего слоя знати заключались в

управлении всей страной и ее территориальными подразделениями. При этом наследственные права на титул и землю, как мы уже писали, были в Конго сравнительно редки. Огромную роль в распределении земельных «владений» играла королевская власть в масштабах всего государства; власть правителей провинций — в каждой отдельной провинции. В связи с этим состав круга высшей знати был, по-видимому, в некотором роде «величиной переменной». Положение грандов часто зависело от королевского каприза. Превратности придворной судьбы нередко низводили могущественных лиц в ряды простой знати.

Высшая знать пользовалась и различными привилегиями, которые, с точки зрения чисто внешней, ставили резкий барьер между нею и знатью рядовой, не говоря о простом народе. Так, только гранды, если их приговаривали к «божьему суду», могли вместо себя посылать одного из рабов или челяди ¹²²⁰.

Только гранды имели несколько жен. Обычай многоженства, несмотря на все протесты миссионеров и борьбу с ним, продолжал существовать на протяжении всей истории христианства в Конго. Так, Джироламо да Монтесарчио в середине XVII в. пишет, что вся правящая верхушка имеет много жен, не только чтобы удовлетворять свои страсти, но также чтобы «...показать свое величие» ¹²²¹.

Одна из привилегий высшей знати — право путешествовать l?a носилках в специальных гамаках. Существовало несколько видов носилок. Чем выше было положение человека на общественной лестнице, тем роскошнее была их отделка. Характерно также, что с течением времени внешняя роскошь, которой окружала себя высшая знать, все возрастала. Так, Жакоме Диаш (середина XVI в.) описывает носилки, присланные за ним в порт Мпинда. Они состояли из длинных деревянных поручней, в середине которых было сделано сиденье в виде «.бычьего сердца». Их несли на плечах, попеременно сменяясь, две пары рабов ¹²²². Спустя столетие наши информаторы так описывают носилки знати и короля: «Знатные и богатые владеют очень красивыми гамаками... с кружевами и украшениями, чрезвычайно любопытными; король имеет очень красивый гамак, украшенный кистями и золотым кружевом; сиденье также отделано бархатом и золочеными гвоздями» ¹²²³.

Общественные различия тщательно фиксируются и в одежде. Кавацци пишет, что в Конго, как и в Европе, одежды отмечают положение людей. «Именно по различиям в одеждах отличают и узнают знатное происхождение или должность» ¹²²⁴.

Уже оамые ранние известия португальских хронистов дают представление о том, что король и знать резко выделялись своим внешним видом и поведением на фоне простого народа. Так, при описании приема Руй ди Соуза (апрель 1491 г.) королем Конго Барруш не забывает упомянуть, что король и знать помещались на высоком помосте; что король сидел на троне из слоновой кости. что одеяние его состояло из длинной юбки, а на голове у него была высокая шапка, напоминающая митру, из тончайшей и очень красивой материи, и т. д.¹²²⁵.

Эти различия все более укоренялись в быту королевской семьи и высшей знати. Авторы конца XVI — начала XVII в. рассказывают о пышных и роскошных королевских одеяниях и о костюмах знати, ненамного им уступавших ¹²²⁶. Кавацци уверяет, что гардероб короля очень богат и разнообразен, одежды украшены драгоценными камнями. Именно в своих самых пышных одеяниях со множеством драгоценностей на руках и на шее, с золотой короной, надетой поверх традиционной белой шапочки, в рос_ кошной пунцовой мантии, шитой золотом и серебром, появляется король перед народом в середине второй половины XVII в.¹²²⁷.

Чтобы показать свое богатство и поднять авторитет в глазах народа, король часто меняет платья. Иногда его видят одетым на португальский манер, в другой раз он появляется в старинной национальной одежде (с открытой верхней частью корпуса) ¹²²⁸. По свидетельству Кавацци, в стране' существовал закон, согласно которому лишь принцы крови и гранды имели право носить одежды из европейских тканей и золотые украшения¹²²⁹.

Голландский посол Питер ван ден Брук, принятый в 1608 г. правителем Сойо, так описывает его внешний вид: «Когда я явился перед графом, он сидел в испанском кресле, покрытом красным бархатом, украшенном золотыми гвоздями. Это кресло было помещено на драгоценном восточном ковре. Граф был одет в мантию из красного Дамаска, украшенную тремя рядами широкого золотого позумента. Он носил черную шапочку местной выделки, вышитую золотом и жемчугом. На шее у него висела толстая золотая цепь в три ряда» ¹²³⁰.

Одежда знатного муконго состояла из короткой до колен туники и накидки из дорогой ткани местного производства, которую носили, оставляя одно плечо и руку открытыми. На голове— шапочка, украшенная перьями. В зависимости от положения, от степени знатности надевали различные украшения ¹²³¹.

Не менее яркой и богатой была и одежда женщин. «Женщины, — пишет Лопиш, — покрывают нижнюю часть тела тремя юбочками; каждая из них прикреплена к особому поясу; первая доходила до пяток, вторая — до колен, третья — до середины, бедер... Грудь и спину прикрывали небольшой мантией... доходящей до пояса. Они надевают шапочки, подобные тем, что носят мужчины, и не закрывают лида»¹²³². Однако Лопиш подчеркивает, что уже в его время и король и высшая знать (мужчины и женщины) редко носили старинные костюмы и одевались на европейский манер (шляпы, башмаки, чулки — у мужчин, платья — у женщин). Знать надевала множество золотых и серебряных украшений. Лишь простые люди остались верны старинному кос-тюму¹²³³.

Одним из внешних признаков, отличавших высшую знать от остального народа, была привилегия носить обувь (и мужчинам, и женщинам) ¹²³⁴. Еще одна привилегия — только высшей знати было разрешено носить одежды из привозных тканей (шелка) и золотые украшения¹²³⁵.

Наконец, последнее, что в этой связи следует отметить: вступая в высокое звание или должность, представители высшей знати в торжественной обстановке получали от короля белые головные уборы — колпачки или шапочки, как их называет Ка-вацци¹²³⁶. Даппер дополняет эти сведения: «Король Конго обычно носит на голове белую шапочку. Такого фасона шапочку он дает своим фаворитам и знати, земли которых зависят от короны. Эта шапочка—своего рода титул знатности. И когда король требовал ее обратно, это означало, что человек впал в немилость и лишен всех своих привилегий»¹²³⁷.

Аналогичный обычай существовал и в провинциях. Так, Лоренцо да Лукка (начало XVIII в.) пишет, что правители областей, на которые делилась провинция Сойо, вскоре после официального назначения проходили особую церемонию «возложения шапочки на голову»¹²³⁸.

Одежда старшины деревни (макулунте) отличает его от про» стых крестьян: помимо юбки или передника из ткани или шкур он надевает на плечи широкую накидку из дорогих местных тканей, спускающуюся до земли¹²³⁹. Горожане вообще одеваются так же, как деревенская верхушка: «Те, кого можно поставить в ранг горожан, надевают лишь вокруг пояса один кусок ткани, который спускается у них до колен и иногда еще ниже, а на плечах другой кусок, в виде сетки, из нитей листьев пальмы...»¹²⁴⁰.

Эти длинные описания одежды нужны нам, чтобы показать, насколько ярко в конце XVI—XVII вв. проявлялись внешне сословные различия, о происхождении и сущности которых речь, пойдет далее. Характерно, что при всей ее роскоши, часто иностранного, европейского происхождения, одежда высшей знати сохранила и некоторые черты старинной национальной одежды баконго.

Разница в общественном положении человека сказывалась и. на размерах его жилища. Формы жилых строений менялись от провинции к провинции. Миссионеры описывали жилища баконго как небольшие прямоугольные в плане хижины со стенами, сплетенными из пальмовых побегов (Сойо) или сделанными из кольев (Сан-Салвадор), с соломенной крышей, сложенной столь, искусно, что даже в том влажном климате она никогда не пропускает ни капли дождя ¹²⁴¹. Жилище знатного человека состояло из 30—40 построек, соединенных в виде лабиринта внутренними двориками и огороженных одной общей высокой изгородью¹²⁴². Чем выше положение человека на общественной лестнице, тем большее число строений и внутренних двориков имела его усадьба ¹²⁴³.

Роскошью отличалось и внутреннее убранство домов знати. «Я видел, — пишет Кавацци, — дома герцогов Мбатта и графов Сойо и иных господ первого ранга. Дома эти действительно построены, как другие... но они гораздо больше и более правильной формы; включая апартаменты из нескольких комнат, они имеют окна; земляные полы покрыты красивыми циновками, на стенах ковры из шелковых тканей» ¹²⁴⁴. В этих комнатах можно увидеть бархатные кресла, сундуки, шелковые зонты, украшенные золотом, и пр.

И опять-таки, чтобы лишний раз подчеркнуть разницу между жилищем простолюдина и знати баконго даже в столицах провинций, приведем описание дома правителя Сойо в одном из донесений Лоренцо да Лукка: «Этот дворец весь целиком сделан из досок, с несколькими комнатами в один этаж, отделенными одна от другой. Помещений или дворов такого вида в этом княжестве встречается очень мало» ¹²⁴⁵.

Королевский дворец, по описанию миссионера Франческо Романо, представлял собой обширную усадьбу, более полутора миль в окружности, со множеством «домиков», сооруженных так же, как и другие жилища в стране. Лишь дом, в котором жил сам король, был сооружен из дерева и имел два этажа. В середине XVII в. «во всем Конго только один король владел двухэтажным домом»¹²⁴⁶.

Высшую знать от знати рядовой и простого народа отличал и весь образ жизни и манера вести себя на людях: «Невозможно себе представить, — пишет Кавацци, — до чего доходит высокомерие и гордость людей с положением!»¹²⁴⁷. Это же подчеркивал и Франческо Романо: «Господа желают, чтобы их служители и рабы обращались к ним всегда, стоя на коленях. Если они королевской крови, то не только служители и рабы, но и любое другое лицо, стоящее ниже их, должно говорить с ними, стоя на коленях. Все, что соблюдают господа, точно так же соблюдается и их женами...; они равным образом желают, чтобы к ним обращались, стоя на земле на коленях»¹²⁴⁸. При этом тот, кто обращается, должен пользоваться самыми униженными выражениями.

«Всякого, кто нарушает этот церемониал,— пишет Кавацци,— палка заставит вспомнить его»¹²⁴⁹.

Небезынтересно, отметить существование в Конго в XVI— XVII вв. обычая, по своей сущности очень близкого (если не аналогичного) столь распространенному у славян в средние века обычаю местничества. Во время всех публичных церемоний — в церкви во время службы, во время торжественных приемов у короля и пр.— представители знати баконго располагались близ короля в соответствии со своим положением в обществе. Так, Франческо Романо, описывая прием, который имел место в церкви после его первой мессы, сообщает, что близ королевского трона разместились священник, который должен был служить переводчиком, и несколько придворных из числа самых важных. Вне церкви находилась многочисленная знать; охрана из солдат отделяла от знати простой народ¹²⁵⁰.

Кавацци пишет: «Во время публичных церемоний и когда господа являются на поклон к своему королю, распорядитель церемоний указывает каждому из них место, которое он должен занять»¹²⁵¹. Аналогичный обычай, своего рода местничество, существовал и при дворах правителей провинций. Так, Меролла и Лоренцо да Лукка описывают этот обычай при дворе правителя Сойо¹²⁵².

Авторы «Сообщений» неоднократно упоминают о том, что гранды подвергают безжалостному грабежу простой народ¹²⁵³. Кавацци, например, пишет следующее: «Это — паразиты первоклассные»¹²⁵⁴. Если они узнавали, что человек, стоящий ниже их по положению, имеет большие продовольственные запасы, они являлись к нему со своими близкими якобы с дружеским визитом, оказать ему честь. Нередко, съев и выпив все, предложенное хозяином, «гости» уносили с собой все, что было им припрятано ¹²⁵⁵.

Видя нарастающее недовольство, и король и правители провинций время от времени устраивали празднества для простого народа. Под открытым небом, вне города, они выставляли приготовленные в изобилии яства и напитки. «Именно посредством этих празднеств принцы умиротворяют и сохраняют привязанность своих подданных, которые в течение всего праздника и даже несколько дней спустя не перестают благословлять и восхвалять их» ¹²⁵⁶.

Есть сведения о том, что из королевских кладовых выдавалась ежедневно пища всему штату придворных, иначе «они взбунтовались бы против короля»¹²⁵⁷.

Наконец, последнее, о чем следует упомянуть в связи с особыми привилегиями и преимуществами высшего слоя знати,— право на обучение детей. Суммируя материалы «Сообщений» и различных документов, опубликованных в последнее время, следует отметить, что среди высшего круга знати баконго в XVI— XVII вв. образование было распространено довольно широко. Короли Конго нередко были инициаторами организации школ и покровительствовали им.

Так, еще король Аффонсу I прекрасно понимал, насколько важно для страны создать прослойку грамотных людей. В позднем средневековье образование, как правило, было сосредоточено в руках церковных властей и осуществлялось в рамках средневековых схоластических схем. И в Конго обучение детей и юношества находилось в руках духовенства. К 1509 г. относится приказ о строительстве и организации большой школы, рассчитанной на 400 учеников. С этого времени забота о школах становится одним из важных направлений политики короля Конго, а переговоры относительно школьных дел — одной из ведущих тем его переписки с португальским двором и папской курией. Материалы переписки позволяют судить о том, что в этой области сделано было немало. Так, духовник короля Конго Руй ди Агиар в 1516 г. писал португальскому двору о больших успехах страны не только в распространении христианства, но и в распространении образования. Аффонсу собрал при дворе около* тысячи знатных юношей для обучения чтению, письму, священному писанию, а также для более высоких штудий (изучения грамматики и начал словесных наук). Нам важно подчеркнуть, что король намеревался создать школы не только для юношей, но и для девушек. Руй ди Агиар пишет о необычайной тяге к образованию среди юношества. За короткий срок отчетливо виден такой прогресс, что это кажется ему чудом. Однако в школах постоянно не хватало самого необходимого — книг, бумаги и ир.¹²⁵⁸. Просьбы относительно книг и учителей повторяются многократно в письмах Аффонсу I королю Португалии. Так, в письме от 25 августа 1526 г. он пишет: «Кроме того... мы испытываем большую нужду в трех или четырех хороших учителях грамматики, чтобы мы могли завершить образование наших людей...»¹²⁵⁹. Просьбы эти, как правило, оставались втуне.

Много знатных юношей обучалось в Португалии, и среди них — более 20 сыновей, племянников и внуков самого короля Аффонсу I¹²⁶⁰. О большой школе на 600 учеников в Сан-Салвадо-ре пишет Жоржи Ваш в середине XVI в.¹²⁶¹. Кроме того, сыновья высшей знати нередко проходили курс обучения дома, о чем часто упоминают «Сообщения»¹²⁶².

В XVI — начале XVII в. в Конго, судя по документам, существовала уже прослойка собственной интеллигенции, по происхождению связанной с высшими слоями общества. Так, миссионер Диего дель Сантиссимо Сакраменто писал в 1583 г. о священнике-муконго Жоау, родственнике короля Конго¹²⁶³. О широком распространении грамотности в Сан-Салвадоре и о необычайной тяге молодежи к образованию пишет Конфалоньери: «Почти все среди них умеют читать... они продают все, что имеют, чтобы купить рукопись или книгу»¹²⁶⁴. Об этом же пишет один из епископов Конго королю Португалии в начале XVII в.¹²⁶⁵.

В письмах королей Конго нередки просьбы прислать из Португалии книги. Так, в одном из документов середины XVI в. король просит издать в Португалии и прислать 300 экземпляров «Катехизиса», «чтобы мальчики его изучали»¹²⁶⁶.

Широко был распространен обычай присылать ко двору королей Конго детей высшей знати на воспитание: «Король воспитывает при своем дворе сыновей грандов, чтобы снискать их благорасположение и лучше их держать под своей опекой»¹²⁶⁷. Дети высшей знати получили образование в школе, созданной при дворе. В документах, в переписке часто звучит просьба прислать наставника или учителя для школы¹²⁶⁸.

Такие школы были и при дворах правителей провинций. В начале XVII в. Питер ван ден Брук писал: «Здесь (Мбанза-Сойо.—А. О.), как и в Португалии, восемь или десять школ. Все дети знают португальский язык и получают образование на этом языке. В течение всего дня их можно видеть с маленькой книжечкой в руках...»¹²⁶⁹. Джон Ниенхоф сообщает, что послы провинции Сойо, отправленные в 1643 г. в Бразилию, не только прекрасно изъяснялись на португальском языке, но очень хорошо понимали латынь и даже произнесли несколько речей на этом ^зыке¹²⁷⁰.

Лоренцо да Лукка пишет об обычае присылать в столицу Сойо, в монастырь, детей знати для обучения и воспитания. Сюда же в его время (начало XVIII в.) отправил для обучения сына и правитель одного из небольших государств, расположенных к северу от Конго (король Ангои или Нгойо) ¹²⁷¹.

Многие секретари королей Конго, священники, переводчики, учителя были из среды местной интеллигенции. В одном из документов, опубликованных Симаром, сообщается, что в главной церкви Сан-Салвадора в конце XVI в. наряду с португальцами служат местные уроженцы¹²⁷². Об этом же говорит один из церковных документов первой половины XVII в.¹²⁷³.

Во времена короля Аффонсу I должность секретаря в течение длительного времени занимал образованный муконго Жоау Тейксейра. Сохранилось много писем, продиктованных ему королем Аффонсу¹²⁷⁴. Микель Анджело и Денис Ка*рли пишут о му-лаге — секретаре короля Алвару III (60-е годы XVII в.), который написал им рекомендательные письма к правителю Мбамба (Манибамба) ¹²⁷⁵. Даппер также подчеркивает, что в государстве Конго много священников мулатов и баконго¹²⁷⁶.

Таким образом, наши документы свидетельствуют о постоянной заботе правителей Конго относительно организации школ. Но главное, что следует отметить,— появление небольшой прослойки местной интеллигенции, по происхождению тесно связанной с высшим слоем знати баконго.

Помимо сравнительно узкой прослойки высшей знати в государстве Конго существовала значительная группа знати рядовой. Она включала боковые ответвления фамилий высшей знати, всех младших отпрысков этих фамилий, т. е. тех, кто по своему рождению не мог претендовать на положение в административно-поземельной иерархии или в силу превратностей придворной судьбы был лишен этих прав. В конце XVII в. Меролла писал, что жены, сыновья и братья покойного правителя Сойо переходили в состав «рядового дворянства». И если отец при жизни не позаботился приобрести для них владения и закрепить за ними, они подвергались риску быть изгнанными из провинции¹²⁷⁷. Один из способов закрепить права на землю — расчистить от леса большой участок и передать его одному из сыновей¹²⁷⁸.

В состав рядовой знати можно включить и низший слой административно-управленческого аппарата. Авторы «Сообщений» часто упоминают о «правителях» нескольких деревень¹²⁷⁹. Согласно сведениям Лоренцо да Лукка, правитель Сойо имел право-назначать правителей областей, на которые провинция делилась, а эти последние в свою очередь назначали правителей тех крупных населенных пунктов, которые от них зависели ¹²⁸⁰.

Если во главе больших населенных пунктов — банза, мбан-за — стояли представители высшей и рядовой знати, то управление деревнями находилось в руках старейшин, старост — маку* лунте. О существовании деревень, управляемых старостами, мы узнаем, заглянув в любое «Сообщение». О них упоминают, например, М. Анджело и Д. Карли, путешествуя по провинции Мбамба: «Глава деревни (либатта), которого они называют на своем языке Маколонте...» ¹²⁸¹. Лоренцо да Лукка часто употребляет термин «макулунто», называя им главное лицо в деревне¹²⁸². Марселлин д’Атри (1698 г.) описывает процедуру назначения нового главы деревни Магоа. По его словам, мани Лемфу (Килем-фу), на территории которого эта деревня находилась, выбрал вождя Магоа без согласия правителя Нсунди, которому принадлежало право утверждать избранника¹²⁸³. Наследование должности старейшины шло главным образом по нормам материнского, права. Джираламо да Монтесарчио пишет о том же округе Лемфу, что здесь племянник наследует своему дяде в управлении деревнями («он входит во владение и управление землей») ¹²⁸⁴. Эта система замещения низовых должностей в аппарате управления широко бытовала на территории между р. Кванза на юге и реками Луфуне и Зенза на севере. Должностные лица, стоящие ступенью выше по административной иерархии (глава округа, глава провинции или сам король), лишь утверждали в~ «должности», «признавали» нового главу деревни¹²⁸⁵. Эта система, наследования власти деревенского главы (старосты, вождя) сохранилась вплоть до конца XIX в., когда ее наблюдал и описал Уикс. По его словам, большинство вождей наследует свое положение от своего брата от той же матери; за отсутствием брата племянник, сын брата матери, наследует должность. Если нет ни братьев, ни племянников, власть в деревне может получить женщина — сестра или племянница умершего¹²⁸⁶.

Мы уже упоминали, рассказывая о ранней истории Конго, о намерении Джироламо да Монтесарчио посетить населенный пункт Мпемба Казн, женщина-правительница которого носила титул «Мать короля Конго»¹²⁸⁷ (нашествие яга помешало ему осуществить это намерение). Он же пишет о женщине-правитель-нице одной из деревень в области Нсанга. Ее имя (одновременно и титул) Чингури Анза миссионер переводит так: «Мать рода людского» (или «Мать сущего»). Она имеет другое звание — мать мани Нсанга, главы этой провинции¹²⁸⁸. Сведения о женщинах— правительницах областей есть и у Кавацци: «Иногда король дает владение или управление какой-то страной некой Даме...»¹²⁸⁹. Наконец, материалы о том, что в некоторых местностях провинции Сойо лишь женщины правили не только деревнями, но и более крупными территориальными единицами, есть в «Сообщении» Лоренцо да Лукка. В Мбанза-Тубии Лоренцо принимал одну женщину, главу округа, которая не признавала над собой: иной власти, кроме власти короля¹²⁹⁰. А деревнями, которые находились под ее властью, управляли только женщины¹²⁹¹.

Кое-где вплоть до конца XIX в. сохранялись и иные нормы преемственности власти «вождей» — деревенских старейшин. «Мне известно, — пишет Уикс, — что в одной деревне в Каконго они избирают нового вождя каждый год»¹²⁹².

Нет никаких материалов, синхронных тому времени, которое мы изучаем, позволяющих судить, какой социальной группе принадлежала власть в деревне. Материалы конца XIX — начала XX в. свидетельствуют, во-первых, что в это время население деревни состояло из крупных подразделений рода (во французской литературе называемых lign?ej, принадлежавших к различным родам, а, во-вторых, главенствовала та Iign?e, которая основала деревню. Деревней правил старейший представитель этой Iign?e, происходивший по прямой линии (в соответствии с нормами материнского права) от предка-основателя ¹²⁹³.

Старейшина, таким образом, был представителем родовой знати. Однако он пользовался большой властью и авторитетом. Его права и привилегии ставили его высоко над массой своих сородичей и односельчан, давая возможность использовать положение для накопления материальных ценностей и эксплуатации населения деревни. Посмотрим, в чем заключались эти права и привилегии. И тут мы вынуждены будем опираться на материалы XIX—XX вв. и на основании их судить о том, что могло иметь место в предыдущие века.

Уикс пишет о главной привилегии, которой пользовался старейшина деревни: право наделять землей семьи, живущие в деревне. После сбора урожая он получал с каждого домохозяйства небольшую долю продуктов. Кроме того, ему обязательно отдавали часть пальмового вина, изготовляемого в деревне. Старейшине принадлежала часть суммы, получаемой -его односельчанами за перевоз в своих лодках через реки всех путешествующих, а также небольшая пошлина за проезд или проход через территорию деревенской общины; эту пошлину были обязаны платить торговые параваны, шедшие на ближайший рынок¹²⁹⁴.

По словам ван Винга, главные обязанности (и привилегии в то же время) деревенского старейшины заключались в том, что он имел функции судьи, возглавлял ополчение деревни во время войны, поддерживал порядок на местном рынке и заботился о его регулярном функционировании, наблюдал за нравами в деревне и был в то же время лицом, совершающим религиозные обряды, связанные с культом предков. Эти обязанности давали старейшине огромную власть над людьми. Судить его или наказать могло лишь должностное лицо, стоявшее выше его в административно-поземельной иерархии. Он был окружен сакральным почитанием как лицо, осуществляющее связь между миром живых и миром духов предков. Внешне это почитание выражалось, например, в том, что никто не имел права смотреть, как он принимает пищу.

Когда он говорил или просто проходил мимо, люди встречали и провожали его почтительным молчанием. Обращаясь к нему (как и к представителям высшей знати), простой человек должен был преклонить колени.

Помимо этих почетных обязанностей и привилегий, старейшина пользовался и правами иного рода. Он имел право созывать народ не только на общественные работы (расчистка дорог, починка мостов и др.), но и для собственного своего блага, например, постройки жилища, изготовления пальмового вина и мн. др. Старейшине принадлежала четвертая часть убитой охотниками крупной дичи¹²⁹⁵.

К сожалению, наши материалы совершенно лишают нас возможности решить, все ли из перечисленных у Уикса и ван Винга привилегий старейшин деревень существовали и в предыдущие столетия.

Мы можем лишь-предположить, что архаические черты общественного строя, так же как особая роль родовой верхушки, традиционных властей, их привилегии и власть над жителями деревень два-три столетия тому назад были еще более явственно выражены, чем в те годы, когда были собраны материалы Уиксом и ван Вингом.

Попробуем подвести некоторые итоги. Основное занятие высшего слоя знати — управление государством и его территориальными подразделениями. Интеллигенция баконго, как мы уже писали, по происхождению тесно связанная со знатью, притом преимущественно с ее высшим слоем — грандами, также играла немаловажную роль в управлении страной. Из ее среды выходили секретари королей Конго и переводчики. Многие знатные баконго, получившие воспитание при монастырях, созданных миссионерами-европейцами, сами становились священниками и монахами, нередко играя немаловажную роль в качестве духовных наставников короля и правителей провинций.

В руках знати, по-видимому, боковых ее ответвлений, не занятых прямо в управленческом аппарате, была сосредоточена торговля, о чем неоднократно сообщают наши источники¹²⁹⁶.

Кроме того, представители рядовой знати занимались некоторыми так называемыми «почетными» ремеслами, например кузнечным ремеслом или производством тканей «импульчи».

Наконец, основное занятие всех прослоек знати — земледелие с использованием рабского труда и труда многочисленных жен.

Итак, мы можем сказать: во-первых, особое положение знати как высшего, правящего класса общества баконго прослеживается достаточно отчетливо; во-вторых, этот класс был неоднороден по составу и положению, подразделяясь на три слоя — высшую знать (гранды), знать рядовую и деревенскую верхушку, тесно связанную с властями традиционными, с верхушкой рода, и занимающую промежуточное положение между знатью и простым народом, но тем не менее пользующуюся весьма реальными правами и привилегиями.

ЗНАТЬ БАКОНГО И ПОЗЕМЕЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Даже в тех материалах, которые мы привлекли, давая общую характеристику высшего сословия общества баконго, достаточно отчетливо проступает непосредственная связь любого слоя^знати с правами на землю, с властью над ее населениехМ.

Первое, что следует здесь подчеркнуть: несомненные верховные права короля на всю землю государства. Вопрос этот очень важен для понимания сущности общественных отношений в го-lударстве Конго; на наш взгляд, он дает ключ ко всей этой проблеме. Рискуя сделать некоторые повторения, остановимся подробнее на этом вопросе. Безусловные и непререкаемые права короля распоряжаться всеми зехмлями были настолько яркой и зримой чертой жизни государства, что наши источники уделяют этому большое внимание.

Мы уже писали о сложных нормах преемственности власти в государстве Конго, о междоусобиях, с которых начиналось каждое царствование. Но коль скоро власть короля упрочилась, воля его, по словам одного из миссионеров (середины XVI в.), становилась законом ¹²⁹⁷. Это подтверждает и автор анонимного «Сообщения о Конго» (середина XVII ib.): «Король Конго выборный, но всемогущий. Его воля имеет силу закона»¹²⁹⁸.

И, наконец, последнее и очень яркое высказывание об огромной власти короля, а главное, о его правах распоряжаться -землей: «...все являются как бы его рабами, и даже герцоги й важные сеньоры обладают доходами, положением и зехмлями лишь постольку, поскольку ему это нравится» ¹²⁹⁹.

Не лишнее вспомнить слова автора «Истории королевства Конго» о том, что основатель государства — Нтину Вене, распределив земли между своими приближенными, дал им права на нее не пожизненно, а «пока будет на то его (правителя. — А. О.) воля» ¹³⁰⁰. Об этом же пишут Лопиш, Джироламо да Монтесарчио и сам король Конго — Аффонсу 1¹³⁰¹.

Король — единственное лицо в государстве, имеющее ничем не ограниченное право распоряжаться землей. Кавацци пишет: «Фонды годной для обработки земли,' пальмовые рощи, земли, на которых расположены хижины, одним словом, все, из чего можно извлечь какой-нибудь доход, зависит от деспотической власти в первую очередь короля, а затем принцев. Таким образом, когда король награждает частное лицо, оно получает право пожизненного пользования, признавая, что оно держит эту землю лишь из-за чистой щедрости короля или принца, но без права распоряжаться малой частью ее в пользу своих детей или других лиц, кто бы это ни был»¹³⁰². Лушиану Кордейру (вторая половина XIX в.), анализируя значение титула мани, пишет: «Ошибочно говорить или писать мани-конго. Точное наименование — муене-конго и, сокращенно, не-конго. Эти слова означают „.главный хозяин, главный владелец земли⁴⁴» ^{1303 1304}.

Наследственные права знати на землю были редки. Даже в том случае, когда перед нами факт неоспоримой передачи провинции в наследственное владение (например, Мануэл, мани Сойо, получил, по словам португальских хронистов и автора «Истории королевства Конго», в 1491 г. такие права от .короля ^9Г), король не терял верховных прав на землю. В течение веков в Сойо бытовал обычай, свидетельствующий об этом. Когда правитель Сойо хотел строить новый дом, он должен был предупредить народ и представителей короля. При большом стечении народа он собственноручно вбивал первый столб. Тотчас же представитель знати вырывал его в знак того, что лишь король имел право на земли страны. Только уплатив небольшой налог королю, глава провинции мог продолжать постройку¹³⁰⁵. Нормы «наследования» власти в этой находившейся на особом положении провинции были так же сложны, как и нормы преемственности власти в масштабах всего королевства, т. е. должность правителя Сойо была полунаследственной, полувыборной. Описание процедуры преемственности власти в Сойо нам оставил Лоренцо да Лукка. По его словам, к находящемуся при смерти правителю провинции, принявшему причастие, не допускают никого, кроме четырех «выборщиков» — также представителей крупной знати провинции: мани Квиме, мани Ангелла (Квела), мани Пангалла и мани Кибомбо". После кончины правителя «выборщики» обсуждали кандидатуры возможных преемников. Придя к -соглашению, они выходили на площадь перед церковью и объявляли имя наследника. В противном случае «выборщики» лишь сообщали народу, что правитель скончался. Тут же, на 'площади, между «выборщиками» ставили сиденье. Тот претендент, которому удалось сесть первым, провозглашался правителем ¹⁰°. Примерно так же описывает эту процедуру Меролла (вторая половина XVII в.) ^{1306 1307 1308}. Он же подчеркивает, что редкое «междуцарствие» в провинции обходится без междоусобий ¹³⁰⁹.

В других провинциях король назначал сам правителя в соответствии с теми нормами наследования власти, которые в данной провинции существовали. Так, правитель Мбамба был всегда сыном короля и всякая попытка этого правителя закрепить землю за одним из своих детей встречала сопротивление со стороны нового короля ¹³¹⁰. Кандидатуру правителя Мбатта называла знать провинции из числа потомков Исаку Элау. Эти «выборы» подтверждались королем ¹³¹¹. Во главе провинции Нсунди король ставил человека, которого хотел бы сделать своим наследником ^{1312 1313}. Провинция Мпемба была королевским доменом. Ею правил близкий родственник короля, например его любимый сын или брат^Ш6. Провинцией Мпангу во времена Джироламо да Монтесарчио правил сын короля — Гарсиа ¹³¹⁴.

Кавацци пишет: «Хотя титулы, должности и земли переходят обычно от отцов к детям и племянникам, нельзя сказать, что они были бы в действительности наследственными, все это зависит лишь от щедрости короля, который может их дать или отнять, как он считает это нужным; однако он никогда не лишает их обладателей всего этого без серьезных оснований» ¹³¹⁵.

Об этом же пишет и анонимный автор «О положении королевства Конго» (1595 г.). Перечислив провинции и их правителей — герцогов, графов и маркизов, он добавляет: «Если они не выполняют свои обязанности хорошо, король отрешает их от должности и заменяет другими» ^{1316 1317 1318}. Характерно, что в перечне правителей провинций в этом документе правитель Сойо не назван. Провинция Сойо, как мы уже говорили, составляла исключение. Однако по отношению к другим провинциям воля короля имела силу закона. Так, например, Джироламо да Монтесарчио рассказывает (1651 г.) о том, как король отозвал герцога Нсунди, подозревая его в измене ^по. Сущность прав короля на землю очень точно резюмирует один из документов начала XVII в.: «В конце концов земля вся принадлежит королю и жители имеют ее лишь постольку, поскольку король желает» ^ш.

Возведение в сан правителя провинции сопровождалось торжественной церемонией, целью которой было стремление показать величие королевской власти и униженную подчиненность знати, которая получает милость из рук короля. Кавацци описывает ее следующим образом. В назначенный день с раннего утра ружейные залпы и громкая музыка предупреждают народ о готовящемся событии. Толпы народа стекаются на большую площадь внутри королевской ограды. После третьего залпа король в окружении придворных выходит к народу. Все присутствующие простираются ниц, приветствуя короля. Будущий сановник, одетый в самые дорогие одежды, в окружении родственников (сородичей) и друзей приближается к трону. Его под руки ведут распорядители церемонии. Они представляют его 'королю, после чего будущий сановник простирается у подножия трона. Король приказывает его поднять; стоя на коленях, тот выслушивает с глубоким уважением длинную торжественную речь, в которой король напоминает о своем и своих предков величии и о великой милости, даруемой будущему правителю. Последний в свою очередь произносит торжественную присягу в верности, обещая точно выполнять возлагаемые на него обязанности. Ему тут же вручают знаки его власти (белый головной убор, богатство убранства которого соответствует должности). По ходу церемонии он обязан несколько раз простираться ниц на земле, посыпать лицо, голову и плечи пылью. Наконец, король делает ему знак подняться. Виновник торжества и вся его свита громкими криками выражают свою радость ^{1319 1320}.

Получая из рук короля землю, высшая знать нередко полу^ чает и пра>во распоряжаться ею в пользу знати своей провинции: «Король дарует иногда обширнейшие земли принцам или другим лицам знатного происхождения с правом распоряжаться ими в пользу того, кого пожелают» ^из, — пишет Кавацци.

Бесспорным правом распределять земли между знатью своей провинции обладал правитель Сойо¹³²¹. Более того, именно в Сойо правители областей и других территориальных единиц назначались не пожизненно и могли быть смещены в любое время, если вызвали чем-либо недовольство мани Сойо ^{1322 1323}.

Многих правителей территориальных единиц, входивших в состав других провинций, имел право назначать сам король. Так, мы уже имели случай говорить, что «губернатора» о-ва Луанда на пост назначает король ^И6. Джироламо да Монтесарчио пишет о назначении королем правителя области Эссеву, находившейся на территории провинции Нсунди ¹³²⁴.

Однако все эти владения всего лишь пожизненные: «Как только эти первые держатели умирают, все, что было им даровано,— сообщает Кавацци,— возвращается под власть короля таким образом, что время от времени все владения собираются в домен короля» ¹³²⁵. Каждое новое царствование начинается с церемонии подтверждения прав и прерогатив правителей провинций и крупных должностных лиц¹³²⁶. Более того, Кавацци пишет, что каждые три года правители провинций обязаны являться ко двору с собранными ими налогами и вновь приносить здесь клятву верности королю. В соответствии -с тем, доволен ли он или нет, он их награждает или наказывает ¹³²⁷°.

Аналогичный обычай существовал и в Сойо. Меролла пишет, что все мани — правители областей, подвластных мани Сойо, обязаны были ежегодно являться с податями в день св. Яго ко двору правителя и приносить ему клятву верности в торжественной обстановке и при большом стечении народа. После церемонии следовали военный парад и празднества. Именно в этот день мани Сойо мог отстранить от должности и лишить владений того из подданных, кто пренебрегал обязанностью возобновления клятвы верности ¹³²⁸.

Таким образом, за немногими исключениями, в государстве Конго в XVI—XVII вв. король действует как верховный владелец земли, распоряжаясь ею по своему усмотрению в пользу высшего слоя знати. Многие из этих последних в свою очередь осуществляют в своих владениях верховные права на землю, раздавая ее знати своей провинции.

Наши документы свидетельствуют о том, что власть в государстве находилась в руках сравнительно узкого круга высшей знати. При этом все ее представители были связаны друг с другом узами родства или свойства. Часть этих документов мы упоминали или цитировали, ?рассказывая о нормах преемственности власти. Присовокупим к ним еще некоторые материалы. Так, в одном из своих последних писем королю Португалии Аффонсу I называет некоторые из провинций королевства и говорит при этом, что правителем Нсунди он сделал своего сына Франциску, что Мбамба—владение его другого сына, что областью Уембу (Вембу) правит его брат Педру, а Мпангу он передал своему любимому сыну епископу Д. Энрике. Из правителей провинций, упомянутых им, лишь о сеньоре Мбатта он не пишет, как о своем близком родственнике ¹³²⁹.

Спустя полтора века Кадорнега, перечисляя «вассалов» короля Конго, почти всюду говорит, что они «королевской крови»¹³³⁰.

Джироламо да Монтесарчио в своих записках отмечает, что, путешествуя по стране, он побывал в Чионго (Кионго), главном населенном пункте области, которой правит Микеле да Силва, «родной брат графа Сойо и его главнокомандующий...» ¹³³¹; он же — родной брат вдовствующей королевы. Далее миссионер •пишет, что его в пути сопровождал младший брат того же Микеле; этот брат «сейчас является маркизом Чиова...» ¹³³². Джироламо собирался побывать в области Фунта (война помешала этому), которой правил в то время сын покойного короля Алвару по имени Нсибуила а Ними ¹³³³.

Очень интересны в этом отношении те сведения, которые нам дает Лоренцо да Лукка. Путешествуя по стране, Лоренцо останавливался во многих деревнях и каждый раз отмечал, что данная деревня (или группа деревень) является владением того или иного знатного лица. Так, он упоминает о деревне инфанта Антониу, о деревне Сузанны, инфанты, дочери короля ¹³³⁴. Цветущим районом в горах Кибанго правит инфант Гарсиа ¹³³⁵. Об инфанте Микеле Бонапата, главе области, где была основана миссионерская станция (Миссенге ам Тумба), упоминают и Лоренцо и Мар цел лин д’Атри. Марцеллин пишет (1696 г.), что «маркизом Кимиссенги а Тумба является Микеле, который должен жениться на дочери маркиза Зомбо» ^{1336 1337}. Лоренцо пишет о деревнях Энтумба и Конго, подчиненных Микеле ¹³°.

241

Экономическим выражением верховных прав короля на землю являются налоги, которые ему регулярно и периодически (по приведенным выше данным, раз в три года, по некоторым другим данным — раз в два года или раз в год¹³³⁸) доставляются в столицу, а также различные отработочные повинности и, что очень важно, «налог кровью» — право требовать выполнения воинской повинности, право созывать ополчение ¹³³⁹.

Важно отметить, что налоги собирали в денежной форме и лишь частью в виде натуральных податей ¹³⁴⁰. Нам думается, что эти доходы короля можно без обиняков назвать рентой-налогом.

Власть короля над землей и право на значительную долю доходов с этой земли тесно связаны с его положением главы государства. Будучи отрешенным от власти, он теряет какие бы то ни было права и в отношении земли. Точно так же и права грандов на землю связаны с их положением в административно-территориальной иерархии. Они теряют их, коль скоро король лишает их власти над той или иной провинцией или областью. Однако на тот срок, что они остаются на своем посту, они пользуются в своих временных или пожизненных владениях всей полнотой власти, совершенно аналогичной той, которую имеет король в пределах всего государства: в их руках верховные права на землю провинции и они могут (за некоторыми исключениями) наделять ею слой знати, «стоящий под их рукой»; им подсудно все население провинции — и знать и простой народ; они оставляют себе часть налогов, собранных с населения, и могут требовать выполнения различных отработочных повинностей, а также имеют право созывать ополчение в своей провинции. Таким образом, правители провинций, удерживая в свою пользу часть налога, участвовали в присвоении ренты-налога, деля ее с королем.

Один из документов начала XVII в. говорит о том, что мани Сойо имеет много вассалов, которые платят ему подать, а он отсылает собранное королю Конго ¹³⁴¹.

Кавацци пишет, что даже в его время, в период глубокого упадка централизованной власти (нашествия яга и междоусобия), есть еще правители провинций, мирно пользующиеся своими правами, привилегиями и земельными владениями «при условии легкого налога и обязательства служить королю своими войсками...» ¹³⁴². Но большинство этих сеньоров настолько укрепили свою власть, что либо вовсе не желают платить подати, либо вынуждают короля удовольствоваться той долей собранного, которую они ему благоволят уступить ¹³⁴³.

Самый сбор податей и даней для правителей многих провинций, особенно в Нсунди, был делом далеко не легким и не безопасным. Тот же Кавацци пишет, что воинственное и свободолюбивое население Нсунди отказывается добровольно платить подати. Правителю приходится собирать их с оружием в руках, во главе дружины обходя свои владения ¹³⁴⁴.

При всем своеобразии (временный характер владений, особенности преемственности власти) перед нами такие формы крупного землевладения и землепользования, которые можно, на наш взгляд, определить как феодальные. Перед нами, конечно, еще далеко не развитое феодальное землевладение. Это — общество, еще находящееся в стадии становления. Однако многие важные черты и особенности феодализма уже существуют: глава государства — король обладает в отношении земли всеми верховными правами, вплоть до права отчуждать определенные территории во временное владение крупной знати. Последняя в свою очередь наделяет землей стоящий ниже на административноиерархической лестнице слой знати и т. д. На всех ступенях общественной иерархии владение землей связано с определенными условиями: сбор налогов в пользу вышестоящего, несение воинской повинности и многое другое. Своеобразная черта крупного землевладения в Конго, подчеркнем это еще раз,— его временный характер (пожизненный или на еще менее определенный срок). И административно-иерархическая лестница и право на владение землями, которое получали лица, стоявшие на каждой ступени этой лестницы,— все это сложилось в Конго, по-видимому, еще до появления португальцев. Во всяком случае первые же упоминания о Конго дают нам об этом представление, достаточно отчетливое, хоть и не столь детальное и точное, как это сделано в «Сообщениях».

Существовали ли в Конго помимо описанного выше условного и временного крупного землевладения какие-либо иные формы крупного землевладения? В нашем распоряжении есть лишь единичные документы, указывающие очень определенно на то, что король имел право отдавать большие участки земли в знак своей особой милости не только подданным баконго, но и некоторым из приближенных европейцев. Столетие спустя после проникновения европейцев в Конго король Алвару II даровал папе и Л опишу большие участки земли. В своем письме папе он подробно описывает и мотивы, которые им руководили, и те права, которые он передавал папе вместе с землей. Документ этот настолько интересен, что мы позволим привести его почти целиком (опустив лишь пышную преамбулу и титулатуру): «Всем тем, кто увидит этот акт дарственной записи, полной и невозвратной, мы даем знать раз и навсегда, что, видя важные расходы, которые наш Святой отец Папа несет в постоянных войнах против врагов веры, видя также тяжелые обязательства, которые заставляют христианских принцев помогать Святому престолу, чтобы их похвальные намерения имели результатом посрамить гонителей нашей святой религии, желая вследствие этого участвовать в расходах, дабы лучше посрамить врагов, мы по собственному нашему побуждению, по нашей доброй воле, в полном сознании, в силу нашей королевской власти, этой жалованной грамотой с этого дня отказываем без ограничений и отмены Святому апостолическому престолу, нашему Святому отцу Папе, главе церкви господней, и всем его преемникам, участок в десять лье земли со всеми копями серебра и других металлов, которые здесь откроют, чтобы его уполномоченные... и служители их эксплуатировали... Эти десять лье начинаются на границе участка шириной в шесть лье, уступленных Дуарти Лопишу, дворянину нашего дома и нашему послу при папском престоле. А эти шесть лье сами по себе должны отсчитываться в длину начиная от моря и в ширину от реки Лефуну (Луфуне) до р. Онзу. Десять лье, отказанных Святому престолу, составят их продолжение, и мы обещаем всякую помощь, необходимую для обеспечения поисковых работ. В удостоверение чего мы подписали настоящее письмо» ¹³⁴⁵.

В начале XVII в. король Алвару III в «Инструкциях» своему послу при папском престоле упоминает о том, что он даровал своему духовнику (Брас Корреа) земли Сузиатумбо (Зузи а Тумбо — примечание издателей) «со всеми доходами и подданными» ^{1346 1347}.

Э. Каммэр в статье о древнем королевстве Конго, написанной в начале XX в., сообщает, что при Аффонсу I церковь получила большие пожалования и рабами и землями. Многие деревни в конце XIX — начале XX в. назывались «кингангу» — «деревня жреца» (колдуна) ¹⁴°.

Итак, в государстве Конго в XV—XVII вв. существовали три формы крупного землевладения: 1) ?общегосударственная собственность на землю (при этом земля находится в руках верховного правителя — короля, в котором государственная власть персонифицируется); 2) условные пожизненные (или на более ограниченный срок) держания, связанные с положением на административно-иерархической лестнице; это— господствующая форма; 3) пожалования, не связанные с административной иерархией; участки такого рода даровались королем за особые заслуги в ?наследственное владение и с правом на все доходы. Это гораздо менее распространенная форма землевладения. «Нет земли без сеньора» — этот принцип как нельзя лучше характеризует поземельные отношения в государстве Конго.

Характеристику крупного землевладения и землепользования в государствах Нижнего Конго дополняют материалы по соседним северным государствам — Каконго и Лоанго, подтверждающие принцип «нет земли без сеньора». Для нас они интересны еще и тем, что в этих странах и европейское влияние и влияние христианской религии практически было ничтожным. В Какон-го в XVIII в. существовали две из трех форм крупного землевладения, что и в Конго XV—XVIII вв.: государственное землевладение, права на которое сосредоточены в руках короля; условное крупное землевладение, связанное с положением на административно-иерархической лестнице.

Король Каконго имел право распоряжаться землей по своему усмотрению. Миссионер Декувриер пишет, что король дал приказ одному из должностных лиц сопровождать миссионеров в Килонга, где они должны были поселиться. Он должен был объявить жителям, что король дает миссионерам на вечные времена все необработанные земли, которые находятся в окрестностях их жилища ¹³⁴⁸. Далее он пишет: «Большими населенными пунктами, которые они называют банза или город, управляют принцы или другие сеньоры, назначаемые королем. Правитель носит всегда имя главного населенного пункта своего округа» ¹³⁴⁹.

Даппер сообщает о Лоанго, что правители этого государства «поселяют своих братьев и сестер в городах и укрепленных пунктах, расположенных вокруг своей столицы»¹³⁵⁰. Так, в Маконде живет мать короля, Катте — резиденция его сестры ¹³⁵¹, а Кайе, Буке, Саласи (Селлаге), Кат, Пнями являются резиденциями его братьев и будущих наследников престола ¹³⁵².

Материалы Даппера дополняет и в какой-то степени повторяет А. Беттел: четырьмя крупнейшими областями Лоанго правят четыре принца — сыновья сестер короля. Мани Кайе, непосредственный наследник престола, имеет свой двор как принц. После смерти короля он занимает его место. При этом мани Буке переходит в Кайе, мани Саласи — в Буке и т. д.¹³⁵³. «Итак,— пишет он,— здесь имеются четыре принца, которые могут стать королями»¹³⁵⁴. В этих материалах непосредственная связь между правом на временное крупное земельное владение с положением на административно-иерархической лестнице проявляется еще отчетливее, чем в материалах, касающихся крупного землевладения в Конго.

Таким образом, положение крупной знати, формы крупного землевладения в Конго и соседних с ним небольших государствах, лежавших к северу от Заира, не оставляют сомнения в том, что мы можем назвать сложившиеся здесь общественные формы раннефеодальными.

Однако это особый, своеобразный феодализм, во многом отличающийся от западноевропейского феодализма, как, впрочем, и от феодальных отношений, сложившихся во многих странах азиатского Востока. Некоторые черты, характерные для Конго, мы уже упоминали. Следует подчеркнуть, что наиболее существенные особенности феодализма в этой стране связаны с необычайной живучестью институтов родо-племенного строя. При этом очень важно отметить существование в государстве Конго своего рода промежуточного слоя, стоящего между крупной знатью и простым народом, выше мы называли эту общественную группу низшим слоем знати.

О правах и привилегиях старейшин деревень было уже написано достаточно подробно. Здесь же подчеркнем еще раз, что большая часть этих привилегий была материализованным или моральным выражением прав старейшин по управлению землей и власти над ее населением (право на часть доходов и охотничьей добычи жителей деревни, на отработочную повинность, на пошлину за проезд по территории общины, подсудность членов общины старейшине и др.). Однако многое в положении этой группы свидетельствует о том, что ее с не меньшим правом можно было бы назвать «высшим слоем простого народа». Неясность, размытость, расплывчатость нижних границ — наиболее характерная черта этой общественной группы. Верхняя граница, выделяется более явственно, но отнюдь не настолько четко, чтобы точно указать черту, отделяющую ее от высшей знати.

Итак, описание поземельных прав всех слоев знати бакон-го убеждает нас в том, что перед нами раннефеодальные общественные отношения, но отличающиеся большим своеобразием, сложившиеся в своих, особых формах.

КРЕСТЬЯНСТВО БАКОНГО

Основную массу сельского и значительную долю «городского» населения составляло крестьянство баконго.

Европейцам, жившим в Конго, резко бросались в глаза внешние отличия между высшим слоем общества и простым народом. Мы -много писали об этом, рассказывая об одежде и жилище баконго. Мы говорили также и о том, насколько ярко проявлялось в поведении людей сословное положение: при встрече со знатным муконго крестьянин униженно приветствовал его, становясь на колени .и хлопая в ладоши. К женам знати простые люди обращаются столь же униженно^{1355 1356}. Жизнь крестьянина была наполнена повседневным напряженным трудом в тяжелых природных условиях тропиков. Этот низший слой общества (среди свободного населения) был главным производителем материальных благ ib стране. Своим трудом крестьянство кормило знать и королевский двор, пребывавший в праздности.

Изучение жизни и быта крестьянина, общественных форм, в рамках которых осуществлялось сельскохозяйственное производство,— одна из сложнейших задач нашего исследования. Для понимания сущности общественных отношений, сложившихся (или складывавшихся) в стране, нам необходимо уяснить себе, что представляла собой семья баконго, какова была роль родовой и общинной организации, каково было соотношение между общиной родовой и сельской в жизни крестьянства. В нашем исследовании, таким образом, значительное место должно быть отведено изучению роли и места кровнородственных отношений в системе общественных отношений, сложившихся у народов низовьев р. Конго в XV—XVII вв. Это имеет огромное значение для понимания и характера социального строя и особенностей его развития и для правильной интерпретации многих политических событий. Длительное существование общественных форм, свойственных родо-племенному строю, в условиях классового общества составляет одну из важнейших особенностей общественного развития всех народов, живших в низовьях р. Конго, как, впрочем, и всех без исключения народов Африки к югу от Сахары. При этом речь идет не только о сосуществовании, но и о тесном взаимопереплетении пережиточных форм доклассового общества с институтами классового общества.

Изучение всего комплекса вопросов, связанных с этой особенностью развития общественно-экономических отношений у народов Тропической Африки, выходит далеко за рамки чисто теоретического интереса и приобретает большое актуальное звучание. Очень часто в наши дни, когда от институтов родо-племенного строя остались лишь пережиточные явления, да и те уходят в прошлое, многие исследователи, и не только буржуазные, но и советские, пишут о племенах в Африке, о материнском роде, матриархате и пр. Между тем самый факт употребления терминологии такого рода, общественно-экономическое содержание которой уводит нас в доклассовое общество, заведомо архаизирует общественные отношения современной Африки. Вопросы эти поднимались нами и раньше ^14э. В частности, мы не раз подчеркивали необходимость изучения особенностей исторического развития африканских народов для понимания проблем современности.

Следует отметить, что весь круг проблем, связанных с изучением роли общественных форм, ведущих происхождение из недр первобытнообщинного строя, вообще стал предметом изучения лишь сравнительно недавно — со второй половины XIX в., со времени 'выхода в свет работ Моргана ¹⁵°. А африканская тематика в этой области зазвучала еще позднее — со времени колониального раздела материка, когда насущные задачи управления покоренными народами и странами заставили колониальные власти и ученых метрополии «вплотную заняться изучением общественных форм, бытовавших у народов Африки.

Из всего вышесказанного совершенно ясно, что перед исследователем стоят очень большие трудности. К изложению этих сложнейших вопросов мы и приступаем. При этом нам неизбежно придется брать за основу материалы XIX—XX вв., сопоставляя их с теми скудными данными, которые можно извлечь из наших основных источников.

РОД И ОБЩИННЫЕ ОТНОШЕНИЯ У БАКОНГО

Постараемся представить себе те организационные формы, в которых осуществлялось сельскохозяйственное производство у баконго. Это одна из наименее освещенных источниками проблем общественной жизни. В какой-то мере это и понятно: яркие картины жизни и быта знати заслоняли собой жизнь и быт простого народа.

Нам известно, что крестьяне-баконго некоторых провинций (Сойо, например) жили в небольших деревнях; хижины, окруженные приусадебными участками, пальмовыми насаждениями. были разбросаны на значительном расстоянии друг от друга ^1Г)1. В других провинциях усадьбы тесно лепились одна к другой, расположенные по обе стороны единственной улицы ^1Г)2.

Что представляла собой деревенская община? Какова была роль рода и кровнородственных отношений в жизни этой общины? Лишь очень немногие авторы XV—XVII вв. обращали внимание на особенности кровнородственных отношений у народов низовьев Конго. Нам известна лишь одна запись терминологии родственных отношений и «систем родства баконго, сделанная Брущотто в это «время^{1357 1358 1359 1360}. Остальные авторы-европейцы этим вопросом специально не интересовались, в их изображении семья у баконго ничем не отличается от европейской.

Систематическое и серьезное изучение форм кровнородственных отношений и систем родства, как мы уже упоминали, началось сравнительно недавно, лишь с последней трети XIX в., со времени выхода в свет работы Моргана. Африканские же материалы, позволяющие судить об отношениях родства и свойства у народов в низовьях Конго, еще более позднего времени, конца XIX — первой половины XX в. Это — работы ван Винга ^{1361 1362} и Уикса ¹³⁶³ о 'баконго, Соуберга о бапенде ^{1364 1365 1366 1367 1368}, де Клана о майом-бе ¹⁶⁷. Подходя к этим работам критически и сравнивая их с тем немногим, что дают по интересующему .нас вопросу авторы XV— XVIII вв., можно составить некоторое представление о характере и роли кровнородственных отношений <в жизни населения низовьев Конго.

Анализируя систему родства баконго по материалам грамматики Брущотто и сравнивая эти материалы с позднейшими записями, Д. А. Ольдерогге приходит к выводу, что у баконго в середине XVII в. была распространена система родства турано-ганованското типа (по терминологии Моргана), точнее ее разновидность, получившая название .«система родства типа кроу» ¹³⁶³, «Системы родства турано-ганованского типа возникли, развились,— пишет он,— в условиях первобытнообщинного строя. Это системы родства, отражающие родовое устройство общества. Б них отражен порядок взаимосвязи родов. На ранней ступени развития общества отдельные родовые группы были связаны между собой нормами обязательного брака» ^1Г,Э. Более того, эго общество было организовано на основе материнского права и матрилинейного счета родства. На это указывает не только наличие' черт системы родства типа кроу, достаточно ясно прослеживающихся и по материалам Брущотто^160, и по позднейшим данным, но и тот факт, что до -недавнего прошлого наследование имущества, общественного положения и титулов знатности у ба-копго шло но нормам материнского права. Не останавливаясь на подробном анализе системы родства баконго, что, во-первых, выходит за пределы нашей компетенции, являясь совершенно особой, специфической областью знаний, а во-вторых, и не вызывается необходимостью, поскольку в нашем распоряжении есть пре-

красная работа Д. А. Ольдерогге, к которой мы и отсылаем читателя, укажем лишь на наиболее важные черты этой системы.

Группировка родственников имеет непосредственную связь с общественными отношениями: родственники, называемые одним термином, объединяются в группу, имеющую одни права и обязанности по отношению к говорящему. Далее мы увидим, насколько важно отметить это для правильного понимания общественных отношений у баконго. Наиболее существенная черта системы родства баконго — наличие одного термина «ese» — «отец» для наименования группы родственников мужчин, куда входят отец и все его братья, а также мужья сестер матери (всех «ngudi»), и другого термина — «ngudi» — «мать» для наименования группы женщин: матери, ее сестер и жен братьев отца (всех «ese») ¹³⁶⁹.

В соответствии с этим каждый муконго называет своими братьями и сестрами всех детей своих «ese» и «ngudi», а все дети этих «братьев-сестер» считаются детьми данного муконго и обозначаются термином «ana».

Вторая особенность — выделение особыми терминами брата матери («ngudi ankazi») и сестры отца. Нам это особенно важно отметить, потому что роль взаимоотношений между дядей, братом матери, и племянником — сыном сестры, в жизни баконго (и семейной и общественной да и в политических событиях) была очень велика.

Бентли пишет: «Сестер матери называют, говоря о них или обращаясь к ним, матерями. Ее брат называется ngudi ankaji, ngwa ankaji (мои дядья — ngwa zame zannkaji). Сын вашего дяди со стороны матери называется сыном mwana, и вы считаетесь его отцом...» ¹³⁷⁰.

Третья черта для нас менее существенная, но интересная в связи с тем, что выявляет архаический характер системы родства баконго, ее связи с матрилинейным родом: в системах родства типа кроу дети «сестры отца» — «мои отцы», а дети «брата матери» — «хмои дети». Иными словами, она выделяет старшую линию кузенов (со стороны отца) и младшую линию (со стороны матери) ¹³⁷¹.

Рассхматривая терминологию родства и системы родства как источник по истории общественных отношений, следует, однако, иметь в виду очень важное обстоятельство: системы родства обычно чрезвычайно консервативны и живут в языке народа в течение долгого времени, уже после того как соответствующая им система кровнородственных отношений отошла в прошлое ¹³⁷². Чаще всего это — свидетель уже пройденной ступени развития.

Не нужно забывать об этом и в данном случае. Терминологий и система родства баконго -возникла задолго до создания государства Конго, она соответствовала нормам родового общества в том виде, когда род был единственной формой организации общества, и еще в тог период, когда племена баконго постепенно заселяли области будущего государства. Матрилинейный род как важнейшая организационная единица общества сохранился у баконго и в условиях становления классового общества и в период, когда в этом обществе появились ощутимые ростки феодальных отношений.

Из работ конца XIX — начала XX в. наиболее детален ставший классическим труд бельгийского этнографа ван Винга, указанный нами выше. Мы воспользуемся его описаниями, чтобы уяснить себе, что представлял собой род у баконго в конце XIX в. Следует заранее оговориться, что при всей своей добросовестности ван Винг нередко архаизирует общественные институты, выдвигая на первый план все, что свидетельствует о силе родовых институтов, и умалчивая или сообщая между прочим о тех данных, которые свидетельствуют о новых качествах этой организации в условиях классового общества. Род у баконго носил название канда (мн. ч.—чмаканда) ¹³⁷³, или эканда ¹³⁷⁴. Он объединял по женской линии потомков одного предка, имя которого стало названием данного рода. Все роды баконго вели свою генеалогию от женщин-прародительниц, и только через женщину кровь предков передавалась потомству ¹³⁷⁵. Каждый род имел три названия: «зими», сущность которого ван Винг затрудняется объяснить; «ндумбулулу», которое употребляется в особо торжественных случаях, и «лувила» (мн. ч.— мвила) —наиболее употребляемое из трех названий. Ндумбулулу, имя-девиз рода, передается из поколения в поколение на языке архаичном и исполненном ритма. Его произносят скороговоркой. Иногда он содержит краткую историю рода. Часто в его состав входят имя предка-основателя, сведения о войнах и переселениях. С точки зрения историка, как отмечает ван Винг, это необычайно важный источник, позволяющий восстановить основные события истории данного рода¹³⁷⁶. Лувила состоит из двух частей — имени предка-основателя и краткого пояснения, которое носит исторический характер или содержит девиз ¹³⁷⁷.

Предания различных родов баконго объясняют историю появления каждого нового рода естественным процессом сегментации разросшегося рода. Схематично этот процесс ван Винг описывает следующим образом: жила-была в Конго одна женщина, «наша мать», от которой мы произошли — «нгуди а кисина». У нее было несколько дочерей (обычно три). Каждая из них стала основательницей рода н дала ему свое имя. С течением времени род разросся и дал начало нескольким ответвлениям — «линье», как их называет ван Винг, обычно трем, каждое из которых выделилось в особый род и отселилось от остальных. К первоначальному имени рода новый род добавляет имя основательницы ответвления. Это двойное имя становится названием нового рода. За такой сегментацией следуют другие. Соответственно усложняется и родовое имя ¹³⁷⁸. Ответвления рода называются «нгуди». В каждом роде положение их иерархизовано в соответствии с правом старшинства. Старшее называется «муана мбута» — старшее дитя матери рода; следующее — «муана кати» — средне^ дитя; последнее по времени — «муана нсонги» — последнее дитя. Право старшинства дает членам старшей ветви преимущества перед другими ответвлениями рода. Основатель или старший представитель, «мауна мбута», является главой деревни, и ему подчиняются представители младших ветвей и т. д.¹³⁷⁹.

У каждого рода есть свои имена собственные («зита ди кан-да»), передаваемые из поколения <в поколение от дяди, брата матери,— к племяннику, от ?прабабушки — к правнучке, от тетки — к племяннице ¹³⁸⁰.

Род у бакоиго строго экзогамен ¹³⁸¹. В прежние времена нарушение экзогамии каралось очень жестоко: виновные сжигались живьем ¹³⁸²; в XIX—XX вв. нарушители норм экзогамии принуждались к выплате необычайно высокого (подчас разорительного) штрафа. Уикс отмечает, что экзогамия дополняется нормами обязательного брака в пределах определенных родов: сыновья и дочери одного рода сочетаются браком с сыновьями и дочерьми другого определенного рода, но не со многими другими ¹³⁸³.

Ван Винг указывает на существование пищевых запретов у каждого рода и на связь некоторых родовых названий с именами животных или растений. Но в его время никто среди бакон-го не был в состоянии объяснить причин этих запретов или смысл того, что название животного входит в название рода. Кроме того, пищевые запреты не имели никакой связи с тем животным или растением, имя которого упоминается в названии рода ¹³⁸⁴. Иными словами, в конце XIX — начале XX в. было невозможно проследить в родовой организации баконго следы

тотемизма. Уикс также обращает внимание на то, что некоторые названия родов включают имя животного, так, «ези киме-фулу» — «черепаший народ», и т. д. Но никаких запретов на так называемое «тотемное животное» он не обнаружил, и «черепаший народ» так же охотился на черепах, как и все остальные баконго ¹³⁸⁵.

Ван Винг подчеркивает, что род у баконго — реально существующая общность, проявляющаяся в обычаях взаимопомощи во время похорон, в случае если деревня пострадала от войны и пр.¹³⁸⁶. Однако главное, в чем проявляется общность сородичей,— коллективное право на родовые угодья, на землю рода ¹³⁸⁷. Есть очень серьезные основания сомневаться в этом тезисе автора. Нам придется еще не раз возвращаться к вопросам землевладения и землепользования. Здесь же укажем, что коллективное родовое землевладение необходимо предполагает расселение единым родовым массивом, а главное — равные права всех членов рода на эти угодья.

Между тем целый ряд факторов обусловил тот факт, что родовые подразделения баконго жили смешанно в одних деревнях. Среди этих факторов наиболее важную роль играют два: патри-локальность поселения (жена переходит в деревню мужа) и материнский счет родства и наследования. Все жены и все дети данного мужчины (а некоторые остаются жить в его деревне) принадлежат другому роду ¹³⁸⁸. Нам поэтому кажутся более основательными и заслуживающими внимания следующие замечания Уикса: «Роды и семьи свободно перемешиваются, но члены рода имеют взаимную ответственность и помогают один другому» ¹³⁸⁹. И далее: «Нет ничего, что удерживало бы семью или род вместе, кроме признания общего происхождения от некоторого женского предка» ¹³⁹⁰.

На это же обращает внимание и Филиппар: брачные запреты вызывают необходимость для групп населения, принадлежащих к разным родам, уживаться в одной деревне; они имеют общие интересы, а это в свою очередь ведет к стабильности деревни как организационной ячейки общества ¹³⁹¹. Иными словами, материалы поздние неопровержимо свидетельствуют о том, что у баконго складывается (если уже не сложилась) сельская община как основная форма организации сельского населения. Некоторые авторы конца XIX в. прямо указывают на сходство низовых форм организации сельского населения у баконго с гер-

257

майской общиной-маркой ¹³⁹². Все авторы обращают внимание на огромную силу внутренних связей в такой общине, на солидарность и взаимопомощь ее членов, на большую роль общих собраний в ее жизни, на власть и авторитет вождей, осуществляющих судебную и исполнительную власть, но во всем считающихся с мнением общего собрания ¹³⁹³.

Итак, суммируя результаты исследований, проведенных в конце XIX — начале XX в., мы можем сказать, что в это время родовая организация сохранялась как пережиточный институт, утратив былое экономическое единство. Однако и в этом своем новом качестве материнский род продолжал играть большую роль в жизни общества баконго, регулируя семейные отношения, брачные нормы, правила наследования имущества и власти, а также проявляясь в древних обычаях взаимопомощи.

«Благодаря своему общему происхождению,— пишет Филип-пар,— все члены одного рода рассматривают себя как братья, „мпанги“, и это наименование устанавливает между ними особые взаимоотношения»¹³⁹⁴. Так, они обязаны оказывать друг другу гостеприимство. Сородичи принимают все заботы о госте, случайно попавшем в их деревню. Как только вечером, у деревенского огня, выясняется, что в деревне живут люди, принадлежащие к тому же роду, что и гость, они принимают все заботы о нем, устраивают в его честь небольшой праздник, дают ему лучшее помещение, снабжают в дорогу продуктами ¹³⁹⁵. Более того, уйдя из своей деревни после какой-нибудь ссоры, муконго селится в той деревне, где у него есть сородичи. Они обязаны предоставить ему землю, средства существования и помочь жениться. Таким же образом может переселиться и небольшая деревня. Ни у кого это не вызовет нареканий. На новом месте сородичи наделяют вновь прибывших землей: «Вы наши братья, вы у себя. Эти поля — ваши, эти пальмовые рощи — ваши, этот лес — ваш, эта речка —ваша» ^{1396 1397}.

Однако тот же Филиппар, подводя итоги своим размышлениям относительно роли рода и семьи в общественной жизни баконго, пишет: «В функционировании общества род имеет значение куда менее важное, чем семья...» ^18Э.

Отправляясь от этого, нам уже известного, мы можем полагать, что два-четыре века тому назад роль родовой организации была, по-видимому, гораздо больше в жизни общества баконго. Об этом свидетельствует и анализ системы родства баконго, описанный в грамматике Брущотто (XVII в.), где чер-

ты рода как действенного института выступают гораздо ярче, чем в аналогичных сведениях, собранных позже, в конце XIX — начале XX в. Эти поздние сведения свидетельствуют о полном исчезновении черт системы кроу и постепенном исчезновении черт турано-ганованской системы родства ¹³⁹⁸. Более того, Уикс, приводя в своей книге очень неполные записи терминологии родства баконго, оговаривается при этом, что сам по себе сбор материалов представляет большую трудность. При попытке проверить значение собранных терминов спустя некоторое время и у других лиц оказывается, что эти лица вкладывают иной смысл в те же термины. А это в свою очередь свидетельствует, по мысли Уикса, и мы целиком к нему присоединяемся, о неопределенности, неясности терминов, описывающих родственные отношения ¹³⁹⁹. Сама по себе неясность терминологии родства служит верным показателем того, насколько сильно разрушены общественные отношения, породившие некогда совокупность терминов, которые еще в XVII в. слагались в стройную систему. Повторяем, что системы родства живут в языке народа спустя долгое время после того, как породившее их общественное явление отошло или начало отходить в прошлое. Поэтому мы позволим себе не согласиться с выводом Д. А. Ольдерогге: «...система родства в Конго в XX в. претерпевает существенные изменения, отражая коренную ломку всех прежних устоев родового общества» ¹⁴⁰⁰. На наш взгляд, если система родства уже претерпевает существенные изменения, коренная ломка устоев родового общества должна была произойти задолго до этого. И начало этому было положено в период расцвета государства Конго, т. е. накануне открытия страны португальцами в конце XV в. Уикс, писавший о неясности терминологии родства, жил в Конго в 80-х годах XIX в., т. е. тогда, когда новые, капиталистические отношения, которые по мысли Д. А. Ольдерогге и привели к коренной ломке прежних устоев родового общества, еще не успели наложить своего отпечатка на общественные отношения в Конго. Нам думается, что задолго до начала колонизации род из организации, определяющей и регулирующей всю жизнь общества, превратился в основном в механизм, регулирующий семейно-брачные отношения. Именно в этой области его влияние сказывалось особенно сильно.

СЕМЬЯ И ПОЗЕМЕЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ У КРЕСТЬЯН-БАКОНГО

Представление о семье баконго у различных исследователей достаточно неопределенно и противоречиво. Как и в вопросе о роли родовой организации, мы располагаем здесь в основном

данными очень поздними. Уикс, например, называет семью ба-конго термином «вуму». Однако в его понимании вуму -скорее ответвление рода, чем семья в обычном смысле слова: «Всякое подразделение вышеупомянутого рода называется вуму (семья); и каждая женщина с детьми, внуками и правнуками рассматривается как основатель вуму»¹⁴⁰¹. И далее: «Дерево—эканда

(род. —А. О.), а ветви — вуму (семья. —А. О.)» ¹⁴⁰², Естественно, что отец, как принадлежащий другому роду, в семью, которую конструирует Уикс, включен быть не может. Ван Винг пишет, что вообще «не существует ни слова, ни понятия, соответствующего тому, что мы называем семья в узком смысле слова, из отца, матери и их детей, ни в широком смысле слова, как совокупность всех лиц, происходящих от одного отца ¹⁴⁰³. Д. А. Ольде-рогге, опираясь на исследование ван Винга, пишет: «...баконго, у которых, судя по описаниям ван Винга... отдельная семья представляет собою только биологическую, но не экономическую единицу» ¹⁴⁰⁴.

Так ли это было в действительности? Что собой представляла семья баконго, хотя бы по поздним материалам? Можно ли считать эту семью только «биологической единицей»? Что сообщают о -семейно-брачных отношениях авторы XVI—XVII вв.?, К рассмотрению этих вопросов нам и предстоит обратиться.

Если в языке баконго не существует специального термина для обозначения семьи, то есть другое слово — лумбу, которым называют совокупность жилищ, занимаемых членами одного домохозяйства— как свободными, так и домашними рабами. Это слово и может в известной мере служить основным термином для обозначения семьи: тесно связанная с землей -семья баконго не рассматривает -себя как-то изолированно от этой земли.

Семья баконго в конце XIX в., как правило,— полигамная. К этому времени не осталось никаких следов довольно длительного влияния христианской церкви, в течение нескольких столетий боровшейся против обычаев баконго, за организацию семьи по европейскому образцу, т. е. за моногамную семью с главенствующей ролью отца. Семья в это время состояла из мужа, его жен (или жены — редкий случай), малолетних детей и подростков, взрослых неженатых племянников, его рабынь и детей от этих рабынь, взрослых сыновей, оставшихся в его доме. Обычно мужчина, глава семьи, около своего жилья строил хижины своим женам (каждой — отдельную), в которых они жили с малолетними детьми. Мальчики от 8 до 16 лет занимали особую хижину (сыновья от сожительства с рабынями, свободные дети и племянники); девочки — дочери того же возраста — в другой хижине¹⁴⁰⁵. Положение жен в полигамной семье былб неодинаковым. Обычно муж выбирал любимую жену, которая была в курсе всех его дел, с которой он советовался, предпринимая что-либо. Она хранила имущество мужа и иногда целиком брала на себя заботу о его питании. И хотя брак у баконго был легко расторжим, брак с этой любимой женой оказывался обычно прочным. В зависимости от отношения главы семьи остальные жены носили название — вторая, третья, четвертая, пятая. Положение жены не зависело ни от того, какая это по счету же-' нитьба, ни от того, свободная ли это женщина или рабыня, но только от отношения мужа к ней ¹⁴⁰⁶.

И материалы наших основных источников и материалы поздние говорят о том, что разделение труда составляло наиболее характерную черту жизни домохозяйства и деревенской общины в целом. Существовало строгое распределение обязанностей. Муж занимался охотой, рыбной ловлей, торговлей и различными домашними промыслами. Он был обязан строить жилище для всей семьи, давать одежду, орудия труда (мотыгу, ножи и пр.), поставлять для всех жен соль и мясо, которые и распределялись в соответствии с числом детей, находившихся на попечении жены, и личными симпатиями главы семейства. Он подметал двор, расчищал целину, рубил деревья. Главное занятие женщин и девочек — земледелие. Мужчины и юноши выполняли лишь самые тяжелые работы по подъему целины. Остальные сельскохозяйственные работы лежали на плечах женщин. Каждая из них имела свое поле, где сажала маниоку и различные овощи. Ма-ниоковый хлеб и овощи были обязаны поставлять семье женщины ¹⁴⁰⁷. Кроме того, женщины по очереди работали на участке мужа: сажали, ухаживали за растениями, убирали урожай и делали маниоковый хлеб на продажу. Все доходы с этого участка поступали в пользу мужа. Варили пищу и питались в каждой хижине отдельно. Совместной трапезы не существовало. Муж питался, как правило, по очереди у каждой из своих жен, причем отдельно от нее и детей.

Девочки оставались под опекой матери и отца до замужества. В случае смерти матери их отсылали к дяде со стороны матери ¹⁴⁰⁸. Мальчики в возрасте 15—16 лет обычно переходили жить в семью дяди со стороны матери. И тогда все права и обязанности отца по отношению к ним кончались. Отец был не вправе удержать сыновей при себе. Однако в это время (конец XIX в.) нередко случалось, что сын (или сыновья) сам отказывался идти к дяде и оставался с отцом так долго, как ему заблагорассудится ¹⁴⁰⁹.

Ван Винг особо подчеркивает «абсолютное разделение имущества, которое является правилом брака конголезцев» ¹⁴¹⁰. Муж работает для себя, женщина — на своих ближних сородичей. Даже несовершеннолетние дети имеют право на личную собственность, и ни мать, ни отец не вправе посягать на нее ¹⁴¹¹.

Однако нам думается, что строгое разделение имущества в семье не дает нам права рассматривать семью баконго лишь как «биологическую единицу». Мы видели, что эта семья тесно спаяна общей работой, единым хозяйством, в котором роль и место каждого члена семьи строго определены. Строго определены и обязанности каждого по отношению ко всей семье — от взрослых ее членов до маленьких детей. А подмеченная еще Уиксом тенденция юношей оставаться в домохозяйстве отца свидетельствует об ослаблении связей детей с родом матери.

Тем не менее связи эти еще очень сильны. Родственные связи по линии отца почти не признаются. Дети, уйдя из дома отца,— девушки — выйдя замуж, а мальчики — перейдя в деревню дяди,— почти теряют связь с отцом и его родней. А он в свою очередь не несет никакой ответственности за их поступки. Функции отца выполняет дядя — брат матери. Бентли пишет, что имущество дяди со стороны матери муконго наследует наравне с членами его семьи (если он не завещает ему все). Если этот дядя был вождем, а муконго его старшим или любимым племянником, то он хоронит дядю и выполняет все обряды, принимает на себя все заботы о его имуществе, наследует должность вождя, получает его рабов и всех его жен. Поэтому дядя со стороны матери — самый главный родственник, и если он чувствует себя плохо, муконго сразу же переселяется к нему ¹⁴¹².

Такова жизнь семьи-домохозяйства по материалам конца XIX — начала XX в. Посмотрим, что дают нам материалы наших основных источников. Оговоримся еще раз, что в этих вопросах они очень скудны. Эти формы семейных отношений, столь необычные и непонятные для европейцев, вызывали не раз недоумение и раздражительную хулу миссионеров в XVI—XVIII вв., однако понять и разобраться во всем этом они были не в состоянии. Кавацци, описывая семью в государстве Конго, не находит слов для возмущения: «Трудно вообразить, до чего доходит невоздержанность негров в этом вопросе... Действительно, им приятно видеть себя окруженными детьми, но они к ним не испытывают ничего, кроме холодности... Они не заботятся ни об их пище, ни об их воспитании. Для них достаточно произвести их на свет, они оставляют своим женам заботу обо всем остальном» ¹⁴¹³.

В противовес этому резкому высказыванию очень многие из наших авторов пишут об огромной любви к детям, бесконечной нежности и заботливости матери по отношению к ним, как об одной из характерных черт жизни семейной общины. Обилие детей рассматривается как величайшее счастье. Мать не расстается с ребенком ни на час, пока он не подрастет настолько, что будет в состоянии заботиться сам о себе. Детей никогда не бьют, с ними никогда не обращаются плохо ¹⁴¹⁴.

Конфалоньери пишет, что число жен зависит от положения человека в обществе: «Некоторые из них имеют их сто, одни больше, другие меньше, в соответствии с их положением, т. е. знатные и главные имеют их больше, люди простые часто владеют одной, а многие среди них не имеют ни одной» ¹⁴¹⁵. Кавацци также отмечает, что, несмотря на упреки священников и их постоянные труды, дабы прекратить незаконное сожительство ба-конго-христиан со многими женщинами, те продолжают упорствовать. Обычно они совершают церковный брак с одной из них, оставляя в качестве сожительниц всех остальных ¹⁴¹⁶. «Те, которые хотели бы сойти за порядочных людей, без всякой щепетильности имеют двадцать пять или тридцать сожительниц» ¹⁴¹⁷, которых называют здесь «мукаджи». Как человек, пишущий в основном о порядках, существовавших среди знати, Кавацци отмечает, что обычно муконго выбирает среди них двух, любимых. Первую называют энганаинене (Конфалоньери пишет — «мобан-да») ¹⁴¹⁸. Она является хозяйкой всего дома, она распоряжается всем, ничего не делается без ее приказания. Все остальные женщины обязаны ей подчиняться. Вторая жена носит имя «самбе-джилла» и помогает первой, распоряжается по ее указаниям и заменяет ее во всем, если она отсутствует или больна¹⁴¹⁹. Хозяин дома приставляет к ним множество служанок, одна из обязанностей которых — доносить о всех вольных и невольных ошибках и оплошностях их хозяек¹⁴²⁰.

Кавацци сообщает также, что каждая «мугаги» имеет свою особую хижину; но с обычными женами и рабынями никогда не обращаются так хорошо, как с двумя первыми. Положение простых жен лучше лишь в том отношении, что их измена карается разводом, в то время как первым двум она может стоить жизни ¹⁴²¹.

Пишет Кавацци и о совместном приготовлении пищи для всей семьи. Эту пищу старшая жена, которая ведает всем хозяйством, распределяет во время совместной трапезы между всеми членами семьи. Все садятся в круг, и каждый из ее рук получает свою порцию еды ¹⁴²².

Любопытно отметить, что в описаниях Кавацци структурное единство семьи, как экономической ячейки общества, проступает гораздо отчетливее, чем в описаниях авторов конца XIX — начала XX в. Однако мы не можем определить, действительно ли семья баконго в этот период претерпела какие-то существенные изменения под влиянием (почти двухвековым) христианства или наблюдения, сделанные Кавацци, подмечают такие особенности жизни семьи, которые издавна существовали у баконго и были упущены из виду поздними наблюдателями.

Удивляли нашего автора и другие непривычные европейцу нравы: «По обычаям страны не девушки приносят приданое своим мужьям, а наоборот, именно мужья делают дары девушкам,, на которых они женятся» ¹⁴²³.

Больше всего забот миссионерам доставляла кажущаяся непрочность брачных отношений у баконго, сравнительная легкость развода, а главное, обычай, дающий право молодым людям жить совместно некоторое время (Кавацци называет его-«испытательным сроком»), прежде чем состоится торжественное, по всем обычаям страны, заключение брака¹⁴²⁴. Кавацци пишет, например, что дети, родившиеся до свадьбы, не имеют ни отца, ни матери, забывая упомянуть, что в обществе баконго никогда ребенок не будет обездоленным, поскольку сородичи его матери принимают на себя все заботы по его содержанию. Читая Кавацци, не следует упускать из виду, что он жил в Анголе в то время, когда страшные последствия работорговли, не только унесшие тысячи человеческих жертв, но и разъедавшие ус гои общества баконго, стали сказываться с особой силой. А это не могло не отразиться в свою очередь на семье, прочности брака, взаимоотношениях родителей и детей и т. д.

Интересные сведения о семейно-брачных отношениях содержатся »в не изданной до сих пор рукописи уже знакомого нам Бру-щотто «Счастливое заблуждение, или мир наизнанку». О содержании этой рукописи дает некоторое представление Симонет-ти в указанной выше статье¹⁴²⁵. Воспользуемся в свою очередь пересказом в статье Д. А. Ольдерогге некоторых материалов Бру-щотто: «Брущотто... был удивлен тем, что в Конго женщины пользовались большим уважением и играли в общественной жизни видную роль. Так, сравнивая положение женщины в Конго с положением ее в Европе, Брущотто отмечает, что в Конго женщины пользуются полной свободой и уважением, в то время как их сестры в Испании живут затворницами и не имеют гражданских прав. При рождении девочки в Конго семья устраивает торжество, появление ее на свет считается праздником, тогда как рождение мальчика ничем не отмечается» ¹⁴²⁶.

Упоминает Брущотто и обычай давать выкуп за невесту¹⁴²⁷.

При заключении брака, помимо взаимной склонности молодых людей, учитываются различные брачные запреты, связанные с законом экзогамии и с нормами обязательного брака в пределах определенных родов ¹⁴²⁸°. Прежде всего юноша добивается согласия родителей девушки, ибо без согласия отца, а особенно-матери, ни один брак не может состояться ¹⁴²⁹. Лоренцо да Лукка пишет, что юноша договаривается с отцом относительно платы за девушку и, придя к соглашению, немедленно становится хозяином молодой девушки ¹⁴³⁰. Миссионер не понимал всей слоль ности родственных взаимоотношений в условиях матрилинейно-го рода, не знал, что главный родственник девушки — ее дядя со стороны матери и именно ему принадлежит основная роль в заключении брака. Получив согласие родителей, юноша обращается к дяде девушки с материнской стороны, угощает его пальмовым вином и договаривается с ним о величине выкупа, которая зависела от общественного положения семьи девушки и от ее личных достоинств. Выкуп получал дядя ¹⁴³¹. Кроме того, одаривали подарками и ближайших родственников невесты. Жених прилагал все усилия, чтобы достать те вещи, которые они хотели бы иметь. Если у него не было денег на их покупку, он указывал срок, по истечении которого родственники получали желаемое (мать — новые одежды, отец — оружие, братья —? ножи и т. д.). Затем, после различных торжественных церемоний и обрядов, девушка переходила в домохозяйство мужа ¹⁴³². Исследователи XIX—XX вв. сходятся во мнении, что сущность брачного контракта — заем. Один род как бы берет взаймы под определенную сумму девушку из другого рода ¹⁴³³. В случае смерти жены муж вправе требовать у ее семьи вторую жену, если и эта умрет,— третью. После этого договор теряет силу. Если семья умершей женщины возвратит «брачные деньги», договор расторгается ¹⁴³⁴. Вдова обычно возвращается в свой род под покровительство дяди со стороны матери, если ее бибути (старшие родственники) придут за ней. Если же после повторных извещений за вдовой никто не приходит, она теряет право возвратиться в свой род. Род мужа удочеряет ее, а наследник мужа становится ее «владельцем» ¹⁴³⁵.

Интересно сравнить мнения Конфалоньери и Кавацци о положении женщины. Конфалоньери, как и Брущотто, не без удивления отмечает, что «женщины больше ценятся, чем мужчины, поэтому мужчины дают приданое за женщин. Они составляют богатство страны в том смысле, что дают мужчине его пищу» ¹⁴³⁶.

Кавацци же видит в женщине рабыню и затворницу: «В действительности их родственники и их мужья рассматривают их как рабынь» ^{1437 1438}.

Наблюдатели XIX—XX вв. более беспристрастны в этом отношении. Так, Уикс пишет, что роль женщин очень велика, они — доминирующий фактор в жизни общества, они свободно и независимо высказывают свое мнение. А на общих собраниях часто женщины меняют ход обсуждения дел и дают ему другое направление ²³°.

В противоположность свободной женщине рабыня является полной собственностью своего господина, он может ее разлучить с детьми, продать, отобрать ее участок и т. д. К вопросам, связанным с рабством, мы еще будем возвращаться. Здесь же укажем, что положение женщины-рабыни целиком зависело от характера ее мужа и господина. Если это был человек добрый и хороший, положение ее ничем не отличалось от положения других жен. Она могла стать даже старшей (любимой) женой. Если же это был человек жестокий и жадный, участь жены-рабыни была ужасна: она считалась вещью господина и в соответствии с этим с ней и обращались.

Подводя итоги описанию семьи-домохозяйства, мы можем сказать, что на протяжении многих веков у баконго бытовала так называемая «большая семья», включавшая в свой состав несколько поколений родственников, неженатых племянников и незамужних племянниц, а также всех жен данного человека с их малолетними детьми. Очень неясен вопрос о правах такой большой семьи на землю. В каком соотношении состояли деревня-поселение и семья-домохозяйство? Судя по нашим материалам, либатта обычно объединяла несколько больших семей, ведущих свое хозяйство самостоятельно. Однако есть указания и иного рода. Так, Кавацци пишет, что король жалует деревни-общины землями, необходимыми для их существования. «В некоторых из них,— пишет он,— наделяют этой землей каждого человека согласно его нуждам, и он ее обрабатывает. В других... сеют и собирают урожай все сообща; и распределяют продукты земледелия (земли) каждому в соответствии с его потребностями»¹⁴³⁹. Есть упоминание о совместной обработке земли и последующем разделе урожая и в «Сообщении» миссионеров Микель Анджело и Дениса Карли о провинции Мбамба (в середине XVII в.). Оно настолько интересно, что мы позволим себе привести его целиком: «Когда урожай собран (что происходит два раза в год), они собирают в одну кучу все бобы, в другую — кукурузу, а также остальное; затем, отдав макулунте (старосте.— А. О.) для его пропитания и отделив то, что предназначается на посев, остальное делили по хижинам, в соответствии с количеством людей, которое имеется. После всего этого женщины вместе сеют и обрабатывают землю, чтобы снова собрать свой урожай» ¹⁴⁴⁰.

Итак, судя по этим материалам, в некоторых провинциях государства Конго, например в Мбамба, сохранялось коллективное землепользование, коллективная обработка земли и распределение урожая по числу душ в семье. При этом особую долю деревня выделяет старосте-макулунте.

Один этот факт может на первый взгляд свидетельствовать о необычайной живучести кровнородственных отношений и о том, что в этих районах преобладало расселение близкими кровнородственными коллективами. Община деревенская в таком случае представляла собой коллектив кровных родственников. Могло быть и другое: деревни, небольшие по размерам, были поселениями больших семей; тогда понятен принцип распределения по хижинам в соответствии с числом населяющих жилье людей.

Однако в других провинциях каждое домохозяйство вело свои дела самостоятельно. По-видимому, господствующей единицей организации крестьянского населения можно считать сельскую общину, в жизни которой огромную роль играли еще кровнородственные отношения. Материалы более поздние — второй половины XIX — начала XX в., — т. е. того времени, когда на эти проблемы обратили особое внимание, свидетельствуют о смешанном характере (с точки зрения родо-племенной структуры) поселений. Так, Уикс пишет: «Поселение включает много семей и не обязательно одного рода, но они могут быть представителями нескольких родов...» ¹⁴⁴¹.

Во время пребывания Уикса в стране вмешательство колониальных держав еще не успело внести серьезных изменений в жизнь баконго. Нормы и положение, которые он описывает, складывались естественным путем, исподволь и задолго до XIX в. Не лишено вероятности, что и в изучаемый нами период процессы эти уже протекали.

Еще более интересны и показательны материалы, собранные Филиппаром (начало XX в.). В его время не только границы между земельными владениями деревни были твердо установлены и хорошо известны любому жителю, но и в каждой отдель-ной деревне «земля не была общей (общественной) собственностью: каждая семья владела здесь своей долей земель, которая, имея в виду сократившееся население ¹⁴⁴², всегда значительна (велика)...» ¹⁴⁴³. Более того, не существовало общинных (общих) угодий и на земле, не предназначенной под обработку. Небольшие леса в глубине долин, разделявших -холмы, которыми покрыта страна баконго, имели своих владельцев: «Все эти леса... не только имеют каждый свое название, они имеют и своего владельца. Таким образом, не существует общинных лесов» ¹⁴⁴⁴. Именно этим владельцам принадлежит право на все деревья, приносящие доход: пальмы, кола, сафу и др. В то же время другими деревьями (например, для постройки дома и пр.) мог пользоваться любой житель деревни, не спрашивая разрешения у владельца. Так же свободно было и право любого охотиться в этих лесах, но с одним ограничением. В сезон «большой охоты» (конец сухого сезона в августе и сентябре), когда практикуется массовая охота с помощью огня, владелец леса имеет право вырубить сухую траву и кустарник вокруг своего участка леса, чтобы огонь туда не проник. Обезумевшая от страха дичь -спасается от огня на этих островках леса, которые в этот период становятся участками, где право охоты оставлено за владельцами. В противоположность охотничьим рыболовные угодья — ;все ручьи, протоки и болотца в глубине долин между холмами — каждое имеет своего владельца, и только он пользуется правом ловить здесь рыбу, ставить сети и пр. В засушливый сезон он один имеет праьо собирать рыбу, спрятавшуюся в иле пересыхающего болота ¹⁴⁴⁵.

Сравнение материалов XVI—XVII вв. -с материалами поздними (конец XIX — начало XX в) свидетельствует, что уже в изучаемое нами время начинает складываться индивидуальное — в смысле большесемейной общины — крестьянское землепользование в условиях, когда вся земля считается принадлежащей королю-правителю, ?верховному собственнику всей земли государства.

Домашнее рабство как общественный институт, несомненно, существовало уже до появления европейцев в бассейне р. Конго. Однако судить о его роли в обществе баконго (о положении рабов, о характере рабства и пр.) в то время мы можем, лишь отправляясь от материалов более позднего периода.

В течение без малого целого века после проникновения европейцев источники почти не говорят о рабстве. Исходя лишь из этого факта, следует, по-видимому, признать, что и до прихода европейцев и в первое время после их появления в стране рабство существовало в виде уклада (домашнее рабство) и большой роли в обществе баконго не играло. При крайней недостаточности наших сведений по всем вопросам общественного строя в государстве Конго, нам думается, не следует упускать из виду это косвенное доказательство. Лишь со второй половины XVI в. тема рабства и работорговли начинает звучать в полный голос, все усиливаясь по мере приближения к XIX в. И, как мы увидим дальше, это далеко не случайно. Охота за рабами и работорговля принимают такой невиданный размах и оказывают такое влияние на общественную и частную жизнь баконго, что авторы-наблюдатели не могли пройти мимо этого явления. Нередко, не вдаваясь в анализ причин и следствий, именно здесь они полными пригоршнями черпали материалы, чернящие и унижающие африканцев. Изучая институт рабства по данным европейцев, всегда необходимо иметь в виду это обстоятельство.

Уже первые «Сообщения» Лопиша, миесионеров-кармелитов и базирующаяся на '.их материалах компиляция Конфалоньери отмечают, что знатные люди «имеют большое число рабов, которых они взяли в плен на войне или купили» ¹⁴⁴⁶. Спустя же еще век Кавацци в своем «Сообщении» уделяет огромное место вопросам, связанным с рабством. То же самое следует сказать и о Даппере, пользовавшемся материалами периода голландской оккупации побережья Конго (середина XVII в.). Обе работы — яркое свидетельство широкого распространения рабства у баконго в это время. Никаких точных данных о численности рабов нет (да и не может быть!), однако Кавацци уверяет: «Считают, что в королевстве Конго имеется почти столько же рабов, сколько и свободных лиц» ¹⁴⁴⁷. Несмотря на вероятное преувеличение, эта фраза может свидетельствовать о значительном распространении рабства.

Остановимся подробнее на различных аспектах проблемы рабства в период с середины XVI и по начало XVIII в. (разумеется, в той мере, в какой позволяют нам это сделать наши материалы).

Первый вопрос — об источниках пополнения контингента рабов. В Конго их существовало несколько.

1. Одним из главных источников служили войны, которыми была так обильна история Конго в XVI в., а особенно в XVII в. Более того, сами эти войны имели часто единственной целью захват рабов ¹⁴⁴⁸.

2. Естественный прирост рабского населения. Дети от браков рабов и рабынь, а также от брака свободного мужчины и рабыни становились рабами. Правда, положение их было несколько иным (см. ниже). По обычному праву баконго дети наследовали общественное положение матери. Дети от брака раба и свободной женщины рождались свободными¹⁴⁴⁹.

3. Долговое рабство. Кавацци прямо не упоминает о долговом рабстве, но рассказывает, в каких случаях свободного обращали з рабство в возмещение или в залог уплаты долга. Если проигравший большую сумму «денег» (например, около трех кофу) не может заплатить немедленно, выигравший может схватить его и заставить служить себе как раба. Если должник скрылся от уплаты долга, сумма долга удваивается, и сколько бы должник ни скрывался, судьи обяжут его либо выплатить удвоенную сумму долга, либо отдать раба в уплату долга, либо самому надеть ярмо неволи. Кроме того, в случае бегства несостоятельного должника кредитор может захватить в качестве заложника кого-нибудь из односельчан бежавшего. Если родственники и друзья не позаботятся собрать необходимую сумму и внести кредитору, заложник может быть продан в качестве раба ¹⁴⁵⁰.

Материалы поздние свидетельствуют о том, что этот источник пополнения контингента рабов со временем стал наиболее распространенным. Об этом, например, пишет Чоффен (конец XIX в.). Он считает, что в его время это — ведущая форма обращения в рабство ¹⁴⁵¹.

4. Обращение в рабство за некоторые преступления. Есть сведения, что в рабство продавали семьи тех, кто пытался поднять восстание против короля или объявить ему войну ¹⁴⁵². Судя по сравнительно поздним материалам (начало XIX в.), в рабство продавали мужчину и женщину, уличенных в незаконной любовной связи ¹⁴⁵³.

Рабы пс своему положению не были единым общественным слоем. Находясь на нижней ступеньке общественной лестницы, они во времена Кавацци делились на три категории. К первой категории, наиболее бесправной, можно отнести рабов-военно-пленных. Их продавали кому угодно и куда угодно: чаще всего за океан, в Америку. Хозяин имел над ними полное право жизни и смерти. Именно среди них баковго-нехристиане выбирали одного-двух для жертвоприношений ¹⁴⁵⁴. Этих рабов очень плохо кормили. Часто с ними обращались жестоко, нагружая непосильной работой ¹⁴⁵⁵. Рабов-военнопленных обязательно клеймили, чтобы можно было сразу узнать, кому они принадлежат. Способы клеймения были различны: протыкали ноздри, делали надрезы на ушах и т. д. Яга у своих рабов вырывали два передних резца ¹⁴⁵⁶. Кавацци рассказывает, что принцесса Зинга, взяв в плен жену и дочь одного из своих соперников, приказала клеймить их раскаленным железом, как и остальных пленников ¹⁴⁵⁷. Знать ба-конго, принявшая христианство, метила своих рабов, выстригая у них на голове волосы определенным образом.

Вторая категория рабов — «рабы огня (очага)», или «рабы дома». Они были обязаны служить тому, кто их купил или уна-следозал, в течение всей его жизни и пока существует его семья. Их очень редко продавали, но подарить такого раба хозяин мог кому угодно ¹⁴⁵⁸°. Униженное положение рабов подчеркивалось тем, что разговаривать с хозяином они могли, лишь стоя на коленях¹⁴⁵⁹. Тем не менее положение их было легче, чем положение рабов-военнопленных. Домашний раб мог выкупить себя, отдав, за себя хозяину одного или двух рабов (мужчину или женщину). Хозяин не имел никаких прав на личное имущество (дом, например) раба, не имел права потребовать жену раба, хотя она и была его же (хозяина) рабыней ¹⁴⁶⁰. «Рабы дома» имели возможность заводить семью. Часто они становились доверенными лицами своих господ, сумев им угодить чем-либо. Кавацци рассказывает об одном из способов сделать это. Вся семья раба, работая изо всех сил, строит хороший дом и дарит его хозяину ¹⁴⁶¹. Нередко доверенным рабам поручалось совершать торговые сделки, иногда в отдаленных районах. Если рабу удавалось жениться на свободной женщине, то дети их рождались свободными. Таккей в начале XIX в. пишет, что в его время в провинции Сойо» никогда не продавали домашних рабов, если они не совершили какого-либо преступления. В этом случае их всенародно осуждали на продажу работорговцам. Домашнего раба иногда отдавали в залог под определенную сумму, взятую в долг, но старались выкупить в возможно кратчайший срок ¹⁴⁶². Домашних ра* бов продавали лишь в случае крайней нужды или если раб имел уж очень тяжелый, неуживчивый характер ¹⁴⁶³.

Некоторые авторы обращают внимание на тот факт, что домашнее рабство чрезвычайно напоминает институт серважа в раннем европейском средневековье. Чоффен пишет: «Домашнее рабство: это название, которым пользуются для обозначения института, очень близко напоминающего серваж нашего средневековья» ¹⁴⁶⁴.

Следующую, третью по счету категорию составляли дети от брака рабов и рабынь. Если они не совершили какого-либо преступления, то пользовались почти полной свободой. Их не имели права продавать. Зависимость их от хозяина их родителей становилась чисто номинальной. Эти рабы были вольны избрать себе любое занятие и селиться, где хотят. Однако они еще несли на себе клеймо хозяина их родителей. Если дети рабов оставались жить в доме хозяина их родителей, то таких рабов называли обычно «внуками» (нтеколо). Любопытно, что, по сведениям Уикса, женщина из числа нтеколо, отданная замуж в порядке обмена на свободную женщину из другой семьи, рассматривается как свободная. Дети ее также рождаются свободными, но по положению они неравноправны своим сводным братьям и сестрам, родившимся от того же отца и свободной женщины. Их называют «дети, происходящие от освобожденной женщины» из такого-то рода ¹⁴⁶⁵.

Перед нами свидетельство того, что в Конго, как в свое время в государствах средневекового (да и в новое время) Западного Судана — Гане, Мали, Сонгаи, городах-государствах хауса, существовали группы населения, переходные от зависимого состояния к свободному. Это так называемое состояние полусво-боды, на которое обратил внимание Д. А. Ольдерогге, изучая общественный строй государств Западного Судана ¹⁴⁶⁶.

Следует отметить, что положение рабов в древнем Конго было несравненно легче положения рабов и на древнем Востоке и в рабовладельческом Риме или Греции. Даже в пору наибольшего развития рабовладения в Конго в конце XVI — начале XVII в. лишь часть рабов (рабы-военнопленные) составляла категорию населения, совершенно бесправную. При этом характерно, что лишь немногие из них оставались в стране: основная масса была предназначена на продажу европейцам и на вывоз в Америку. Нам думается, что и те черты суровости и жестокости по отношению к рабам, которые отмечают наблюдатели-европейцы в Конго, появились как следствие европейской работорговли и знакомства -с условиями рабства у плантаторов-португальцев в Луанде²''⁹. Об этом же свидетельствует постепенное ухудшение правового положения домашних рабов в XVIII—XIX вв. Это особенно ясно заметно, когда мы обращаемся к материалам XIX — начала XX в. Так, Уикс пишет, что женщина-рабыня является вещью своего хозяина, что он может разлучить ее с детьми, продать, отнять у нее хозяйство (участок, дом), что вообще участь ее крайне тяжела ²⁶°. Соуза Баррозу (конец XIX в.) говорит о глубокой антипатии между двумя сводными братьями от матери-свободной и от матери-рабыни. Ребенка от рабыни муконго может продать даже его брату — сыну от свободной женщины^{1467 1468 1469}.

Какую роль играл рабский труд в жизни баконго? Какие формы принимала эксплуатация труда рабов? На эти вопросы источники почти не дают ответа.

Следует, очевидно, различать по положению и по использованию в хозяйстве рабов высшей знати и рабов, принадлежащих простым людям. В XVI — XVIII вв. каждый знатный муконго имел много рабов, использовавшихся для личных его услуг: поваров, камердинеров, слуг, домоправителей, носильщиков и прочей челяди ¹⁴⁷⁰. Нередко представители этой челяди настолько входили в доверие хозяев, что почти полновластно распоряжались в их усадьбах.

Рабы-носильщики также принадлежали преимущественно знати, и уж во всяком случае людям богатым, связанным с торговлей. Расширение обмена между побережьем и внутренними областями, возникновение постоянных караванных дорог приводили к тому, что численность этой категории рабов быстро росла. Караваны рабов-носильщиков под присмотром надсмотр-щиков-рабов несли с побережья разные европейские и местные товары, а обратно возвращались нагруженные слоновой костью, кусками дерева ценных пород и пр.

Рабы, посаженные на землю, обрабатывали угодья знати. Обычно семье раба давали определенный участок. Как при этом делился урожай, какую долю получали рабы, какую — хозяин, нам неизвестно. Все земледельческие работы, кроме подъема целины, в таких хозяйствах, как и в обычных крестьянских семьях, выполняли женщины. Положение рабского хозяйства было весьма непрочным, поскольку в любой момент хозяин мог отобрать землю (по поздним данным Уикса) ¹⁴⁷¹.

Рабы-мужчины были заняты в ремесленном производстве. Так, Кавацци сообщает, что предприимчивые богатые горожане, занимающиеся производством тканей «импульчи», циновок, работами по дереву, использовали труд своих рабов ¹⁴⁷². Никаких данных о величине такого рода мастерских, ни о размерах применения рабского труда в этой области в нашем распоряжении нет.

Любопытны сведения Кавацци о беглых рабах. Найдя высокого покровителя, соглашающегося «принять их, беглые обязуются регулярно приносить хозяину определенную сумму «денег», живя при этом на свободе. По-видимому, эта своеобразная «оброчная» система имела довольно большое распространение. Кавацци пишет, что именно таким образом люди знатные увеличивают свое состояние ¹⁴⁷³.

Таким образом, по мере расширения масштабов европейской работорговли расширяется и сфера использования рабского труда в хозяйстве баконго, появляются новые формы и методы эксплуатации рабов.

В соответствии со сравнительно легкими формами рабства и протест рабов против своего положения носил пассивный характер. Единственной формой протеста было бегство, да и оно было очень затруднено. Бежать нужно было в отдаленный район, где хозяин не смог бы найти беглого. Но и тут беглый, без роду, без племени, неся на себе клеймо — знак рабского состояния, вынужден был искать покровительства влиятельного лица ¹⁴⁷⁴.

В нашем распоряжении есть всего лишь один документ о восстании рабов в провинции Сойо, да и тот относится к сравнительно недавнему прошлому. Это — рассказ Чоффена о большом восстании под руководством раба по имени Немлао в 30-х годах XIX в. Разбитые наголову повстанцы бежали на северный берег Заира, где и обосновались ¹⁴⁷⁵.

Подводя итоги, следует отметить следующее: 1) рабство, существуя как уклад в обществе баконго, на протяжении XV— XVII вв. под влиянием европейской работорговли получает сильный толчок к развитию; 2) одновременно меняется характер рабства, расширяется сфера приложения рабского труда; 3) эксплуатация значительной категории рабов в хозяйстве самих баконго в это время (о более раннем периоде мы лишены возможности судить) принимает формы, сближающие рабов <по положению с сервами и феодально-зависимым крестьянством раннего европейского средневековья: раб, посаженный на землю, «оброчный раб»; 4) институт рабства в это время — в пору максимального его развития у баконго — является укладом в недрах раннефеодального общества, о чем свидетельствуют формы использования рабского труда.