Иллюзия сложности мира hi-tech

И. В. Мелик-Гайказян

Ставится проблема измерения динамики социокультурных систем и предлагается методологический вариант ее решения.

Выдвигаются основания для разграничения действительной и иллюзорной сложности современных социокультурных систем, обеспеченной внедрением высоких технологий.

Ключевые слова: проблема измерения, характеристики информации, модель семиотической динамики, «семиотический аттрактор».

Прорыв в исследовании самоорганизации сложных систем, совершенный в XX веке, одновременно и открыл новые перспективы перед постижением сложного, и поставил новые проблемы перед всеми способами этого постижения. Одна из этих проблем столь болезненна для гуманитарных наук, что ее стыдливо обходят вниманием. Для того чтобы представить ее суть необходимо отметить взаимосвязь слоев проблемной ситуации. Первый, или даже самоочевидный, слой образует то обстоятельство, что постижение сложного лишило нас надежды на обнаружение единственной позиции, с которой это сложное можно представить, исследовать и понять. Следствием данного обстоятельства стал вывод о множественности «правильных ответов», праве на легитимность различных «точек обзора» и языков описания сложных объектов, то есть – утверждение методологического принципа многомерности. Реализация принципа многомерности послужила для выстраивания так называемого моста между «двумя культурами», воплощающих традиции естествознания и гуманитарных наук, что привело к непрекращающейся разработке междисциплинарных и трансдисциплинарных исследовательских программ. И здесь возник второй слой проблемной ситуации, который связан с методологической корректностью сопоставления различных позиций и результатов исследования сложного. Если естествознание быстро справилось с мировоззренческим шоком, вызванным внедрением в его исследовательскую практику парадигмы гуманитарных наук, и достигло уровня синтеза, сделавшего условными дисциплинарные границы, в частности, физики, химии и биологии[397], то для гуманитарного знания стало большой трудностью соединение концептуальных позиций, имеющих принципиальные различия. В гуманитарных исследованиях чрезвычайно редки случаи фиксации пределов применимости собственных подходов, учений и концепций, а именно эти границы делают возможным сопоставление различных позиций и результатов исследования сложных объектов. Генезис указанной специфики принадлежит третьему слою проблемной ситуации, который составляет дефицит процедур измерения динамики социокультурных систем, то есть наиболее сложных систем. Итак, круг проблем замкнулся, поскольку применение принципа многомерности в гуманитарных исследованиях приходит в столкновение с необходимостью решения проблемы измерения в науках о человеке. Следует отметить, что реализация принципа многомерности способствует выявлению эффектов вариативности и процессуальности в становлении и жизни феномена сложного.

Весь этот клубок проблем иллюстрирует остроумная фраза Льюиса Кэрролла: «А Контролер все это время внимательно ее разглядывал, – сначала в телескоп, потом в микроскоп и, наконец, в театральный бинокль»[398].

Приведенная цитата ведет к большому соблазну сказать о том, что излюбленным инструментом гуманитарных исследований стал «театральный бинокль», позволяющий схватывать языковые игры, мерцание знака, тотальность визуализации, коммуникативную реальность, маету жизни на сцене общества зрелищ и новые роли человека, и сделать вывод о легкомысленности подобного инструмента эпистемологии. Этот соблазн велик, поскольку, продолжая аналогию с фразой Льюиса Кэрролла, можно сообщить, что если Контролером владеют чувства, то через театральный бинокль он разглядит сложность как трагедию, а если Контролер склонен к рациональной интерпретации наблюдаемого, то увидит сложность как комедию положений и игры случая. Преодолеть этот соблазн можно по двум причинам. Во-первых, добыча исследования, проводимого с подобными средствами, представляет собой схватывание внешних эффектов проявления сложного. И по-другому не может быть, поскольку исследователь, держащий «театральный бинокль», погружен в действие, которое открыто его взору, и он входит в число субъектов самого действия. В данной позиции – находясь внутри действия и всецело принадлежа изучаемой сложности – сквозь любую «оптику» исследователь изучает себя и собственную реальность, что является достойными предметами постижения, и лишь «Зазеркальем» действительности. Под «Зазеркальем» здесь выступает то, что А. Дж. Тойнби было вскрыто в эффекте, при котором наблюдатель, включенный в действительность социального распада, признает симптомы этого распада «как признание взлета и возрождения, а наблюдатели, оценивающие ситуацию со стороны, ясно видят состояние агонии»[399]. Эффект «парадоксального непонимания»[400] имеет прямое отношение к теме данной работы об иллюзиях, порождаемых сложностью. Во-вторых, владение «театральным биноклем» можно счесть за симптом попытки преодоления беспокойства по поводу отсутствия у гуманитарных наук собственных «микроскопов» и «телескопов», и неудовлетворенностью результатами исследования сложных объектов, полученных при помощи каждого из этих оптических инструментов.

Путь постижения человеком своего мира составляет интеллектуальную историю культуры. Эта история движима двумя стремлениями – стремлением к точности и стремлением к универсальности. Добыча первой тенденции состоит в найденных методах получения решения задач, а второй – в постановке этих задач. В первой устремленности получают ответы, а во второй – ставят вопросы. Результаты усилий, предпринимаемых в русле обеих тенденций, обладают своими преимуществами и изъянами. Главное преимущество результатов, получаемых при устремленности к точности, состоит в достоверности получаемых решений, но эта достоверность имеет строгие границы, а установленные границы меняют свои очертания и конфигурации в ходе интеллектуальной истории. Основное преимущество каждой добычи, пойманной в стремлении к универсальности, в том, что она имеет неограниченный «срок годности», но эта же прагматическая беспредельность часто порождает иллюзию насыщения от добычи интеллектуальной охоты, то есть, создает иллюзию обретения окончательной мудрости.

Мир, постигаемый в первой тенденции с помощью «микроскопа», предстает в образе мозаики, сложенной из осколков достоверного знания. Мир, постигаемый во второй тенденции с помощью «телескопа», предстает в череде разных полотен, каждое из которых дает свой универсальный образ, что не может устроить человека, лишаемого своей индивидуальности в этом всеединстве. Однако «микроскоп» способен раскрыть место той малости, той флуктуации, которая захватывает все пространство сложного и обеспечивает его креативность. А «телескоп» способен в своей удаленности от предмета исследования помочь преодолеть всю сумму «парадоксального непонимания» сложности. «Бинокль» может соединить обе оптики, но не разрешающей способностью своей и не тем, что в один его окуляр будет помещен «микроскоп», а в другой – «телескоп». Но тем, что данный инструмент, переворачиваемый по воле исследователя, открывает обзор в двух перспективах – прямой и обратной. Данный прибор оставляет исследователю право выбора угла и перспективы рассмотрения, что делает его инструментом моделирования – действенного способа постижения сложного. Исключительно «театральное» предназначение «бинокля» способна преодолеть точность его настройки, чего можно достичь при соединении методов концептуального моделирования и процедур измерения в гуманитарных исследованиях. Возможность этого соединения зависит от глубины выявления релевантности используемых средств эпистемологии специфике предмета исследования. В приведенной же иллюстрации парадоксов измерения «Контролер», даже вооруженный оптическими приборами, был лишен возможности увидеть сущностные отличия незнакомого ему пассажира – Алисы – от пассажиров, уже ему известных. Он понял, что это новый для него пассажир. Так и мы внедрение нового – в феномене инноваций – оцениваем в различиях знакомого и незнакомого. Исчерпывая фразу Льюиса Кэрролла до дна, осталось отвести предубеждения, которые способно вызывать слово «Контролер». Обращение со сложными объектами достаточно специфично, поскольку «сложноорганизованным социоприродным системам нельзя навязывать пути их развития»[401], поэтому полностью освоить роль «Контролера» за последствия обращения со сложным, было бы уже большим достижением.

Столь обширная преамбула к основному содержанию настоящего исследования вызвана тем, что стало модно называть «инновационным развитием» и «усложнением действительности» эффекты, которые лишь создают иллюзии некого прогрессивного движения социокультурных систем. Вместе с тем область знания, получившая названия «теории самоорганизации диссипативных структур», «синергетики», «постнеклассической науки» и «нелинейной динамики», была начата с поиска критериев, различающих усложнение и упрощение, самоорганизацию и самодезорганизацию. Без средств различать данные события было бы невозможным «познание сложного»[402]. Дальнейшее изложение в этой главе разбито на разделы, в которых отдельно аргументированы позиции о сути необходимости в решении проблемы измерения в гуманитарных исследованиях, о стремительном упрощении социокультурных систем под действием инноваций Hi-Tech, о способах диагностики направлений динамики социокультурных систем на основе понимания феномена информации как процесса. Стоит предупредить читателя, что все перечисленные позиции, увы, встречают крайне мало сторонников, поэтому воспринимать их следует в «методологическом сомнении». Аргументация этих позиций была получена автором в результате собственных исследований[403], что объясняет их дальнейшее изложение от первого лица.

«Ключи» и «отмычки» к решению проблемы измерения в гуманитарных исследованиях

Не смейтесь надо мной деленьем шкал,

Естествоиспытателя приборы!

Я, как ключи к замку, вас подбирал,

Но у природы крепкие затворы.

Гёте, «Фауст»

Серьезное рассуждение начинают с эпиграфа, когда необходимы слова, подобные камертону. В противном случае, есть в этом что-то школярское. Однако каждую предпринимаемую мной попытку найти решение проблемы измерения в гуманитарных исследованиях сопровождает ощущение того, что арсенал методов измерения, созданных «естествоиспытателями», снисходительно усмехнулся над этими попытками, обнажив в улыбке свои «деленья шкал». И опять осознаешь себя только школяром. Проблему составляет, во-первых, отсутствие в гуманитарных науках аналогов этих самых шкал, и, во-вторых, отсутствие осознания необходимости в создании шкал. Более того, использование неких цифр – процентов, коэффициентов, часов или баллов – питает уверенность многих коллег, занимающихся гуманитарными исследованиями, в частности – исследованиями образования, в том, что процедуры измерения они осуществляют. Саму процедуру измерения понимают как сравнение исследуемого объекта с эталоном и выражение результатов данного сравнения в неких цифрах. Слово «цифры» вместо слова «числа» здесь намеренно употреблено, поскольку с большинством количественных данных, создающим иллюзию проведения измерения в гуманитарных исследованиях, нельзя обращаться как с числами. Показательным может стать пример из области педагогической практики. Так, нам всем ясно, что учащийся, чьи знания измерили и выразили в оценке «4» (или в 68 баллах в какой-либо другой шкале), знает не в два раза лучше, чем его собрат, получивший оценку «2» (или 34 балла). Проблематичным для гуманитарных исследований является выбор эталонов и нахождения способов выразить эталоны в «деленьях шкал», поэтому приведенное выше понимание процедуры измерения как сравнения с эталоном становится методологической ловушкой. Наглядно сделанный вывод представляет ситуация с измерением длины удава в известном мультфильме «38 попугаев». Забавной эту историю делает отсутствие эталона длины, например метра, и его калибровки в «деленьях шкал».

«Естествоиспытатель» же под измерением понимает любое однозначное преобразование измеряемой величины в некоторый регистрируемый параметр, в то время как измеряемая величина является внутренним параметром порядка исследуемой системы. Стоит пояснить эту трактовку, поскольку именно в ней содержится «ключ» для решения проблемы измерения в гуманитарных исследованиях. В повседневном опыте мы связываем измерение, например температуры, в сравнении положения столбика термометра со шкалой Цельсия, рассчитанной на основе того, что при нуле градусов вода замерзает, а при ста градусах она кипит. Вместе с тем согласно Людвигу Больцману, температура есть регистрируемый параметр кинетических энергий частиц макроскопической

системы, а ее измерение становится выяснением степени хаотичности движений частиц или внутренним параметром порядка исследуемой системы. А, согласно П. Л. Капице, состояние, достигаемое при абсолютном нуле по Кельвину, есть состояние полного порядка, которое долгое время считали состоянием абсолютного покоя, при котором прекращается движение. Иными словами, такая, казалось бы, банальная процедура измерения температуры основана не на простом сравнении столбика термометра со шкалой термометра, а на теоретических положениях, которые создали современную термодинамику и нелинейную динамику. То есть, не на сравнении «попугая» и «удава», а на выявлении сущности того, что создает уникальность «удава» и особенные условия порядка его жизни. Но для обретения такого «ключа» к «затворам» природы требуется знание ее законов. В роли «ключа» выступает не термометр, известный задолго до работ Больцмана, а представления о строении вещества и введение понятия энтропии как меры физической эволюции; открытия спонтанных переходов в энергетических состояниях систем и введения понятий самих систем; формулировки принципов самоорганизации открытых сложных систем и разработки численных методов исследования нелинейной динамики, etc.

Поиск «ключей» долог и движим стремлением к точности и достоверности приобретаемого знания. Паллиативной заменой «ключа» является «отмычка», которую можно приобрести в результате метафорической трактовки процедуры измерения. В слово «отмычка» здесь не будет вложен плутовской смысл. Этим словом зафиксировано лишь отсутствие «ключа» для измерения многих социокультурных феноменов, в том числе – образования как феномена культуры, социального института и средства самореализации личности. На фоне бесконечного потока цифр, в которых в настоящее время мерят образование – в часах, в ставках, в денежных единицах, в объемах контингентов учащихся – можно счесть безответственным утверждение о том, что в руках у организаторов и исследователей образования, есть лишь «отмычка». Можно было бы счесть, если б перечисленные показатели измеряли сущность образования, а не то, во что оно обходится. Заменой измерения стало определение цены образования. Но в деньгах не измеряем социокультурный эффект образования, поскольку безусловные достижения культуры всегда бесценны, то есть, ценой затраченных ресурсов не определяемы. Аналогичным образом управление в сфере Hi-Tech измеряет свои успехи в экономической эффективности, а не в параметрах, фиксирующих усложнение социокультурной структурности.

Итак, главное условие разработки процедуры измерения заключено в выборе такой меры, релевантной сущности исследуемого объекта, которая сама по себе «проще» этой сущности. Это требование «простоты» делает чрезвычайно неудобным, например, выбор Протагором человека как меры существования вещей или выбор Контом страстей как меры причин социальных изменений. Приближение к обретению подобной «простоты» было совершено Р. Карнапом.

Как утверждал Р. Карнап, специально исследовавший методологию измерения, невозможно сказать, что подразумевается под количественной величиной, пока не сформулированы правила измерения[404]. В свою очередь, из правил измерения следует развитие количественных понятий. Исследование Р. Карнапа строится на разделении понятий на классификационные, сравнительные и количественные. Для предметной демонстрации этого разделения я выберу различные характеристики Hi-Tech, иллюстрируя заодно свое понимание их специфических особенностей. Так, примером классификационного понятия будет «высокие технологии», «инновационные технологии» или «конвергентные технологии». Понятие репрезентирует некоторый класс явлений. Они исследуются в философии науки и техники, в экономике и социологии, в психологии и культурологии как отдельные феномены в их различных проявлениях. Сравнительные понятия образуются при введении некоторых критериев, например по формам воздействия: «высокие технологии – это технологии, необратимо изменяющие социокультурную действительность»; «инновационные технологии, последствия которых не поддаются прогнозу, что делает необходимым их гуманитарную экспертизу»; «конвергентные технологии или NBIC технологии, способные конструировать новые антропологические реальности». Предположим, что у нас создана система отношений между формой воздействия и генезисом новых технологий, тогда образуется нечто подобное: «высокие технологии – это самоорганизующиеся технологии, воплощающие результаты фундаментальных наук и изменяющие темпы социальной динамики»; «инновационные технологии – это социальные технологии, запускаемые управлением создания и продвижения наукоемких продуктов, которые формирует новые способы потребления». Или найдены отношения между формами и функциями воздействия и условиями реализации, что может привести к выводу: «высокие технологии – это способы оптимизации внедрения новых результатов фундаментальных исследований, стимулирующих научно-техническое развитие»; «инновационные технологии – это способы управления взаимосвязями между наукой, производством и обществом, стимулирующих трансформацию всех систем образования и моделей социальной адаптации человека».

В рамках отдельного феноменологического описания Hi-Tech можно разработать классификацию инноваций и управления ими. В аналогичных типологиях по эмпирически найденным критериям разработаны системы оценок инвестиционных рисков при запуске конкретной инновационной технологии, что имеет отношение только к экономической составляющей Hi-Tech. Критерии же, по которым осуществляют экспертизу экологических или социальных рисков, сводятся к «хорошо-плохо» или «лучше-хуже». Все это вместе касается лишь оценок рисков, но не измерения их социокультурных последствий.

Согласно Р. Карнапу для перехода к количественным понятиям необходима пара сравнительных понятий (например, характеристика генезиса форм Hi-Tech и характеристика функций Hi-Tech), связанных формализованной структурой отношений. При условии выполнения определенных правил этих логических отношений осуществляются процедуры измерения, а их маркерами становятся количественные понятия. Сам Р. Карнап, не обнаружил в современном ему гуманитарном знании количественных понятий и процедур измерения. Таким образом, отсутствие процедур измерения в гуманитарных исследованиях связано с отсутствием того, что может стать переходом от сравнительных к количественным понятиям. Это опять же аналогично ситуации измерения удава, о которой уже было упомянуто выше. Персонажи измеряют удава в сравнении с собственными габаритами, что аналогично способам сопоставления в сравнительных понятиях-«А в попугаях я гораздо длиннее!». Произвольность получаемого результата делает бесперспективными поиски «попугая» для измерения «удава» в непосредственности их сопоставления.

Однако мое обращение к выводам Р. Карнапа связано с его попыткой обойти все выявленные сложности на основе вводимого им понятия «семантическая информация» в качестве количественного понятия, необходимого для осуществления измерений в гуманитарных исследованиях. Даже при самом поверхностном рассмотрении ясно, что информация обозначает явление, которое несоизмеримо проще, чем, например, попугай или удав. Однако между попугаем и удавом есть общность, заложенная феноменом информации. Они имеют, как и все живое на нашей планете, единый генетический код, а в том, что генетический код есть выражение феномена информации, вариативные воплощения которого обеспечили биологическое разнообразие, согласны представители всех направлений теории информации. Уточнению – семантическая – тоже есть место в этом примере, поскольку, когда мы произносим «попугай» или «удав», то мы используем эти слова в качестве знаков-указателей, репрезентирующих все виды попугаев или удавов. В направлениях семиотики, созданной на идеях Ч. С. Пирса, данный класс знаков относится к семантике. Итак, на основе семантической информации мы можем различать сущности, различать их строго, а не только потому, что попугай меньше удава, или удав пугает нас больше попугая. Но если задачей станет измерение сложности экологической системы, в которой живут птицы и пресмыкающиеся, то семантической информации будет явно недостаточно, поскольку вся эта система обладает своими параметрами порядка. Вместе с тем авторитет Р. Карнапа помогает мне высказать свои предложения о выборе характеристик информации (ценности, количества и эффективности информации) в качестве регистрируемых параметров для измерения социокультурной динамики, суть которой указывает на семиотическую суть ее параметров порядка.

Здесь соблюдается требование «простоты» для выбора оснований измерения, поскольку характеристики информации проще семиотических форм, а компоненты знаков проще образований «более высокого уровня (часто называемых символами)»[405]. Для изложения этих предложений отведен завершающий раздел этой главы, поскольку для перехода к нему необходимо акцентировать ряд обстоятельств. Во-первых, отмеченное «упрощение» и составляет основу всех предубеждений об измерениях в гуманитарных исследованиях. Во-вторых, достижение этого «упрощения» требует сопоставление форм и функций по всем структурным уровням системы, а это сопоставление есть ничто иное, как обнаружение механизмов функционирования системы. Внимание к механизмам опять же рождает волну предубеждений, поэтому акцент будет поставлен на семиотических механизмах культуры[406], которые были обнаружены Ю. М. Лотманом и Б. А. Успенским – исследователями, чья гуманитарная «чистота» не вызывает сомнений. В-третьих, «упрощение» не должно стать процедурой редукции сложности, а иерархию сложных систем венчает символизм культуры, для которого убийственным является любое расчленение его целостности. Но, оставив в неприкосновенности эту целостность, можно попытаться измерить воздействия символизма и «перевороты в символизме»[407], происходящие при вхождении новаций в действительность социокультурных систем.

Метафоры обладают особой ценностью для тех, кто ведет гуманитарные исследования. Метафора, как остроумно акцентировал В. Л. Рабинович, буквально переводится с греческого языка словом «тележка», призванная перевозить свой «груз» из одного контекста в другой, и впервые я услышала это в беседе с В. Л. Рабиновичем. Ну что ж, попробуем при помощи всем известных метафор осуществить своеобразный понятийный трансфер из локуса, в котором полагают самоочевидной сложность мира Hi-Tech, в локус сомнений в том, что инновации увеличивают сложность социокультурной действительности. Вот эти сомнения и будут аргументом в пользу необходимости процедур измерения для диагностики сущности происходящего.

Многоликий Янус и Вавилонская башня – метафоры о социокультурных результатах Hi-Tech

Повышение сложности, чтобы под этим не понималось, всегда связано с возникновением новых уровней в структурной организации некого объекта. Сложности всегда сопутствует разнообразие элементов объекта и многообразие связей между его слагаемыми, в свою очередь, разнообразие обеспечивает устойчивость развития данного объекта. Синергетическая парадигма внесла новое понимание сложности на основе исследования самоорганизующихся систем, которые по мере своего усложнения увеличивают способность к генерации новых состояний, что привело к выводу о креативности переходов «от хаоса к порядку». Сказанное является самым поверхностным изложением постнеклассического понимания сложности и практически не имеет противников. Поэтому если обосновать, что феномен Hi-Tech несет унифицирующее воздействие на антропологическую действительность и вызывает упрощение структурной организации социокультурных систем, то правомерными станут сомнения в инновационной сложности как результате Hi-Tech.

Известный образ древнеримского бога – двуликого Януса – воплощал единство «входов и выходов», начала и завершения любых действий, прошлого и будущего. В символике той эпохи присутствие Януса было постоянным – он изображался на самой мелкой монете, его имя дало название первому месяцу года, храмы ему представляли своеобразный коридор между двумя дверями, которые стояли открытыми в военное время и закрывались в редкие периоды мирной жизни. Управление состоит в последовательности шагов по подобному коридору. Однако действительность, в которой происходит любое управление, преподносит нам сюрпризы,

отвечая на воздействия силовых решений непредсказуемыми реакциями. За десять веков своего главенства Янус «получил» еще два лика. Став четырехликим, что воплощало четыре стороны света, он соединил в себе взаимосвязь времени и пространства действий. Механизмы этих взаимосвязей скрыты от очевидности. Благодаря нелинейной динамике теперь мы знаем, что путь от начала до завершения любых действий не обладает прямолинейностью коридора, и его ветвления имеют множество «входов» и «выходов». Подобием «коридора» являются сценарии нелинейной динамики или фазовые траектории, а подобием обращения каждого лика Януса – локус фазового состояния в будущем или аттрактор.

«Вход» в каждую самобытную эпоху культуры, или начало этой эпохи, определяла идея переустройства, а «выход» фиксировал соответствующий антропологический идеал. Идеи Hi-Tech становятся началами коренных трансформаций социокультурной действительности. Но разнообразие новаций в политических, экономических, социальных, культурных сферах убывает в порядке перечисления этих сфер, и приводит только к четырем идеалам, воплощающих конечные цели инноваций, а именно – социальный альтруизм; самосовершенствование человека; максимальное счастье в индивидуальной жизни; максимальная общественная польза. Данные четыре идеи морали[408] являются базовыми и, продолжая аналогию с ликами Януса, не терпят эклектических «пересадок» конкретных черт с одного лика на другой. Иными словами, инновации должны быть подчинены асимптотическим устремлениям, получившим моральное обоснование в одной из этических систем, а редукция многоликости приведет к «ампутации» того, что составляет основу сложности. Ретроспективный взгляд на динамику различных культур позволяет увидеть, что происходила смена ценностей и многие ценности обнаруживали свою бренность, но асимптотические устремления культур обладают устойчивостью. Так и Янус утратил свою сакральную сущность при смене самобытных эпох в западной культуре. Вместе с тем в этой же культуре осталась значимой ценность условий для выбора индивидуальностью своего будущего.

Сюжет о строительстве Вавилонской башни присутствует во многих мифах и религиозных текстах. В повествованиях мифов он предназначен для обозначения гордых замыслов человека, повлекших карающее вмешательство высших сил. В Книге Бытия этот сюжет несет более тонкий смысл. Его можно понять как указание на зряшное занятие людей, прекращаемое вмешательством Бога, но само это вмешательство есть не кара, а благо. Эта интерпретация может вызвать несогласие, поэтому обращусь к тексту. После потопа на земле жили только «племена сынов Ноевых, по родословию их» [Бытие 10:32], а потому «На всей земле был один язык и одно наречие» [Бытие 11]. «И сказали они друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести» [Бытие 11:3]. «И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу земли» [Бытие 11:4]. Далее отмечено, что Господь, наблюдающий возведение этой башни, сказал: «вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать» [Бытие 11:6]. Смешение по Его воле языков прекратило строительство, а само смешение языков и рассеяние людей по всей земле дало название этому месту – Вавилон. Мудрость слов «не отстанут они от того, что задумали делать» подтверждает нынешнее состояние культуры. Полагаю, что строительство грандиозных сооружений естественно не только для людей переживших всемирный потоп. Весь сюжет изложен в Книге Бытия кратко, но в этой лаконичности нашлось место для указания производства материалов для строительства, позволивших кирпичами заменить камни, что подобно технологическому замещению естественного искусственным. Это замещение стало средством доказательства не превосходства над высшей силой, а лишь строительством города и башни, «высотою до небес», которые они возводили, исключительно, чтобы «сделать себе имя», и собирались сразу же оставить.

Амбиция – сделать себе имя – ныне приобрела чрезвычайную актуальность и стало средством выживания для разработчиков инноваций. При этом смена одного грандиозного проекта еще более грандиозным стала средством выживания для тех, кто продвигает инновационные проекты, и условием функционирования саморазвивающихся технологий. Иными словами, феномен Hi-Tech подобен строительству «Вавилонской башни». К числу очевидных симптомов подобного строительства относится приобретение нами общего языка и ощущение того родства, которое обеспечивают нам mass media. Божьей карой смешение языков не являлось, поскольку его следствием стало рассеяние людей по всей земле, что сами строители башни сами собирались сделать после завершения ее возведения. В том то и дело, что в неразумности своей они не знали, что завершить ее было невозможно. Это обрекало их – не отстанут они от того, что задумали делать – на бесконечную вовлеченность в этот процесс. Божьим даром стало разнообразие их языков, следствием чего, стало разнообразие их занятий, то есть – обретение сложности в их существовании.

Аналогом гордого замысла архитектуры Вавилонской башни стали проекты информационного общества и общества знаний, породившие тотальное действие технологий, которые сделали реальным конструирование человека человеком. Сложность мира Hi-Tech воспринимается в качестве усложнения социальной действительности. При этом упускается из вида сущность любых технологий, специфика которой в упрощении способов воспроизводства неких результатов. Технологии, конструирующие всю современную реальность, позволяет человеку, в том числе ученому и разработчику конкретных составляющих этих технологий, быть экспертом только в чем-то одном, оставляя даже образованного человека в беспомощности профана во всем другом. Со времен возникновения примитивных культур и до последней трети XX века людей разделяли пределы их осведомленности. Во все времена положение знающего человека – колдуна или жреца, философа или священника, врача или учителя, мастера или ученого – давало преимущества в ориентации в окружающей действительности и в осознании своего места в потенциальной реальности. В конце XX века эти преимущества образования утрачены, и все мы получили новую роль nobrow – человека «безбрового»[409], одновременно воплощающего в себе идеалы культуры высоколобых и участь профанов. В библейские времена за строительство Вавилонской башни люди были одарены многоязычием и разобщенностью. К сегодняшнему времени срок действия дара истек, поскольку люди обрели родство профанов и однообразно понимаемый символизм, используемый в коммуникационных технологиях, ставший нашим общим языком.

Унифицирующий эффект «Вавилонской башни» не входил в прогнозируемые результаты социокультурных трансформаций, но грозит стать их итогом. Сам этот эффект диагностирует не усложнение структурности социальной жизни, а ее упрощение, что становится самой значительной угрозой для устойчивости и жизнеспособности всех культур. Итак, всеми констатируемая сложность современной действительности оборачивается тотальным упрощением: у всех одна роль профана; один язык коммуникаций (основанный на упрощенном двоичном коде «цифровой культуры»); и единая мечта о жизни на «башне» в стиле Hi-Tech.

Таким образом, nobrow как антропологический результат инновационных технологий и стандартизация социальных коммуникаций как результат упрощения, к которому, по определению, приводит тотальное использование технологий, есть обоснование иллюзии сложности мира Hi-Tech. Отсутствие точных критериев диагностики направлений динамики делают умозрительными разграничения иллюзорной и действительной сложности мира Hi-Tech. Иллюзии и отсутствие средств декодирования властной символики уже приводят к бесконечному строительству и разрушению подобий Вавилонской башни, к совершенствованию технологии их возведения и уничтожения. Мы принимаем растущую множественность деталей за сложность и разнообразие, образы коллективной мечты за символы асимптотических целей, деформации социальной памяти за прогресс интеллектуальных традиций, а уравнивающие нас технологии, специфика которых в упрощенном способе воспроизводства результата, за способы обретения родства и могущества.

Данный раздел главы был инициирован возможностями метафоры-«тележки» связывать все разнообразие семиотических форм, по которым мы распознаем компоненты социокультурных воздействий. В основе предлагаемого метода находится установленное мной обстоятельство: семиотические формы в социокультурных системах возникают в качестве результатов действия информационных процессов. Иными словами, метафора-«тележка» перевозит свой «груз» по пути, проложенному последовательностью перевоплощений феномена информации.

Многомерность социокультурной действительности требует сфокусировать внимание на способе превращения границ трактовок сложности из линий раздела в линии сопряжения. В качестве такого способа удобны модели. Они представляют не действительность, а только ее срез, оптимальный для характера исследования. Это в принципиальной степени отличает модель от действительности. Эффективность модели определяет ее потенциалы для обнаружения скрытых механизмов в изучаемом объекте.

Понимание феномена информации как процесса и идея о семиотической диагностике последствий Hi-Tech

Построение модели было инициировано поиском решений проблемы измерений в гуманитарных исследованиях. Методологические возможности для таких решений открывает развиваемый мной информационно-синергетический подход, поскольку позволяет корреспондировать фазы самоорганизации сложных систем и стадии информационного процесса, что, в свою очередь, позволяет корреспондировать характеристики информации – ценность, количество и эффективность – с этапами нелинейной динамики. Применение этих потенциалов к осуществлению измерений социокультурной динамики основано на том, что каждая стадия информационного процесса приводит в качестве своего результата к образованию семиотической формы.

Такой подход выглядит лапидарной формой, редуцирующей богатство проявлений жизни культуры и ее антропологических конфигураций, но достигает своей цели – обнажить скрытые механизмы само-сотворения этого богатства множественности в сухой схематичности и простоте модели.

Есть два обстоятельства для оправданности реализуемого метода исследования. Первое из них связано с преодолением парадигмальных различий гуманитарных наук, сосредоточенных на постижении уникальных событий, и естествознания, изучающих регулярно повторяемые явления природы. Данное различие перестало существовать с последней трети XX века после того, как естествознание включило в свой объект события и их следствие – необратимость времени. Одним из источников парадигмального сдвига стало воплощение философии процесса А. Н. Уайтхеда в программу конкретно-научных исследований, что было впервые сделано И. Р. Пригожиным[410]. Вторым обстоятельством стало проникновение семиотики во все области гуманитарных исследований, а основой для этой экспансии стала процессуальная концепция семи-озиса Ч. С. Пирса[411]. Эти два обстоятельства стали основными опорами для моста между «двумя культурами». По этому мосту произошел встречный обмен методами, в частности, в работах Ю. М. Лотмана[412]нашли применения принципы теории самоорганизации, а в исследованиях «феномена жизни»[413] нашли выражения семиотические по своей сути свойства информации. Но процессуальная трактовка информации позволяет выяснить иные, не столь очевидные, условия семиотических воплощений. Понимание феномена информации как процесса, чередующего телеологические (совершения события) и детерминистические (переход от события к событию) этапы, восходит к философии А. Н. Уайтхеда, а установленная корреспонденция свойств информации с конкретными стадиями информационного процесса определяет подход к построению моделей механизмов самоорганизации социокультурных систем. Таким образом, суть информационно-синергетического подхода составляет взаимосвязанность трех положений: феномен информации есть необратимый во времени процесс; начало процесса есть случайный результат спонтанного события; информационные процессы есть механизмы самоорганизации сложных открытых систем[414]. Каждое из этих положений нашло выражение в специально разработанной концептуальной модели[415], а их сочетание составляет метод решения задач в междисциплинарных исследованиях нелинейной динамики сложных систем. Одно из подобных сочетаний для исследования так называемых «человекоразмерных» систем в свое время[416] стало самостоятельной моделью (рис. 1).

Рис. 1: Модель информационных процессов в нелинейной динамике социокультурных систем

Данный рисунок, представляющий модель, требует пояснений. Во-первых, слагаемые семиотического механизма культуры, выявленные Ю. М. Лотманом и Б. А. Успенским[417], были представлены в качестве результатов отдельных стадий информационного процесса. Основанием для столь вольного обращения с выводами крупнейших представителей семиотического подхода к исследованию культуры было то, что в данных ими дефинициях компонент семиотического механизма присутствовала кибернетическая терминология. Эти дефиниции дали название всем блокам модели (рис. 1).

Во-вторых, последовательность стадий информационного процесса была мной определена не в кибернетической, а в синергетической парадигме, что стало основанием включения в эту последовательность стадии генерации информации (блок 1 на рис. 1) как события в принципиальной степени случайного, изменяющего направление и темп всей дальнейшей динамики. Постнеклассическая парадигма стала основанием для утверждения о необратимой во времени последовательности стадий информационного процесса, что выражено в направленности стрелок, нарисованных сплошными линиями, между блоками.

В-третьих, на основе установленной корреспонденции этапов самоорганизации и стадий информационных процессов каждый блок модели выражает определенную фазу нелинейной динамики: блок 1 связывает преодоление системой хаотического состояния и стадию генерации информации; блок 2 – фиксацию выбранных вариантов нового порядка и кодирование информации; блок 3 – формирование новых структурных уровней системы (усложнение при самоорганизации или упрощение при самодезорганизации) и трансляция информации, а блок 6-«память» об устойчивых состояниях и хранение информации; блок 4 – формирование аттракторов и построение оператора как способа достижения цели; блок 5 – достижение аттрактивного состояния и редупликация информации; блок 7 – воздействие макросостояния системы на элементы системы и рецепцию информации.

Выражение в модели сценария социокультурной динамики в качестве информационного процесса поясняет следующий пример. Каждая из религиозных систем возникала на определенном толковании того, что есть благо (блок 1). Идея благой жизни фиксировалась (блок 2) в тексте (например, Тора, Библия, Коран etc). Текст определял как ритуализированную этику (блок 6), так и в случае его трансляции в социальную жизнь – новую структурную организацию (блок 3). В свою очередь, новая структурность требовала воплощения в соответствующих знаковых системах. Создавались либо новые способы или операторы социального действия, либо происходил «переворот в символизме» (блок 4). Целью воплощения в жизнь новой идеи блага во всех случаях было научить человека жить и поступать правильно, то есть – создание модели поведения идеального человека (блок 5). При этом у реальных людей каждой самобытной эпохи был свой спектр впечатлений от предлагаемого блага и реакций на способы правильной жизни (блок 7). Итак, модель в схематичной форме выражает способ соединения семиотического, информационного и синергетического подходов. Следует подчеркнуть, что и этапы формирования кода культуры (блок 2) и символизма как оператора социального действия (блок 4) соответствует двум событиям – событию, определяющему действительность, и событию, определяющему множество реальностей как вариантов восприятия действительности.

В-четвертых, модель выражает структуру социокультурных функций, что достигнуто на основании установленной корреспонденции между свойствами информации[418] и их проявлениями на конкретных стадиях информационного процесса[419]. Траектории воздействия этих функций в графике модели (рис. 1) выражены пунктирными линиями, а направление воздействия – стрелками, обращенными к «человеку как получателю информации» (блок 7). Название функций – нормативная, вербальная, прогностическая и компенсаторная, критическая, адаптивная – вписаны в те блоки модели, которые «несут» ответственность за возникновение этих функций.

Такое распределение функций позволяет с помощью модели проводить диагностику социокультурных трансформаций. Иллюстрацией этого служит пример, изложение которого будет начато не с блока 1, ас блока 4, то есть – с этапа совершения события, отделяющего реальность от действительности, понятых в трактовке А. Н. Уайтхеда.

Появление «эстетики без искусства» стало выражением «переворота в символизме», вызванного вторжением феномена Hi-Tech в социокультурную действительность. Иллюстрацией этого явления служат две выставки. В стиле science-art и в духе анатомического театра на выставке «Bodies The Exhibition» в США были представлены экспонаты, сконструированные из тел умерших людей. Специальная обработка позволила в духе анатомического театра воспроизвести, например, «Мыслителя» или «Дискобола», и зритель мог видеть все подробности положения скелета, мышц и органов человека, застывшего в позах, цитирующих знаменитые творения Родена и Мирона. В духе Hi-Hume (комплекс новых гуманитарных технологий, созданный для управления высокотехнологичным производством и продвижения продуктов Hi-Tech) была организована выставка «20 suits for Europe», которая состоялась в Бельгии, Венгрии и Испании. По замыслу кураторов выставки 20 платьев, созданных ведущими дизайнерами модной одежды, символизируют 20 великих романов мировой литературы. Обе выставки выражают действие критической функции (блок 4), сигнализирующей о том состоянии современной культуры, в котором только зрелищная форма преподнесения шедевров способна вызвать интерес. Частные примеры двух выставок соседствуют с общей трансформацией ведущих мировых музеев в некие центры, объединяющие «под одной крышей» музей с магазинами художественных товаров, кафе, концертными залами, интерактивными площадками для детей etc. Музей становится аттракцией, вовлекающей в игру с искусством. Кроме того, следствиями высоких технологий стали: стиль hi-tech, новые возможности в кинематографии и фотографии, а также всем доступная «эстетика повседневности». Итак, демонстрация «бескожих» экспонатов и «литературных одежд» выражает востребованную временем модель nobrow – унифицированного человека, возвышенного профана или продвинутого пользователя – модель, указывающая выражение адаптивной функции (блок 5) в реальности времени Hi-Tech. Но создание операторов социального действия – символов, новых стилей, технологий жизни etc – является результатом кодирования новой структурности (блок 4), во всей четкости предъявляющей человеку сценарии жизни и дающие прогноз возможной самореализации себя, что вызывает действие прогностической функции (блок 3). Сценарии соответствуют иерархическим уровням генерируемой структурности. Можно сказать, что пути жизни человека проходят по «этажам» социума, и настройка «социального лифта» между «этажами», которым подчинено образование в качестве социального института, диагностирует истинные идеологические цели переустройства. Так пресловутый компетентностный подход настроен на требования рынка труда, а демократизация образования с унифицирующими стандартами и диверсификацией целей настроена на возвышение и облагораживание профана, для чего и нужно его развлекающее вовлечение в поле культуры. Атрибуты Hi-Tech – глобальное коммуникационное пространство, виртуализирующее все сферы бизнеса и повседневности, принципиально новые производства и профессии – обеспечили беспрецедентный темп обновления социальных сценариев и всеобщую устремленность в будущее. В этом «обществе мечты» исчезает «ощущение края» и формируется убеждение, что «всё возможно стоит только захотеть». В принципе, это актуализирует институт гуманитарной экспертизы инноваций в качестве «защитного пояса» перед безоглядным конструированием человеком своей телесности и психики в угоду избираемым сценариям жизни. «Защитный пояс» традиции и обычая выражает результат компенсаторной функции (блок 6) как действия, смягчающего темп инноваций и создающего виртуальные пути возврата назад. В модели отражено место (блок2), на котором происходит расхождение компенсаторной и прогностической функций. Здесь происходит вербализация того культурного кода, который фиксирует новая нормативность HiTech: «быть продвинутым» и «устремленным в будущее». В подобном лексиконе, состоящем из слоганов, выражен культурный код эпохи Hi-Tech. Сам же код стал результатом социальных технологий (Hi-Hume), входящих в «группу поддержки» Hi-Tech и «штампующий» современный лексикон.

В модели все функции имеют двоякое направление (рис. 1): «к человеку» и «от человека», то есть – к блоку 7 и от него. Рассмотренные функции (по направлению «к человеку») составляют спектр ориентаций социальных и гуманитарных подходов, акцентирующих предметные области исследований. Это составляет методологический потенциал модели для проведения междисциплинарных исследований, что в некоторой степени демонстрирует пример с функциями Hi-Tech, представляющий «сборку» результатов, достигнутых в далеких друг от друга науках о человеке и обществе. Стрелки, направленные на семиотические формы культуры «от человека», указывают основные ориентации восприятия, что позволяет осуществлять уже антропологическую «сборку» фрагментов социокультурной действительности. По этим стрелкам «к человеку» и «от человека», а также по стрелкам, связывающим блоки модели, можно совершать своеобразное путешествие, которое раскрывает пути «переработки информации» в социокультурных системах. В подобном кружении можно обнаружить пункты генезиса виртуальных пространств современной культуры[420]. Один из этих пунктов стоит внимания. Путешествие по траекториям, которые «разрешены» в модели однонаправленными стрелками между блоками и двунаправленным пунктиром функциональных связей, устанавливает единственный «запрет» на прямой «переход» от блока 6 к блоку 2 – от ненаследственной памяти к культурному коду. Модель дает возможность обнаружить самый короткий путь для обходного маневра отмеченного «запрета»: от блока 7 к блоку 1; от блока 1 к блоку 2, от блока 2 к блоку 6, и от блока 6 к блоку 7. Эта траектория напоминает цифру 8. Или (трудно удержаться от того, чтобы не отметить эту случайную символичность) знак бесконечности °°. Многократно повторенное движение по этому пути создает условие для начала мутации культурной памяти, превращая нормативные символы в символы мифа, тем самым, внося деформации в идейные основания социокультурных систем – в идеи морали, науки и социальных институтов. К движению по этой замкнутой траектории толкает срыв адаптации, что вызывает неизбежный переход к утешающим эффектам компенсаторной функции. Итогом этого движения становится формирование множества виртуальных пространств культуры, создающих свой язык (например – эльфийский или клингонский), свои ритуалы, иерархии, образы действий и поведения. Впечатляет серьезность, с которой организуются эти пространства культурной жизни. Так, на клингонском языке, изначально придуманном для сериала «Звездный путь», сейчас издается журнал «HolQeD» и действует версия «Википедии». И если усложнение системы всегда сопровождает формирование новых структурных уровней и расщепление траекторий динамики, то в современных виртуальных пространствах это без сомнения произошло. Напомню, что этот и предыдущий абзац, содержат демонстрацию одного из потенциала модели, который был обозначен «в-четвертых». Предпринятая демонстрация изобиловала экзотическими иллюстрациями, фиксирующими иллюзорное усложнение мира Hi-Tech. Вместе с тем легко можно собрать примеры, подтверждающие действительное усложнение этого современного нам социокультурного состояния. Поэтому дескриптивное предъявление аргументов в пользу усложнения или упрощения действительности, вызываемых инновациями, имеет малое значение, хотя и раскрывает направления семиотической диагностики.

И, наконец, последний вывод из представленной модели (рис. 1). Он, как можно догадаться, непосредственно касается возможности разработки процедур измерения в гуманитарных исследованиях, что дает нам если не «ключ», то «отмычку». Из модели следует связь автономных и процессуальных стадий феномена информации с семиотическими результатами этих стадий, а также с характеристиками информации – ценность информации (блок 1–2), количество информации (блок 3) и эффективность информации (блок 4). Ценность информации (V), вычисляемая по формуле Бонгарда-Харкевича, согласно которой ценность информации определяется в зависимости от результата выбора варианта, увеличивающего вероятность достижения цели. Количество информации (/) определяется по формуле К.Шеннона. Эффективность информации измеряется по формуле[421] ?=dV / dl и, как можно видеть, выражает отношение характеристик процесса генерации информации, являющегося процессом выбора варианта достижения поставленной цели, и трансляции информации, являющегося процессом передачи всей символики выбранного варианта для достижения цели. Оператор власти или отобранный способ достижения цели будет зависеть от результатов транслируемой символики выбранного варианта. Итак, оператором власти инноваций (блок 4) становится символ цели, а определение принадлежности этого символа к этическим локусам социокультурного пространства выражает процедуру семиотической диагностики. Самое главное, что все это на принципиальном уровне поддается измерению не в экономических показателях, не в рейтингах, индексах и баллах, а измерению в создании и воздействиях семиотической экспрессии инноваций.

Распределение характеристик информации по блокам модели раскрывает условия постановки целей, ведущих к действительному усложнению системы. Эти условия выражают собой последовательность и соподчиненность. Последовательность диктуема очередностью событий – события генерации и фиксации беспрецедентной новизны (блоки 1–2); события формирования новых сценариев (блок 3); события «переворота в символизме» (блок 4). Данной очередности соответствует последовательная смена формулировок цели, представляющих переходы от конъюнктуры ожиданий, закрепленных в культурном коде, к прогностическим целям; от символов «нового будущего» к асимптотическим целям существования и предназначения человека. Сложность реализации этой задачи связана с вариативностью самих переходов. Еще более сложной делает задачу то, что «конъюнктурные» и прогностические цели должны быть подчинены асимптотической цели. В социокультурных системах роль асимптотических целей, или «странных аттракторов», играли социальные мечты. Эти мечты обладают мощной притягательной силой, что находит подтверждение в устойчивости путей, пронизывающих историю человечества. Высоких мечтаний, устойчиво подчиняющих себе человеческие устремления, в интеллектуальной истории было создано, или угадано, не так уж много. В некоторых социокультурных системах пути следования к ним вычерчивают доминирующий тренд; в некоторых – подобны пунктирным линиям, обрывающимся и возникающим вновь, в некоторых – замыкаются в круговых траекториях, блуждания по которым выматывают и приводят к угасанию жизнеспособности культуры. Цели-мечты, нашедшие обоснование в моральной философии и вербализированные в ее концептуальном анализе, выполняют назначение «странных аттракторов». И пути, открытые к их достижению, не менее важны вероятности достижения этих целей. Если цель оборачивается утопией, то есть целью, не совпадающей с аттрактором системы, то внимание к обрывам или замкнутости вызываемых ею траекторий, оставляет шанс превратить утопичную цель в реальную на основе изменения семиотической формы ее выражения. Казалось бы, сказанное здесь является пересказом на синергетическом сленге сюжетов социокультурной истории. Несколько нюансов составляют оправдание для обращения к понятиям нелинейной динамики и социокультурным сюжетам при обсуждении проблем управления инновациями. Во-первых, совершение события рождения новизны отнюдь не предоставляет способов для ее реализации, а лишь создает условия для нового возможного будущего и для выбора пути к нему. Во-вторых, выбор пути есть выбор траектории динамики системы, а характер этих траекторий, согласно нелинейной динамике, не оставляет возможности произвольного «перепрыгивания» с одной из них на другую. Сделанный выбор – необратим во времени. Если окажется, что выбранный сценарий не является подходящим, то придется «вернуться» к тому состоянию хаоса, когда системе была дана возможность выбирать. Для управления инновациями эта ошибка фатальна, поскольку сама новация уже потеряет свое качество новизны. Поэтому конструктивно совершать выбор не между способами реализации новизны, а между финальными целями реализации, то есть – между аттракторами. В-третьих, сама природа аттракторов в социокультурных системах является семиотической, поскольку коллективную и когерентную реакцию, устремляющую к реализации новации, способна вызвать лишь символика новизны. Вместе с тем это символическое выражение само должно быть новацией. Но новые асимптотические цели, предъявленные «сегодня», обладают только силой утопии, поэтому «семиотическим аттрактором» способен стать символизм, который ясно выражает порядок действий на «послезавтра» и никогда не вербализирует цели «далекого будущего». Поэтому столь необходимыми являются промежуточные цели, находящиеся на границе прогностического горизонта и соответствующие «структурам-аттракторам»[422]. Выработка формулировок для фиксации этих целей и есть операторы реализации новизны. Итак, чтобы вызвать асимптотические устремления, обеспечивающие самоорганизацию управляемой системы, и не совершать возвратных движений, необходимо соблюсти два условия. Совершить выбор между образцами «моральной чистоты», поскольку каждым из них фиксируется только один «странный аттрактор» и совпасть эти состояния не могут. Отметить путь к выбранному финальному состоянию промежуточными целями, которые выполнят назначение «структур-аттракторов», фиксируя их в семиотических формах, с нарастающей очевидностью и лаконичностью раскрывая прагматику асимптотической цели.

Рискну привести пример, иллюстрирующий вывод о ключевой роли промежуточного этапа в символизации цели. Девизом коренной реорганизации компании «Toyota» был не рекламный слоган «управляй мечтой», который выразил прагматику асимптотических устремлений и был предъявлен уже после взлета корпорации, а лозунг «точно в срок», что во всей определенности означило прогностику целей в следовании новому пониманию компанией своего Дао[423]. Достижение состояния, соответствующего выражению «точно в срок», привело к тому, что вся компания стала работать как часы, как один механизм, в котором нужно не «больше», не «лучше», а так, как «все», и эти все должны быть профессионалами высшей пробы и устремлены к общему процветанию. Солидаризация усилий, самосовершенствование каждого человека в компании, трансформация стиля организации и планирования всех этапов производства – находились в полной согласованности с предпочтениями и ожиданиями, укорененными в кодах данной культуры.

Идея о взаимосвязи проблем управления и проблемы понимания воздействий символизма была достаточно давно высказана А. Н. Уайтхедом: конечная мудрость любого управления состоит в умении организовывать «перевороты в символизме», потому управление должно сопровождать повышение степени символизации того, что символизируется[424]. Этот «переворот» есть и событие, и условие организации события.

Таким образом, создание «семиотических аттракторов», составляющих условия для оптимального и эффективного управления инновациями, является процессом, не уступающим в своем творческом начале свершению событийного рождения новизны в науке и искусстве. Создание беспрецедентной новизны есть спонтанность. Для такой генерации можно создать условия, но запланировать ее свершение возможным не представляется. Другое дело представляет собой управление новизной. Вместе с тем остается риск спонтанности, плохо согласующийся с процессом планирования, входящим в состав менеджмента. Из этого, казалось бы, следует увеличение рисков инновационного управления. Но именно организация «семиотических аттракторов» в принципиальной степени снижает риски и оптимизирует управление новизной. Наиболее простой аналогией данного утверждения является уподобление аттрактора направлению потока, «притягивающего» и ускоряющего движение всех, кто оказывается в этом мейнстриме пространства режимов системы[425]. Подобная оптимизация усилий стоит того, чтобы прибегнуть к потенциалам «второй навигации», раскрывающей скрытую от очевидности силу асимптотических целей, на основе постнеклассических представлений о взаимосвязях спонтанности, информационных процессов и семиотической динамики.