17. Домой

В Барун-Урте. — По тропинке коня Чингис-хана. — Шахтерский поселок. — Долина Керулена. — Гуляш в меню. — Охота на змею. — Снова в Улан-Баторе. — Корабль. — Потерянный багаж. — Домой. — Мальчик пускается в большой мир. — Поющий сундук.

Дорога проходит по живописным местам. Грунт не топкий и не каменистый. В нескольких километрах от Асгата среди степи вдруг вырастает странная фигура. Подъезжаем ближе — у дороги стоит каменная баба. Голова ее украшена длинной лошадиной гривой, на лице хорошо видна линия носа. Вокруг бабы небольшая насыпь из камней. Ни вблизи, ни вдали нет никого, кто мог бы объяснить, откуда взялась тут каменная баба, и мне не остается ничего другого, как сфотографировать ее и ехать дальше. В Монголии полным-полно таких каменных изваяний. В большинстве это надгробные памятники вождям тюркских или других кочевых народов. Но эта каменная баба, очевидно, и до сих пор в почете, о чем свидетельствует недавно прикрепленная к ее голове конская грива. Видимо, ей еще кто-то поклоняется. Вскоре в долине показался Барун-Урт, центр Сухэ-Баторского аймака. Здесь мы остановимся.

Тотчас после приезда отправляемся к местным руководителям и расспрашиваем их об этнических группах, населяющих этот аймак. Кроме даригангов и халха-монголов, здесь проживают еще выходцы из Внутренней Монголии: удзумчины и хушиты. К сожалению, местный музей и библиотека закрыты; их заведующие уехали в отпуск. Возвращаемся в гостиницу. Барун-Урт ничем не отличается от других аймачных центров.

Узнаем, что в гостинице сейчас проживает знаменитый улан-баторский хирург. Он здесь проездом вместе с сыном. Сын только что окончил среднюю школу, собирается стать преподавателем английского языка и очень рад, что представился случай поболтать по-английски. Их шофер знает несколько венгерских слов, так как работал с венгерской буровой партией. Завязывается приятная беседа.

На следующее утро опять направляюсь в аймачное управление, чтобы разузнать, как найти знаменитую «Тропу коня Чингис-хана», о которой я много слышал. Но в управлении все чем-то озабочены, и мне с трудом удается найти человека, который согласился отвечать на мои вопросы. Спрашиваю, в чем дело. Оказывается, в аймачном центре будут строить Дом культуры, и сегодня должно решиться, чей проект будет принят. На одном из письменных столов вижу много проектов и брошюрку, озаглавленную «Как строить дома культуры». В брошюре даются практические советы и приводятся типовые проекты домов культуры. Теперь не только в аймачных, но и во многих крупных сомонных центрах Монголии построены дома культуры с театральными залами и другими помещениями для культурного отдыха. Я не стал ждать, пока решится судьба будущего Дома культуры в Барун-Урте, подошел к строительному рабочему, исправляющему что-то у входа, и спросил его, не знает ли он, где «Тропа коня Чингис-хана». Он сказал, что я найду эту тропу неподалеку от дороги, выходящей из города. Идем в указанном им направлении, но ничего не обнаруживаем. К счастью, встречаем возвращающегося в город заместителя секретаря горкома партии, который увидел, что мы что-то ищем. К великому нашему удивлению, узнаем, что мы уже минут пять пребываем на легендарной тропе. Это довольно широкая дорога, по обеим сторонам которой на расстояний 20–30 метров друг от друга стоят гранитные валуны. Тропа совсем заросла травой, вероятно, уже несколько веков по ней никто не ездит. Дорога, по которой мы ехали, пересекает «тропу», машины уже сбили несколько валунов. Нам говорят, что дорога, обозначенная валунами, очень длинная, она тянется несколько сот километров и местные жители не имеют ни малейшего представления, откуда и куда она ведет. Для разгадки тайны следовало бы проехать по ней из конца в конец, затратив несколько дней, но у нас нет для этого времени. Так я до сих пор и не знаю, откуда и куда ведет знаменитая «тропа».

Раз библиотека закрыта, я решил на следующий же день уехать из Барун-Урта.

Не успели мы покинуть город, как тут же заблудились. Окрестности за десять лет, прошедших с тех пор как Сухэ-Батор был здесь в последний раз, так изменились, что он потерял дорогу. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: мы наткнулись на руины старинного города. Дело в том, что аймачный центр недавно был перенесен в другое место. Только несколько развалившихся глиняных мазанок свидетельствовали о том, в каком трудном положении находятся картографы, составляющие карты Монголии.

Нам везет, и через часок мы въезжаем в сомонный центр. Благодаря полученным здесь указаниям и следам автомобильных шин нам удается взять правильное направление.

Вскоре подъезжаем к Бурэн-Дзохту, горняцкому поселку в Южной Монголии. У железных рудников виднеются бревенчатые строения и служебные здания. Маленький поселок совсем не похож на те, которые мы до этих пор встречали, странствуя по степям. Заходим в магазин: мои попутчики хотят купить подарки домашним. Ассортимент товаров гораздо шире и выбор лучше, чем в других провинциальных магазинах. Спутникам моим это было известно. Сухэ-Батор купил жене пару модных туфелек, а детям два набора так называемых «детских подарков». Это довольно остроумное изобретение. В черном полотняном мешочке собраны самые любимые ребятами вещи — игрушки, ленты, конфеты. Родителям не приходится ломать голову, что купить сыну или дочке. И стоит такой набор всего один тугрик.

Запасаемся бензином и едем дальше. Следующая остановка в сомонном центре Баян-Хутаге.

Не успели мы оставить Баян-Хутаг, как показался центр Хэнтэйского аймака — Ундэр-Хан. Уже издали заметно, что это старинный город с красивыми зданиями и аллеями вдоль улиц. Ундэр-Хан растянулся по берегу Керулена, самой длинной реки в Монгольской Народной Республике[90]. Керулен берет начало в горах Хэнтэй и впадает в озеро Далайнор в Китае. Селенга с ее притоками — Орхоном, Мурэном, Эгин-Голом и Толой — орошает запад монгольских степей, а Керулен с его притоками — восточные степи. В этих степях на востоке страны кочевали в древности монголы до того, как центром их кочевий стали долины Селенги и Орхона. Долина Керулена была как бы дорогой, ведущей в рай кочевников — район Каракорума. Здесь собирались монголоязычные племена, на этих пастбищах тучнели их табуны и отары. Но монгольская нация зародилась не здесь.

К северу от восточных степей за хребтом Эрэн-Даба протекает река Онон. Бассейн Онона не относится к степным районам Центральной Азии. Южную его часть занимают горные долины, а северные — сосновые леса, чередующиеся со степными участками. Здесь, у Онона, по всей вероятности, родился Чингис-хан, тут с начала XII века, очевидно, расселились монголы. В 1957 году Каталин Кёхалми при поездке на север Монголии показывали место неподалеку от реки Онон у Третьего Озера, где, по местным преданиям, родился Темучин. Но и бассейн Онона нельзя назвать «древней прародиной монголов». В одной из записей китайской хроники, относящейся к эпохе династии Тан (618–906 годы нашей эры), упоминается о союзе племен шивей, населявших Южную Сибирь и Северо-Восточный Китай. В составе этого союза было племя мо-гу-ли, обитавшее к северо-востоку от Онона. Еще и во времена Чингис-хана, в XII веке, некоторые монгольские племена жили в лесах на севере страны.

Итак, процесс перехода от одного образа жизни к другому, полностью завершенный венграми, процесс, который мы сами в небольших масштабах наблюдали у тюркских племен на южном берегу озера Хубсугул, затронул не только венгров и тюрок. Он наблюдался у многих кочевых народов, и монголы не составляют исключения. Четыре фазы образования Монгольской империи — жизнь в лесах Южной Сибири, затем в лесостепи бассейна Онона, в степях Восточной Монголии и, наконец, в западных степях, где возникла столица Каракорум, — могут быть приняты лишь в качестве схемы.

В действительности все происходило гораздо сложнее, но все-таки процесс, видимо, развивался в этом направлении. Здесь, на берегу Керулена, я снова приближаюсь к ответу на вопрос, поставленный мною перед поездкой в Монголию. Детальное исследование этой проблемы займет не один десяток лет. Надо основательно изучить огромное количество китайских и монгольских источников, чтобы найти в них сведения, позволяющие реконструировать исторический процесс во всех деталях.

Пока я раздумывал над этим, наша машина проехала по большому бревенчатому мосту через Керулен и мы оказались в аймачном центре. Останавливаемся у ресторана.

С первого взгляда выхватываю из меню одно слово — «гуляш» и тут же заказываю это венгерское блюдо. Передо мной ставят тарелку с кусочками тушеной баранины без красного перца, с отварным рисом, ничуть не похожее на венгерский гуляш[91]. Это блюдо попало от венгров к монголам через русскую кухню, где оно тоже, очевидно, внове. Я обещаю своим монгольским друзьям, что если они приедут в Будапешт, то я угощу их настоящим венгерским гуляшом.

Едем дальше. Любуюсь окрестностями, как вдруг машина со скрипом тормозит.

— Змея! — кричит шофер.

Выскакиваем из машины, хватаем домкрат и бросаемся на извивающееся среди дороги пресмыкающееся — другого оружия у нас под рукой нет. Змея с возмущением поднимает голову и неучтиво показывает язык. Стараемся ударить ее по голове железным прутом, но она в мгновение ока скользит вверх по колесу машины и исчезает в кузове. Теперь она лишила нас единственного убежища; бросаем в машину камни, бьем по кузову в тщетной надежде выгнать гадину, но на большее не решаемся. А змея и не думает выползать Она так хорошо спряталась, что мы не можем догадаться, где она засела. Шофер включает мотор, но и это не смущает змею, хотя она, по всей вероятности, спряталась под капотом. Толкаем машину взад и вперед, но гадине, видно, нравится прогулка в машине, и она не думает вылезать.

Отказываюсь от надежды продолжать путь в машине, ведь не садиться же вместе с таким неприятным пассажиром! Но проходит около получаса, мотор нагрелся, змее это пришлось не по вкусу, и она выползла наружу.

Влезаем в машину и начинаем охоту. Направляем колесо автомобиля прямо на голову извивающейся на дороге змеи и переезжаем через нее. Оглядываемся: змея спокойно продолжает извиваться на дороге. Возвращаемся, опять переезжаем, но вес машины недостаточен, чтобы раздавить гадину. После десятой попытки отказываемся от мысли одержать верх над змеей монгольских степей и продолжаем путь.

Темнеет, когда мы наконец попадаем в долину верхнего течения Керулена, окаймленную высокими горами Хэнтэйского хребта. Дорога вьется среди скал. Удивительно хороша угрюмая, извивающаяся в глубине река. Жаль, что уже слишком темно и нельзя сделать снимки.

Ночь проводим в юрте смотрителя уртона, а наутро продолжаем путь. Через два часа достигаем перевала Баян на водоразделе двух больших бассейнов. По ту сторону перевала начинаются степи Западной Монголии. Вскоре перед нами открывается долина Толы.

Не доезжая Налайхи, сворачиваем с дороги, чтобы навестить приятеля Сухэ-Батора. В аиле только что приготовили свежий кумыс, и нас угощают им.

Кисловатый напиток прекрасно утоляет жажду. Наполняем им все имеющиеся в нашем распоряжении сосуды, так как, по мнению Сухэ-Батора, нигде нет такого замечательного кумыса, как здесь.

Снимаем в разных позах наших любезных хозяев и снова залезаем в раскаленную машину. Начинается последний этап нашего путешествия.

Сворачиваем на дорогу между Налайхой и Улан-Батором. Машина несется как на крыльях. Вот и асфальтированное шоссе. Через несколько минут подъезжаем к гостинице «Алтай».

Мне предоставили прекрасный двухкомнатный номер с ванной. Мебель монгольского производства очень удобна и красива. В углу радиоприемник и телефон. Сейчас же звоню в венгерское посольство, спрашиваю, нет ли для меня писем. Телефонная связь в Улан-Баторе несколько сложна; некоторые аппараты работают через коммутатор, другие автоматизированы. И все же мне удается из своей комнаты поговорить с Будапештом.

Иду в прекрасно оборудованную баню. Сижу в зале ожидания, как вдруг входит женщина в белом халате и объявляет:

— Корабль готов. Пожалуйста, кто следующий?

Откуда мог взяться здесь корабль? Тола в полукилометре отсюда, да и по ней суда не ходят. Молча жду, что будет дальше. Минут через пять женщина подходит ко мне:

— Ваш корабль тоже готов. Пожалуйте сюда!

Никаких кораблей я не заказывал, думаю, что и в ближайшем будущем у меня не будет в них надобности, но, подталкиваемый любопытством, иду за женщиной, гордо поглядывая на окружающих простых смертных с видом судовладельца.

Женщина вводит меня в маленькую комнатку, из которой дверь ведет в другую, побольше — ванную. Не вижу никаких кораблей. Нет даже лодок. Спрашиваю женщину:

— Онгоц ха байн у (Где корабль?)?

— Тенд! (Там!), — бросает она в ответ, показывая на ванну.

Монголка не понимает, почему я с таким трудом сдерживаю смех. А я и не знал, что слово онгоц означает не только «корабль», но еще и «ванну»! Век живи, век учись, даже в бане!

В последние дни привожу в порядок собранный материал и разыскиваю старинные тибетские источники. К сожалению, у меня нет возможности сфотографировать деревянные гранки, хранящиеся в государственной библиотеке и представляющие для меня такой огромный интерес. Не остается ничего другого, как переписать от руки, сколько успею. Разумеется, это не заменит фотоаппарата. Даже восточные мудрецы, переписывая книги, допускают ошибки; случалось это и с европейскими учеными. А ведь бывает и так, что из-за одной ошибки становится непонятным весь текст. Переписка — тяжелая работа, но мне все же удается пополнить материал о цамах, собранный в 1957 году. Приступаю к прощальным визитам. Обхожу всех друзей, наведываюсь в Комитет науки и высшего образования; заглядываю в музеи, в университет и монастырь Гандан. Благодарю всех за помощь. Прощаюсь и с венгерской партией бурильщиков. Они тоже приехали в Улан-Батор и рассказывают мне, что вскоре после нашего отъезда пошла вода из колодца, у которого мы останавливались. Если бы я подождал один день, то мог бы наполнить там свою флягу. Вот и прощальный ужин в одном из залов гостиницы «Алтай». Последние тосты, много хороших пожеланий; друзья провожают меня до дверей номера, где я прощаюсь с теми, кто утром не сможет прийти в аэропорт.

Утром из гостиницы «Алтай» отъезжает маленький караван машин. Бросаю последний взгляд на площадь Сухэ-Батора, на памятник герою, театр, Дом правительства и стоящего на перекрестке регулировщика уличного движения в белом мундире со смуглым лицом.

Самолет подают с похвальной точностью; около трапа в последний раз обнимаю Сухэ-Батора, к которому успел привязаться за месяц совместных странствий по стране. Прощаюсь и с остальными монгольскими друзьями. Дверца самолета захлопывается. Быстро проверяю, все ли вещи на месте, и сажусь у окошка. Фигурки моих друзей становятся совсем маленькими, потом исчезают.

В Иркутске провожу гораздо меньше времени, чем было предусмотрено. На вылетающем раньше ТУ-104 есть еще несколько мест, и мне предлагают занять одно из них. Сколько мне пришлось переволноваться из-за этого позднее!

Лететь на ТУ-104 — не то что на обычных винтовых самолетах. Воздушный корабль набирает гораздо большую высоту, и полет его более плавный. С высоты восьмидесяти километров расстилающийся внизу ландшафт похож не на географическую карту, а скорее на глобус, виднеющийся сквозь облака. А ночью кажется, будто летишь среди звезд и Земля — лишь одна из них. Миловидная русская стюардесса подробно объясняет устройство ТУ-104, рассказывает, что в кухне имеется плита, но на ней не готовят, а только подогревают кушанья, приготовленные в ресторане аэродрома. Буфет, или бар, расположен между двумя пассажирскими салонами. В самолете ТУ-104 меньших размеров 52 места, а ТУ-104А берет 70 пассажиров.

От Иркутска до Москвы летим шесть часов с одной посадкой. Самолет движется со скоростью вращения земного шара. В три часа по местному времени мы заняли места в самолете, и время как бы останавливается: когда мы опустились, было все те же три часа по местному времени. Один из наших пилотов подробно объясняет мне, что будет, когда самолет станет летать с быстротой, превышающей скорость вращения Земли, и в направлении, противоположном ее вращению. В таком случае мы будем прилетать раньше, чем вылетели; это не укладывается в сознании. Но недурно бы прокатиться так с воскресенья на понедельник! Летя вокруг земного шара, когда-нибудь мы все же пересечем грань следующего дня, а значит, и на место вылета прибудем на другой день, разве только несколько раньше, чем вылетели. Не решаюсь спросить у моего новоиспеченного друга летчика, что будет, когда самолет полетит со скоростью, в два раза превышающей скорость вращения Земли. Прибываем в Москву; закомпостировав билет, без малейшего дурного предчувствия отправляюсь получать багаж. Но его нигде нет. Пожилой носильщик преисполнился ко мне сочувствием и пересмотрел все прибывшие чемоданы, а потом с дежурным по аэропорту обыскал самолет. Но багажа нигде не было. Нетрудно догадаться, что я испытывал. В чемоданах были не только результаты месячного труда, но и уникальные материалы: тибетские рукописи, деревянные гранки. Крепко сжимал я в руках портфель, стараясь утешить себя тем, что положил в него копии списка слов, собранных у даригангов. Уныло разгуливая по залу ожидания Внуковского аэропорта, я вдруг увидел Нину, стюардессу нашего самолета. Она собиралась ехать в город: служебное время истекло. Рассказал ей о постигшем меня несчастье. Вместе нам удалось установить, что в Иркутске, мой багаж не погрузили в самолет. Я уже говорил, что собирался лететь другим самолетом; туда и внесли мой багаж, а потом в спешке забыли перенести мои чемоданы.

Поужинал в ресторане аэропорта без всякого аппетита и снова уселся в зале ожидания, поджидая иркутский самолет.

Ночь мне показалась бесконечной. Иногда я начинал дремать на скамейке, но громкоговорители, объявлявшие о посадке или о прибытии самолетов, каждый раз будили меня. Начало светать, когда наконец объявили о прибытии самолета из Иркутска. Машина опустилась на бетонную дорожку. Мне пришлось ждать, пока сошли все пассажиры и выгрузили багаж. Мои чемоданы оказались последними. В ту минуту служащие иркутской линии были для меня милее всех людей на земле. Радостно сжимал я ручки своих чемоданов. Времени оставалось в обрез, ровно столько, чтобы сдать чемоданы на будапештский самолет, а на него уже объявили посадку. Без дальнейших приключений долетел я до Будапешта.

Итак, кончилось мое второе путешествие в Монголию, но настоящая работа только начинается. Из отрывочных записей в тетрадях только после длительной и основательной обработки выкристаллизуются детали, и схема, набросанная в дневнике, наполнится каким-то содержанием.

Прошло несколько месяцев после моего возвращения, и вот я снова сижу с пером в руке и пишу монгольские слова. Только теперь уж не у очага монгольской юрты, а в своем кабинете. Но у меня в гостях монгольский друг, и мы беседуем с ним о моей поездке, об Улан-Баторе и общих знакомых. Перед нами, как и там, стоят чашки с дымящимся чаем, и устав от воспоминаний, рассказов и планов на будущее, мы молча попиваем ароматный горячий напиток.

Ответив моему другу на интересующие его вопросы о жизни Венгрии и состоянии нашей науки, я делюсь с ним тем, какие цели ставил перед собой, занимаясь исследованиями в Монголии, и сообщаю ему некоторые выводы. Минутная стрелка уже несколько раз обегает по кругу, а он задает мне все новые и новые вопросы. Почему я интересовался главным образом древним кочевым земледелием, а не агротехникой современных государственных хозяйств? Почему я так подробно записывал названия различных частей юрты и совсем не обращал внимания на современную строительную технику? Почему с таким любопытством я выслушивал подробные рассказы о древних свадебных обрядах, вместо того чтобы расспросить юриста о нормах современного монгольского брачного права? В его вопросах нет упрека, он знает, что я был послан в экспедицию Академией наук Венгрии не как агроном, экономист или юрист и не в качестве журналиста. Просто мой монгольский друг хочет понять меня до конца. И когда я ему все поведал, он задумчиво смотрит на меня и говорит:

— Знаете, вы кое-что поняли в великом преобразовании нашей кочевой жизни, — и, поясняя свою мысль, добавил: — Я хочу сказать, что за множеством мелочей нашей будничной жизни вы сумели рассмотреть зародыш великих исторических перемен. В старом вы увидели новое. Для нас, современных монголов, так важны новая жизнь, новая техника, новая культура, формирование человека нового типа, все это так поглощает нашу энергию, что просто не хватает времени и возможности заняться анализом традиционной монгольской культуры. Вот почему я рад, что иностранец, приехавший к нам для изучения монгольской этнографии и филологии, заинтересовался историческими переменами в жизни кочевников и сумел обнаружить двойственность старых традиций, установить, какие из них обречены историей на вымирание и какие можно использовать для создания новой культуры. Мы постепенно порываем с кочевым образом жизни, скоро все монголы будут жить в домах. За очень короткое время мы построим дома и для аратов-скотоводов, сделаем их оседлыми. Не будет у нас больше и «кочующих полей», тысячи тракторов поднимут целину беспредельных монгольских степей. Но чтобы наши новые дома были действительно хороши, надо учесть тысячи проблем, связанных с жизнью в юртах. Чтобы оплодотворить огромные массивы целинных земель Центральной Азии, нужно освоить многовековой мудрый опыт пастухов-земледельцев, создавших «кочующие поля». Надо знать не только то, что мы переняли у предков, но и что нужно отбросить. Ведь и против пережитков средневековых обычаев мы сможем успешно бороться лишь тогда, когда уясним себе, для чего они были нужны в прошлом.

Движение за коллективизацию достигло у нас теперь большого подъема. В производственные кооперативы уже (вступило 96 % аратов-единоличников. Все это произошло уже после того, как вы побывали у нас. Организованы новые госхозы, а старые добились новых успехов. Рождаются новые города. Если через год вы приедете в Улан-Батор, вы не узнаете нашей столицы. В новых городах возникают новые обычаи. Но если мы не будем знать своих старинных народных обычаев, то новые останутся беспочвенными. Возьмем, например, наш самый большой национальный праздник — годовщину нашей революции. Мы уже несколько изменили его характер: наполнили новым содержанием старый кочевой надом, сохранив его традиционные внешние формы. Древние национальные народные игры — стрельба из лука, конные состязания, борьба — заняли свое место в нашей теперешней жизни. На старой земле мы строим новую страну.

Сам я в борьбе за обновление своей жизни выиграл тысячи маленьких, тяжелых, но всегда возвышающих человека битв. Чем лучше узнавал я историю нашей земли и людей, тем сильнее волновали меня те же вопросы, которые и вас привели к нам. Я пришел к убеждению, что будущее кочевых скотоводов, будущее людей, странствующих со своими юртами по бескрайним степям Монголии, станет ясным лишь тогда, когда мы узнаем, в каких исторических и общественных условиях сложился кочевой быт. Ваш рассказ о том, как лесные охотники и рыболовы ушли в степь и стали кочевым пастушеским народом, был и для меня большим открытием, сделанным, правда, в связи с совсем другими обстоятельствами, когда мне пришлось побывать у своего родича, попавшего на север. А когда я летом навещаю родителей, которые до сих пор кочуют со своими юртами и стадами, переходя с места на место в поисках лучших пастбищ, я тоже задумываюсь над тем, почему в течение веков единственным жильем в степях была войлочная юрта. Теперь вся монгольская молодежь знакома с «Сокровенным сказанием», изданным на современном монгольском языке. Для нас тот период — веха, от которой мы можем измерить расстояние, пройденное с той поры. Но понять проделанный путь мы сможем, лишь если изучим все его этапы. Все ставшие уже будничными явления, которые и вы наблюдали, — ученики, возвращающиеся верхом из школы, новые дома налайхинских горняков, мотоциклы, на которых рабочие ездят на завод, кукуруза в степях, самолет скорой помощи, приземляющийся у юрты в степи, и многие другие мелочи — были и для меня самыми значительными событиями, отмечавшими переход к новой жизни.

Мой друг откинулся на спинку кресла и прищурил свои глаза с косым разрезам. Я видел, что воспоминания одолевают его. Он вертел в руках авторучку.

Я спросил его, как он ушел из родительской юрты.

— Это было давно, много лет назад, в предрассветных сумерках. За стенами юрты бушевал холодный сентябрьский ветер, и мне очень не хотелось расстараться с теплой постелью. Дымовое отверстие было открыто, и мать разжигала огонь. Отец, уже готовый в дорогу, стоял у моей постели. Итак, мечты мои стали действительностью: настал день отъезда! Мать вынула из сундука новое платье — хорошо помню, что это был красный дэл, подбитый мехом, — и туго подпоясала меня широким черным поясом. Ведь нам предстоял долгий путь верхом. Сердце у меня сжалось. Мать наполнила пиалы кумысом, и я выпил его с братьями. Сознаюсь, что, прощаясь, я даже всплакнул.

Когда юрта скрылась из глаз, в степи воцарилась полная тишина; лишь ветер ласково поглаживал траву и мое лицо. Молча я скакал рядом с отцом; к его седлу был привязан большой узел. Боязливо всматривался я в лицо отца, стараясь прочесть на нем, что ожидает меня в будущем, но любимое его лицо было сегодня непроницаемым. На нем было написано не более того, что можно прочесть на поверхности глубокого озера, когда стараешься рассмотреть, что же происходит на дне. Внезапно лошадь отца остановилась. Я обернулся и увидел на склоне холма в призрачном свете утренних сумерек какой-то движущийся предмет. Он приближался к нам, поднимая большие облака пыли. Вскоре стали вырисовываться контуры неизвестного мне странного сооружения. Вот оно совсем близко, останавливается, и из него выходит незнакомец. Лицо отца смягчилось, очевидно, он был знаком с этим человеком. Некоторое время они молча разглядывали друг друга, потом незнакомец сказал:

— Сайн байн-у? (Как ваше здоровье? Здравствуйте.) Куда вы едете?

— В аймачный центр, — ответил отец, вежливо здороваясь с незнакомцем. — Везу моего сына, вот этого, в школу.

— Хорошо, что мы встретились. А я объезжаю аймак на машине, чтобы собрать по дальним аилам своих будущих учеников. Сегодня мой путь лежал к вашей белой юрте.

Я вздрогнул, услышав эти слова. Значит, этот высокий сухопарый человек и будет моим наставником в течение долгого времени. Все пути назад отрезаны. Для меня начинается новая жизнь, а я с большей охотой остался бы еще дома и играл с братьями. Но ничего не поделаешь, надо отправляться в неизвестное.

— Он мне кажется шустрым парнишкой, увидите, что ваш сын многого добьется в жизни. Жаль только, что он не умеет говорить, — шутливо сказал мой будущий учитель.

Я не смел заговорить и все теснее прижимался к лошади. Хорошо бы прирасти к ней и никогда не расставаться! Я так увлекся поводьями, что даже не заметил, как взрослые попрощались. Мы поехали дальше, а машина в мгновение ока скрылась из глаз.

До аймачного центра мы добрались только вечером. Я никогда еще не был в городе, и многое там меня поразило: большие дома, красивые улицы, свет, лившийся из каких-то стеклянных чаш, висевших на столбах. Мы остановились у какой-то огромной юрты, слезли с лошадей и привязали их к столбу. Я тут же подумал, что интересно как-нибудь залезть на этот столб. Отец проследил за моим взглядом и разгадал мои намерения.

— Будь осторожней, сынок, в проводах там наверху бегает ток. Он приводит в движение машины и зажигает лампочки. Но если невежественный человек дотронется до провода, ток погубит его.

Слова отца навели меня на грустные размышления. Так вот каков этот новый мир! Если человек чего-нибудь не знает, то может считать себя покойником.

Войдя в юрту, я сразу же разглядел нескольких мальчиков, моих сверстников. Они сидели вокруг стола, во что-то играли и заливались хохотом. Из глубины юрты вышла пожилая женщина и посадила нас с отцом на лавку у кроватей; в юрте с двух сторон стояло много кроватей, а посредине топилась железная печь. С потолка свешивались две светящиеся чаши, очевидно, ток проникал и в юрту. Старуха угостила нас чаем. Я ерзал по лавке. Мне было непривычно так сидеть и очень хотелось посмотреть, во что играют дети. Но мальчики не обращали на меня никакого внимания.

Вскоре женщина принесла тарелку с бараниной и другую с сыром. Угощение она поставила перед нами на стол. Я заметил, что отец внимательно рассматривает помещение.

— Значит, мальчик будет жить здесь? — спросил он.

— Да, это и есть интернат, — ответила женщина.

Вдруг послышался треск и шум и из угла донеслись звуки музыки. Сколько я ни смотрел, мне так и не удалось обнаружить того, кто поет и играет. Дети замолчали и внимательно слушали. Я не мог больше выдержать, сполз с лавки и подошел к ним.

— Где певец? — спросил я у одного мальчика.

— Там, в ящике, — показал он в угол и с горделивым превосходством стал объяснять мне: — Старик поет вовсе не здесь, а в Улан-Баторе.

Я ничего не понял. В наш разговор вмешался смуглолицый мальчик одного со мной возраста:

— Старик в столице спел в ящик, а потом ящик привезли сюда и открыли.

— И вовсе не так, — прервал его первый мальчик. — Это радио. Ты никогда не слышал, что такое радио?

Но теперь у меня был приятель. Почувствовав себя уверенней, я взял его за руку, и мы подошли к ящику. Заметив, что в нем горит какая-то лампа, я тут же сделал открытие:

— В ящик тоже проходит ток, — заявил я не совсем уверенно.

— Я же сказал тебе, что голос идет сюда из столицы, — не сдавался мой приятель.

Мы горячо заспорили. Я и не заметил, как исчез отец. Он появился только на следующее утро, когда я проснулся. На новом месте мне плохо спалось. Отец разговаривал у входа со вчерашним мужчиной. Мне удалось поймать несколько слов, и я понял, что говорят они обо мне. Наступило время прощаться, и отец вскочил в седло. Я долго смотрел ему вслед, пока он не скрылся среди домов.

С тех пор прошло много лет, я окончил университет, но никогда не забуду тот первый день, когда для меня началась новая жизнь.

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОГРЕСС» готовит к изданию книги по географии:

Анго М. Жизнь тропических морей. Перевод с французского, 20 изд. л., цена в переплете 1 р. 60 к.

Географические открытия и исследования Земли (со словарем первооткрывателей и исследователей). Лейпциг, 1961, перевод с немецкого, 19 изд. л., цена в переплете 1 р. 53 к.

География городов. Сборник (ред. Мейер). Чикаго, 1959, перевод с английского, 38 изд. л., цена в переплете 2 р. 86 к.

Гильзенбах Р. Земля жаждет. Лейпциг, 1961, перевод с немецкого, 18 изд. л., цена в переплете 70 коп.

Климатология и микроклиматология. Сборник. Париж, 1958, перевод с английского, 25 изд. л., цена в переплете 1 р. 95 к.

Моуэт Ф. Испытание льдом. Торонто, 1960, перевод с английского, 17 изд. л., цена в переплете 78 коп.

Общая циркуляция атмосферы. Сборник. Перевод с китайского, чешского, английского и немецкого, 28 изд. л., цена в переплете 2 р. 16 к.

Рельеф и геология дна океанов. Сборник. Париж, 1959, перевод с французского, 19 изд. л., цена в переплете 1 р. 53 к.

Руссо П. Землетрясения. Париж, 1961, перевод с французского, 15 изд. л., цена в переплете 71 коп.

Слейтер Р., Маклрой И. Практическая микроклиматология. Австралия, 1961, перевод с английского, 10 изд. л., цена в переплете 85 кол.

Флиппонно М. География и практика: введение в прикладную географию. Париж, 1960, перевод с французского, 14 изд. л., цена в переплете 1 р. 18 к.

Шайдеггер А. Теоретическая геоморфология. Берлин, 1961, перевод с английского, 20 изд. л., цена в переплете 1 р. 60 к.

Эрстрэм К. Бамбуковый фонарик. Стокгольм, 1961, перевод с шведского, 10 изд. л., цена 37 коп.

Предварительные заказы на печатающиеся книги принимают книжные магазины, а также отделы «Книга — почтой» республиканских, краевых и областных Книготоргов.

Своевременно оформляйте предварительные заказы на интересующие Вас книги.