9. От Белого озера до Красной горы

На берегу Белого озера. — Лед среди скал. — Переправляемся через Бухин-Гол. — Городок на склоне Красной горы. — Лама — реформатор. — Каталог монгольской растительности. — Пастух читает лекцию по этнографии. — Святой ключ. — Сколько лет самому молодому наезднику. — За сколько минут можно установить юрту. — Ветер и движение. — Распорядок в юрте. — Фотоаппарат возвращен.

Поселок Цаган-Нур (Белое Озеро) — важный торговый центр. По внешнему виду он сильно отличается от обычного монгольского городка. Планировка улиц и зданий приспособлена к пересеченной местности. Лед Белого озера покрылся пятнами и начинает таять. Машина катит по небольшому каменному мосту; шофер тормозит у юрты, и ее обитатели объясняют, как ехать дальше. На краю поселка стоят казахские и монгольские юрты.

Первое, что нас поразило в Цаган-Нуре, это куры, чуть не угодившие под колеса машины. Кур разводят живущие здесь русские поселенцы; кочевники монголы и казахи не держат домашней птицы. Теперь в Монголии пробуют разводить птицу в государственных хозяйствах. Услышав петушиное пение, я почувствовал себя совсем по-домашнему. Поспешно вносим вещи в гостиницу и отправляемся к озеру. С этой стороны лед у берега совсем растаял и в кристально чистой воде отражаются горы, возвышающиеся на другом берегу.

Обедаем в гостинице за длинным столом на распорках. Блюда подавальщица получает из кухни через окошечко. Здесь наконец нам подают вино и мы на радостях приглашаем выпить с нами наших спутников, однако после второго стакана они отказываются от дальнейшего повторения. А ведь это превосходное армянское вино значительно уступает по крепости венгерским винам из Эгера или Токая. Приходит секретарь местного органа власти, оказывается, его зовут Мухаммедом. После обеда он отводит нас в ближайший казахский аил, где мы собираемся поработать.

Казахские юрты раскинулись на берегу Белого озера, начинающего освобождаться ото льда. Они расположились полукругом у самой воды. Обитатели этих юрт уже почувствовали притягательную силу города. Они еще не решаются окончательно расстаться со своими стадами, но уже внимательно присматриваются, нет ли в городе работы, ради которой стоит распрощаться с кочевой жизнью. Дети привязаны к оседлой жизни школой, хозяйки уже почувствовали, как удобно покупать все необходимое в магазинах. Надо пожить в этих безлюдных краях, чтобы оценить все удобства города. Сети на берегу и сломанное удилище говорят о том, что жители казахского аила не пренебрегают рыбой.

Пожилой казах жестами зазывает нас в юрту. Он не знает, на каком языке мы говорим, и прибегает к древнейшему всем понятному языку жестов. Девчушка лет 13–14 пользуется случаем блеснуть перед нами выученными в школе русскими словами. Каково же удивление казахов, когда выясняется, что с нами можно говорить по-монгольски. А услышав от нас несколько казахских слов, которые мы выучили за последние дни, они приходят в такой восторг, что мы уже не сомневаемся в самой теплой встрече.

Тут же начинаю расспрашивать старика, как устанавливается казахская юрта. Старик поражен. Для него этот вопрос кажется таким же наивным, как если бы у нас спросили, как мы одеваем пальто или убираем комнаты. Старый казах медленно раскуривает трубку и в свою очередь обращается к нам с вопросом:

— А известно ли вам, сколько всякой всячины находится в юрте?

Хотя у меня и есть об этом некоторое представление, я помалкиваю: пусть старик расскажет сам по порядку, ведь для этого мы сюда и приехали.

— В первую очередь тут есть ук. Вы знаете, что такое ук?

Я впервые слышал это слово, и оно прозвучало для меня как ок. Пришлось вспомнить занятия тюркским языком: ок по-тюркски — стрела.

У меня уже есть некоторый опыт подобных бесед, и я знаю, что очень скоро расспросы становятся взаимными. Не только я задаю вопросы старому казаху, но и он мне. Ему очень интересно выпытать, что мне уже известно. Мой ответ: «Им стреляют» рассмешил собеседника, — Ну этим-то уком уж, конечно, не стреляют; на нем держится крыша! — И он показал зажатой в кулак трубкой на потолок юрты.

Ук — длинный, круглый шест, поддерживающий крышу. В Баян-Улэгэе я уже измерил такой шест, он был длиной 254 сантиметра. Конец шеста, упирающийся в стенку юрты, на протяжении примерно 35 сантиметров слегка сплющен и согнут. Это придает верхушкам казахских юрт особую форму, по которой их можно сразу отличить от монгольских.

— Посмотрите, вот эти шесты поддерживают чангарак, — продолжал свои объяснения старый казах. — А ук подпирает кереге.

Чангарак — обруч, ограничивающий дымовое отверстие юрты. Сделан он из гнутого дерева. По внешней окружности расположены отверстия. В них вставляются заостренные концы поддерживающих крышу шестов.

Я спросил у казаха, какой высоты кереге, то есть стена казахской юрты.

— Смотря по тому, как широко раздвинуты стены, — ответил старик с мудрой и снисходительной улыбкой.

Поперечные прутья, образующие каркас юрты, прикрепляются к продольным шестам кожаными завязками. Каркас можно растянуть или сжать, как жалюзи над дверьми или витринами магазинов. При растягивании каркаса юрта становится шире, но ниже, при сжимании — уже и выше. У казахских юрт есть, конечно, свои оптимальные размеры, установленные на основе многовекового опыта. Казаху далеко не безразлично, какой высоты его юрта. Низкий потолок затрудняет передвижение человека, но при слишком сдвинутых стенах, когда можно ходить, выпрямившись во весь рост, возникает другое неудобство: нельзя разместить домашнюю утварь. Стены юрты состоят из четырех частей, выгнутых в виде части цилиндра, что и делает юрту круглой.

Вытащив из кармана сантиметр, измеряю с помощью девочки стены юрты. Девчушка очень горда, что именно ей поручили такое важное дело, и когда мы снова усаживаемся, она отделяется от других. Стена оказалась высотой 120 сантиметров, стоять возле нее можно только согнувшись. Потолочные жерди круто поднимаются кверху. Длина каждой жерди 195 сантиметров, диаметр 8 сантиметров. Ширина каждой кереге 410 сантиметров, а двери — 80 сантиметров. Итак, периметр юрты несколько меньше 1720 сантиметров (410 X 4 + 80). Меньше он потому, что стены на стыках несколько заходят друг за друга. Диаметр юрты около пяти метров, высота посередине 290 сантиметров.

Прошу старика выйти со мной из юрты, чтобы посмотреть, на чем и как держится ее каркас. Система крепления стел очень сложна. Мы вышли, и я приподнял покрывающий юрту войлок. Вокруг нас сразу же собралась большая толпа; некоторые смотрят издали, другие подошли совсем близко; всем интересно понаблюдать за странным поведением иностранца. Возможно, они считают, что мы хотим купить старую юрту. Чтобы хоть что-нибудь рассмотреть, пришлось оттеснить любопытных.

Старик показывает своей трубкой на часть стены над дверью. Знаю ли я, что это такое? Нет, я этого не знаю. Над дверью изнутри спускается в виде языка небольшой кусок войлока и через притолоку пропускается вверх на потолочные жерди. Это кишкепе эсик. Такой язык я уже видел в Баян-Улэгэе, только он был из циновки и покрыт разводами. Эсик по-казахски — дверь, и мне было непонятно, как же очутилась наверху маленькая дверь. Старик объяснил мне, что когда-то в казахских юртах были войлочные двери, поднимавшиеся кверху на крышу. В память об этом, очевидно, и сохранился маленький кусок войлока. У теперешних дверей притолока деревянная.

Старого казаха, видимо, утомили наши расспросы. Решаем дать ему отдохнуть и снова входим в юрту. Тем временем хозяйка уже приготовила чай, и нам с большим трудом удалось уговорить ее не варить баранины. Старшая девочка, воспользовавшись усталостью дедушки, сама начинает все объяснять. Она напоминает мне, что я еще ничего не записал о войлоке, и предлагает перечислить все войлочные части юрты.

— Ничего ты в этом не понимаешь! — прерывает ее дед и наперебой с внучкой снова принимается за объяснения.

Девочка из уважения к старшему замолкает.

Каркас покрывается сначала циновкой чи, сделанной из степной травы — чия. Летом, во время сильной жары стены юрты покрыты только такими циновками. Но теперь на них наложен еще турдок, состоящий из трех четырехугольных кусков войлока, покрывающих юрту снаружи. При сильных морозах турдок накладывается двумя-тремя слоями. Турдок выше стены юрты и загибается на крышу.

— А знаете ли вы, как называется войлок, закрывающий круг крыши? — спросил у меня старик.

Мне не хочется, чтобы казах счел меня круглым невеждой, и я вытаскиваю из кармана блокнот, где записал названия, сообщенные мне в Баян-Улэгэе.

— Тюмюлдюк, — полувопросительно говорю я, но старик отрицательно замотал головой.

Некоторые, правда, называют этот войлок тюмюлдюком, но у них он именуется тёнглюком. Этим четырехугольным куском войлока покрывают дымовое отверстие, когда идет дождь или на ночь, а днем несколько отодвигают его в сторону, чтобы выпускать дым и дать дневной свет. В юртах, где есть железная печка, в тёнглюке прорезают круглое отверстие для печной трубы. Дымовое отверстие открывается на восток по старинному тюркскому обычаю. Двери монгольских юрт открываются всегда на юг, а у тюрков — на восток. Для монголов понятия «впереди» и «на юге» равнозначны, как и понятия «сзади» и «на севере». Нет даже отдельных слов для разграничения этих понятий. Во время пути это причинило нам много затруднений. Когда я говорил шоферу, чтобы он ехал направо, он сворачивал на запад, а не туда, куда показывала правая рука. Между тем монголы в любом месте превосходно ориентируются по странам света. Для тюрков же слово «впереди» означает «на востоке», дверь юрты у них тоже открывается на восток. Очевидно, казахские юрты тоже когда-то открывались на восток, но монгольское окружение заставило казахов примениться к другим обычаям. Теперь почти все казахские юрты открываются на юг, хотя это правило они соблюдают не так строго, как монголы. По входному отверстию в монгольскую юрту можно смело определить страны света. В том, что дымовое отверстие открывается на восток, следует усматривать пережиток старинных тюркских порядков.

Проходим в соседнюю юрту.

Казахская юрта

Тут мне показывают сундуки, в которых хранится семейное добро. Осматриваю раскрашенный деревянный сундук, еще один, обитый железом, и ларец с металлическими украшениями. Некоторые сундуки стоят на деревянных помостах.

Рассматривая сундуки и занося свои наблюдения в записную книжку, усаживаюсь по-турецки на ковре. Но скоро устаю от такого непривычного положения и присаживаюсь на кровать. Это позволяет мне выяснить, на чем спят казахи.

Деревянные кровати бедных казахов покрыты войлочным одеялом, под которым иногда лежит ковер. На войлоке — многочисленные подушки и сверху еще одно одеяло. У кровати на стене висит занавес, в богатых юртах очень пестрый. В некоторых казахских юртах есть маленький столик — тагтай, никакой другой мебели нет.

Провожать нас собралось столько народу, что прощание затянулось. Мы трясем руки новым знакомым, шофер нажимает на клаксон, и машина трогается в обратный путь к гостинице Цаган-Нура.

На другой день расстаемся с этим городком. Перед отъездом успеваю сделать несколько цветных фотографий Белого озера, сверкающего в лучах утреннего солнца. С нами едет жена местного врача с двумя детьми. Они уже несколько дней ждут попутной машины. Мы быстро подружились с ребятами. Число пассажиров в кузове увеличилось на три человека.

Вскоре машина въезжает в ущелье. По обеим сторонам возвышаются темно-зеленые горы. На зеленом фоне кое-где сереют пятна, оставленные оползнями. Дорога некоторое время бежит между скал; справа возвышается отвесная стена, слева зияет пропасть, на дне которой где-то глубоко белеет замерзший поток. Дорога становится все более узкой и покатой, ехать опасно, но дикая красота ландшафта заставляет забывать о страхе. Прямо из отвесной стены то тут, то там торчат кусты и карликовые деревья. Преобладают серые, коричневые, темно-зеленые тона, но голубовато-белый лед замерзшей реки внизу и ослепительно синее небо сверху обрамляют пейзаж яркой рамкой. Ущелье местами расширяется, и река разливается озерками; но вот горные кручи опять сходятся, и кажется: они вот-вот сомкнутся и не выпустят нас отсюда. Дорога уже спустилась совсем близко к горному потоку, проходя всего на полметра выше.

Грузовик тормозит и останавливается. Дорога кончилась. Вылезаем из машины. Замерзшая река заковала в лед дорогу, если вообще можно так назвать выбитую в скале тропу шириной чуть больше нашего грузовика. На что же решиться: повернуть обратно или катить прямо по льду? Первое решение было бы чисто теоретическим. Нашему грузовику не развернуться на узкой тропе.

Отваживаемся ехать вперед по льду. Машина медленно продвигается по замерзшему ручью, а мы бредем за ней пешком. В некоторых местах лед устрашающе потрескивает, но Сумья мастерски избегает тех мест, где ледяная кора кажется ему тонкой. Машина продвигается со скоростью пешехода, и наша маленькая экспедиция не отстает от нее. Молодая женщина и ребята сошли вместе с нами, но вскоре мы опять усаживаем их: такой груз не в счет. Поход по льду длится минут сорок пять, а затем снова показывается дорога. Однако это мало нас радует. Дорога такая каменистая, что вскоре мы с тоской вспоминаем гладкий лед. Кроме того, она так круто спускается вниз, что шоферу приходится поминутно тормозить. А тут еще навстречу идет отара овец. Для маленькой лошаденки, на которой гарцует чабан, каменистая тропа не представляет никаких трудностей. А нам приходится руками откатывать крупные камни с пути. Ущелье еще раз изгибается и внезапно распахивает свои стены: перед нами равнина Бухин-Гол.

Пока мы ехали по ущелью, даже самое незначительное отклонение в сторону могло повлечь за собой падение в пропасть, теперь же перед нами расстилается такая широкая равнина, что мы совершенно не знаем, куда по ней ехать. Следы машин веером расходятся во все стороны от выхода из ущелья. К счастью, наша попутчица знает, в каком направлении ехать, и мы следуем ее указаниям. Оборачиваюсь назад, чтобы посмотреть, откуда мы прибыли, и у меня дыхание спирает в груди! За нами вздыбилась гигантская горная стена, проход совсем исчез. Прошу шофера остановиться. Не более 200 метров отделяют нас от гор, но даже при самом остром зрении нельзя рассмотреть, откуда же мы выехали. Вынимаю бинокль, но и он не помогает; горы, как в сказке, замкнулись за нашей спиной. Времени для разгадки этой оптической шутки у нас нет, надо ехать дальше.

Рядом с дорогой чернеет огромный херегсур, надгробный курган из камней диаметром в 45 метров. Здесь, несомненно, погребен могущественный хан. Через час с лишним подъезжаем к одному из рукавов Бухин-Гола. Моста нигде не видно, а брод слишком глубок; река вздулась от весеннего половодья. Наш шофер смело ведет машину в воду, и — о, чудо из чудес! — мы благополучно выбираемся на противоположный берег. Я был так уверен, что грузовик застрянет посреди реки, что вылез из него. Мои спутники весело подшучивают надо мной на другом берегу и с интересом ждут, как я буду перебираться к ним. Приходится пройти вверх по течению, где река разделяется на рукава большим количеством наносных островков; там саженными прыжками, набрав полные сапоги воды, перебираюсь и я. Попутчики с наслаждением моются и плещутся в холодной воде; я же стараюсь, чтоб даже брызги на меня не попали.

Дети тяжело переносят дорожные неприятности. Поездка верхом показалась бы им куда легче. Стараемся их развлечь, угощаем конфетами. Наконец Кара берет младшего на колени и начинает ему рассказывать какую-то сказку. Зной становится непереносимым. Вода кончается. По совету молодой женщины свертываем с пути; поблизости должно находиться селение, где можно найти воду. Делаем крюк и через полчаса видим огромный загон и несколько строений — один из этапов длинного пути, по которому перегоняют скот гуртовщики. Останавливаемся у юрты. Хозяйка, занятая какой-то домашней работой, обнажена по пояс; жара стоит ужасающая, не помогает и то, что войлок поднят, — откуда взяться ветерку, если вот уже несколько часов стоит полное затишье!

Нам подают кипяток и чай; обедаем, примостившись в тени грузовика. Пора ехать дальше.

Вот и Улан-Даба (Красный перевал). Он действительно по-настоящему красный, другие перевалы с тем же названием — только жалкое подражание. Земля и скалы — все здесь красное. Показываются деревья тоже с красной корой. Это сосна, которую здесь называют хар мод (то есть черное дерево). Лучи заходящего солнца усиливают багряную окраску ландшафта.

По ту сторону Красного перевала опять спускаемся на равнину. Вместе с нами со склонов сбегают длинные ряды берез. Склоны изрезаны пересохшими руслами и оврагами. Машина с трудом пробивается сквозь березняк, через каменистые русла. Вот на горизонте показывается цель нашего пути — Улангом, Чувствуем себя совсем разбитыми. Дорога петляет по болотистой местности, окружающей аймачный центр. Проходит полтора часа, пока мы добираемся до него; на последних километрах грузовик чуть не разлетается на куски, так плоха дорога. Наконец вылезаем из машины; ноги подкашиваются. В гостинице нас уже ждут. Приводим себя в порядок и идем ужинать. Город погружен в темноту, ни зги не видно; откладываем осмотр на завтра.

Когда-то давно недалеко от Улангома стоял монастырь, развалины которого видны до сих нор. Городские дома окружены маленькими садиками; на главных улицах строения напоминают виллы. Сады содержатся в большом порядке. На окраине города юрты; в большинстве из них вечерами зажигается электрический свет.

После непродолжительной беседы с местными руководителями решаем остаться здесь на несколько дней. Прежде всего идем в музей; два его научных работника хорошо знают тибетский язык. Они показывает нам свои сокровища, с которыми обращаются крайне бережно. Обычная выставка «Природные богатства аймака» организована на втором этаже; экспозиция сделана гораздо интереснее, чем все виденные нами в других музеях. С сотрудниками мы подружились очень быстро. Один из них одет в серый европейский костюм, другой — в монгольское платье, но мы безошибочно узнаем в них бывших лам. Они нам ничего об этом не говорят, однако это сразу видно по тому, как показывают они нам музыкальные инструменты, знакомство с которыми могло быть приобретено только в ламаистском монастыре. Среди многочисленных священных книг мне попадается старинная нотная тетрадь тоже из ламаистского монастыря. Извилистыми линиями показано, где следует понижать и повышать голос. Кружочки под линиями означают, что в этом месте надо ударить в бубен.

Радуюсь представившейся возможности побеседовать о памятниках тибетской литературы с теми, кто был воспитан в духе тибетской культуры. Среди множества книг обнаруживаю несколько интересных трудов Цзонхавы[63].

Долго беседуем о Цзонхаве и его книгах. Работникам музея неизвестны результаты исследований европейских ученых о жизни этого реформатора буддизма. Зато они прекрасно знают все тибетские источники.

Когда могущество Тибетской державы, блеснувшей как яркая комета, стало клониться к закату, страну долгое время раздирали междоусобица и анархия. Удельные князьки и монастыри боролись за власть. Беспрерывные распри между господами, тяжелым грузом давившие на плечи крепостных, были прерваны народным восстанием, которое, однако, подавили тут же сплотившиеся против народа светские и монастырские власти. В 1062 году знаменитый проповедник Атиша[64] проводит в Тибете важные религиозные реформы. В 1071 году он основывает монастырь Сакья, руководители которого вскоре начинают играть важную роль в жизни Тибета и Монголии. Настоятели монастырей потребовали власти над Тибетом, и, когда возникла новая монгольская держава, один из них, знаменитый Сакья Пандита, спешит ко двору великого хана, чтобы склонить могучего соседа к поддержке монастырских претензий. Его племяннику Пагбе, который ввел в употребление квадратные письмена, удалось получить поддержку Хубилая, основателя монгольской династии в Китае.

Так весь Тибет подпал под влияние Сакьи и возникло теократическое государство. Несколько позже были учреждены титулы далай-ламы и панчен-ламы. Именно тогда монголы впервые сталкиваются с тибетским буддизмом. Но теократические порядки еще не окончательно утверждены в Тибете. В 1347 году, воспользовавшись слабостью правившей тогда в Китае монгольской династии Юань, власть в Тибете захватила светская семья Пагмогру. Однако господство этой семьи оказалось недолговечным.

Через несколько лет появляется новый реформатор, создатель до сих пор распространенных в Монголии форм ламаизма Цзонхава, основатель желтой церкви и желтой секты[65]. Цзонхава родился в бедной пастушеской семье. Учился он в монастыре, и монахи вскоре обратили внимание на блестящие способности юноши. Утверждают, что Цзоцхава ежедневно заучивал наизусть по 25 страниц священных текстов. В 25 лет его уже посвятили в монашеский сан. При посвящении Цзонхавы, как рассказывает легенда, не нашлось необходимой для этого обряда красной шапки, и ему принесли желтую. Цзонхаву всегда изображают в желтой шапке, а члены основанной им секты и по сегодняшний день носят желтые шапки. Цзонхава вскоре начал преподавать свое учение и приступил к реформам, которые распространились не только на религиозные догмы и обряды, но и на распорядок монастырской жизни и на все монастырские уставы. К новому учению примкнули самые крупные монастыри, а сам Цзонхава стал основателем новых монастырей. Его реформаторская деятельность была прервана смертью, последовавшей в 1419 году.

Хотя в северных ответвлениях буддизма сохранились и другие секты, большая часть монастырей и высшее духовенство в Тибете и Монголии перешли в желтую секту. Эта секта начала распространять культ Цзонхавы, который иногда затмевал даже культ самого Будды Гаотамы. Труды Цзонхавы, в которых содержатся основы монгольского ламаизма и правила поведения лам, считаются священными. Их изучение совершенно необходимо тому, кто хочет разобраться в недавнем прошлом монгольского народа. Поэтому я так сильно обрадовался найденным в Улангомском музее книгам; некоторые из них были нам подарены.

Мы обнаружили здесь еще тибетско-монгольскую книгу, в которой дается рецепт приготовления архи, монгольской молочной водки, и словарь с названиями растений и минералов. Не надо удивляться тому, что вторая книга составлена в виде словаря. На Востоке известны два вида словарей. Первый не отличается от нашего алфавитного словаря. Большая часть словарей этого типа двуязычные, например тибето-монгольские или монголо-маньчжурские.

Но здесь распространены еще китайские словари, а в китайском языке нет алфавита. Кроме того, здесь в ходу многоязычные словари, например уйгуро-монголо-тибето-китайско-маньчжурский. Поэтому с давних времен возник другой тип словарей, скорее похожий на энциклопедический. В таких словарях предметы и понятия расположены в тематическом порядке. Начинают обычно с главы о небе, затем следует глава о земле, о законах, об управлении государством, правосудии, армии, налогах. Особые главы посвящены земледелию, строительству, жилищам, строению человеческого тела, минералам, растениям, животным. Чтобы легче разобраться в таких словарях, потребовалось систематизировать отдельные понятия. Так появились самые разнообразные системы растений и минералов, которые, разумеется, не похожи на принятые в европейской науке, но все-таки свидетельствуют о стремлении к систематизации знаний, хотя и под влиянием теологии. Я попросил в музее дать мне для ознакомления на короткое время несколько интересных книг и полночи просидел, аннотируя их содержание.

На другой день осматриваем окрестности Улангома, Останавливаемся возле одной юрты. Монголы поразительно гостеприимны. Через несколько минут нам уже преподносят сразу три напитка: молочную водку, что-то из коровьего молока, по вкусу напоминающее кисловатую простоквашу, и соленый чай. К напиткам подают булочки, творог, сливки и поджаренную ячменную муку. В окрестностях Улангома проживает много дербетов. А в соседней юрте мы побывали в гостях у семьи байтов. Одеваются представители разных этнических групп, расселившихся в окрестностях Улангома, почти одинаково, но их юрты, домашняя утварь и язык сохранили еще много своеобразных особенностей.

Назавтра совершаем экскурсию к источнику, бьющему среди скал недалеко от города. Монголы считают этот источник священным и приносят в жертву ему тексты из монгольских и тибетских священных книг, которые прячут под камни. Раздаем ребятишкам конфеты, и они через десять минут притаскивают мне целую охапку листов, исписанных монгольскими и тибетскими письменами. Листы эти такие рваные и сырые, что трудно установить, из каких книг они вырваны. Выше в горах мы нашли другие жертвоприношения — фигурки святых и молитвы, С вершины открывается чудесный вид на равнину, окруженную высокими горами, которые как бы охраняют ее, боясь, чтобы не исчезла сочная зелень.

На одном из зданий обнаруживаю вывеску «Юсчин» (парикмахер). Непременно зайду сюда! Парикмахерская очень чистая и хорошо обставлена. Миловидная девушка лет 18–20 орудует ножницами, подстригая клиента. Девушка очень пугается, услышав, что мы тоже хотим подстричь волосы, ведь она еще только ученица! Но мы берем на себя всю ответственность, и ей ничего не остается, как взяться за ножницы. Подстригла она нас вполне прилично. Говорим девушке, что зайдем к ее учителю и покажем, ему наши головы, чтобы эта работа была ей зачтена как выпускной экзамен. Бедная монголочка так смущается, что чуть не забывает взять с нас деньги.

После обеда продолжаем работу в окрестностях города. Кара записывает слова из языка дербетов, Кёхалми расспрашивает о лошадиной сбруе и о вещах, которые возит с собой всадник. Нас сопровождает учительница, дербетка. При выезде из Улангома спрашиваю у нее, скольких лет она впервые села на коня.

— У нас всех детей, и мальчиков и девочек, сажают верхом в возрасте четырех-пяти лет. А до этого они ездят на лошади с матерью. Сажают их в маленькое детское седло, а иной раз прямо на спину лошади, — объясняет нам учительница как само собой разумеющееся. — В этом возрасте дети получают в подарок собственную лошадь. Им выбирают по возможности малорослых, кротких иноходцев. Учителем по верховой езде всегда бывает отец.

На окраине города готовятся устанавливать юрту. Быстро засекаю время по часам. Начинают с поливки земли на том месте, где решено разбить юрту, затем устанавливают большие сундуки, не пролезающие в дверь, и только после того ставят вокруг каркасные стены, растягивают решетки, соединяют их на местах стыков. Потом устанавливают дверную притолоку, привязывают ее и берутся за так называемую внутреннюю бечевку (дотор осор), которая по кругу соединяет концы каркасов. Бечеву натягивают так, чтобы верхний конец каркаса был немного выгнут. В дымовое отверстие продевают центральный шест и укрепляют его четырьмя веревками. Шесты устанавливают примерно так же, как в Венгрии, когда на майское, дерево поднимают венок. Один человек стоит посреди юрты, поддерживает верхнее кольцо крыши и связывает его четырьмя бечевками, остальные держат шесты. Каждый шест вставляется в отверстие на кольце крыши, а другой его конец крепится веревкой к верхней части каркаса. После этого можно отпустить кольцо, оно будет держаться. Но вот четыре бечевки хорошо натянуты. Теперь можно устанавливать шест, спускающийся сверху к двери; на конце этого шеста нет петли, и он упирается в дверную притолоку. Кольцу на крыше придают нужный наклон и подпирают его центральным столбом. Искривленные части юрты выравнивают, привязав к ним груз. Потом каркас покрывают рогожкой (так делают только дербеты). Рогожкой покрывают крышу, затем поднимают войлок, сначала на левую стену, потом на правую и под конец — на заднюю. Теперь можно приступить к покрытию крыши двумя войлоками. Это уже более сложное дело: войлок на земле складывают по определенным правилам, поднимают его на крышу и там расстилают при помощи длинного шеста. Пока двое бегают вокруг юрты, обязательно по движению солнца, подпоясывая ее шерстяной веревкой, остальные уже вносят вещи. Остается прикрепить войлок, закрывающий дымовое отверстие, и полотно на потолок, и юрта готова. В самом низу укладывают еще узкую войлочную полосу, чего дербеты раньше не делали. Они — переняли это всего несколько лет назад у халха. Теперь остается поставить плитку, вывести трубу, разместить кровати и разные мелкие вещи.

Снова смотрю на часы; юрта установлена меньше чем за полчаса. Мои монгольские друзья утверждают, что это можно сделать гораздо быстрее, особенно если люди соревнуются или спешат укрыться от непогоды. Юрта поставлена по существу двумя мужчинами, хозяйка и дети помогали главным образом распутывать бечевки и завязывать узлы, а также при установке потолочных жердей и размещении мелких вещей. Для каждой бечевки предусмотрено определенное место и способ завязывания узла. Нарушать этот порядок не полагается.

Когда мы возвращаемся в город, поднимается сильный ветер, пригоршнями бросающий в лицо степной песок. Люди попрятались в юрты. При кочевом образе жизни с ветром приходится считаться. В Монголии в любое время года он почти всегда дует с севера, вот почему дверь юрты обращена к югу. Основное Назначение юрты — защищать своих обитателей от ветра; от сильных дождей им страдать не приходится: осадки в Монголии скудные, Глинобитные крыши маленьких городских домиков тоже свидетельствуют о том, что их строители не рассчитывают на сильные дожди. Зимой юрту покрывают двумя-тремя слоями войлока — превосходного теплоизоляционного материала. Самые лучшие толстые куски войлока защищают северную сторону юрт. Круглая форма монгольских юрт тоже объясняется необходимостью борьбы с ветрами. Даже буря не может сорвать стены, хотя они не укреплены в земле и под ними нет никакого фундамента. Только современные городские юрты ставят на деревянные ножки, но это делают скорей для защиты от холода. Казахские юрты с загнутыми шестами крыши — более обтекаемой формы и выше монгольских. Круглая форма юрты не случайна, такую же форму придают всем другим сооружениям: загонам для скота, изгородям и т. п. Зимой штормовой ветер поднимает метель, от которой скот защищают только изгороди, поставленные с наветренной стороны.

Монголов спасает от ветра и покрой их одежды, застегивающийся сбоку. Человека в нашем европейском платье с застежкой посередине ветер пробирает моментально. Национальные головные уборы тоже хорошо защищают от ветра и солнца. Наушники монгольских шапок завязывают спереди, превращая их в козырек, прикрывающий глаза от солнца и пыли. Обувь тоже удобна при ветрах. Ботинки на шнурках в один миг наполняются песком, а голенища монгольских сапог скрыты под одеждой. Войлочная подкладка сапог, которую иногда носят отдельно как валенки, тоже прекрасно защищает от ветра, хотя в сырых местах она непригодна.

Но если зимой, осенью и весной ветер — враг монгольских кочевников, то летом при нестерпимом зное приносимая им прохлада — сущее благословение. Самое прохладное место летом — все та же юрта. Войлок снизу приподнимают, и ветер свободно проникает через каркас, а сверху войлочная кошма служит прекрасной защитой от палящих лучей солнца. В окрестностях Улангома, да и в других местах летом очаг выносят наружу.

Дождь не доставляет больших хлопот монголам, так как идет он очень редко. В дождливые летние недели юрту покрывают старым войлоком: его не жаль.

Большую роль в жизни кочевника играет не только погода, но и передвижения. Постоянная перемена места наложила отпечаток на всю монгольскую культуру. Форма и устройство жилищ отвечают потребностям кочевого быта: юрту можно быстро собрать и разобрать, она очень легка и в сложенном виде занимает мало места. Все четыре каркаса юрты занимают не более 2,5 квадратного метра, Шесты крыши связываются вместе — (вот и вся упаковка жестких частей юрты, не считая кольца крыши, которое не разбирается. Все имущество кочевника вместе с юртой и домашней утварью перевозят четыре-пять вьючных животных (волов, яков, верблюдов) или такое же количество телег.

Монгольская одежда тоже приспособлена к кочевой жизни. Покрой ее остался неизменным с маньчжурской эпохи. Кое-где еще носят одежду лам, сохранившую более древние национальные формы, но разница между ними совсем незначительна. Платье монголов во всех случаях удобно для верховой езды. Форма сапог приспособлена к стременам, почти от всех головных уборов спускается ремешок под подбородок, чтобы при скачке их не сорвал ветер.

Суровые природные условия породили кочевой образ жизни и обусловили исторически сложившийся общественный строй. Климат заставляет скотоводов передвигаться. Летом на равнинах трава выгорает и приходится перегонять стада на более прохладные, горные пастбища. А зимой холод заставляет искать убежища в лучше защищенных от него долинах. Но здешним скотоводам надо думать еще и о воде, в степях ее мало. Забота о водопое никогда не оставляет пастуха, и он перегоняет стада от одного источника к другому. Травы тоже бывают разные. Пройдешь какой-нибудь километр — и травостой совсем меняется. А ведь не всякая трава и не в любое время года будет самым лучшим и вкусным кормом. В иных местах удобнее располагаться ка ночь, в других — делать дневные привалы.

Но не только человек перегоняет стада, иногда они сами вдруг начинают передвигаться. Нельзя удержать на небольшом пространстве дикие, стремительные табуны. Иногда они вдруг срываются с места — то ли из-за докучливых оводов, то ли из-за волков и снежного бурана. Часами мчится такой табун, уносясь за тридевять земель, пока не успокоится. Пастуху не остается ничего другого, как стараться не отстать.

Все перечисленные выше и многие другие природные предпосылки создают только условия для зарождения кочевого быта. Но чтобы на определенной территории действительно сложился кочевой образ жизни, необходима еще известная стадия общественного развития. Общество должно уже находиться на более высокой ступени, чем та, когда люди ограничивались приручением диких животных, пойманных на охоте. Только крупные коллективы и племена могли хорошо организовать охрану больших стад. И собственность на скот не могла здесь принадлежать всему обществу. Обедневшие родичи и рабы из военнопленных помогали управляться с огромными стадами, принадлежавшими племенной знати. Без наличия этих условий не может возникнуть скотоводческое общество, а с их изменением оно также должно преобразиться. Более высокий уровень производства, животноводство на базе стойлового содержания скота, заготовки кормов на зиму, развитие поливного земледелия, горнодобывающей и обрабатывающей промышленности заставляют переходить к оседлости некоторую часть населения. Появление тракторов, колодцев и оросительных каналов оказывает влияние на природу. И всеми этими преобразованиями руководят сами пастухи, освободившиеся от тройного гнета — монгольских феодалов, чужеземных богачей и церкви.

Новый монгольский трехлетний план[66] поставил своей целью перевести основную массу населения к полуоседлой жизни. А ведь природные условия не могут в ближайшем будущем измениться существенным образом.

Лучшие пастбища страны всегда находились на территории, протянувшейся от Кобдо по долинам Орхона и Селенги вплоть до реки Керулен. Достаточно двух-трех лет с хорошей погодой, и поголовье скота увеличивается в несколько раз, а народ, которому принадлежат эти пастбища, становится богатым и могучим. Но при плохой погоде все может погибнуть. Огромные кочевые державы гибли за один-два года только потому, что зима была слишком суровой, скот не мог найти себе пищи: на замерзшей земле, голод и эпизоотии уносили половину или даже две трети поголовья. Непосредственная зависимость от природы у кочевников гораздо сильнее, чем у соседствующих с ними земледельческих народов.

Кочевая жизнь построена на натуральном хозяйстве. Кочевники сами изготовляют жилища, сами производят большую часть продовольствия и одежды. Покупать им приходится только муку, мучные продукты и ткани для одежды. Два главных материала, из которых состоит юрта, — дерево и войлок — скотоводы заготовляют сами. Обычно этим занимаются искусные мастера. Хлопчатобумажные и шелковые ткани кочевникам приходится покупать, но кожаную и меховую одежду они делают сами. Основные продукты питания тоже дает им скот: мясо и всевозможные молочные продукты.

Гуляя по окрестностям, я выбираю одну юрту, в которой, как мне показалось, живет много народу. Захожу, здороваюсь, соблюдая этикет, и сажусь вместе с ними. Объясняю, что прибыл из далекой страны, чтобы познакомиться с их жизнью и трудом; прошу не обращать на меня внимания; я просто посижу, кое-что зарисую и запишу. У хозяев, действительно, много работы; после традиционного чаепития и короткой беседы каждый принимается за свое дело. Жена готовит ужин и присматривает за детьми, муж что-то делает с кислым молоком в подвешенном на деревянной распорке бурдюке, бабушка шьет и сражается с мухами. В юрте живут еще молодожены, но они работают на открытом воздухе; только муж несколько раз заходил за инструментами.

Я уже давно подметил, что внутренний распорядок в юрте установлен раз и навсегда и перемещаться в ней как попало нельзя. Теперь, наблюдая этот распорядок, набрасываю план юрты на бумаге и делю его на девять квадратов (см. рис. 3).

Что же происходит в каждом из них? В квадратах I, IV и VII кипит работа. Средняя полоса от II до VIII квадрата — место для отдыха, спанья и бесед. Самая отдаленная от входа часть — почетное место. Здесь стоит алтарь и хранится имущество семьи; тут же принимают гостей. По монгольским обычаям I, II и III квадраты, то есть западная часть юрты, отводятся для мужчин. Здесь они работают и отдыхают. В I квадрате, слева от входа, хозяин держит свои инструменты и инвентарь: ножницы для стрижки овец, путы для лошадей, бурдюк для кумыса и т. д. Они развешаны на каркасе юрты либо лежат в сундуке или на его крышке. Молодой человек, входя в юрту, тотчас идет налево. Более ценное имущество, например седло, обычно хранят во II квадрате. Когда мужчины работают в юрте, обрабатывают дерево или изготовляют кожаные ремни, они занимаются этим делом в I квадрате. Если же они входят в юрту, чтобы отдохнуть, пообедать или просто провести время за беседой, то усаживаются во II квадрате перед очагом. Северо-западная часть юрты (III квадрат) — это место, где принимают гостей, причем только мужчин. У стены стоит сундук, где хранятся мужская одежда и ценные вещи.

В VII, VIII и IX квадратах живут и работают женщины. В правом углу у двери (VII квадрат) расставлены кухонная утварь, этажерка с тремя полками, котел, различная посуда, половник, большая и маленькая ступки, ведро, пиалы и т. д. Здесь же хранятся часть продуктов (соль, молоко, простокваша) и различные предметы для уборки помещения и мытья посуды (солома для чистки котла, кухонное полотенце, веник, щипцы для огня). Перед этажеркой в особом сундуке (аргалош) держат сухой навоз для очага. Супружеское ложе устанавливают в женской половине. При готовке и еде женщина сидит у котла, сгибая левую ногу в колене и опираясь на пятку правой. Устраивается она поближе к сундуку с навозом. В IX квадрате усаживают почетных гостей женского пола, знакомых или родственниц. Здесь стоит сундук с женскими «сокровищами» и на нем ларец, в котором хранятся зеркало и различные помады. Здесь же обычно находится и главное орудие женского труда — швейная машина.

Полоса, разделяющая юрту посередине (IV, V, VI квадраты), — ничейная зона, вернее, она принадлежит всем взрослым членам семьи. В V квадрате очаг, а за ним маленький столик. VI квадрат принадлежит богам; там расставлены статуэтки будды и хранятся священные книги, разумеется, в тех юртах, где будда еще в почете. В других юртах фигурки богов заменены изображениями предков, то есть семейными фотографиями.

Что касается I, IV и VII квадратов, то здесь выполняют самую черную работу, принимают нищих и бродяг. Но прежде всего здесь резвятся маленькие дети. Однако при семейных торжествах женская половина рассматривается как принадлежащая родичам, а мужская — посторонним. Так, при рассаживании гостей на свадебных церемониях в юрте родителей невесты сартулы, проживающие в Убсунурском аймаке, приглашают всех родичей мужского пола на женскую половину. Этот факт свидетельствует о том, что разделение на женскую и мужскую половины диктуется в основном хозяйственными, а не социальными соображениями. Возможно, что раздел юрты на две половины — наследие других, более древних разграничений между членами семьи и посторонними. Наводит на размышления и то, что именно мужская половина отводится для посторонних, хотя в скотоводческом обществе всегда царил патриархат и чужой в семье была женщина; она следовала за мужем в его юрту, то есть переселялась к его родичам, 8 июня поздно вечером в Улангом прибывают товарищ Цэнд, заместитель премьер-министра Монгольской Народной Республики, и Джагварал, председатель Комитета наук и высшего образования. На следующее утро Джагварал приходит к нам в гости. Это очень симпатичный человек с тонкими чертами лица и приятным голосом. Джагварал интересуется нашей работой и обещает помочь. Приехал он сюда с Цэндом по случаю предстоящих выборов, так как оба выдвинуты кандидатами в члены Великого народного хурала от этого аймака. Джагварал приглашает нас на стадион, где состоятся спортивные соревнования.

По дороге к стадиону встречаемся с молодой женщиной, которая радостно бросается к нам. Мы с нею уже знакомы: накануне она вдруг нас окликнула, когда мы бродили по окрестностям, и начала умолять помочь ее младенцу, у которого внезапно поднялась температура и начался страшный понос. Ей не удалось найти врача, а к нам она почувствовала беспредельное доверие. Будучи полными профанами в медицине, мы не посмели дать ей врачебный совет, но молодая мать, оставив ребенка, пришла в гостиницу и упрашивала нас до тех пор, пока не получила лекарства. Посоветовавшись, мы вручили ей таблетку истопирина и велели три раза в день давать ребенку по одной трети таблетки, растворенной в материнском молоке. Теперь сияющее лицо молодой матери без слов говорит о том, что ее чадо выздоровело. Навещаем малыша; он чувствует себя великолепно, словно никогда и не хворал. Триста лет назад нас, разумеется, сочли бы за трех чудотворцев-исцелителей, будд, странствующих в облике чужестранцев и творящих добро верующим. Но в наши дни по Улангому только распространяется весть о чудесных свойствах венгерского лекарства.

В полдень мы присутствуем на торжественном обеде вместе с приехавшими в Улангом монгольскими, государственными деятелями, секретарем Монгольского революционного союза молодежи и местными руководителями. Кара опаздывает на обед, его задержала песчаная буря, такая сильная, что он буквально ничего не видел «дальше своего носа».

На следующее утро — снова в путь. Перед самым отъездом, когда мы горячо прощались с друзьями, примчался всадник с известием, что только что самолетом доставлен фотоаппарат, потерянный Карой в пустыне Гоби. Еще в Кобдо нам сообщили, что аппарат найден, но потом, очевидно, нас самих было трудно разыскать. Влезаем в кузов грузовика. Если бы мы знали, сколько приключений вскоре обрушится на нас, то еще менее охотно расставались бы с гостеприимным Улангомом.

Женщина в дзахачинском старинном костюме

Казахские седла

Деревянный каркас казахской юрты

Деревянный каркас монгольской юрты

Внутренний распорядок в монгольской юрте