14. Снова в Монголии

Опять в воздухе. — Вдоль монгольской железной дороги. — В Сайн-Шанде. — Как приготовляют кумыс. — Пастух превращается в рабочего. — Венгры извлекают воду в пустыне.

Понадобилось много дней, чтобы снова привыкнуть к шумной, суматошной будапештской жизни. По вечерам, когда сижу у письменного стола, воскрешая проведенные в Монголии дни и составляя планы на будущее, вокруг меня как бы воцаряется безмолвие безбрежных степных просторов.

Летом 1958 года с помощью министерства просвещения снова получаю возможность отправиться в Монголию, чтобы продолжить начатые там исследования. На этот раз еду один; мои коллеги выедут попозже и в другом направлении. Прощаясь с ними на аэродроме, с грустью думаю, как мне будет не хватать вечерних бесед и споров, помогавших разобраться в впечатлениях рабочего дня. Времени для прощанья мало, громкоговорители уже просят пассажиров московского самолета занять места.

Полет таил для меня приятные неожиданности: самолет ТУ-104 значительно укоротил расстояние. Долетел я до Москвы быстрее, чем моя семья добралась с аэродрома домой.

В Улан-Баторе меня приветствуют старые друзья, да и я чувствую себя в монгольской столице как ее давнишний обитатель. Разбираю вещи в гостинице «Алтай» с таким ощущением, как будто никогда и не уезжал отсюда, как будто и не было 14 тысяч километров, проделанных мною до Будапешта и обратно. Просто я как бы вернулся из небольшой экскурсии по окрестностям.

Первые дни проходят в посещениях старых друзей, составлении плана и подготовке к поездке по Юго-Восточной Монголии, куда я на этот раз собираюсь.

Как-то во второй половине дня ко мне в номер постучался симпатичный молодой монгол, представившийся мне как Сухэ-Батор. Нет, это не был прославленный вождь революционного движения и даже не его родственник. Просто однофамилец. Сухэ-Батор будет сопровождать меня в экспедиции. Он рассказывает мне, что преподает в Уланбаторском университете. Мы с ним примерно одних лет и очень быстро подружились. После получасового разговора у нас уже находится столько интересных тем, что длинные беседы в будущем обеспечены.

15 августа меня будят в 6 часов утра. Сухэ-Батор уже ждет меня одетый в дэл[86]. В дороге монголы, очевидно, предпочитают национальный костюм, то ли потому, что он удобнее и привычнее, то ли этого требует монгольский этикет. В городе монголы чувствуют себя не совсем в своей тарелке: они применяются к городскому образу жизни и правилам поведения, но в степи сразу стряхивают с себя городские узы. В наши дни большинство населения уже ведет оседлый образ жизни. Но это только означает, что постоянное их жилище в городе, который они при первой же возможности покидают ради бескрайних степей. В дороге Сухэ-Батор много рассказывает мне о том, как монголы привыкают к оседлости. В большинстве они прекрасно понимают, что оседлая жизнь удобнее и спокойнее, но привычка и традиции еще слишком сильны. Походная жизнь в юртах тоже имеет свои преимущества: удобство передвижения, прохладное жилище в летнюю пору, всегда свежее вкусное мясо и вольные просторы.

В 9 часов утра садимся в «победу». Заезжаем в монастырь Гандан, чтобы встретиться со старым ламой, у которого я надеюсь получить сведения о монастырях Юго-Восточной Монголии. Останавливаемся на минутку у венгерского посольства, чтобы захватить письма и посылки для венгерской бригады, роющей колодцы в окрестностях Сайн-Шанда. Прощаемся с женой Сухэ-Батора, преподающей математику в семилетке. Заезжаем еще на квартиру к нашему водителю, где он тоже переодевается и национальный костюм. Его сынишка, которому всего два с половиной года, бросается к отцу с криком: «Ав, ав!» («Папа, папа!») и с ревом прощается с ним.

Скоро подъезжаем к железной дороге, пересекающей всю Монголию. Эта линия отходит от Сибирской железной дороги в Улан-Удэ, столице Бурятской Автономной Советской Социалистической Республики, и через города Кяхту и Сухэ-Батор идет до Улан-Батора, затем сворачивает на юго-восток и за Сайн-Шандом снова пересекает границу Монголии.

В Чойрэн приезжаем после четырех часов дня, но, не останавливаясь, едем дальше. В нескольких километрах от городка стоят юрты. Подъезжаем к ним. Нам показывают несколько бронзовых наконечников для стрел, которые якобы упали с неба. Форма наконечников очень своеобразная, они, вероятно, весьма древние, еще бронзового пека. Обитатели юрты заняты приготовлением кумыса. Бурдюк с кислым кобыльим молоком подвешен к деревянной доске. Молоко из него черпают своеобразным половником — полотняным мешочком на длинной ручке. Кумыс получают не только из кобыльего, но и из любого другого молока. К молоку добавляют немного простокваши и сбивают его, потом масло удаляют. Остающаяся беловатая перебродившая жидкость и есть кумыс.

Нам подают большие стаканы кумыса. Это кисловатый приятный на вкус напиток. Алкоголь в нем едва чувствуется, вероятно, крепость не превышает трех-четырех градусов. Готовить кумыс начинают в середине лета, не раньше, поэтому мы и не попробовали его в прошлом году. Монголы пьют очень много кумыса; не надо быть пьяницей, чтобы за день поглотить четыре-пять литров.

Еще один населенный пункт. Охотно заночевали бы в юрте, но машина останавливается около дома. Во дворе пожилая женщина варит чай на железной печурке. Представляемся ей и просим чаю. Она вводит нас в дом, бревенчатый, на каменном фундаменте. В каждом таком строении по две-три квартиры, состоящие из передней, кухни, двух комнат и вспомогательных помещений. Это дома железнодорожников. Хозяева, очевидно, еще не привыкли к домам, и их квартиры чем-то напоминают юрты. Вещи лежат в сундуках и на сундуках. Нас угощают соленым чаем, который мы пьем с печеньем. Решаем здесь заночевать.

Нас отводят в почти совсем пустую комнату. Железная кровать в углу, три сундука, китайский плакат на стене; изображены на нем здоровые дети, лакомящиеся яблоками. На другой стене дешевая репродукция популярной картины «Казах прощается с семьей». В углу рамка с фотографиями, а рядом детская кроватка под тюлем; в ней никто не спит. Посуду и столовые приборы держат в маленьком комоде. Кроме этой мебели, в комнате стоят еще два стула. Зимой помещение отапливается вделанной в стену печью, топящейся из коридора.

Переночевав в Хара-Айраге, мы рано утром едем дальше и уже без четверти девять приезжаем в Сайн-Шанд.

Сайн-Шанд — один из самых южных городов Монголии. Состоит он из двух совсем не похожих друг на друга частей, и это очень показательно. В новом городе, так называемой станции, хорошо спланированные улицы, промышленные предприятия, большие магазины, культурные учреждения и места отдыха. Этот район отделен от другого, старого аймачного центра, невысокой грядой. У старого района облик типичного монгольского провинциального городка: беспорядочно разбросанные здания, широкие улицы, по которым степь как бы врывается в город. Две части города — два совсем разных мира. В строениях старого района размещены учреждения, а люди живут в разбросанных по окраинам юртах.

Только теперь по-настоящему понимаю, какое значение для Монголии имеет железная дорога. Железнодорожникам приходится переселяться из юрт в постоянные жилища, и если первое поколение еще не чувствует себя в них как дома, то все же первый шаг к оседлой жизни сделан. Железная дорога создает рабочий коллектив, а рабочие стоят в первых рядах тех, кто изменяет жизненный уклад в Монголии. Позднее я посетил одну семью в городке с русским названием. Штанц (станция. — Ред.), расположенном на железной дороге. Семья эта живет в многоэтажном доме в прекрасно обставленной двухкомнатной квартире с радиоприемником и телефоном. В углу одной из комнат стояли декоративные растения с большими зелеными листьями. Спросил хозяев, как давно они живут в этой квартире. Оказалось, что они переехали сюда два года назад из столицы; муж раньше был военным, летчиком. В детстве он пас стадо вместе со своими родителями, как и все дети аратов. Хозяин рассказал мне, что город Сайн-Шанд обладает большой притягательной силой. Все больше людей стекается туда, чтобы работать на железной дороге или в промышленных предприятиях.

Как же кочевник-пастух превращается в рабочего? Расскажу вам показательную историю монгольского парнишки, который теперь учится в одном из высших учебных заведений Советского Союза.

Дедушка этого паренька был уважаемым, но небогатым аратом. Большая семья жила дружно, и старик пас скот вместе с тремя сыновьями. Но вот в их жизни произошло два знаменательных события. Однажды семья узнала, что не должна больше платить налогов и бесплатно работать на лам и господ; а вскоре за этим старшего сына призвали в армию. Старик с интересом, но некоторым недоверием, прислушивался к новостям, просачивавшимся из столицы в степь, и пас свой скот подальше от сомонных и аймачных центров. Когда же ему все-таки приходилось ездить по делам или за покупками в сомонный центр, он спешил как можно скорее попасть домой, стараясь и членов своей семьи держать как можно дальше «от того, другого мира». Но когда старший сын вернулся с военной службы, все начало потихоньку и незаметно меняться. Тяжело заболел один из внучат; отчаявшиеся родители решились на крайнее средство, и отвезли его к районному врачу. Ребенок выздоровел, и авторитет сомонного центра возрос. Однажды старик взял с собой в город жену. Там они накупили столько всякой всячины — белья, конской упряжи, кухонной посуды, конфет для внучат, что остались совсем без денег. Старики любили ходить в гости к соседям, и не без зависти видели, как «оперяются» их старые друзья: один купил капкан, другой разукрашенные стремена, а третий, друг детства старика, поразил его аккумуляторным радиоприемником.

Вечером у очага все чаще говорили об этих заманчивых вещах. Как-то раз вернувшийся с военной службы сын заявил, что хочет идти работать в город. За скотом присмотрят младшие братья, да и внучата подрастают, могут помочь. А он пойдет зарабатывать деньги, которые ему тем более нужны, что его собственные дети не сегодня-завтра захотят жениться. А ведь для этого потребуются деньги, и немалые. Старик сначала и слушать не хотел. Ему казалось святотатством и изменой предкам желание расстаться со старым жизненным укладом. Кроме того, он боялся, что сын пропадет «в том, другом мире». Прошло несколько месяцев, пока его убедили перекочевать поближе к городу. Большую роль сыграли в этом женщины, особенно одна из его невесток, вступившая в Союз монгольских женщин. Именно эта молодая женщина особенно горячо защищала устои новой жизни.

Семья выбрала для зимнего стойбища местечко поближе к городу, и сын поступил на железную дорогу сезонным рабочим на зимнее время. Он продолжал жить с семьей, ходил на работу из своей юрты, а летом вместе с другими пас скот и принимал участие в тяжелых работах по стрижке овец и валянью войлока. Трудно ему было привыкать к новой жизни, аккуратно, в положенное время приходить на работу. А когда дома случалось какое-нибудь событие, требовавшее присутствия мужчины, например тяжелый отел или порча заготовленного на зиму мяса, он совсем не ходил на работу. За этим следовали пререкания с кассиром, вручавшим ему зарплату.

Так и жила эта семья до смерти старика. После похорон по старинному обряду семья уселась у очага и начала обсуждать, как жить дальше. Одни говорили, что надо перекочевать подальше, пастбища здесь плохие, другие настаивали на преимуществах близкого соседства с городом. Наконец договорились, что старший брат останется возле города, а остальные откочуют подальше, забрав с собой и его скот. Сердце старшего брата обливалось кровью в тревоге за скот, но двое из троих его сыновей уже ходили в школу. Это было еще одним стимулом, побудившим его жить возле города. Братья оставили ему своих детей школьного возраста, чтобы и те могли учиться. Но летом старший брат присоединился к остальным и убедился, что они честно заботились о его скоте.

Однако жизнь старшего брата совсем изменилась. Он купил себе европейское платье и включился в повседневный быт города: ходил в кинотеатры, часто встречался с товарищами по военной службе, посещал собрания. Труднее было с газетами: хотя он и выучил буквы, но с чтением еще плохо справлялся. По вечерам старший сын при свете проведенного в юрту электричества читал ему самые интересные сообщения и статьи из газет. Постепенно изменилась и обстановка в юрте. Появились железная печка, металлическая кровать, чемодан. Как-то его командировали в столицу на производственное совещание. Для чемодана понадобилось место, и из юрты убрали несколько сундуков. (Потребности семьи все время повышались: то мужу нужно было купить спецовку, то жене — модное платье, то детям — ранцы и канцелярские принадлежности. На работе им были довольны, а он старался трудиться все лучше и лучше. Он приобрел квалификацию, хорошо зарабатывал и покупал своим кочующим родичам такие великолепные подарки, что они всегда с почетом встречали его и праздновали его приезд. А когда сын кончил десятилетку, отец записал его в техникум, зная на опыте, что квалифицированному рабочему живется лучше. Дочь вышла замуж за агронома, пользующегося большим авторитетом в городе. Молодые получили отдельную квартиру в недавно выстроенном многоэтажном доме.

Через год после этого отец заболел, а так как зима даже по монгольским условиям выдалась очень суровой, то он временно переселился к дочери. Но жизнь в каменном доме была ему не по душе, и с первыми весенними днями он снова перебрался в юрту. Впрочем, теперь у него была не одна юрта. Рядом со старой выросла новая, разукрашенная юрта, куда на лето переезжали молодые с ребенком.

Старший сын так успешно окончил техникум, что его послали в Советский Союз учиться в Педагогическом институте. Другой же сын пошел работать вместе с отцом.

Таких семей в Монголии тысячи, но эта история показывает, как развивается новое общество, растет национальный рабочий класс и интеллигенция. Об этом можно писать романы. Такие перемены я видел везде: в Сайн-Шанде, в его окрестностях и по всей Монголии.

Утром мы отправляемся в сомонный центр. Машина останавливается у здания сомонного управления. Это самое большое здание в поселке: трехэтажный белый дом, у дверей вахтерша, в приемной секретарша. Обе женщины в национальной одежде. Секретарша бойко печатает на машинке. Монголы пользуются русскими пишущими машинками: их алфавит лишь двумя буквами отличается от русского. В учреждении мы застаем только второго секретаря; он ученик моего спутника Сухэ-Батора, окончил университет и теперь очень рад встрече со своим бывшим преподавателем. К сожалению, секретарь не может многое сообщить о венгерских специалистах, так как работает здесь недавно. Найти их, видимо, трудно, не легче, чем песчинку в пустыне Гоби, После долгих телефонных переговоров выясняется, что венгерские инженеры находятся в 250 километрах от Сайн-Шанда. Прошу местные власти предупредить венгерских бурильщиков о моем прибытии. Это можно сделать, только позвонив в сомонный центр по телефону, чтобы оттуда послали в лагерь конного гонца. Пока это сообщение передается моим соотечественникам, располагаемся в гостинице. К вечеру ждут прибытия корейского ансамбля. После обеда захожу в местный музей, а вечером встречаюсь с корейцами.

На следующий день за мной приезжают двое из венгерской бригады. Они получили мое послание, но и без того собирались в город: в Штанце вечером должен состояться концерт. Мы очень рады встрече и тут же едем машиной в их лагерь, который оказался всего в четырех-пяти километрах от Сайн-Шанда.

В трех монгольских юртах уже с весны живет венгерская партия: 11 инженеров, геологов, бурильщиков и т. д. Сегодня воскресенье. Вхожу к ним в монгольской одежде и черных очках и обращаюсь к ним по-венгерски. Они сначала думают, что им это мерещится; долго не могут поверить, что их действительно навестил соотечественник. Обставлены юрты довольно комфортабельно для местных условий: четыре раскладушки из полых алюминиевых труб, стол, несколько раскладных стульев, ящики, этажерки и великое множество консервов. Своими колодцами члены бригады завоевали большой авторитет. С почтением отнеслись монголы к тому, что гидрологи и геофизики могут заранее сказать, где надо копать колодец, и ни разу не ошиблись. Вода поднимается из глубины от 50 до 200 метров, дебит, как правило, составляет 50 литров в минуту, что считается хорошим результатом. Но есть и такие колодцы, которые дают до 120 литров в минуту. У местных скотоводов своя система перекочевок. При рытье колодцев приходится считаться с этой системой, что не всегда удается. Не везде есть запас подземных: вод. Один аил попросил вырыть колодец около стойбища. Инженеры исследовали местность, но когда бурильщики прибыли туда через несколько недель, аил бесследно исчез, перекочевав километров за 50, Скотоводы опять попросили вырыть колодец у новой стоянки. Наряду с трудностями много у них и радостей. Некоторые монгольские рабочие, помогающие венгерским специалистам, очень быстро осваивают новую профессию.

Мои соотечественники очень рады привезенным мною письмам и посылкам. Уже несколько недель они не получали почты из Улан-Батора. Приглашают разделить с ними ужин и угощают венгерским лечо из консервов и мясом антилопы. За ужином завязывается оживленная беседа, хозяева много рассказывают мне о своей жизни, и через короткое время мы уже чувствуем себя старыми друзьями. Гидрологи говорят, что регулярно охотятся. На крыше одной из юрт сохнет охотничий трофей — голова газели. Пока мы ужинаем и беседуем, над пустыней разражается гроза. По небу мчатся черные тучи, сверкает молния. И ни капли дождя. С сожалением прощаюсь с соотечественниками, но рано поутру мне предстоит трогаться в дальнейший путь.

Вечером в театре смотрю спектакль корейского ансамбля. В программе сольные и хоровые номера корейских певцов и балетного ансамбля. Корейский стиль — переходный от китайского к монгольскому. Только в полночь мы возвращаемся в гостиницу.