Освящение новой юрты

По милости достойного Будды,

Сына драгоценного камня и Неба,

Правил когда-то наш господин Чингис-хан

Над народом Дзамбудтиба.

Да будет благословенна и священна

Юрта сиятельного великого хана,

Белая с драгоценными камнями.

Я освящаю тебя, благословляя!

Царь царей,

Демонический хан с синим лицом!

Как в давние времена, когда еще

Над всеми землями и жилищами

Ты властвовал,

Так и теперь

Высоко в небе крутящиеся

Тысячи тысяч сияющих

Звездных золоченых обручей,

Непогрешимых, как Небо,

Восхваляют тебя, благословляя.

Пусть несметные богатые дары

Снизойдут на эту юрту!

Теперь, когда желтая вера

Распространилась на все десять сторон света,

О, небесно-чистый бог добродетели,

Со своего священного трона

Благослови подобный Небу

Чудесный кровельный шест твой!

Тьмой добрых деяний

Наполни ты эту юрту.

В давние времена лама, освящавший юрту, воспевал в последующих 20 строфах различные части и утварь юрты. Для каждого предмета была своя метафора, заимствованная из буддийских священных текстов. Дверь юрты распахивается, как мир перед учением буддизма, ветер развевает войлок, как лепестки священного цветка лотоса, и т. д. В начале хвалебной песни, как мы видели, фигурирует Чингис-хан. Любопытно, что здесь он одно временно сын неба и драгоценного камня. Согласно древним традициям кочевых народов, Чингис-хан унаследовал власть от неба, хотя буддизм и не очень чтил его. Во всяком случае, в старинных буддийских источниках нет ни единого слова о поклонении Чингис-хану. Лишь гораздо более поздняя ламаистская легенда причисляет его к буддистам. Но обряд освящения юрты как бы воскрешает в памяти легенду об освящении юрты Чингис-хана. Так в народных повериях историческая личность Чингис-хана ассоциируется с ламаизмом. «Дзамбудтиба» в ламаистской символике означает наш мир, землю, противопоставляемую потустороннему миру. Эта песня имеет мало общего с народным творчеством. Текст ее с самого начала и до конца тяжел и искусствен. А вот другая хвалебная песня, тоже посвященная юрте, определенно плод народного вдохновения, хотя и в ней попадаются буддийские символы.

Гей! Вот они, четыре источника радости:

С любовью к двум милым детям

От всего сердца

Принесли мы сюда все готовое:

Прекрасное кровельное кольцо,

Выточенное из кипарисового дерева

В виде святого золотого колеса,

На нем висит хадак, белый шелк,

Поддерживает его трижды перевитая веревка.

Выточенные из сосны,

Прекрасны, как лепестки цветка,

Кровельные шесты, увитые

Тройными тонкими шпагатами.

По заветам древних мудрецов

Красиво и крепко сплетена решетка

Из гибких ветвей ивы,

Выросшей на песках,

Стоит она у горы,

Прикрепленная кожаными петлями

В виде бечевы удачи.

Повалив толстое дерево,

Распилив его ствол,

Вытесали высокий порог

Из крепких досок.

И дверь эта открывается и закрывается,

Как рот золотой рыбки.

Из шерсти белоснежных овец,

Настриженной острыми ножницами,

Размятой большими пальцами,

Смоченной дождевой водой,

Прокатанной сильным конем,

Гладко выкатанной,

Сваляли добрый стенной войлок,

Сшитый молодыми красавицами.

Потолочный войлок, скроенный, как флаг,

Закрывает дымовое отверстие

Широким листом, как двойная молния

Рассеивает

Пять ядов ненависти,

На все распространяя благословение.

Как цветок лотоса с восемью лепестками —

Прекрасен снаружи и внутри кровельный войлок высокой юрты!

Его крылья приносят счастье гостям,

Как птица-Гаруди.

Крепкие веревки из тигровой шкуры

Держат справа и слева стенной войлок,

Туго натянут юртовый пояс,

Зигзагами сшит ковер.

Выкован богом огня,

Чист и гладок очаг,

Чтоб ему поклоняться, он стоит посредине.

На ковры и кошмы,

Ладно скроенные и подшитые,

Шаманы-знахари удостоили присесть.

Шкафы и сундуки

Давно выточены и покрашены,

Червонным золотом заполнены.

Хороши и высокие полки для книг.

Вечер, утро — что за счет!

Ешь, пей до упаду!

Масло и сливки — все гостям!

Будем веселиться, да не будет конца

Счастью и изобилию!

В этой песне тоже кое-где встречаются буддийские символы. Не забыто ни святое колесо из золота, иначе говоря колесо буддийского учения, ни бечева святой удачи, неизменно повторяющийся символ «связующего ремня», ни золотая рыбка, ни двойная молния, ни вредоносные Пять ядов. Упоминаются в ней также лотос и чудесная птица Гаруди-хан. Обожествление очага заимствовано ламаизмом из других религий. И все-таки эта песня с ее сравнениями и образами скорее связана с народным бытом, чем с ламаистскими освятительными обрядами. Разумеется, эти элементы трудно отделить один от другого. Ведь и монгольское творчество религиозного, содержания не зафиксировано на бумаге. Бродячие монахи — бадарчи, возможно, исполняли эти песни, приводя больше ламаистских сравнений. Но другие певцы следовали законам и традициям народной поэзии. Распространению устной поэзии религиозного содержания иногда способствовало включение таких благословений в священные тексты молитвенников, написанных от руки или отпечатанных с помощью деревянных гранок. Впрочем, бродячие ламы, странствовавшие по стране и распространявшие эту полумистическую, полународную поэзию, были не очень-то грамотными людьми.

Но возвратимся к свадебному торжеству. Время подходит к вечеру, и гости и молодожены устали от пирушки и песен. Молодые уходят в новую юрту.

На следующее утро праздник продолжается, но собираются на него лишь самые близкие родичи. Теперь «гвоздем программы» становится восхваление невесты. Родичи жениха один за другим превозносят внешность и добродетели невесты, хвалят ее приданое — платья, верховую лошадь, посуду, сундуки. Мать невесты одаривает подарками родню жениха, после чего исполняют прощальную и расходную песни.