Методология исследования когнитивной сложности

И. А. Бескова

В главе вводится более сложная конфигурация реальностей по отношению к которым предлагается рассматривать феномен сложности, чем это допускается классической эпистемологией. В частности, показано, что, ограничивая себя реальностью соприродного человеку мира, мы не сможем увидеть корни тех процессов, которые могут лежать в основании рождения сложного поведения систем. Вводится представление о человекомерной сложности и раскрываются предпосылки ее возникновения. В целях разработки когнитивных средств, адекватных анализу сложных феноменов, предлагается модель вертикальной иерархии миров, связанных отношением порождения. На основании уподобления отношений, связывающих между собой разные типы реальностей, обосновывается, что коррелятом динамики сложного выступают процессы трансформации идей в актах озарения. Анализируются темы двойственности – недуальности, соотношения телесности и сознания, выявляются предпосылки и следствия выбора человеком позиции наблюдателя в отношении исследуемых феноменов и др. Вводятся понятия интегральной и креативной сложности, а также недуальной простоты. Намечены циклы динамики сложного, в рамках которых оказывается возможным выразить всё богатство структурных преобразований феноменов.

Ключевые слова: методология, сложность, телесность, мышление; творчество, познание, восприятие, дуальность, недвойственность, целостность, сознание, интегральная сложность, недуальная простота

То, что мы в нашем мире называем сложностью, связано с возникновением на прежнем поле возможного нового типа упорядоченности, новой структуры, характеризующейся относительной устойчивостью. Причем эта новая структура оказывается носителем свойств, которые не были присущи элементам системы. Соответствующие трансформации можно наблюдать в самых разных сферах, начиная от физико-химических процессов и заканчивая процессами, разворачивающимися в социуме. Что объединяет эти разные по своей природе акты из самых разных областей человеческого жизненного мира? Ответ известен: это специфические особенности самих этих сред, а именно, открытость, нелинейный характер, удаленность от состояния равновесия. Но почему некоторые системы оказываются имеющими такие параметры, тогда как другие – нет?

Обычно данный вопрос в явной форме не ставится, поскольку бессознательно предполагается, что так устроен мир: есть открытые системы, есть закрытые, есть находящиеся в равновесии и есть далекие от него, – такова природа вещей. Можно ли считать подобный ответ удовлетворительным?

Вероятно, да, если нас интересует техническая сторона вопроса: наше умение и способность по собственному усмотрению создавать условия, при которых интересующая нас система обретет характеристики, делающие возможным получение на исходном поле возможного новой упорядочивающей конфигурации взаимосвязей, в которой мы, по тем или иным причинам, заинтересованы. Или наоборот: если мы стремимся так изменить условия, чтобы в интересующей нас сложной системе не сложились предпосылки, при которых весьма вероятным станет развитие событий, которого мы хотели бы избежать. В этом случае действительно достаточно знать, что одни системы – такие, а другие – такие.

Но если мы хотим понять природу сложного, то, представляется, такой ответ недостаточен, потому что в стороне остается ключевой момент: почему какие-то процессы и какие-то системы никогда не дадут выхода на эмерджентное рождение новых свойств, а другие – дадут? Иными словами, а почему мир так устроен, что есть такие системы, а есть другие?

Для того, чтобы понять подлинную природу происходящего в нашем мире, надо вынести точку отсчета за его пределы, поскольку, оценивая его из него самого, мы не получим адекватного представления о логике взаимосвязей процессов. Иначе говоря, мы не должны ограничиваться рассмотрением, при котором соприродный нам мир предстает как альфа и омега творения. В этой связи я предложу модель вертикальной иерархии миров, связанных отношением порождения, где человеческое существо и его мир будут выступать не начальной и конечной инстанцией созидаемого, а всего лишь ступенью, одним из стратов в более общей картине шагов эволюции.

Прежде чем перейти к обоснованию своей позиции, необходимо сделать следующее уточнение. Я буду использовать модельную конструкцию, где реальность, в которой могут происходить события, значимые для понимания природы сложных взаимодействий, является не единственной. Соответственно, персоналии, упоминаемые применительно к разного типа реальностям, потребуется каким-то образом различать. Чтобы избежать постоянных оговорок, проясняющих, какой именно пласт рассмотрения подразумевается, персонажа из обусловливающего мира я буду обозначать с заглавной буквы, а персонажа из мира обусловливаемого – со строчной. В моей модели это будутТворец (или Создатель) и творец (или создатель). При этом ни первый, ни второй не несут религиозной нагрузки и являются полностью модельными конструктами. Между этими персонажами окажутся как моменты сходства, так и различия. Сходство будет связано с характером выполняемых ими функций. Различие будет определяться местом данного конкретного персонажа и его мира в общей иерархии миров.

1. Иерархическое понимание сложного

1.1. Реальна ли реальность?

Все эволюционные цепочки развития живого в рамках того, что мы привычно называем объективной реальностью, я считаю горизонтальными, поскольку в них отслеживаются и представлены лишь те изменения, которые объект интереса претерпевает в пределах привычного нам мира, в существовании и базовых параметрах которого мы (как агенты действия этого мира) не сомневаемся, т. к. он дан буквально в наших собственных непосредственных ощущениях. В качестве же нового измерения (своего рода вертикальной оси системы координат), способного вывести нас за пределы плоскостного анализа, я выберу переменную, которая будет пробегать по мирам. В этом случае мир, соприродный человеку (привычный нам физический мир), будет выступать не как единственно возможный, а как всего лишь один из целого множества других миров. Причем хочу подчеркнуть, имеется в виду не широко известная идея параллельных миров, которая нас все равно не выведет за пределы плоскости и не добавит большей мерности анализу, поскольку миры в ней оказываются, хоть и множественными, но рядоположенными. Это будет вертикально ориентированная иерархия миров, связанных отношением порождения.

Я буду исходить из того, что человек и привычный ему мир-это всего лишь один из возможных пластов реальности, который оказывается доступен в непосредственном усмотрении, только потому что мы соприродны ему, мы с ним «одной крови». Помимо такого рода реальности, существуют и другие, в том числе, так называемая изначальная, глубинная, подлинная (в разных традициях она имеет разные наименования), из которой процессы нашего мира инициируются и движениями в которой они в значительной степени определяются и направляются. Последнюю я буду считать реальностью персонажа, которого назову Творцом (Создателем).

Почему используются термины «Творец», «Создатель»? Почему вообще речь заходит о творении применительно к идее иерархии миров?

Вслед за некоторыми духовными традициями,[154] я полагаю, что мир, который мы воспринимаем как физический, материальный, вещный, имеет исток своего возникновения в сознании персонажа, принадлежащего реальности более высокого порядка и рожден умом Творца нашего мира. Соответственно, для Него[155] наш мир – иллюзорный, бесплотный, идеальный (не потому что совершенен, а потому что имеет дело со сферой помысленного). В таком случае, человек предстает как персонаж мира идей Творца. Однако следует признать, что это плохо согласуется с нашим непосредственным чувством, которое подсказывает, что и мир вокруг нас, и сами мы вполне вещественны и совершенно материальны. В чем же тут дело?

Мерилом реальности для человека выступает он сам: все, со-природное ему, всё, о чем его органы чувств скажут, что оно имеет туже степень воплощенности, что и он, будет признано реальным. На самом же деле, на основании такого и всех подобных вариантов исследования мы должны были бы сказать следующее: тестируемое имеет ту же степень реальности, что и я сам, оно той же степени овеществленности, что и я. Но не больше. У нас нет оснований сделать следующий шаг и заключить: значит, протестированное имеет реальное, а не иллюзорное существование, – потому что проверяемое на степень вещности-иллюзорности оценивается, исходя из нашей же реальности, и средствами, созданными существом, принадлежащим ей же. Тогда как, чтобы определить степень его собственной реальности, надо иметь точку отсчета вне этой системы координат. В противном случае наш вывод тривиализуется: ведь если мир человека – единственная реальность, то изначально, по определению, всё, принадлежащее ей, имеет ту же степень проявленности. Но вот какова она, эта степень?

Ответить на этот вопрос можно только в том случае, если в своем гипотетическом моделировании мы выйдем за пределы этой сферы анализа и перестанем воспринимать собственную реальность как единственную из существующих. И только в этом случае начинает проступать какая-то логика за буддийским представлением о том, что окружающая человека реальность иллюзорна.

Существует короткая дзэнская история, имеющая отношение к этой теме. Мастер однажды спросил учеников: «Что представляет собой этот камень?» Один из них сразу с умным видом ответил: «Это иллюзия, которая существует только в моей голове» – «Наверное у тебя очень тяжелая голова, если она таскает такие иллюзии», – промолвил учитель.

Здесь мы сталкиваемся со странностью: с одной стороны, в данной традиции представление об иллюзорности мира, фактически, общее место; с другой, – учитель почему-то высмеивает категоричный, поспешный, без раздумий данный ответ ученика. В чем тут дело? Чем является камень – иллюзией или реальностью? Или в более общей форме: каков статус нашего мира – это иллюзия (на чем настаивают многие духовные традиции) или все же физическая, плотная, данная нам в непосредственных ощущениях реальность (о чем свидетельствуют органы чувств, не доверять которым невозможно)?

Это и иллюзия, и реальность: все зависит от того, куда мы помещаем точку отсчета при ответе на этот вопрос. Если точкой отсчета выступает наша собственная реальность, то всё, соприродное нам в окружающем мире, столь же вещественно и реально, как и мы сами. И это иллюзия, если мы выносим точку рассмотрения за пределы плоскости нашего мира, помещая ее в сферу глубинной, обусловливающей реальности, потому что, по сути своей, реальность окружающего нас мира является по отношению к Создателю нашего мира такой же, какой реальность наших идеальных миров (например, сновидений) является по отношению к нам, как к ее творцам. Иными словами, идеальной. Для Творца мы так же иллюзорны, невещественны, как мы сами – в статусе героев собственных сновидений – для себя, как персонажей физического мира. И так же как мы – в образах персонажей собственных сновидений – доверяем происходящему во сне как на самом деле совершающемуся, воспринимая его как абсолютную, единственную, подлинную реальность[156], так же мы, как персонажи сновидений Создателя, воспринимаем окружающее нас пространство как абсолютно реальное. Однако для Него все это столь же идеально, иллюзорно, невещественно, бесплотно, как и для нас – иллюзорно, невещественно и бесплотно происходящее в наших собственных снах.

Итак, если в качестве единственной реальности признаётся та, что соприродна человеку (в моем представлении это плоскостной подход, ограничивающийся всего лишь одним уровнем рассмотрения, относительно которого субъект и пытается что-то выяснить, не выходя за его же рамки), то всё, представленное в ней и однопорядковое человеку, совершенно справедливо и с достаточным на то основанием, будет оцениваться последним как имеющее реальное существование, вещественное, материальное, плотное. Об этом сообщит человеку его собственная телесность, как инструмент постижения этого мира. Именно она расскажет о том, что окружающее имеет ту же степень реальности, п ре дета вл е н н ости, проявленности в мир, что и мы сами. И только в том случае, если мы выносим точку отсчета за пределы нашей плоскости (я называю такой подход объемным), и помещаем ее, допустим, в сферу обусловливающей реальности (мир Создателя), мы понимаем, что представления духовных традиций об иллюзорности окружающего, вопреки их противоречию непосредственным данным органов чувств, имеют под собой основание.

Аналогичная ситуация имеет место и по отношению к паре человек (творец) – мир его идей>. Допустим, нам снится сон, и мы, пробудившись, задаемся вопросом, насколько реально виденное? Или по-другому: существует ли пространство, в котором снившееся реализовалось, и если да, то каково оно: вещественно или иллюзорно? Для человека, как творца собственного мира идей, происходившее во сне, безусловно, иллюзия. Если же мы переместим точку отсчета в мир нашего сновидения, то для персонажей, его населяющих, и они сами, и происходившее с ними реально, вещественно, со-бытийно.

Вот почему камень из дзэнской истории – это и иллюзия, и реальность, в зависимости от того, откуда посмотреть. Если в качестве точки отсчета мы выбираем наш собственный физический мир, то, безусловно, этот камень имеет ту же степень овеществленности, что и мы сами. То есть в этом случае с полным на то основанием мы должны признать, что он ничуть не менее реален, чем мы. Но если вынести точку рассмотрения за пределы нашего мира и расположить ее в мире Создателя, то и этот камень, и те горы, реки, моря и долины, которые снятся нам, – такая же иллюзия, как мы сами в качестве персонажей миров наших собственных сновидений.

1.2. Познание сложного как своего рода «срединный путь»

Таким образом, в предлагаемой модели для оценки статуса существования интересующего нас объекта вводится ссылка на точку отсчета, относительно которой данный статус рассматривается. Как видим, подобная модель получается многослойной. Вместо одного уровня рассмотрения (человек и однопорядковый ему мир материальной реальности), вводится, по меньшей мере, три: 1) мир Творца, 2) мир порожденных Им идей (он же – мир человека, т. е. наш с вами физический мир), и 3) мир идеальных конструктов человека (мир наших идей). На самом деле число миров в этой модели бесконечно, поскольку вышеописанная тройка может иметь развитие в обоих направлениях, в результате чего появятся миры, порождаемые персонажами наших сновидений в попытке оценить последствия совершаемых ими в их реальности выборов. А персонажи этих вновь созданных идеальных миров способны порождать свои миры знания-мнения, и т. д. Цепочка может продолжаться и в другую сторону. В таком случае Творец нашего мира предстанет как персонаж идеальных миров другого Творца и т. п. Однако я остановлюсь на трехзвенной иерархии, поскольку для моих целей этого достаточно. Миром глубинной, обусловливающей, реальности назову мир Творца. Миром поверхностной, обусловливаемой реальности, – мир человека.

Любой когнитивный конструкт (будь то отщепленный фрагмент «я-образа» субъекта, или же персонаж из мира его сновидений), будучи однажды рожден, самим актом своего творения (пусть и в форме идеи), обретает некую форму явленности (признаем ли мы ее материальной или идеальной зависит от выбранной точки отсчета). Именно обретение относительно устойчивой формы, оформленность, позволяет персонажу в соприродном ему мире в дальнейшем функционировать как относительно самостоятельная целостная единица, способная взаимодействовать с окружающим с целью удовлетворения собственных нужд и достижения своих целей в ходе адаптации к среде. Так, мы знаем, что персонажи из мира сновидений демонстрируют осмысленное поведение, что, в конечном счете, как раз и позволяет человеку на этой основе лучше понимать себя. Подобным же образом, создаваемые для решения каких-то задач образы себя в мысленном экспериментировании также способны к человекомерному поведению, что и дает возможность в ходе мысленного моделирования находить ответы на интересующие вопросы. Посчитаем ли мы такое поведение-существование иллюзорным или вещественно-реальным, зависит от того, с какой позиции мы будем смотреть на процесс. События, объекты и персонажи, которые для Творца (творца) в равной степени измыслены, иллюзорны, невещественны, друг для друга будут в равной же степени воплощенны и реальны, потому что имеют общую логику возникновения (рождены в акте созидания нового в сфере идей Творца / творца, Его / его творческого созидательного усилия) и общую степень оформленности: для мира обусловливающей реальности – в образах, для мира обусловливаемой реальности – во плоти.

Из вышеизложенных соображений уже понятно, что я уподобляю пары отношений <Творец – мир человека> и <человек – мир его идей>. Данные пары упорядочены, что графически выражается использованием угловых скобок. Упорядоченность означает, что отношение между элементами пары несимметрично, поэтому порядок имеет значение. В данном случае отношение, связывающее элементы в парах, – это отношение порождения: первый элемент в каждой паре выступает источником возникновения второго.

Чтобы предлагаемая аналогия взаимосвязей высветилась ярче, представлю эти пары в следующей форме: <Творец – мир₁> и <творец – мир₂>, причем Творец принадлежит миру₀, а творец принадлежит миру₁, где мир₀ – глубинная, обусловливающая реальность, а мир₁ – поверхностная, обусловливаемая реальность. Если мы помещаем точку отсчета в сферу обусловливающей реальности (реальности Творца), то мир₁ выступает как мир Его идей, и он же предстает как физический мир, если помещаем наблюдателя в мир обусловливаемой реальности, реальности человека (творца).

Идея уподобления функций Творца и творца (и тот, и другой порождают собственные идеальные миры), помогает получить некоторые интересные следствия. Например, человек в этой модели выступает связующим звеном между разными типами реальностей и разными формами бытия в мире, что делает его положение исключительным в плане возможности знать другие реальности не как реконструкцию или следствие мистического опыта, а так сказать, «на кончиках пальцев». Ведь с одной стороны, он является персонажем сферы идеальных миров Создателя, но с другой, – этот мир (вопреки обычно декларируемому) оказывается известен ему в собственном обыденном опыте, потому что для него это мир физической, вещной реальности, данной в непосредственных ощущениях. Кроме того, человек, подобно Творцу (из обусловливающей реальности), продуцирует собственные миры знания-мнения. Пусть это миры знания-мнения персонажа из сферы обусловливаемой реальности, но тем не менее, это миры того же модуса. И это значит, что кое-что важное о мышлении Создателя человеку может быть известно из личного опыта рождения идей, который для него не только не имеет статуса исключительности, но является абсолютно повседневным.

Это свидетельствует о том, что нам следует изменить представление о познавательных ресурсах, которыми располагает человек в плане возможности знания мира глубинной реальности: это будет не рассудочное знание в чистом виде и не мистическое прямое усмотрение, а некий промежуточный (в определенном смысле «срединный») вариант, в котором присутствуют некоторые черты обоих путей познания. Так, выстраивание вышеупомянутых аналогий позволяет получать некоторое представление о природе обусловливающей реальности на основании буквально собственного опыта (и это роднит его с непосредственным усмотрением, за исключением элемента мистичности). С другой стороны, объяснительные модели, которыми человек пользуется для понимания происходящего в актах его творческой активности, достаточно успешно могут быть применены для понимания происходящего в актах рождения сложного (что приближает этот путь постижения к методам рационального познания, за исключением аспекта изначальной ограниченности объяснительных моделей признанием единичности физический реальности).

Далее. Если исходить из вышеупомянутого уподобления, то можно предположить, что рождение новой упорядочивающей конфигурации в физическом мире предстает как поверхностное проявление более объемного процесса, разворачивающегося в сфере обусловливающей реальности, и является поверхностным воплощением акта творческого озарения. Вследствие этого акта складывается новое видение Творцом имевшегося в его распоряжении знания. И напротив, процессы, не имеющие статуса сложных, соответствуют рутинным актам в сфере мышления Творца нашего мира.

Исходя из этого, сложными назову взаимодействия, которые для понимания сути разворачивающихся трансформаций требуют обращения к идее иерархической обусловленности происходящего, когда то, что мы видим на уровне поверхностной (физической) реальности, дополняется пониманием того, какие пертурбации в сфере мыслительной деятельности коррелируют с интересующими нас динамиками. Процессы, не обладающие качеством сложности, хоть и имеют корреляты в сфере нефизической реальности (в сфере идей), но, репрезентируя рутинные динамики мышления Творца, могут достаточно адекватно пониматься и без обращения к последним.

Иными словами, и у сложных, и у не имеющих этого качества процессов есть корреляты в сфере идеальных миров Создателя, но для первых учет глубинных динамик значим для понимания смысла происходящего в нашем мире, а для вторых – этим знанием можно пренебречь, поскольку оно не вносит принципиально нового в понимание имеющего место на уровне физической реальности.

2. Случайна ли «человекомерность» сложного?

Теперь взглянем под этим углом зрения на некоторые аспекты сложных процессов, чтобы попытаться объемнее смоделировать природу сложного и по возможности очертить параметры когнитивных ресурсов, необходимых для схватывания так понимаемой сложности. В этой связи хочу обратить внимание на характеристику сложного поведения, которая встретилась мне в основополагающем труде «Познание сложного» Г. Николиса и И. Пригожина и которая, на мой взгляд, недооценена в плане выявления истоков рождения сложности. В частности, касаясь темы возникновения ячеек Бенара, они отмечают, что когда разность температур (?Т) верхнего и нижнего (нагреваемого) слоя жидкости ниже критического значения, сохраняется независимость различных частей системы друг от друга. «Напротив, выше порогового значения ?АТс[157]все происходит так, как если бы каждый элемент объема следил за поведением своих соседей и учитывал его с тем, чтобы играть нужную роль в общем процессе (курсив мой – И. Б.)»[158].

Подобная формулировка производит впечатление довольно мистической. Стоит ли за ней какое-либо значимое содержание, или это просто метафора, не предполагающая глубинных оснований для уподобления процессов и удовлетворяющаяся внешним, совершенно поверхностным, сходством (на это деликатно намекает использование авторами оговорки «как если бы»)? Но даже если верно последнее, случайно ли упомянутое сходство? Или же перед нами довольно точное выражение одной из значимых черт подлинно сложного, но данное вне объяснительной модели, позволяющей снять кажущуюся избыточность аналогии? Остановлюсь на этом вопросе подробнее, поскольку полагаю упомянутую характеристику поведения эвристически ценной в плане определения параметров когнитивных структур, адекватных для ее выражения.

На мой взгляд, во взаимодействиях, которые мы готовы признать сложными (или сложностными – согласно терминологии В. И. Аршинова), действительно представлена человекомерная сложность[159]. Но как такое возможно? Не можем же мы всерьез допустить, что неодушевленные объекты неслучайным образом способны к демонстрации «человекомерного» поведения?

Сначала некоторые соображения относительности «одушевленности и неодушевленности», а также того, что могут и что не должны демонстрировать «объекты» в рамках привычно воспринимаемой действительности.

2.1. «Флирт» сноподобных взаимодействий и понимание сложного

Если мы посмотрим на мир, рождающий сложные взаимодействия, сквозь призму идей известного исследователя, физика по первоначальному образованию, доктора философии, практикующего психоаналитика, одного из создателей процессуально ориентированной психологии, Арнольда Минделла, то сможем увидеть немало интересного. В частности, Минделл хочет проанализировать природу тонких, «сноподобных», как он их называет, взаимодействий, характеризующих, скорее, квантовую реальность, чем мезокосмическую. В частности, в создаваемой им модели получается, что объекты, которые мы антропоцентристски воспринимаем лишь как пассивную, претерпевающую воздействие, сторону, могут выступать инициирующим началом, играя активную роль в коммуникативном эпизоде. С этой позиции может оказаться верным, что не мы обратили внимание на объект, а он привлек наше внимание к себе. Чтобы стала понятнее логика подхода, коротко остановлюсь на некоторых постулатах А. Минделла.

Ему удалось создать концепцию, в которой современные представления о природе сновидений и методах работы с ними (существующие в области юнгианской и гештальтпсихологии), синтезированы с некоторыми идеями традиционных культур, в частности, австралийских аборигенов. Согласно верованиям последних, Сновидение – это таинственная энергия, скрывающаяся за всем, что мы воспринимаем. Они говорят, что Сновидение представляет собой тонкую силу, заставляющую человека тяготеть к вещам, например, провоцирующую посмотреть на что-либо до того, как он это осознает. По их мнению, Сновидение – это сила и образец, которая создает физическую реальность. Поэтому, как они говорят: «Ты можешь убить кенгуру, но не можешь убить его сущность – „Сновидение Кенгуру“»[160].

Здесь особенный интерес представляет констатация наличия некой побудительной энергии, провоцирующей человека к совершению действия еще до момента осознания им такого побуждения и формирования осознанного решения его осуществить. А. Минделл так выражает эту примечательную особенность мира побудительной реальности, которую он, вслед за австралийскими аборигенами, именует миром Сновидения (правда, уточняя при этом, что Юнг назвал бы эту силу бессознательным): «Согласно моей интерпретации математики квантовой физики, повседневная реальность возникает из быстрых, воображаемых-виртуальных или сноподобных – взаимодействий между наблюдателем и наблюдаемым. Эти двусторонние сноподобные взаимодействия – я называю их „заигрываниями“ (flirts) – необходимы для объяснения квантовой механики и того, как происходит наблюдение реального мира. Иными словами, то, что мы называем „вами“ и „мной“, отчасти представляет собой две взаимодействующих силы в невидимом мире.

С точки зрения того мира нельзя с уверенностью сказать, кто кого наблюдает[161], как будто и наблюдаемый, и наблюдатель составляют часть ума Создателя Сновидений, Ума Бога, мыслящего о Самом Себе»[162]. И еще: «В квантовой физике невидимая, неподдающаяся измерению реальность того, что называется «квантово-волновой функцией», дает начало частицам и, в конечном итоге, бесконечности форм, составляющих обыденную реальность. Иными словами, для того, чтобы понимать реальность материи, вам приходится отказываться от того, что вы считали известным и истинным, и признавать, что квантовый мир, возможно, является необъяснимым»[163].

Относительного последнего я бы поспорила: если принять во внимание возможность понять природу сноподобных взаимодействий на основании уподобления миров иллюзий, создаваемых как творцом, так и Творцом, а также учесть наличие обусловленности между разного типа мирами, то можно взглянуть на проблему под несколько иным углом. В частности, в поисках объяснения характера взаимодействий, имеющих место в рамках квантового мира, я бы обратила более пристальное внимание на механизм обеспечения творческих прозрений, который составляет часть практики человека (пусть и не повседневной, но все же данной ему в собственном непосредственном опыте, и потому потенциально доступной для объяснения).

Продолжим. Минделл полагает, что Сновидение проявляется в тончайших аспектах восприятия, суть которых трудно уловить и выразить словами. Человек переживает процесс Сновидения как тенденцию или побуждение что-либо предпринять, или представить себе: «Мы думаем, что нечто воображаем, но побуждение к воображению исходит от Сновидения, над которым мы почти не властны. Мы считаем, что мыслим или ходим, но побуждение, скрытое за мышлением или ходьбой, представляет собой опыт, остающийся непостижимой тайной для рационального бодрствующего ума. Мы представляем собой каналы для побуждений Создателя Сновидений. С нашей точки зрения – точки зрения наших обыденных личностей, или „маленьких Я“ – сигналы между миром и нами обусловлены либо миром, либо нами самими. Однако, с точки зрения ума Создателя Сновидений, не мы воспринимаем, а, скорее, восприятие происходит с нами. В Сновидении не существует различимого раздела между наблюдателем и наблюдаемым. Не мы наблюдаем, а наблюдения основываются на квантово-подобном взаимодействии между нами и всем, что нас окружает»[164].

Учитывая вытекающие из идеи вертикальной иерархии миров обусловливания, я бы сказала не «восприятие происходит с нами», а «восприятие происходит нами», т. е. мы и есть тот инструмент, посредством которого Создатель сновидений исследует и постигает природу создаваемого им мира иллюзий. При этом ресурсом такого исследования-постижения выступает интегральная телесность человека как недуальная целостность <ум-тело>. Иными словами, в глубинном смысле, не «мы воспринимаем», а «нами воспринимают».

Возможно, подобные идеи, также как и цитировавшиеся слова Николиса и Пригожина, звучат несколько мистично. Однако современные исследования показывают, что они могут иметь вполне рациональное содержание в сфере реальности нейрофизиологических процессов. Например, было экспериментально установлено, что за определенное время до того, как человек осознаёт, что принял решение о совершении некоторого действия, электрическая активность мозга однозначно свидетельствует о том, что подобное решение принято и совершение данного действия неизбежно.

В частности, лауреат премии Ван Аллена, руководитель неврологического отделения медицинского колледжа Университета Айовы профессор А. Р. Дамазио пишет по этому поводу: «В одном из своих экспериментов Лайбет выявил задержку между временем, когда испытуемый осознавал свое решение согнуть палец (испытуемый отмечал точный момент принятия этого решения), и временем, когда электрическая активность его мозга указывала на неизбежность сгибания пальца. Активность мозга изменялась за треть секунды до того, как испытуемый принимал осознанное решение. В другом эксперименте Лайбет попытался выяснить, вызывает ли какие-либо ощущения у больных, которым делают операцию на мозге, непосредственное воздействие раздражителя на ткань головного мозга (в большинстве случаев во время таких операций пациенты находятся в бодрствующем состоянии). Ученый обнаружил, что воздействие на кору слабым электрическим током вызывает у пациентов легкое покалывание в руке – но только через полсекунды после воздействия раздражителя… Работы Лайбета позволяют сделать неоспоримый вывод: начало развития нейрофизиологических процессов, приводящих к осознанию событий, и момент, когда человек начинает чувствовать их последствия, разделены неким интервалом времени»[165].

Итак, мы видим, что идея, которая берет начало в традиционных верованиях австралийских аборигенов, и, будучи привнесена в европейскую категориальную сетку, производит впечатление довольно мистической, по существу, имеет совершенно реальные и вполне материальные корреляты в нейрофизиологических процессах, протекающих в организме человека. И в частности, действительно оказывается, что не только совершению действия, но и осознанию данного решения предшествует формирование паттерна нейрофизиологической активности, что – при известном навыке – может переживаться-ощущаться именно как тенденция, импульс, побуждение к совершению действия. Иными словами, представление о существовании тонкой силы, заставляющей человека тяготеть к чему-либо еще до принятия осознанного решения (силы, неосознаваемой и не замечаемой им самим, но тем не менее, как раз и делающей совершение действия неизбежным), далеко не беспочвенно и иррационально, а укоренено в природе интегральной телесности человека, включая сложное взаимодействие ментального и телесного.

Итак, ориентируясь на принципы организации взаимодействий в рамках квантовой реальности, мы можем признать право на активную роль даже за «нечеловекомерными» составляющими, которые антропоцентристски мы непременно отнесли бы к миру «объектов», и тем самым уже изначально ввели бы ограничения в собственные объяснительные модели. Это лишило бы нас возможности взглянуть на процессы рождения сложного поведения систем непредвзято: мало надежды, что мы преуспеем в схватывании и объяснении подлинной сложности мира явлений, если изначально ограничиваем себя рамками научной политкорректности. Если же мы отказываемся от стереотипов, исходно ограничивающих постижение сложного, то обнаруживаем, что то, что с привычной точки зрения видится как лишь пассивная, воспринимающая воздействие сторона, оказывается способным проявлять заинтересованность во взаимодействии, играя вполне активную роль в привлечении внимания человека, а также в побуждении его к совершению искомого действия.

2.2. Почему сложное сложно: некоторые выводы

На основании предложенной объемной модели вертикальной иерархии миров, а также учета более широкого спектра возможных интерпретаций, вырисовываются следующие ответы на поставленные ранее вопросы.

1. Сложное (сложностное) поведение системы неслучайно производит впечатление человекомерного: оно имеет коррелят в форме динамик идей в сфере сознания Творца нашего мира, и тем самым (в вышеочерченном смысле) действительно обладает качеством разумности и осмысленности, а не только по какой-то необъяснимой причине напоминает его. То, что «неодушевленные объекты» способны играть активную роль в коммуникативном взаимодействии тоже перестает казаться необъяснимым, если мы расширяем репертуар методологических объяснительных моделей (например, меняем ракурс рассмотрения под углом квантовомеханических, нейрофизиологических исследований, а также не отбрасываем идеи некоторых традиционных культур).

Соответственно, можно сделать вывод, что для понимания природы сложного, полезно привлечение моделей, когнитивно более многомерных, и представлений, менее традиционных, чем те, которые предлагает классическая эпистемология, исходящая из существования мира физической реальности, как первой и последней инстанции творения, и идеи абсолютного приоритета активности субъекта в познавательных взаимодействиях.

2. На вопрос, почему одни системы – открытые, нелинейные, неравновесные, а другие – закрытые, описываются линейными уравнениями, идут в равновесии (иными словами, «почему так устроен мир?»), можно предложить следующий ответ. Первые выступают формой поверхностной репрезентации процессов творческого прозрения, разворачивающихся в мирах знания-мнения Творца мира физической реальности, а вторые соответствуют рутинным когнитивным актам того же уровня: имеют дело с рекомбинацией имеющегося, но эмерджентного рождения подлинно нового, как никогда прежде не бывшего, в них не происходит. Соответственно, свойства открытости, нелинейности, неравновесности довольно точно описывают параметры мыслительных процессов, реализующихся в актах творчества, тогда как обратные им вполне хорошо соответствуют параметрам рутинности в актах преобразования знания.

3. Зная одну из составляющих связки <человек – мир его идей> и связки <Творец – мир человека> по собственному повседневному опыту, нам гораздо проще представить себе характер и сущность процессов того уровня, который в непосредственном прямом

усмотрении нам не дан. При этом нет нужды прибегать ни к рассудочному мышлению в чистом виде, ни к мистическому прямому усмотрению происходящего в сфере обусловливающей реальности. Предложенная модель обеспечивает некий промежуточный (так сказать, «срединный») путь постижения: заключение по аналогии роднит его с рациональным знанием, а знание из собственного непосредственного опыта, буквально «на кончиках пальцев», объединяет со вторым подходом (но только осуществляется не мистически, а вполне буднично и повседневно).

4. И наконец, проясним еще один аспект понимания сложности: является ли сложное результатом соединения или взаимодействия частей?

Известный специалист в области исследования мышления, удовлетворяющего критерию сложности, Эдгар Морен сформулировал ряд принципов организации такого мышления. В частности, он полагает, что речь должна идти о соединении частей или элементов с образованием единого целого, обретающего новые свойства[166]. Однако такое понимание не является единственно возможным. Так, в концепции П. Бернстайна мы встречаем другой подход, в соответствии с которым целое – результат не соединения частей, а их взаимодействия[167].

Мне такое направление движения методологической мысли видится более перспективным, однако в свете иерархической модели обусловливания сложного, которая излагалась выше, я бы еще усилила данный посыл, сказав сонастроенного взаимодействия. Как представляется, именно этот аспект выдвигается на первый план, когда мы принимаем во внимание идею иерархической обусловленности сложного и квантово-механического видения природы тонких сноподобных взаимодействий.

Всё это представляется важным с точки зрения анализа феномена сложности, поскольку позволяет говорить о разных уровнях структурной организации сложного, имеющих разные истоки формирования, разные формы проявления активности, обеспечивающих установление на задаваемом поле возможностей разных качеств и когнитивных ресурсов. Постараюсь показать это на примере анализа структуры организации человеческой телесности, которая предстает демонстрирующей разные свойства и возможности в зависимости от того, как мы будем понимать целое: как результат соединения частей или как эффект их сонастроенного взаимодействия.

3. Самоидентификация субъекта влияет на поведение сложной системы

В начале главы речь шла о том, что окружающая реальность может представать по-разному в зависимости от точки размещения наблюдателя. В частности, соприродный человеку мир может выступать как физический, вещный, материальный, предметный, – если мы размещаем точку отсчета в самом этом мире, и как идеальный, иллюзорный, невещественный, нематериальный, – если мы выносим ее в мир Создателя. Покажу теперь, что сложная система может и функционировать по-разному, в зависимости от того, с каким уровнем отождествляет себя наблюдатель.

Приведу примеры. Первый касается случая диссоциативного расстройства по типу множественной личности. Женщина, страдающая этим нарушением, была аллергиком (аллергия на розы): не только от вдыхания аромата этих цветов, но и просто от взгляда на их изображения она могла начать задыхаться. Одной из парциальных личностей, которая периодически захватывала власть, оказался мальчик десяти лет. Так вот, будучи мальчиком (ощущая себя мальчиком) она не только начинала говорить другим голосом и по-другому вести себя. Самое интересное, что у нее совершенно пропадала аллергия на розы: она могла не только спокойно воспринимать изображения этих цветов, но и вдыхала их аромат без всякого ущерба для себя.

Теперь иллюстрация из дзэнских текстов. В монастырь, где настоятелем был известный мастер Нан-ин приехал император. При входе он встретил человека, рубившего дрова. «Где я могу найти Учителя?» – поинтересовался император. Дровосек разогнулся, задумался, потом ответил: «Прямо сейчас вы не можете найти его, пожалуйста, пройдите в дом и подождите там». Через какое-то время к ожидавшему императору вышел очень похожий человек, но уже в одежде мастера. Император решил уточнить: «Вы тот самый человек, который рубил дрова?» Нан-ин ответил: «Я не тот самый человек: изменилась вся конфигурация. Рубил дрова дровосек, его имя тоже Нан-ин. Он очень похож на Учителя, но все-таки рубил дрова не Учитель».

Как видим, в приведенных примерах субстрат один и тот же – буквально одно и то же живое существо: в первом случае – не сознающая себя в своих проявлениях женщина, во втором, – продвинутый в плане самоосознавания мастер. Первый пример показывает, что даже при неосознанном изменении самоидентификации организм способен «становиться другим» буквально на уровне физиологических проявлений. Во втором, – прямо указывается на то, что реальность живого существа определяется тем, какой режим функционирования в данный момент он для себя выбирает. Получается, что фокус размещения я (локус самоидентификации) влияет на параметры функционирования системы.

3.1. Структура телесности с точки зрения сложных взаимодействий

Телесность формируется в период внутриутробного развития.

В это время функционируют отдельные системы, которые определенным образом координируют свою деятельность, используя возможности нервной системы и мозга взаимодействовать с остальными органами, получая от них информацию, и направляя ее к ним. До рождения ребенка это единственный уровень взаимодействия организма как со своими субсистемами, так и со средой, поэтому пока можно говорить о двух проявлениях жизненности: на уровне отдельных субсистем организма и на уровне координации их деятельности в рамках формирующегося целого. Однако после рождения добавляется еще один уровень проявления жизненности: организм как самостоятельно действующая в мире единица. Последнее, безусловно, может выступать в качестве экспликации аспекта эмерджентности, т. е. такого системного феномена, который появляется у сложного образования, но отсутствует у его частей. И именно к этому, третьему уровню я буду относить характеристику «новая, самостоятельно действующая в мире единичность» или «целое» (правда, как потом окажется, при определенных условиях целое может быть не целостным, поэтому данные характеристики автоматически отождествлять не следует).

Таким образом, в рамках структурной организации телесности можно выделить следующие уровни:

– отдельных субсистем;

– их совокупности как простого конгломерата связей (данный способ соединенности не предполагает указания на тип и характер взаимодействий между структурными элементами, регистрируя лишь сам факт наличия связности); и

– новой эмерджентно возникающей общности, ощущающей себя самостоятельно действующей в мире единицей.

Первые два уровня я называю базовыми, третий – производным. У каждого из них – свои законы оперирования и свои уровни принятия решений.

Так описываемая многоуровневая система, безусловно, обладает свойствами открытости, удаленности от равновесия и сложности.

Данная система может считаться открытой потому, что на всех трех уровнях ее организации осуществляется непрерывный обмен со средой, как в направлении получения из нее информации, вещества, энергии, так и в направлении отдавания в среду этих же составляющих собственного функционирования. Удаленность от равновесия также оказывается фундаментальным свойством такой системы, поскольку для нее характерно постоянное смещение баланса сил в процессе приспособления организма к среде и обеспечения благоприятных условий для его выживания. И наконец, данная система способна демонстрировать сложное поведение, приводящее к формированию принципиально новых свойств. В такой системе проявляются феномены, обусловленные многогранным, многовариантным, рекурсивным характером связей и отношений, существующих в рамках взаимодействия ее элементов как между собой, так и с рождающимся на такой структурной основе целым. К числу последних следует отнести все те свойства, которые связаны с целым, но которыми не обладают структурные составляющие системы, т. е. эмерджентные свойства. Одними из наиболее значимых в этой линейке предстают свойства человеческого сознания – в самых многообразных их проявлениях: это и познавательная способность, и способность восприятия, и способность к формированию языка символов, и память, и многое другое.

Эмерджентный характер когнитивных свойств, возникающих в рамках структурной организации человеческой телесности, обусловливается тем обстоятельством, что на данном поле взаимодействия рождается новая, ранее не существовавшая форма целостности, единичность. Я буду использовать термин «единичность» для обозначения этого уровня общности, потому что понятие целостности (которое вроде бы напрашивается), кроме аспекта организации в некую объединяющую структуру, несет на себе еще один смысловой оттенок: утверждение недвойственного характера нового образования. А я как раз считаю, что вопрос о двойственности – недвойственности эмерджентно рождающейся новой формы связности, заслуживает отдельного рассмотрения и не имеет простого решения.

3.2. Сознание как эмердшентное свойство нового уровня связности сложной системы

На мой взгляд, именно обстоятельство формирования новой формы связности лежит в основании возникновения новых свойств сложной системы. С этой позиции, эмерджентное рождение принципиально нового свойства – способности сознания – выступает другой стороной процесса установления новой связности в рамках динамики сложной системы (интегральной телесности[168]). А именно, рождения до этого не существовавшей формы общности: организма как новой самостоятельно действующей в мире единичности, имеющей собственные интересы и потребности и стремящейся к их реализации в процессе постоянного приспособления к среде.

Можно ли сказать, что интересующее нас свойство (способность сознания), хотя бы в какой-то форме существовало до этого? И да, и нет. Да, – в форме своего рода предпосылок последующего становления, а именно, тех структурных элементов, на базе которых и из переплетенного взаимодействия которых она впоследствии и возникает. Нет, – в любой допустимо вообразимой форме готовой данности – предзаданность ли, зачаточная форма ли, как цель творения ли. При этом связь, которую я здесь усматриваю, такова.

Описываемая система (человеческая интегральная телесность) открыта и неравновесна, и именно эти качества прежде всего лежат в основе возникновения нового свойства системы – ее сложности. Последнее может рассматриваться как эмерджентное, т. е. такое, которым элементы системы не обладают, но которое рождается из взаимодействия этих элементов. Вновь рожденное свойство системы – ее сложность – обусловливает формирование новых законов, новых принципов развития, новых паттернов ее организации. И в частности, возникает форма связности (в виде самостоятельно действующей в мире единичности), никогда прежде не существовавшая на этом поле возможного. А уже другой формой воплощения этой никогда прежде не существовавшей формы объединенности, выступает способность сознания, как такая, которой обладает система, но не обладают ее элементы: ни в зачаточной форме, ни в форме предустановленной цели, ни в форме реализации какого-либо глобального замысла Творца.

Всё то, что мы имеем, мы имеем как результат самостоятельного, на собственной основе и в процессе естественной жизнедеятельности осуществляющегося развития сложной динамичной системы, которой является интегральная телесность человека на всех уровнях ее организации. Поэтому мы можем утверждать, что ни сознание не сводимо к телесности, ни телесность непосредственно не обусловливает сознания. Сознание оказывается рождено особой формой по природе присущих сложным системам динамик развития, осуществляющихся на собственной основе и естественным путем приводящих к скачкообразному нарастанию сложности структурной организации системы. Специфичным здесь предстает то, что непосредственно предшествующим уровнем изменений системы, приводящих к рождению принципиально новых свойств, является не само по себе рождение нового уровня структурной организации, а возникновение нового типа связности элементов в рамках такой системы – связности, определяемой динамиками сложных процессов. Поэтому хотя эмерджентное возникновение способности сознания кажется соотнесенным с эволюцией телесного, на самом деле оно выступает следствием эволюции структурной составляющей организации человеческой телесности, а именно, ее сложности. А уже производной от этого процесса предстает динамика, находящая свое развитое выражение в рождении сознания.

Итак, можно говорить о двух уровнях динамики сложного:

– первый – это уровень, на котором сложное образование определяется и функционирует как совокупность элементов, объединенных между собой многообразными и переплетающимися связями, и

– второй – это уровень, на котором взаимодействия предыдущего уровня трансформируются в рождение никогда прежде не существовавшей на этом поле возможного целостности: новой, самостоятельно действующей в мире единичности, имеющей собственные потребности и располагающей собственными ресурсами их удовлетворения.

И тогда можно сказать, что эмерджентные свойства системы возникают именно на втором этапе динамики сложного, выступая всего лишь проявлением, другой формой реализации вновь рожденных возможностей системы.

3.3. Позиция наблюдателя и обусловленные ею трансформации системы

Ранее было показано, что в сложных системах позиция наблюдателя способна радикально изменять как видение реальности (мир может представать то как физический, то как идеальный), так и восприятие-понимание-ощущение себя самого. С чем это связано?

Наблюдение фиксирует объект так же, как акт рассматривания в сравнении с состоянием смотрения. Смотрение – живой динамичный процесс; рассматривание – остановка движения, фиксация объекта интереса, его «пригвождение» к определенной точке пространства-времени. Когда мы просто смотрим, то не вмешиваемся в процесс, а когда рассматриваем, то видоизменяем его. Позиция наблюдателя – это рассматривание, остановка процесса в точке.

Но важнее даже другое. Наше сознание – часть глубинной реальности, та капля, в которой содержится вся природа океана, голографическая точка, в которой отражена вселенная. Когда мы просто смотрим, мы – часть потока, как капля воды – составная часть океана. Когда мы начинаем всматриваться (а для этого пригвождать объект к пространству-времени), мы выпадаем из общего потока жизненности, занимаем по отношению к нему позицию наблюдателя, и тем самым, изменяем собственную природу. И тогда можно сказать следующее: актом выбора позиции наблюдателя по отношению к происходящему, мы пригвождаем к некой точке пространства-времени прежде всего себя, и как следствие; объект. И в этом – один из важных аспектов динамики сложного.

Как говорит У. Найссер: процесс ведения другого и себя – это единый процесс (я бы уточнила: единый процесс сонастроенного взаимодействия). Размышляя о сложной природе акта восприятия, он развивает интересную концепцию экологического «я», базирующуюся на общих идеях фундаментального подхода Дж. Гибсона. В частности, он говорит о том, что в коммуникативной деятельности мы воспринимаем себя двойственно: с одной стороны, как мишень внимания другого, с другой, – как со-творца коммуникативного взаимодействия: «Эго-рецепция сопровождает восприятие другого как другая сторона монеты: человек воспринимает другого и со-воспринимает себя»[169].

Это очень важный момент: в акте сложных взаимодействий ведение себя выступает составной частью ведения другого, или

можно сказать, является оборотной стороной ведения другого. Но дает ли это нам что-то для понимания не социальных взаимодействий, а обычных, допустим, осуществляемых в актах наблюдения за другими объектами? Можно ли эти процессы характеризовать как коммуникативные, если вторая сторона взаимодействия – с общепринятой точки зрения – не является активно действующим началом? И здесь еще один важный аспект возрастания интереса к сложным составляющим динамик изучаемых объектов. От свойственной классической эпистемологии парадигмы активности субъекта в познавательном акте имеет смысл двигаться в направлении осознания того, что такой взгляд на вещи – это, как ярко выразился (правда по другому поводу) Г. Фолльмер, рискованный антропоморфизм, который может быть опровергнут в любой момент[170]. Тем более, как показывают исследования А. Минделла и подтверждают экспериментальные данные, тема активности – пассивности в коммуникативном взаимодействии далеко не так однозначна, как это принято считать в рамках классической эпистемологии.

Итак, когда мы смотрим на другого (другое) как на объект, мы вырываем его из процесса жизни, привязывая к определенной точке пространства-времени. Но этим же самым актом мы видоизменяем себя, поскольку видение себя – составная часть видения другого. При этом нам кажется, что мы видим объект, на самом же деле мы видим себя, – просто в той форме, как мы отражаемся в зеркале объекта. Соответственно, те характеристики, которыми, как нам кажется, в акте наблюдения оказывается наделен объект, на самом деле представляют собой наши собственные характеристики, которыми мы начинаем обладать, когда становимся по отношению к процессу жизни наблюдающими.

В том, что нам кажется, что в этом процессе мы «видим» объект, а не себя, и состоит суть того явления, которое многие восточные школы именуют «омрачением», «омраченностью», «неведением».

4. Двойственность и недуальность в мире сложного

В связи с формулированием параметров сложного мышления, Э. Мореном формулируется принцип, в соответствии с которым «всякое сложное познание, сложное явление или структурообразование в природе и обществе раздираемо глубокими, нередуцируемыми противоречиями, которые не столько разрушают сложное, сколько, как это ни парадоксально, строят его»[171].

На мой взгляд, это интересная мысль. Но возникает ряд вопросов, которые заслуживают обсуждения. Например, действительно ли сложность неотделима от внутренней противоречивости системы, и если да, то почему? Какова природа этого странного феномена созависимости подобного рода характеристик (сложности и внутренней противоречивости системы), если он и в самом деле имеет место? И действительно ли противоречия не редуцируемы, и если да, то опять же, по какой причине? И парадоксально ли это, или наоборот, совершенно логично и по-другому не может быть?

Чтобы ответить на эти вопросы, надо прежде всего задуматься над тем, видим ли мы мир противоречивым, потому что такова его подлинная природа, или же это наш взгляд привносит в воспринимаемое данную особенность?

4.1. Истоки диссоциации

Изначально, по своей сути, человек – существо целостное, глубинная природа которого единосущностна природе мира и, так же как мир, недуальна, недвойственна. Двойственность, проявляющаяся в наличии привычных для нашей культуры форм восприятия и репрезентации информации, отстроенных в соответствии с действием закона непротиворечия, привносится в его мир на определенном этапе фило– и онтогенетической эволюции. Полагаю, что в метафорической форме данный поворот представлен библейским мотивом грехопадения. Вкушая от древа познания, человек вбирает в себя противоположные начала: добро и зло, правильное – неправильное, справедливое – неправедное. С этого момента его восприятие имеющегося неустранимо искажено фильтром дуальности, а мы знаем, что резонансным обращенной к миру адресации является сигнал того же модуса. Иными словами, человек, переживший диссоциацию и смотрящий на мир сквозь призму двойственности, предсказуемо дождется ответа от мира, подтверждающего его убежденность в том, что мир действительно дуален, и всё насущное имеет в своем составе противоречивые компоненты.

Однако я полагаю, что человек подвергся диссоциации только на одном из стратов своей организационной упорядоченности, а именно, на уровне «самостоятельно действующая в мире единичность», базовые же уровни сохранили соприродность миру. Иначе говоря, когда человек не занимает позицию наблюдателя по отношению к происходящему (отождествлен с первыми двумя уровнями собственной структурной организации), он в той же мере не дуален, что и окружающее, вследствие чего имеет возможность знать происходящее в другом, как составную часть собственных внутрителесных процессов. Такая способность служит предпосылкой прямых непосредственных усмотрений, которые мы называем интуицией, и которые соотнесены с творческой способностью.

В когнитивной сфере этому повороту в само– и мировосприятии я бы поставила в соответствие этап, когда впервые рождается способность замыкать петлю сознания на себя самого, иными словами, задаваться вопросом, каков я, сознающий, что являюсь сознающим, и каково состояние моего сознания, когда я задаюсь вопросом о том, каково оно? Не трудно видеть, что такого типа вопросы, во-первых, являются метауровневыми, и во-вторых, активно, в яркой форме вводят в мир человека принцип самоприменимости.

Экспериментальные данные свидетельствуют о том, что присоединение внимания к деятельности усиливает переживание деятельности. В частности, ученые обнаружили, что когда человек смотрит на ту часть своего тела, к которой прикасается, соматосенсорная зона коры головного мозга, отвечающая за интерпретацию тактильных ощущений, активируется сильнее, чем когда он не видит прикосновения[172]. Поэтому направление внимания на саму деятельность направления внимания делает– помимо всего прочего переживание куда более острым, чем всё то, что до этого ощущалось. В этом состоянии кристаллизуется новое переживание – самости как чего-то отличного от всего прежде испытанного.

Я считаю, что когда такой акт впервые совершается в когнитивной эволюции человека, в это мгновение и происходит диссоциация на уровне «самостоятельно действующая единичность», потому что отныне одно и то же – физиологически, субстанциально, телесно – существо, в одно и то же время, в одном и том же отношении становится «я» и «не-я». «Я» – как то переживание, которое конституируется при обращении способности сознания на саму эту способность, т. е. когда человек «сознаёт себя сознающим». И «не-я» – как все остальные формы переживания собственной представленности в мире, которые по сравнению с предыдущим оказываются менее яркими, непосредственными, убедительными. После получения подобного опыта человек устойчиво ощущает себя отделенным от мира барьером самости – ведь больше ни одно живое существо не способно к самосознанию. Как говорит лауреат нобелевской премии в области медицины, многие годы посвятивший исследованию проблем сознания, Джералд Эдельман: «Оно (высокоуровневое сознание – И. Б.) выражается в прямом осознании – невыводном или непосредственном осознании ментальных эпизодов без вовлечения органов чувств или рецепторов. Это то, что мы, люди, имеем в дополнение к первичному сознанию. Мы сознаём, что являемся сознающими»[173].

4.2. Противоречие – это форма выражения сложного?

Я вижу два ключевых момента трансформации когнитивных возможностей человека вследствие привнесения в его мир диссоциации: 1) утрата связи с собственной глубиной, объемностью и

2) происходящее в силу этого разбиение универсума рассмотрения на противоположности.

Первое проявляется в том, что человек отождествляет себя с плоскостной структурой – эго (а мы помним, что в сложной системе локус самоидентификации влияет на ее поведение). Поэтому когда человек функционально пребывает в состоянии такой отождествленности, он становится диссоциированным и, как следствие, изолированным барьером не-данности-в-непосредственном-прямом-усмотрении и от внешнего, и от внутреннего мира собственных субсистем. Но жить и познавать даже и в так неудобно преобразившемся пространстве он вынужден: от неспособности эго видеть реальность недуальной и объемной, последняя не утрачивает данных качеств (а также всех вариантов их проявления в практической жизнедеятельности человека). Единственной доступной возможностью благополучно адаптироваться к новым обстоятельствам становится всемерное развитие познавательных средств, находящихся в зоне досягаемости, а именно, эго и когнитивных ресурсов этого уровня. В подобной ситуации выразить (настолько адекватно, насколько это вообще доступно) идею бесконечной сложности мира подлинной реальности можно утверждая, что там есть всё, даже то, что взаимоисключающе. В частности, в пространстве поверхности, соответствующем структурному состоянию эго, не допускается, чтобы одновременно, в одном и том же отношении имели место Р и не-Р: там или Р, или не-Р. А вот в альтернативной реальности Р и не-Р могут быть представлены одновременно и в одном и том же отношении.

Как подчеркивают духовные традиции, на самом деле это не так: в глубинной (изначальной, конечной, подлинной) реальности вообще нет Р и не-Р, поскольку она недвойственна. Но если уж пытаться описать ее с помощью языка (который по своей природе неустранимо дуален), то наибольшее приближение к имеющемуся на самом деле дает именно выражение «там возможно Р и не-Р одновременно и в одном и том же отношении». Так и получается, что утверждение, содержащее идею, прямо противоположную той, которую с его помощью пытаются представить, оказывается ближе всего к передаче подлинной природы невыразимого. Как говорят суфии: «Вы даже не представляете себе, насколько ваши фантазии о подлинной реальности близки к подлинной реальности».

Учитывая вышесказанное, вернемся к вопросу, действительно ли сложное неустранимо противоречиво?

Я считаю противоречивость видения феноменального мира неустранимым следствием восприятия имеющегося с позиции двойственного ума. Сам мир не дуален. Двойствен тот инструмент, который с момента диссоциации мы обращаем к его восприятию и осмыслению, в результате чего всё видится поделенным на два. Поэтому если характеристика неустранимой противоречивости сложного, данная Э. Мореном, относится к миру феноменов, то этот взгляд обусловлен заниманием позиции наблюдателя по отношению к происходящему. И специфика видимого с этой позиции такова и есть: возникновение ощущения двойственности окружающего, противоречивости и борьбы, – потому что когда есть «я» и «оно» двойственность привнесена в самую сердцевину процесса познания. Остальные оппозиции, извлекаемые в режиме такого функционирования ума, будут лишь проявлением этого базового фильтра двойственного мировцдения и мироощущения. И до тех пор, пока к восприятию мира будет обращен инструмент, базовой характеристикой которого выступает дуальность, противоречивость действительно будет представать как нередуцируемое свойство сложных систем: и онтологических, и гносеологических. Потому что диссоциированный ум во всем воспринимаемом видит собственную природу.

5. Методологические ресурсы освоения сложности

Сложные феномены по своей природе целостны, недуальны, т. е. не содержат составляющих, которые – с использованием двойственных средств естественного языка и категориального мышления – могут быть представлены как взаимоисключающие компоненты («Р и не-Р»). Именно и только обращенность к их восприятию дуального ума обусловливает то, что они видятся поделенными надвое, наполненными борьбой и конфликтами. Если к восприятию тех же феноменов будет обращен ум человека, преодолевшего двойственность (это, в частности, выразится в отказе от позиции наблюдателя), они предстанут как недуальные. Но как трансформируется поле взаимодействия, когда все свое внимание человек отдает заинтересовавшему его явлению (это равносильно снятию позиции наблюдателя)?

5.1. Погруженность в происходящее: трансформация поля взаимодействия

В буддистской традиции это выражается понятием: «человек теряет себя в объекте». Вот как об этом пишет Д. Т. Судзуки: «Можно задаться вопросом, как художник углубляется в дух изображаемого[174]?.. Секрет в том, чтобы стать растением. Но как человек может стать растением?.. На практике это достигается посредством интроспективного рассмотрения растения. При этом сознание должно быть полностью свободно от субъективных эгоцентрических мотивов. Оно становится созвучным Пустоте, или такововсти, и тогда человек, созерцающий объект, перестает осознавать себя отличным от него и отождествляется с ним. Это отождествление дает возможность художнику чувствовать пульсацию жизни, которая проявляется одновременно в нем и в объекте. Вот что имеют в виду, когда говорят, что субъект теряет себя в объекте и что не художник, а сам объект рисует картину, овладевая кистью художника, его рукой, его пальцами»[175].

Внутреннее погружение в недвойственное состояние, достигаемое за счет стопроцентной концентрации на объекте интереса, позволяет убрать границы, разделяющие человека и мир. Об этом красноречиво говорит создатель нового направления в методологии духовности Толли Бёркен: «Когда мы полностью фокусируемся на происходящем, все наши мысли заняты только настоящим, мы не думаем о том, что было, или о том, что будет. В момент полного сосредоточения человек не сравнивает переживаемое событие с какими-либо другими, ведь любая попытка сравнения сразу же заставит его ум отвлечься и внимание рассеется. Когда вы научитесь быть настолько внимательными, не останется ни одной части вашего сознания, которая должна наблюдать за вами или осознавать, что с вами что-то происходит. Вы целиком станете тем, что переживаете в данный момент. Когда вы ощущаете вкус земляники на сто процентов, вы становитесь земляникой. Когда вы вдыхаете запах розы на сто процентов, вы становитесь запахом розы. Вы буквально сливаетесь с тем, что переживаете в данный момент, и перестаете быть получающим опыт»[176].

Итак, главное, что в этом сложном пространстве взаимодействий происходит, – исчезает вынесение себя за скобки процесса и позиционирование по принципу «Вот я, а вот оно (событие, свойство, явление, другой человек или предмет)». Существуют ли какие-то методологические ресурсы, которые помогли бы схватывать такую форму представленности сложного?

Проблемность ситуации в том, что когда мы задаемся подобными вопросами, мы уже изначально привнесли в наше миропонимание двойственность, уже вынесли себя за рамки процесса, противопоставив себя и свое познание ему, а хотим на этой основе постичь феномен «в его таковости». Само собой разумеется, это абсолютно невозможно. Но, зная природу совершающегося искажения, мы можем сделать поправку, в явной форме зафиксировав этот аспект изначально двойственного подхода к недвойственному феномену. На этой основе можно предложить некоторые методологические средства, которые позволят с наименьшим ущербом для адекватности говорить о той степени сложности, которая дуальными ресурсами не выразима в принципе. Это будут понятия интегральной и креативной сложности, а также недуальной простоты.

5.2. Понятия интегральнойкреативной сложности и недуальной простоты

Интегральная сложность – это в большей степени свойство целостной распознающей системы собъект восприятия – воспринимающее сознание>, чем самих феноменов, взятых, так сказать, в их таковости. Иными словами, один и тот же объект, процесс, явление могут быть поняты и как просто сложные, и как интегрально сложные. Первый вариант мы получим в том случае, если будем подходить к ним с традиционной и привычной для современной науки позиции: т. е. с позиции наблюдателя, изучающего феномен, который предстает как изолированный по отношению к своему исследователю. Второй вариант мы получим в том случае, когда такая позиция будет дополнена пониманием характера искажений, привносимых ею в восприятие подлинно существующего. В результате будем иметь модель изучаемого, в которой, хотя видение вещей «в их таковости» и не реализовано, тем не менее, определенное представление о подлинно наличествующем все же достигается. Соответственно, объект, предстающий как интегрально сложный – это такой, сущность которого – в зависимости от состояния сознания воспринимающего – верно передается то как двойственная («Объект обладает свойствами Р и не-Р в любом их сочетании»), то как недвойственная (невозможна констатация со ссылкой на присущность или не присущность объекту интереса свойств Р или не-Р).

Системы, которые в процессе познания портретируются как интегрально сложные, обладают следующим принципиальным свойством: параметры обращенного к ним сознания, влияют на их поведение. Иными словами, они предстают такими, какими человек готов их видеть: двойственный ум – с достаточным на то основанием – увидит их как двойственные, недвойственный – те же системы, в то же самое время и в том же самом отношении – с достаточным на то основанием – воспримет их как целостные, гармоничные, лишенные противоположных начал.

В качестве иллюстрации приведу яркую поучительную историю[177], которую используют суфии:

Однажды один муршид[178] был в большом городе, и когда вернулся, сказал: «О, я переполнен радостью, я переполнен радостью. Это было так замечательно, возвышенно, в присутствии Возлюбленного[179]». Тогда его мюрид подумал: «Там был Возлюбленный и восторг; как замечательно! Я должен пойти и посмотреть, смогу ли я найти их». Он прошел через город, вернулся и сказал: «Ужасно! Как ужасен мир! Все как будто готовы перегрызть друг другу горло; вот что я видел. Я не чувствую ничего, кроме подавленности, как будто всё мое существо разрывается на куски». «Да, – сказал муршид, – Ты прав». «Но объясни мне, – сказал мюрид, – почему ты так восторгался после того, как вернулся, а я разрываюсь на части? Я не могу вынести этого, это ужасно». Муршид сказал: «Ты шел не в том же ритме, в котором я шел через город».

Хазрат Инайат Хан, так комментирует данную поучительную историю: «И это означает… ритм, в котором движется ум (курсив мой – И. Б.), тот ритм, от которого наблюдение получает пользу: именно это создает разницу между одним человеком и другим; и это то, что приводит к гармонии между людьми».[180]

Поскольку феномены, являющиеся интегрально-сложными, таковы, что их характеристики меняются принципиальным образом в зависимости от параметров обращенного к ним ума, постольку использование аппарата категориального мышления, двойственного по самой своей сути, приведет к тому, что их свойства будут с достаточным на то основанием передаваться суждением «Оправданно утверждать, что по отношению к ним верно Р и не-Р». Но это означает, что если мы в нашем теоретическом построении выявили, что исследуемая интегрально-сложная система обладает свойством Р, то в отношении нее разумным будет ожидать также и то, что она будет обладать свойством не-Р.

Данный вывод носит полностью методологический характер, т. е. может быть сформулирован до всякого эмпирического или теоретического исследования конкретного события, явления, процесса, только на основе базовых исходно принятых постулатов, и служит мощным инструментом эвристической переориентации мышления. В частности, мы получаем очень важную подсказку, где, в какой сфере и что именно следует искать, если хотим, чтобы полученный нами результат достаточно полно и точно передавал подлинную сложность интересующего нас феномена. Ярким примером эффективности действия такого рода мето до л огического приема может служить логика рождения геометрии Лобачевского-Римана, в основании которой лежало отрицание пятого постулата евклидовой геометрии, о том, что параллельные прямые не пересекаются.

На основании вышеизложенного, полезно ввести понятие креативной сложности. И тогда мы скажем, что построенная исследователем модель является креативно-сложной в том случае, если позволяет видеть и понимать моделируемый феномен как компонент сложной системы <человек-мир>, демонстрируя, что способность обладать или не обладать неким свойством, по сути, не субстанциональна, а атрибутивна, производна от состояния ума субъекта, обращенного к исследованию данного феномена. В результате создания подобных моделей мы не только получаем интегрально сложный портрет феномена, но и эвристическую «подсказку», на каком пути есть возможность обнаружить пока не выявленное качество объекта интереса, наряду с тем, которое на данный момент известно и констатировано в обоснованном суждении «Объект обладает свойством Р».

И наконец, недуольно простым я назову такое видение феномена, которое рождается в состоянии недвойственности, соотнесенном со стопроцентной вовлеченностью субъекта в процесс взаимодействия, когда не остается места осознанию своей инаковости по отношению к воспринимаемому, что проявляется в отсутствии позиции наблюдателя по отношению к объекту интереса. Таким образом, простота – не есть отсутствие сложности. Недуальная простота – это иной модус восприятия феномена: как взятого «в его таковости», когда к нему обращен недиссоциированный ум.

5.3. Отказ от методологических ограничений

Еще одна составляющая концепции Э. Морена, на которую хотелось бы обратить внимание в связи с анализом феномена сложности, это принцип повторного введения познающего во всякий процесс познания, «восстанавливающий субъекта познания в его правах». Что сказать по этому поводу? Знание, конечно, личностно нагружено, и любое знание – это знание чье-то, добытое когда-то и интерпретированное и освоенное кем-то. Но достаточно ли соответствующей констатации для того, чтобы считать субъекта познания восстановленным в его правах? И каковы они, права познающего субъекта? Имеется ли в виду, что его не должны выносить за скобки процесса конструирования знания? Это, конечно, разумно, но этого, как представляется, отнюдь не достаточно. Что же на самом деле может считаться восстановлением субъекта познания в его правах?

На мой взгляд, таким актом будет перевод из статуса неявного знания в статус явного того обстоятельства, что к постижению мира обращен инструмент, имеющий характеристику двойственности в самой своей основе. Потому что именно обращенность к миру ресурсов двойственного ума (категориального аппарата мышления и языка) и составляет суть любого познавательного процесса. Я даже думаю, что сам факт познавательной ориентированности любого коммуникативного взаимодействия сразу же и с необходимостью делает его неустранимо дуальным, поскольку в состоянии недвойственности человек не осознаёт происходящее как объект исследования, как нечто отделенное от него самого. Наоборот, он растворен в процессе, он утрачивает позицию наблюдателя. Об этом хорошо сказано у Судзуки: как только ты осознаёшь, что нечто происходит, этого больше не происходит. Человек только тогда глубинно взаимодействует с миром, когда перестает осознавать это взаимодействие как в данный момент совершающееся. До тех пор, пока остается хоть малейшее место для осознания того, что с тобой нечто происходит (не важно, осознание ли это угасания твоего сознания, понимание, что вступил в подлинный контакт с миром и видишь вещи в их «таковости»), этого с тобой не происходит[181]. Поэтому познавательная интенция – самим обстоятельством установления поискового, исследовательского режима – сразу же соответствующим образом трансформирует инструмент познания, привнося дуальность в весь процесс получения знания.

Почему осознание подлинной природы происходящих с инструментом познания и – как следствие – с объектом познания трансформаций может претендовать на роль механизма, восстанавливающего субъекта познания в его правах?

Потому что такое осознание – не есть акт борьбы с имеющимся[182], и не есть попытка насильственного установления того режима функционирования ума, который не только не органичен для диссоциированного человека, но просто даже исключается самой постановкой задачи осуществления процесса познания. Напротив, осознание ограниченности происходящего представляет собой признание имеющегося положения вещей таким, каково оно и есть в действительности. И это по-настоящему ценно, поскольку, как говорил Дж. Кришнамурти, когда ты видишь иллюзию как иллюзию, в это мгновение ты находишься в реальности. Иными словами, когда мы видим процесс познания таким, каков он в действительности и есть (со всем его неустранимым несовершенством, обусловленным дуальным состоянием ума человека, занимающего позицию наблюдателя по отношению к происходящему), именно в этот момент мы ничего не навязываем ни субъекту познания, ни объекту познания, ни самому акту познания. И ничего не отвергаем в так организованном процессе, указывая, что в нем не то, не так, не соответствует ожиданиям, стереотипам, установкам методологического плана и пр. Мы не диктуем процессу познания, каким он «должен» быть, – но быть не может, – отчего проистекают все неудовлетворенности и претензии к происходящему.

Существует ли процесс, который имел бы сходную с процессом познания направленность – взаимодействие с миром, инициируемое заинтересованностью любого рода: практической, теоретической, духовной, – однако же протекал бы в состоянии недвойственности ума? Полагаю, да: это знание, как прямое непосредственное усмотрение имеющегося, обеспечивающее видение вещей «в их таковости». Этот процесс удобно назвать постижением, непосредственным прямым усмотрением происходящего в другом, как во-мне-самом-совершающегося, достигаемым в результате эмпатийного переживания-вчувствования в то, что составило предмет интереса. Такое переживание имеет в своей основе недвойственное состояние ума и осуществляется не рассудком, а, если так можно выразиться, всем существом человека, а точнее, его интегральной телесностью как недуальной целостностью <ум – тело>.

Что же касается «прав» субъекта познания, в которых его имело бы смысл восстановить с целью обеспечения сложного мышления, то здесь можно сказать следующее.

То, как человек воспринимает и осмысливает мир, глубоко неслучайно. Я бы сказала, что способ видения мира является всего лишь другой формой выражения внутренней природы данного конкретного индивида, включая все аспекты специфики его формирования и развития. И когда мы нечто отвергаем в его мировидении, квалифицируя как неправильное, не соответствующее стандартам, мы тем самым отвергаем самого человека, одной из форм выражения сущности которого предстает специфика его познания. И это, как я полагаю, одна из самых тонких и ограничивающих форм цензуры, которую труднее всего искоренить, поскольку она продиктована, вроде бы, интересами «научности», «рациональности», «объективности», а на самом деле, это еще один барьер, воздвигаемый на пути свободного движения жизни как познания и познания как жизни. И это то, о чем, Петр Капица когда-то говорил как о праве творческого непослушания. Только он имел в виду непослушание академическое, возникающее в режиме «спора школ и авторитетов», а я имею в виду право на непослушание методологическое, которое составляет глубочайшую основу самостоятельности мысли, нахождения нетривиальных решений и нестандартных подходов в схватывании и осмыслении сложных проблем.

Итак, единственно значимым правом познающего субъекта является право так организовывать и осуществлять процесс постижения, как это органично для него на данной стадии развития его когнитивных возможностей. Последнее включает накопленный багаж знаний, опыта, навыков, стратегий принятия решений, которые выработаны в результате становления и развития его личности, соответствуют возможностям его репрезентативной системы <ум-тело>, и имеют глубокие генетические привязки. Я считаю, что все попытки насильственно видоизменить составляющие процесса познания в соответствии с навязываемыми стандартами «правильного», «хорошего», «объективного» мышления – не более чем вариант мыслительной цензуры (а также самоцензуры). На этом пути не так просто получить кардинально новые решения, поскольку в его основе – изначальная самоограниченность в восприятии имеющегося.

Должны ли мы отказаться от любых ограничений, налагаемых извне на процесс познания? Я бы оставила только моральные, нравственные ограничения и ограничения, связанные с избеганием жестокости и насилия как потенциально возможных составляющих процесса познания. От остальных ограничений я бы отказалась.

6. Некоторые философские следствия

Позволяет ли проведенный в данной главе методологический анализ пролить дополнительный свет на решение каких-либо по-настоящему сложных проблем философии?

Представляется, да. Например, применительно к традиционной mind-body problem мы можем сказать, что логика отношений между элементами в этой системе не такова: эволюция духа / разума, влекущая и предопределяющая эволюцию плоти / тела; и не такова: эволюция плоти / тела, задающая эволюцию духа / разума. И не такова: тело и ум эволюционируют параллельно, любым образом обусловливая друг друга. В основе феномена возникновения сознания как наиболее развитой формы когнитивного освоения человеком реальности, лежит естественная динамика системной организации: сначала система становится такой, что оказывается способной демонстрировать сложное поведение, а затем это вновь рожденное качество системы – ее сложность – запускает процессы, являющиеся двумя сторонами одной медали. А именно, с одной стороны, происходит формирование нового паттерна структурной связности в рамках интегральной телесности – рождение новой самостоятельно действующей в мире единичности, с другой, – в рамках веера возможностей этой прежде не существовавшей формы целостности эмерджентно возникает и новая форма ментально-когнитивной активности – способность сознания. И тогда понятно, почему традиционно философия упирается в проблему определения того, что же первично, а что вторично: материя или сознания, разум или плоть. Мы можем сказать: ни то, ни другое. Потому что между ними не отношение причинно-следственной связи, и не отношение взаимообусловливания, а отношение сопоследования: и то, и другое представляют собой следствия более фундаментального качества совершающихся трансформаций. А именно, эмерджентно возникающего системного свойства – сложности – как нового ресурса в формировании паттернов упорядоченности связей в рамках исходного поля возможностей.

Еще одна важная тема в понимании природы познания касается вопросов об отношениях субъекта и объекта в ходе познавательного взаимодействия, а также того, почему получаемые на этом пути результаты не дают нам знания вещей в их подлинной сути.

Анализ показал, что когда мы пытаемся что-то рассмотреть в мире, всмотреться в него, мы занимаем по отношению к происходящему позицию наблюдателя. Но главное в другом: когда мы пытаемся что-то рассмотреть в мире, всмотреться в него, мы занимаем позицию наблюдателя по отношению к себе. Причина привносимых диссоциированным умом искажений в восприятие сложного в том, что мы не видим корень проблемы, считая, что, всматриваясь в объекты мира, мы фиксируем их, пригвождаем их, видоизменяя их природу. На самом деле, всматриваясь в объекты мира, мы фиксируем себя, мы пригвождаем себя, мы видоизменяем свою природу. Мы – иные, когда занимаем позицию наблюдателя по отношению к миру, чем тогда, когда растворены в нем. И следствием этой инаковости оказывается то, что нам открывается другой пласт реальности, по сравнению с тем, что открыт нам же, но как существам мира потока. Трансформация происходит не тогда, когда объект изменяется под нашим всматривающимся взором, а тогда, когда наш взор становится всматривающимся. Именно в это мгновение мы становимся иными, и, уже как следствие, иной становится реальность, открытая к взаимодействию с так трансформировавшимися нами.

Привнесение в мир человека диссоциации, в результате чего он перестает быть соприродным окружающему, базовой характеристикой которого выступает недвойственность, приводит к утрате способности непосредственно переживать-постигать происходящее в другом как во-мне-самом-совершающееся. А ведь именно данное переживание, обеспечиваемое эмпатийной способностью, лежит в основании непосредственного прямого усмотрения, которое обычно связывают с работой интуиции.

Именно такая трансформация само– и мироощущения выливается в дихотомизацию всего на свете. И это та самая позиция двойственного, дуального мировцдения, которая проявится и при взгляде на самого себя, и на окружающее, и на других существ. Таким образом, диссоциированный ум будет всё воспринимать дуально не потому, что таково оно и есть, а потому что такова его собственная природа. Поэтому когда мы видим мир поделенным на противоположности, наполненным борьбой и конфликтами, это не столько говорит о том, каков мир, сколько о том, каков тот инструмент, который мы направляем на постижение и мира, и самого себя.

Произвольным образом «отказаться» от двойственного мировидения невозможно. Ведь как бы мы ни хотели постичь вещи «в их таковости», сама подобная постановка задачи означает, что мы уже вынесли себя за скобки процесса, заняв позицию наблюдателя по отношению к имеющемуся. А это и есть то самое двойственное восприятие, которое изначально трансформирует наличную познавательную ситуацию. Но если мы научимся отдавать себе отчет в характере совершающегося, то искажает в предсказуемом для нас ключе, а именно, в направлении привнесения в видение и истолкование воспринимаемого двойственности. И поскольку данное свойство нашего исследующего ума остается константой мыслительного и перцептивного процессов (т. е. эта преломляющая линза всегда перед нашим мыленным взором), то и искажения, которые мы получаем в результате использования «так настроенного прибора», тоже будут постоянными. Простым усилием воли мы не можем убрать эту линзу. Однако – вследствие устойчивого характера обусловливаемых ею искажений – мы имеем возможность, если и не увидеть в прямом непосредственном усмотрении вещи такими, каковы они «сами по себе», то хотя бы понять, реконструировать, каковы они вне исследующего взгляда человека.

Итак, за счет стабильности искажающего фактора и – главное – за счет осознания обстоятельства его наличия, мы получаем возможность создавать модели, которые все-таки будут давать нам достаточно верное представление о том, каков же интересующий нас феномен вне изолирующей позиции наблюдателя. Но важное уточнение: не сам по себе, взятый, так сказать, «в его таковости», – подобного знания в результате применения любого рода реконструирующей деятельности получить невозможно, какие бы поправки мы ни внесли. Это даст другого типа знание, а именно, то, о котором говорит Кришнамурти: в тот краткий миг, когда вы видите иллюзию как иллюзию, вы находитесь в реальности.

Еще один примечательный момент: наша склонность воспринимать взаимодействия, осуществляемые в рамках адаптации к среде, как такие, где активное действующее начало – человек, а объекты окружающего – пассивны, лишь претерпевают воздействие, – такая позиция недопустимым образом опрощает реальную сложность природы когнитивных взаимодействий. Интенция видеть происходящее именно в таком ключе не случайна: она продиктована характером того инструмента, который мы обращаем к изучению реальности – а именно, диссоциированного ума. На самом же деле, как показал А. Минделл, акт взаимодействия правильнее понимать как такой, где активны обе коммуницирующих стороны, независимо от того, является ли нашим контрагентом другой человек или объект «неживой» природы.

Такое изменение понимания условий когнитивного взаимодействия позволяет уяснить, что представление о противоречивости, как неотъемлемом свойстве сложно организованных систем, не соответствует реальной сложности ни самих феноменов, ни обращенных к их схватыванию и осмыслению ресурсов ума. Ум может функционировать в двух режимах, выступая то как двойственный, то как недуальный инструмент постижения мира. И в зависимости от изменения его характеристик будут изменяться параметры мира, объективно открывающегося к взаимодействию с так настроенным инструментом познания. Диссоциированный ум во всем богатстве и многообразии окружающего воспримет двойственность, схватывая феномены как внутренне противоречивые, – таким образом, мир будет видеться как наполненный борьбой и конфликтами.

Считается, что то, как человек описывает ситуацию, больше говорит о том, каков человек, чем какова ситуация. Если посмотреть под этим углом зрения на постулат о неустранимой противоречивости сложного, то осмысленно предположить, что данная констатация, скорее, описывает состояние ума, формулирующего соответствующее суждение, чем состояние дел в действительности. Если же говорить серьезно, то понятно, что данный вывод делается с позиции наблюдателя, а не с позиции растворенного в потоке происходящего человека, потому что, по отзывам тех, кто переживал подобные состояния, в них мир как раз воспринимается принципиально иначе: как бесконечно гармоничный, прекрасный, лишенный борьбы и противоречий, целостный.

Вот как о своем погружении в это альтернативное состояние пишет Даниил Андреев: «И когда луна вступила в круг моего зрения, бесшумно передвигаясь за узорно-узкой листвой развесистых ветвей ракиты, начались те часы, которые остаются едва ли не прекраснейшими в моей жизни. Тихо дыша, откинувшись навзничь на охапку сена, я слышал, как Нерусса[183] струится не позади, в нескольких шагах за мною, но как бы сквозь мою собственную душу. Это было первым необычайным. Торжественно и бесшумно в поток, струившийся сквозь меня, влилось все, что было на земле, и все, что могло быть на небе. В блаженстве, едва переносимом для человеческого сердца, я чувствовал так, будто стройные сферы, медлительно вращаясь, плыли во всемирном хороводе, но сквозь меня; и все, что я мог помыслить или вообразить, охватывалось ликующим единством. Эти древние леса и прозрачные реки, люди, спящие у костров и другие люди – народы близких и дальних стран, утренние города и шумные улицы, храмы со священными изображениями, моря, неустанно покачивающиеся, и степи с колышущейся травой – действительно все было во мне тою ночью, и я был во всем»[184].

7. Заключение

Сформулируем некоторые общие положения, касающиеся динамики сложных систем, как в сфере явлений, так и в сфере познания. И прежде всего, сложными можно назвать системы, обладающие способностью и стремлением приспосабливаться к воздействиям среды, видоизменяя собственные структуры и динамики таким образом, чтобы неподконтрольное системе вмешательство в ее целостность (осуществляющееся постоянно в форме активного функционирования объединенных источников и стоков) могло быть удержано в пределах сохранения собственной организационной целостности. Под углом зрения предложенного в этой работе понимания иерархической обусловленности разного типа реальностей, такая формулировка не должна казаться «слишком антропоморфной»: мы показали, что человекомерность в поведении сложных систем – это нормальное и неслучайное явление, имеющее отношение к глубинной природе обусловленности сложного.

На каждом уровне структурной организации рождаются те формы сложности, которые определены для этого веера возможного. Позднее, став элементами системы более высокого порядка, эти паттерны обусловят возникновение того же свойства – сложности, но на новом (по сравнению с предыдущим) веере возможного, где достигнутый уровень структурной упорядоченности предстанет базой для формирования нового воплощения сложности. И на каждом относительно завершенном витке такой динамики сложного можно выявить три уровня общности:

1) система как конгломерат элементов (характеристика «конгломерат» не предполагает указания на тип связности, просто фиксируя обстоятельство ее наличия). Это форма общности, где акцент делается на относительной независимости существования элементов системы в рамках общности (в некотором роде каждый такой элемент – самостоятельно действующая единичность на общем поле возможного, но только заданная на своем уровне существования, так сказать, имеющая собственную область определения);

2) система как совокупность элементов, объединенных между собой многообразными связями – с акцентом на обстоятельство наличия связности между ними;

3) система как новая, самостоятельно действующая в мире единичность.

Завершенным эпизодом динамики сложного можно назвать цикл, прошедший все три этапа развития состояний системы. И если система продолжает эволюционировать, то новая, никогда прежде не существовавшая на данном поле возможного единичность (третья стадия динамики сложного) оказывается первой ступенью следующего цикла. Будучи дополнена аналогичными элементами, как составляющими нового конгломерата, она пройдет затем второй и третий этапы, дав рождение новому уровню сложности вместе с веером новых свойств, определенных на этом поле возможного.

Примером данного процесса могут служить динамики структу-рообразования в эволюции человека и человеческого сообщества. В период внутриутробного развития доступными уровнями эволюции сложности оказываются первая и вторая стадии. Затем естественное развитие взаимодействия субсистем организма приводит к рождению новой, никогда прежде не существовавшей целостности, ощущающей себя самостоятельно действующей в мире единицей, имеющей собственные потребности и собственные ресурсы их удовлетворения. Это третий этап динамики сложного. На этом уровне возникают эмерджентные свойства (в частности, способность сознания), которые не были предзаданы на исходном поле возможного: ни в зачаточной форме, ни в форме предустановленной цели, ни в форме глобального замысла Творца. Тем не менее, предпосылкой возникновения способности сознания мы можем считать первый и второй уровни динамики сложного, поскольку именно на этих этапах были заложены основы рождения новой структурной упорядоченности: самостоятельно действующей в мире единичности, проявлением чьих способностей и возможностей оказывается сознание.

Далее, сформировавшаяся новая самостоятельно действующая в мире целостность «человек», оказываясь составной частью какого-либо конгломерата, состоящего из определенного количества подобных же сущностей, начинает функционировать как составляющая нового витка, нового цикла эволюции сложности. В рамках складывающегося конгломерата формируются взаимосвязи, взаимозависимости, выстраиваются отношения между элементами создающегося сообщества. Это приводит к переходу ситуации на второй уровень развития сложности: имевшаяся на первом этапе неструктурированная, рыхлая, аморфная совокупность, начинает превращаться в более жесткую структуру с относительно устойчивыми взаимосвязями и взаимозависимостями, которые, реализуясь на практике, постепенно приводят к появлению новой формы упорядоченности. На уровне этой формы прежде аморфная и неструктурированная общность (где все элементы вели себя в соответствии с принципом «кто в лес, кто по дрова») демонстрирует со-настроенное упорядоченное поведение, способное обеспечивать наилучшие условия для достижения и реализации общих целей. Например, мы видим это в ситуации военных сражений, где удается достигать согласованности в действиях огромных коллективов людей, что приводит к выигрышу сражений.

И еще один важный нюанс. Чаще всего человек оказывается составляющей обоих витков эволюции сложного: и первого (где он формируется и эволюционирует как независимая личность, действующая в мире относительно самостоятельно, имеющая собственные интересы, а также располагающая некоторым набором ресурсов для их удовлетворения), и второго (как составляющая новой общности – человеческого сообщества, где он предстает не столько в функции независимого существа, сколько в роли «винтика в системе»). Взаимное наложение процессов в рамках этих двух циклов воплощения сложности обусловливает появление метауровневых динамик сложного. Последние рождаются на поле взаимодействий, очерчиваемых первым и вторым статусом человека, внося непредсказуемые коррективы в виде неожиданно принимаемых решений, непредвиденных сбоев и уклонений, а также непрогнозируемых прорывов, которые на поле только одного уровня эволюции сложного были бы невозможны.

Упомянутые динамики сложного в духе теории типов Рассела могли бы быть охарактеризованы следующим образом:

1) как относящиеся к уровню языка-объекта, если речь идет о первом и втором витках в развитии человека (в функции относительно независимой единицы и в функции члена сообщества), если мы рассматриваем эти ипостаси по отдельности, изолированно, и

2) как относящиеся к уровню метаязыка, если мы переносим акцент на взаимодействие, взаимовлияние и взаимное наложение процессов в рамках этих циклов, приводящее к эмерджентному возникновению свойств, невозможных на поле ресурсов каждого из них, взятого по отдельности.

Иными словами, динамики, возникающие в системах, где элементами выступают не первопорядковые процессы, а уровни сложности, порождаемые в рамках соответствующих собственных циклов, могут быть названы второпорядковыми процессами. Они дают начало принципиально новому, метауровневому, этапу динамики сложного. Спектр возможностей и качеств, формирующихся на заданном поле взаимодействий, а также веер ресурсов их обратного влияния на циклы первого уровня, просто необозрим.

Проведенный анализ позволяет сделать важное предположение. Возможно, для объяснения всей «цветущей сложности» мира достаточно упомянутых двух уровней динамики сложного: сложности объектного уровня (первопорядковой сложности) и метауровневой (второпорядковой) сложности. Все остальные краски, оттенки, нюансы нового могут рождаться вследствие сложно организованных форм прямого и обратного взаимного влияния и сонастроенного взаимодействия этих двух фундаментальных уровней динамики сложного. Это возможно потому, что эмерджентные свойства, возникающие в рамках сонастроенного взаимодействия сложностных динамик уровня языка-объекта и метаязыка, окажутся относящимися либо к свойствам человека – как сложной системы упорядоченностей и связей, либо сообщества – как сложной системы упорядоченностей и связей. И таким образом опять окажутся включенными в кругооборот динамик сложного этих двух базовых уровней.